Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Глава 5. 2 страница

Глава 1. | Глава 2. 1 страница | Глава 2. 2 страница | Глава 2. 3 страница | Глава 2. 4 страница | Глава 3. | Глава 4. 1 страница | Глава 4. 2 страница | Глава 4. 3 страница | Глава 4. 4 страница |


Читайте также:
  1. 1 страница
  2. 1 страница
  3. 1 страница
  4. 1 страница
  5. 1 страница
  6. 1 страница
  7. 1 страница

Крашенная под славянку, которую привёл Паустовский, вышла из института и сразу очутилась в кругу девушек. К ней слетелся почти весь женский контингент абитуриентов, но я заметил: в этом кружке не было той чёрненькой; она стояла поблизости от нас, привалившись к стволу тополя. Её сразу же окружили ребята, и я вскоре потерял её из поля зрения.

Потом увидел, как она решительно вышла из кружка парней и, похоже, чем-то недовольная, направилась в нашу сторону. Проходила мимо меня. Я предложил сесть на моё место. Она пристально на меня посмотрела и, улыбнувшись, поблагодарила. И села. Я подивился той безыскусственности, с которой она приняла моё приглашение. Ребята, увидев эту сцену, потеснились и освободили мне место. Мы теперь сидели с ней рядом. Я спросил:

– Ну, как ваши дела? Вас уже, наверное, приняли?

Она повернулась ко мне, вскинув длинные ресницы, устремив на меня детски-доверчивые глаза.

– Почему?.. Я только сдала документы.

Я понял: сказал глупость и решил поправиться:

– Девушек мало, им, говорят, делают предпочтение.

– Хорошо бы, – сказала она просто, не уловив моего лукавства. – Я очень боюсь.

– А я знаю, что не пройду, так и бояться нечего.

– Почему же? – искренне удивилась она. – Надо верить и тогда пройдёте. Непременно пройдёте. Вы же взрослый!

Она сказала это так простодушно, что я почувствовал себя неловко. Словами «Вы же взрослый!» она окончательно меня сразила. Обескураженный, я замолчал надолго. Но она вновь ко мне обратилась:

– Когда будет первый экзамен?

Я достал записную книжку и предложил ей переписать порядок сдачи всех экзаменов и собеседований. Она охотно переписала. А я поднялся и сказал ей:

– Ну, ладно, до свидания. Пойду домой.

Она тоже поднялась и пошла со мной к выходу.

– А вы здешний, живёте в Москве?

– Да. А вы?

Она смешалась.

– Извините, вы можете не отвечать.

– Никакого секрета нет. Я издалека – из латиноамериканской страны. Мой дедушка посол, и я с ним живу.

Я больше ни о чём не спрашивал, и мы шли молча. А она, дойдя со мной до театра имени Пушкина, остановилась.

– Ну, до свидания. Я попробую купить на вечер билет в театр. Для себя и для дедушки.

Мы простились, и я отправился на автобусную остановку.

С этой восточной девушкой, которая казалась даже моложе своих восемнадцати лет, я встретился через неделю, когда уже были сданы все экзамены, и мы с волнением ждали собеседования: она подошла ко мне и, не здороваясь, спросила:

– Как ваша фамилия?

Я сказал. Она захлопала в ладоши:

– Пляшите, пляшите!..

– Зачем я должен плясать?

– У меня для вас хорошая весть: писатель Алексей Колосов дал отличный отзыв на вашу повесть. Он так и заключил: «Повесть написана профессионально, её можно предлагать к изданию».

– А вы откуда знаете?

Девушка смутилась, покраснела и закрутила головой. Я подумал: «Она ещё совсем ребёнок, ей, пожалуй, и шестнадцати нет».

– Мой рассказ тоже к нему посылали.

– Ну, и…

– Одобрил. Сказал, что написан ласковой рукой.

– Поздравляю!.. Вот это совсем хорошо. Считайте, вы уже прошли.

– Да почему я должна так считать? Конкурс-то вон какой!

– Конкурс для ребят, а вашего брата мало. А если ещё и похвалил вас такой писатель!..

– А он хороший писатель? Я, к своему стыду, не читала.

