Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Женщина 6 страница

Читайте также:
  1. A B C Ç D E F G H I İ J K L M N O Ö P R S Ş T U Ü V Y Z 1 страница
  2. A B C Ç D E F G H I İ J K L M N O Ö P R S Ş T U Ü V Y Z 2 страница
  3. A Б В Г Д E Ё Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я 1 страница
  4. A Б В Г Д E Ё Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я 2 страница
  5. Acknowledgments 1 страница
  6. Acknowledgments 10 страница
  7. Acknowledgments 11 страница

 

Она видела, как на горизонте встают и рушатся города, и на теплом пепле начинается все сначала. Однажды Ангелике встретилась закованная в доспехи и блестящая, как вода, армия, что шла на Восток, глотая степную пыль, и сама превращалась в пыль для той, что следовала за нею. Ангелида, подобно кораблю попавшему в шторм, попала в бурю безвременья, которая взошла из семян ветра, посеянных ее отцом в день встречи с маленькой Евой.

 

Каждый день женщина останавливалась, чтобы отрезать волосы, которые завтра опять вырастали до земли и цеплялись за колючий кустарник. Она шла по пустыне шесть тысяч лет, и век был ей за месяц.

 

Наконец, в теле ее не осталось ничего, что можно было отдать, а в памяти – ничего случайного. Она стояла у плотины на лесной речке и смотрела, как течение крутит колесо мельницы. Солнце больше не прыгало по небесам, словно дитя, но чинно, словно патриарх, садилось. Ангелика оглянулась на дом мельника и поняла: это – конец пути.

 

Она постучала в дверь. Ей отворили. Мужья стояли у нее за спиной, их гнилые глаза светились от зависти. Симон-мельник посторонился, пропустив всю кампанию в дом. Они заходили, не кланяясь, не крестясь, не целуя косяк.

 

Мельник прошептал Господнюю молитву, и один из их числа исчез – сверкнул и погас, оставив после себя лишь зловонное желтое облачко. Симон повторил молитву – вспыхнул и рассыпался другой. Мельник усадил гостей на лавки и молился до тех пор, пока не остался с Ангеликой один.

 

Симон прочел отпусты, оглянулся. Женщина сидела на полу, похожее на льва облако – последний прах мужей – висело под потолком, лапой касалось ее плеча.

 

Кто ты и откуда, – спросил Симон.

 

Ангелика проглотила горькую слюну и впервые после Потопа заговорила:

 

Ты – ключ в поисках двери,

Я – дверь в ожидании ключа.

Тайна, которую ты ищешь, а я стерегу – больше нас,

Мы служим ей и почитаем своим молчанием.

 

Мельник пожал плечами, пошарил в шкафу и собрал на стол. Молоко, черника в глиняной миске, хлеб. Подражая ему, Ангелика неумело перекрестилась, принялась за еду. Молоко стекало с ее подбородка на грудь.

 

Женщина была голодна, мельник, беззлобно ворча, гремел в печи ухватом. В доме запахло гречневой кашей, клочья горького тумана вползли из углов и крутились над столом.

 

Симон открыл окна и отправился принимать подводы, считать мешки с зерном. Он думал, что глаза женщины, когда та смотрит со сна сквозь пшеничные волосы, похожи на васильки в мокром поле. Сердце его, давно обросшее бородой, каталось в груди, как еж по осеннему саду.

 

Когда мужчина вернулся с работы, Ангелика сидела под окном на лавке и чинила белье. Она подняла глаза, поздоровалась по-арамейски.

 

Полей-ка, – сказал Симон, указав пальцем сначала на кувшин, потом на белый от муки затылок. Волосы его от пыли сделались седыми, а лицо неживым. Ангелика умело вымыла ему голову и растерла плечи льняныным маслом. Она наклонилась собрать воду, он прикоснулся губами к застрявшему в ее волосах перышку. Она вздрогнула и взорвалась, как апрельская степь – травами и цветами.

 

Симон бежал по этой степи, как конь без узды, полз, как змея, летел, задевая маки крылом, как ястреб, и жажда гнала его дальше. Наконец, он выбился из сил, упал и напился потрескавшимися губами из бурного родника. Из синего глаза Ангелики.

 

Он лежал на спине, а на живот его оседала пыль, пыльца, семена и семя. Он не спал, он рассматривал свою женщину.

 

Она же спала очень долго. Лицо было хмурым, уши зажаты ладонями, и в животе – посторонний источник света. В утробе ее происходила тайная работа, и на коже, повторяя движения клеток, совершался настоящий театр теней: птицы, рыбы и облака сталкивались, переплетались, меняли форму, рассеивались и появлялись вновь.

 

Мельник понял: когда тени соприкасались, жене было больно. Губы ангелиды прыгали одна за другой, как сойки, когда внятно и беззвучно она повторяла слова из сна. Симон прикоснулся к этим губам тыльной стороной ладони, и осязание его наполнилось ударами ветра и мурашками волн.

 

Он лежал в темноте с открытыми глазами и думал про урожай. Ангелика долго возилась у него под мышкой и вдруг по-русски попросила воды.

 

Знаешь, – сказала она, когда напилась из ковша – кто-то вошел в мои сны.