– Да, он работает в «Правде» и пишет для газеты чудесные рассказы. Это вроде Чехова. Антон Павлович тоже работал в газете. Так что вы…

– Но нет, вы мне больше ничего не говорите. Я суеверная. Но, конечно, я очень рада. Девочки из приёмной комиссии обещали снять копию с рецензии. Я покажу её дедушке. Вот он обрадуется!

Она смотрела мне в глаза и готова была разрыдаться от счастья. Я в эту минуту был ей очень нужен. Очевидно, по той причине, что я, как она сказала, взрослый, она мне первому и открыла свою радость. Я уже заметил, как пристают к ней ребята, окружают, заговаривают, а она всё время вырывается из их плена. Моё положение «взрослого» давало нам свободу, и мы могли общаться. Впрочем, и меня она скоро застеснялась, замкнулась и глаз не поднимала. И лишь сказала:

– Хотите, я и вам закажу копию отзыва на вашу повесть?

– Да, конечно, я бы очень хотел, но это, наверное, чего-нибудь стоит? Я готов, вы мне только скажите.

– Нет, нет! Они сделают нам любезность.

Я не настаивал, и мы разошлись. Прошло ещё две недели, и нам сказали, что завтра вывесят списки принятых.

Я пришёл домой, во дворе разыскал дочек и позвал их гулять по городу. У входа в Ипподром купили мороженое, а для мамы и бабушки целый кулёк пирожных, и всем по большой плитке шоколада. Потом встретили маму и дома устроили целое пиршество. Надежда смотрела на меня и не могла понять, что со мной происходит. Я, кажется, делал возможное и невозможное, чтобы скрыть от неё творившуюся в моей душе бурю, но уже по опыту знал, что даже и малейшую тревогу или волнение скрыть от Надежды никогда не удавалось. И когда мы вышли с ней погулять перед сном, я сбивчиво и косноязычно залепетал:

– Да вот… надо бы посоветоваться: в газетах объявили о приёме в Литературный институт. Как ты думаешь…

– Тут и думать нечего: поступай и учись.

– Ладно, завтра схожу, узнаю.

– Артист ты и ломака – вот что я тебе скажу! Давно уж разузнал обо всём и ходил туда не раз, – говори лучше, что там и как?

Строгим тоном напал на неё:

– Ничего не узнал! Институт-то не простой, там конкурс творческий, его пройти надо. А на место, поди, человек тридцать приедут. Вот тут и подумаешь: поступать или нет? Чай, не очень хочется, чтоб мордой об стол стукнули.

Надежда схватила меня за уши и стала трепать, как мальчишку.

– Нет уж, если ты заговорил, значит уверен. Ну, ладно: иди, поступай. Книгу-то кончишь скоро. Деньги есть – сиди себе за партой спокойно. Если уж писателем стать решил – тут, конечно, знания нужны большие. Книгу-то все читают: и школьник, и генерал, и академик. Писатель всех должен уму-разуму наставлять.

Успокоила меня Надежда, но сон ко мне в ту ночь долго не приходил. Ни перед каким боем не думал я столько и так сильно не волновался. Кажется, ничего бы в жизни больше не хотел, а только пусть бы моя фамилия объявилась среди принятых в институт.

Назавтра встал поздно, долго собирался – не хотел подойти к спискам в числе первых, лучше уж последним, чтобы никто не видел кислой физиономии в случае неудачи. Я был почти уверен: фамилии своей в ряду счастливцев не найду.

Пришёл в институт поздно, после обеда, но и в этот час возле списка толкалось много народа. Кто-то о чём-то говорил, но я ничего не слышал; затаив дыхание, подходил к доске объявлений, думал о том, как бы спокойнее и достойнее принять удар судьбы, не раскваситься, а повернуться и отойти – так, будто ничего и не случилось; подумаешь, какой пустяк: не приняли в институт. Да если не примут в этот, подам бумаги в университет. Возраст только-только перевалил за тридцать, ещё не поздно…

Издали, поверх голов, бросилась в глаза моя фамилия. Шагнул ближе: она, моя! И имя моё, и отчество. Горят, точно освещённые солнцем. Открытым ртом глотнул воздух, будто даже застонал тихо. И оглянулся: не услышал ли кто? Но нет, ребята толкаются, галдят, кто-то кого-то обругал. Но постой! А эта девочка?.. Восточная, сливовоглазая?..

Я шарю взглядом по списку: Щипахина, Фазу Алиева… – вот чудак! Ни имени, ни фамилии её не знаю. Но, может, она и есть, Фазу Алиева?.. А вот ещё: Каримова Ольга Олжасовна. Она это! Помню, кто-то из ребят кричал ей: Ольга! Оля!.. И я снова обрадовался. Больше, чем за себя. Странно это: незнакомая девочка, почти совсем незнакомая, а я радуюсь. Но, может, эта радость за неё влилась в общий поток хлынувшего на меня счастья?..

Я студент самого престижного в мире института! Я буду учиться на отлично, только на отлично. Если уж сел в таком возрасте за парту, то учись не как школьник, а как взрослый, серьёзный человек. И уж тогда непременно станешь писателем. Не зря же Горький добивался создания такого института.

Подумал о евреях. Все тут начальники – евреи, три заместителя директора, да и сам директор Виталий Алексеевич Озеров – и про него говорят, «белый еврей». А – ничего, меня, Ивана, пропустили. Значит, есть какая-то справедливость.

Правда, тут, как я узнал недавно, заведует учебной частью Иван Николаевич Серёгин, он фронтовик, без руки, – так, может, он помог?.. Но это уже неважно, а важно, что я студент Литературного института, и не какого-то экстерната, как было в академии, а очного, дневного, настоящего. Да и что значит Политическая академия, да ещё военная? Чему там учат? История партии, философия, а здесь!.. История и теория литературы, и не только нашей, а всей мировой! Опять же история и теория русского языка. Уж язык-то буду знать! Слышал я, что на язык тут отпущено шестьсот часов. Ничего себе – шестьсот часов! Я буду ходить на все занятия, слушать все лекции и записывать в толстые красивые тетради. Сегодня же я их куплю…

Шёл по московским улицам как пьяный. Впервые был пьян отчаянно, от распиравшей меня радости. И на каждого прохожего смотрел так, будто сто лет искал его и теперь вот встретил. Из первой же телефонной будки позвонил Надежде. И сказал:

– Можешь меня поздравить. Я – студент Литинститута.

– Поздравляю!.. Солнце моё ненаглядное, поздравляю.

Я повесил трубку, шагнул на тротуар. И шёл и шёл до самого Садового кольца, а здесь сел на автобус, поехал домой. И вот чудо: Надя уже дома, она открывает дверь и бросается мне на шею. Тянут ручонки Светлана и Леночка. Я беру их на руки и делаю с ними круги по комнате. Давно у нас не было такого светлого праздничного дня.

Тем временем Красовский дочитывал приготовленную мною рукопись. В ней было пятьсот пятьдесят машинописных страниц. Замечаний по тексту почти не было. Возвращая рукопись, маршал сказал:

– Складно, только не думаю, чтобы они это напечатали.

– Почему?

– Это как роман. Не похоже, что пишет военный начальник. Однако сдавайте. Может, и пронесёт.

На последней странице размашисто поставил свою подпись.

В редакции её сразу же стал читать сам Зотов. Прочёл за один день. И позвонил мне:

– Иван! Я знал, что ты справишься с этим делом. Именно такую книгу я и хотел иметь.

И уже потом, подписывая рукопись к печати и давая распоряжение бухгалтерии о выплате мне денег, говорил:

– Я хотя и взялся за эту редакцию, но боюсь скукоты. Засушат генералы всю эту серию. Уже сейчас требуют, чтобы в их книгах оставались документы, приказы, планы военных операций. Но твоя рукопись… Её даже можно назвать документальным романом. И заглавие хорошее: «Жизнь в авиации».

А вскоре вышла и книга – в красивом оформлении, в супер-обложке. Это была первая книга, написанная моей рукой. По случаю её опубликования я купил самый дорогой и самый красивый складной ножик; он и теперь лежит у меня на письменном столе, напоминая о том эпизоде моей жизни, когда я поверил, что смогу написать и другие книги, на обложке которых будет стоять уже моя фамилия.

В институт пришёл за полчаса до начала занятий, положил портфель на стол в углу у задней стены. Рядом дверь, в неё студенты влетают и следуют мимо этого самого заднего и самого углового стола аудитории, проскакивают, не успев даже заметить, кто там сидит и сидит ли кто-нибудь вообще. А если выйти за дверь, тут задняя стена коридора с широким венецианским окном. Из окна виден двор, а за ним улица со множеством особняков, в которых разместились посольства небольших государств и лишь одного большого – Германии.

Я сразу же оценил: здесь будет мой наблюдательный пункт; отсюда я буду видеть всё происходящее вокруг. Возле меня тотчас же появился высокий плечистый парень лет двадцати трёх с кудлатой льняной головой и синими пронзительными глазами. Я кивнул на раскрытую дверь аудитории:

– Здесь будешь учиться?

– Здесь, а ты?

– Тоже. Ты пензенский что ли?

– Почему пензенский?

– Это у нас там у всех такие синие глаза.

– Да, это так. Туда степняки редко затекали. Но я не пензенский, а тамбовский.

– Так это рядом. У вас там Цна, а у нас Хопёр. Одного мы с тобой поля ягоды.

– Да? Это хорошо. Давай знакомиться. Ну, вот – Иван, значит. А я Николай Сергованцев. Принят на отделение критики. А ты?.. Прозаик? Совсем хорошо. Буду твоим карманным критиком, подниму выше небес. Ты где сел?.. А-а, это твой там портфель? И я свою папку бросил рядом. А ещё на одно место тетрадь с ручкой положил, чтоб, значит, нам просторнее было.

– Хорошо. Будем вдвоём сидеть.

По коридору летящей походкой, сияющая и прекрасная, шла та самая… восточная… Увидев меня, растворила улыбку, а подойдя, сказала:

– Я знала, что вы пройдёте. Была уверена.

– Наверное, потому, что я взрослый?

– Ещё и поэтому.

Зазвенел звонок. В аудиторию вошёл преподаватель античной литературы. Это был молодой, лет сорока, профессор, автор учебника по зарубежной литературе. Он был хорош собой, одет во всё самое-самое и, как мы узнаем позже, не женат. А ещё скоро нам сообщит вездесущий Сергованцев: Артамонов – абсолютный трезвенник, но при этом большой гурман. У него в ресторане «Русская кухня», расположенном невдалеке от института, есть персональный повар, который каждый день готовит ему обед.

Сергей Дмитриевич внимательно нас оглядывает и ничего не говорит, а только загадочно улыбается. На Ольгу, сидящую в первом ряду, он смотрит особенно долго и с нескрываемым удивлением. Спрашивает:

– Как ваша фамилия?

– Каримова.

– А какая ваша национальность?

– Русская.

– Русская?

– Да, я русская.

– Но почему Каримова?

– Такая фамилия у моего дедушки, а мой другой дедушка и обе мои бабушки русские. Потому и я русская.

– М-да-а, интересно. А тот дедушка, который Каримов, – у него какая национальность?

– У него… Он – дунганин. Эта народность живёт на границе Китая и Киргизии.

– М-да-да, интересно. По всему видно, это очень красивая народность. Я слышал, что на свете есть такая национальность. В древности у вас был поэт Ахмет Шим. И я читал Шима, но встречаться с дунганами мне не приходилось. А скажите, пожалуйста, сколько вам лет?

– Моих лет вполне хватило для поступления в институт.

– Остроумно. Очень даже остроумно. Тогда и мне позвольте вам представиться…

Он повернулся к аудитории. Так начались наши занятия.

В моей жизни началась полоса относительного спокойствия: тот самый психологический климат, о котором всегда мечтал Пушкин. Я поставил перед собой две главные задачи: хорошо учиться и писать рассказы. Оборудовал у окна рабочее место, приходил с занятий в одно и то же время, часок дремал на диване, а потом садился читать или писать. Так побежали дни моей жизни.

Однажды я на своём диване крепко заснул и проспал долго. Разбудил меня разговор Надежды с каким-то мужчиной. Открыл глаза: Михаил! Могучий Михаил Панов. Он был в новом парадном мундире, при орденах и всех знаках отличия. Тряс мою руку, говорил:

– Не видишь, что ли? А?..

– Тебя-то? Вижу, конечно.

– Да нет, не видишь, если не поздравляешь.

– А-а-а, ты уже полковник. Поздравляю.

Я крепко его обнял. И, потом, отстранившись:

– Но постой: разве такие молодые, как мы с тобой, бывают полковники?

– Если будешь служить и не лениться, и не спать после обеда, как Обломов, то можно в тридцать лет и генерала получить.

– Да, да, конечно. Рад за тебя. Я всегда был уверен, что ты далеко пойдёшь. Ещё тогда, в школе… Ты был секретарём комсомольского бюро. И как ты ещё не стыдился дружить со мной? Ну, а сейчас… – извини, я и совсем упал. В институт поступил. Меня там одна девушка взрослым назвала. Ей-то восемнадцать, а мне за тридцать. Ха-ха! Вот история!..

– Ну, а девчонка-то эта – хороша собой? А?.. – Михаил ударил меня по плечу. – Признавайся, хороша ведь, наверное?.. Вот уж в чём я тебе завидую: там, поди, таких навалом.

И – к Надежде:

– Зря ты его в институт пустила. Найдёт молодую.

– Одна там девчонка на весь курс. Странно это, но – одна. Ну, да ладно – мои дела простые, студент и крышка. Говорят, если дурака в одной школе не научили, то в другой-то и подавно. А у нас в редакции полковник один так полагал: если на кителе офицера два академических значка висят – стрелять его без суда надо. Сколько ж денег на его учёбу пошло! А он всё дурак дураком. Меня, видно, тоже в академии-то мало чему научили. Теперь вот в институт подался.

– Ладно, чёрт с тобой: учись, набирайся ума-разума. А сегодня вас с Надеждой на вечер к себе приглашаю. Компания у нас прежняя. Звёздочку и папаху надо же обмыть. Собирайтесь, я вас подожду.

И вот мы идём к Пановым. Я ни с того ни с сего, чтобы сгладить как-то тягостное впечатление от моего студенчества, говорю Михаилу:

– Поучусь-поучусь, а там, может быть, и снова в армию вернусь. Мне недавно сам министр сказал: возвращайся в армию.

– Какой министр? – повернулся ко мне Михаил, который вёл под руку Надежду и о чём-то весело с ней болтал.

– Министр обороны… Маршал Малиновский.

Михаил остановился и разглядывал меня с ног до головы.

– Ты что это – серьёзно?..

– Да, сам министр! Так и сказал: «Хочешь в армию? Пиши рапорт. Майора дадим».

Михаил даже отступил от меня на шаг, будто я представлял для него какую опасность. Глянул на меня, потом на Надежду, потом снова на меня. Заговорил строго и даже каким-то не своим голосом:

– В уме ты или съехал малость. Послушал там профессоров в институте и стал заговариваться. Ну, что ты несёшь? Какой министр? Да где это он с тобой мог беседовать – во сне что ли?.. К нему маршалы на приём попасть не могут. Я командир дивизии, и не простой, а правительственной, да и то с ним ни разу не встречался. Если пошутил – так и скажи, но я ведь вижу: ты серьёзно говоришь. Хорошо, что ещё мне сказал, а не за столом брякнул.

Михаил вздохнул глубоко, прошёлся возле нас с Надеждой, головой покачал:

– Теперь я вижу – не зря тебя из армии турнули. Ладно, пошли, а то нас уже ждут, наверное.

Подхватил под руку Надежду, пошёл быстрым шагом. Я хотел рассказать ему, как и при каких обстоятельствах я встретился с министром обороны, но такое высокомерие друга, его нежелание даже вникнуть в смысл моего сообщения обидело, и я махнул рукой, решил ничего не объяснять, а оставить его в этом заблуждении. «Пусть думает, что я такой уж враль. Господь с ним!» И я спокойно шагал сзади.

К счастью, инцидент этот в некотором роде разрешился, и самым неожиданным образом. В квартире Михаила мы застали тех же его друзей, которых однажды встретили у него и с которыми у меня сложились не очень-то хорошие отношения. Помнится, я что-то сказал им крамольное и они косились на меня и недоумевали, как это у Панова, такого важного и ответственного человека, такой несерьёзный друг. Михаил и на этот раз, как бы забегая вперёд, предупреждал друзей о моих возможных крамольных рассуждениях. Кивая на меня, говорил:

– Он у меня либерал, чуть ли не анархист, – и вот докатился: студентом стал. Вся жизнь под откос пошла, семью на стипендию посадил.

И – ко мне:

– Сколько тебе платить будут?

– Двести двадцать. На хлеб хватит. И картошку будем покупать. Правда, уж есть её придётся без масла.

– Вот! А всё твой либерализм. Сам не знаешь, чего ты добиваешься.

Расселись за столом. Яства тут были самые изысканные: белая рыба, сёмга, минога, и мясо холодное. И разные заливные блюда. А уж что до вина – целый гастроном! Все были веселы, предвкушали такой пир, который не во всяком ресторане можно устроить.

Речи следуют восторженные: поздравляют, предрекают ещё и не такой взлёт по службе. Кто-то сравнил Михаила с Ермоловым, а кто-то с Наполеоном. Никто, конечно, не заикнулся о том, что во время войны Панов хотя и воевал хорошо, но дальше капитана не пошёл. Это уж потом, когда стал личным лётчиком Ворошилова, а затем Георгиу Деж и Петру Гроза – тогда на его плечи быстро полетели звёзды. В три года до подполковника дошёл.

Я вспоминал свою службу. На войне она не гладко протекала, трудно складывалась. Был лётчиком, а потом из-за нехватки самолётов в артиллерию перевели. А тут хотя и скоро командиром отдельного подразделения стал, то есть батареи, но со званиями не везло. Разные чрезвычайные происшествия, словно палки в колёса, летели. И звания и награды из-за них откладывались. Впрочем, орденов и медалей я имел не меньше Михаила. А уж что до карьеры, он, конечно, под небеса взлетел.

– О чём вы задумались? – неожиданно спросил меня сидевший рядом генерал-майор авиации. Я по прошлой встрече помню, что он был каким-то крупным политическим работником в лётных войсках Московского округа.

– Вспомнил детство наше в Сталинграде. У меня-то и тогда жизнь не ладилась, а Михаил – он, слава Богу, в хорошей семье рос и сам был отличником в школе и комсомольским активистом. Я рад за него. Он со своими способностями и генералом, таким вот как вы, скоро станет. Дай-то Бог!

– Вы Бога часто поминаете. Верите что ли?

– Верь не верь, а без Бога-то, наверное, ничего бы и не было.

– Иван! – вдруг рявкнул Михаил. Он услышал наш разговор о Боге и решил меня приструнить. – Ты опять за своё. Ну, какой Бог! Что ты ещё мелешь!..

Генерал ему возразил:

– Нет, Михаил, сейчас многие люди о Боге задумываются. Меня вот как судьба тиснула, я тоже подумал. Ну, сам посуди: мне сорок два года, а меня вот тоже, как его, – за борт. Ты-то нас не поймёшь. Недаром говорят: сытый голодного не разумеет. Сам же ты сказал Ивану: семью на стипендию посадил. А у меня вот и стипендии не будет. Мне-то поздно идти в институт.

– Будет вам пенсия! Генералам всем пенсию дают.

Наступила тишина: неловкая, тягучая. Речи высокие вдруг смолкли. Я понял: генерал тоже попал под демобилизацию. Мне стало его жалко. Наклонился к нему:

– Вы хоть место себе присмотрели? Куда отступать будете?

– Нет у меня позиций для отступления. Я как тот беспечный командир: наступал, не оглядываясь. Не думал, что судьба подставит мне ножку. Ездил в Монинскую академию, просился на кафедру истории партии, – сказали, что опыта преподавательской работы нет. А преподавателем я, конечно бы, сумел.

– А вы Степана Акимовича Красовского знаете?

– К сожалению, не знаю. Хотел к нему обратиться, да мне отсоветовали. Сказали, что такими делами он не занимается.

– Я знаю маршала Красовского. Может, позвонить ему?

– Иван! – снова рявкнул Михаил. И подскочил как ужаленный, подошёл к нам. Говорил мне тихо, но так, что все слышали:

– Опять понёс! То он с министром говорил, а теперь вот маршал Красовский!

И – к генералу:

– Павел Петрович! Не слушай ты его. Чёрт знает, что с ним происходит: то ли свихнулся, то ли так неумно балагурит? – И вновь ко мне: – Иван! Уймись. Такими вещами не шутят. У человека горе большое, карьера кверх тормашками летит, неизвестно, как жизнь устраивать, а ты – скоморошничать.

– Да почему же скоморошничать? Генералу нужна помощь маршала Красовского. Я позвоню ему, попрошу об этой помощи.

Михаил всплеснул руками и вернулся на своё место. Смотрел на меня как на сумасшедшего. А я повернулся к генералу:

– Пойдёмте на кухню, я позвоню оттуда маршалу Красовскому.

Генерал встал, и с нами поднялись вес мужчины, и вслед за нами пошла Клава, жена Михаила, и с ней Надежда. А я позвонил Красовскому. Ответил мне майор, референт маршала. Я с ним поздоровался и попросил соединить со Степаном Акимовичем. Он тут же это и сделал.

Все присутствующие на кухне, и прежде всего Михаил, замерли в напряжённом ожидании. А я спокойно говорил:

– Степан Акимович, я вас приветствую. Что вы там поделываете, я вам не очень мешаю?

– Мешаешь, конечно! Ну, так мне и все мешают. Ты же знаешь, как меня терзают мои любезные подчинённые. Убежал бы я от них, скрылся бы куда глаза глядят, – но нет, висят на ногах точно гири. Вот сейчас строителей собрал. Все графики посрывали. Всех на гауптвахту пересажаю.

Пока это всё говорил маршал, я смотрел на Михаила и его друзей, и мне было за них страшно. Шеи вытянулись, глаза округлились, а у Михаила и кулаки сжались, точно перед схваткой с каким-то злейшим противником. А маршал, выговорившись, спросил:

– Чего у тебя? Чтой-то давно тебя не было. Недавно хотел заехать к тебе домой, да не получилось. В главном штабе задержали. Ну, так чего у тебя?

– Судьба генерала Трофимова меня занимает. Знаете вы такого – Трофимова Павла Петровича?

– Шапочно – да, знаю. А что такое?

– Попал под демобилизацию.

– И что? Сейчас многие попадают под демобилизацию. И ты вот оказался на дворе. Кстати, Родион Яковлевич о тебе спрашивал. Я сдуру-то дал тебе хорошую аттестацию, а он говорит: мне такой человек нужен. А мне ты не нужен, что ли? Подавай рапорт, но только к нему иди. Не буду же я с ним из-за тебя ссориться!

– Хорошо, Степан Акимович, я ещё не решил, что буду делать. Может, и в гражданке останусь.

– Да ты что – ума лишился? Да если тебя сам министр приглашает, чего же тут рассуждать? Будешь майором, а там скоро и вторую звезду получишь. А место он тебе найдёт; у него контора что твой муравейник. Иди и не валяй дурака.

– Степан Акимович, а как же с Трофимовым? Я очень вас прошу.

– Пусть он завтра утром ко мне зайдёт. Придумаем что-нибудь.

– Вот за это спасибо. А если ко мне приехать вздумаете, я дома после пяти вечера бываю. Посидим, чайку попьём, а я вам кое-что расскажу из нетелефонной тематики. Кстати, вы полковника Панова Михаила Николаевича не знаете?

– Знаю такого и не люблю. Выскочка он, этот самый Панов! На хребте Ворошилова карьеру делал. Не люблю таких. Ты же знаешь, как я по служебной лестнице карабкался. Ну, да ладно: при встрече поговорим, а то строители тут у меня сидят. Присылай своего Трофимова.

– Ещё раз спасибо, Степан Акимович. До встречи.

Положил трубку и посмотрел на стоявших и слушавших наш разговор. Тут были все: и Мишины друзья, и их жёны. Впереди всех стоял Михаил. Не могу я тут передать выражение его лица. Почему-то мне казалось, он вот-вот расплачется.

– Ты это что – комедию разыграл? Дурачишь нас всех?

– Почему?

– Он ещё спрашивает! Кто же так с маршалом разговаривает? Он тебе что – мальчишка уличный?.. Ещё и меня приплёл!

Затряс головой, передразнил:

– «…Панова Михаила Николаевича не знаете?» Но если ты и в самом деле говорил с маршалом, что же он ответил на твой дурацкий вопрос?

– Сказал, что знает тебя и высоко ценит твои организаторские способности.

Рты у всех приоткрылись. И жена Мишина Клава инстинктивно шагнула ко мне:

– Правда, Иван? Он так и сказал? А кто он, этот маршал Красовский?

– Да замолчи ты, глупая женщина. Идите вы все в комнату, а мы тут… поговорим.

Женщины пошли, а Надежда, проходя мимо Михаила, погрозила ему пальцем:

– Ты на моего Ивана не нападай. Если он и пошутил, так и в этом нет ничего худого. Надо же вам нервы пощекотать. Вон как вы все насупились, точно мыши на кусок морковки.

И вышла Надежда. Я улыбнулся: значит, и она допускает мысль, что подшутил над мужиками. Она хотя и сама знала маршала Красовского, но не думала, что у нас с ним сложились такие короткие дружеские отношения. А Михаил сел рядом, спросил:

– Так что ты скажешь Павлу Петровичу? – кивнул он на генерала. – Я от тебя всего ожидаю, но не такой же глупой выходки. Откуда знаешь ты маршала Красовского?

Я сделал вид, что вопроса этого не услышал. Обратился к генералу:

– Вас, Павел Петрович, маршал просил зайти к нему завтра утром. Обещал что-нибудь для вас придумать.

Генерал поднялся, принял строевую стойку, с чувством проговорил:

– Благодарю вас, товарищ капитан! Надеюсь, и мне когда-нибудь удастся сослужить для вас службу.

– Ну, ладно. Служебные дела в сторону. Пойдёмте к женщинам, праздник продолжается.

Заняли свои места за столом, пили, ели, но прежнего веселья уже не было. Михаил был явно обескуражен; он, верно, и не знал, что подумать. Ему теперь и предложение министра вернуться мне в армию не казалось уж фантастическим. Однако откуда это такое внимание ко мне высших лиц государства и армии – этого он ни уразуметь, ни вообразить не мог.

Вечером следующего дня, – опять же я спал на диване, – ко мне на двух машинах приехали генерал Трофимов с Михаилом и с ними два незнакомых полковника. Офицеры расположились за столом, а Михаил присел ко мне на диван и тихо этак, как бывало в детстве, меня будил:

– Вань, а Вань! Вставай же, наконец! Что ты дрыхнешь днём, как младенец?

Я открыл глаза и увидел гостей. Как раз в это время два их шофёра тащили в комнату кульки, свёртки, бутылки. Я свесил с дивана ноги, пятернёй поправил волосы, извинился. Михаил подал мне брюки, рубашку:

– На, одевайся, Спиноза!

– А почему Спиноза?

– А вон, на столе книг-то сколько! Скоро умным станешь, учить нас будешь.

– Я и сейчас мог тебя многому научить.

– Во! Видите? Он и всегда был такой: молчит, молчит, а потом скажет. Не забывай русскую пословицу: яйца курицу не учат. Мы тут все старше тебя и в армии подольше служим.

– Да уж, служишь ты много дольше меня, месяцев на восемь.

– Ну, ладно – ставь чай, неси тарелки, да рюмки не забудь, а мы тут снедь раскладывать будем.

Скоро мы сидели за столом, и я вопросительно, с некоторым недоумением разглядывал своих гостей. Михаил представил мне двух полковников; они оказались командирами полков из его дивизии. Один из них, пожимая мне руку, сказал:


Дата добавления: 2015-07-11; просмотров: 51 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Глава 5. 1 страница| Глава 5. 3 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.035 сек.)