 

Симон коснулся ее живота рукой и ответил шепотом:

Знаю. Мы согрешили, но Бог простит нам. Из моего семени вырастет плод, что мягче камня и слаще полыни. Если во сне идет дождь, — продолжила воздыхание зачатия Ангелика, – значит, родится дочка, если горит огонь – сын.

 

После родов она изменилась. Ее чувства обособились, и теперь она не могла различать цвета на ощупь и вкус по запаху. Она не стала хуже видеть, но зрение ее как бы сдвинулось в невидимую часть. От младенца она научилась рассматривать ветер и ловить уплотнения в нем голыми руками. Однажды утром на стене плотины она увидела отца.

 

На самом деле это был другой Ангел, который уже давно искал ее.

 

Ангелика вскрикнула. Ангел Девятого чина Мануил оглянулся. Вестник долго смотрел на нее и говорил. Глаза его сверкали между век, словно кузнечные горны, и речь крутилась над притихшей рекой, как мельничные жернова. Ангел выковывал слова и перетирал их в муку, что, смешиваясь с речной водой, запекалась в горячих ушах дочери, будто пресная лепёшка.

 

Мануил поведал, что, следуя за своим животом, женщина пропустила Первое Пришествие и теперь, если не отправится в Город Ангелов, не увидит Бога еще семь тысяч лет.

 

Ангелика вернулась в дом, поцеловала спящего Богумила, приняла поцелуй бодрствующего Симона и выбежала вон. Мануил сотворил изо льда лодку, и они уплыли вниз по реке, к морю.

 

Сам Архангел Гуриил крестил ее в серебряной купели, в Белом Городе. Ангелиды приняли Лику, дочь Гевила, в свою семью и каждый вечер умоляли повторить историю, которая отличалась от других, рассказанных под этими ледяными сводами лишь одним – ребенком.

 

Богумил тосковал по матери совсем не по-детски. Он даже не плакал, а только шептал невнятное, чем очень пугал отца. Симон продал мельницу и, казалось, жил только тем, что молился и слушал дыхание мальчика.

 

На самом деле, он каждое утро оставлял ребенка на глухонемую няньку и уходил в лес, где жевал стебли, по вкусу разрыв-травы искал заповедный клад, который приметил еще по весне, по первой радуге. Клад же нашел по первому снегу и по цвету осиновых листьев, что лежали в дупле, понял – меди в захоронке куда больше, чем серебра.

 

После Ангелики мельник разговаривал только с образами. Богумила выучила говорить ручная галка. Клад Симон разделил на две части. Одна – медная – пошла на колокол, который своим стоном должен был напоминать жене в Раю о его тоске. Из другой он устроил кормушку для Ангелов. Это было зеркало из серебра, привязанное к трем еловым шестам на манер треножника. Он предложил Вестникам мешок цветочной пыльцы, шар из воска, голову сахару и собственный палец.

 

Жертва принята не была, но и за кощунство Симон не был наказан. Явившись в тонком сновидении, Мануил объяснил ему, чем следует одаривать Ангелов. В конце разговора Мануил разжал кулак левой руки –

оттуда вылетела красная бабочка. Ангелика возвращала мужу поцелуй.

 

Знаете, – сказал Симон, – чего мне все эти годы не хватало? Ее подсказок. Когда во сне меня загоняли в угол, она подсказывала на ухо, что делать, и, я, не просыпаясь, выбирался.

 

Ангел уже стал ветерком в паутинке, а Симон все продолжал говорить.

 

Богумил рос, как облако над горизонтом. От него продолжился Симонов род, в котором женщины были бесплодны, а мужчины видели в темноте и находили Север без компаса.

 

Сам же Симон тихо угас, запустив с последним вздохом свою бессмертную душу, похожую на голубиное яйцо, высоко в небеса. Через двести лет его гроб сам собою взошел из земли на заброшенном сельском кладбище.

 

Когда домовину открыли, в ней нашли неистлевшее тело мужчины шестидесяти лет. Тело пахло цветущей степью, что первыми заметили дикие пчелы, которые и позвали ко гробу людей. Имя мужчины узнать не удалось, он не был прославлен, его похоронили вторично внутри церковной ограды. Хотели было отслужить молебен святым, имена которых ведает только Бог, но заробели и ограничились литией.

 

В день тридцатилетия Богумила Ангелика наблюдала за ним со сторожевого облака. Сын был ловок и строен, его метких пушек опасался весь неприятельский флот.

 

Ангелика вернулась в слезах и отправилась к Гуриилу.

Отчего, Владыка, – спросила она, – сестры мои бесплодны, а я наказана сыном, то есть страхом за его жизнь? Чем я отлична от них?

 

Ничем, – отвечал Архангел, – отличие в твоем муже. Твоя почва нашла доброе семя, и ты понесла. Некоторые считают, что Святые – Десятый чин Ангелов.

 

Так он все-таки был причислен? – вскинулась Ангелика.

 

Бог знает, – сказал Гуриил.

 

Ангелика пробыла в городе Ангелов пятьдесят четыре года, а на пятьдесят пятый получила благословение создать первый монастырь в Барьерных горах, что отделяют Землю от Ада.

 

Триста шестьдесят пять сестер со всех христианских земель последовали за ней, и каждую ночь одна из них умирала. Ангелика состарилась, осталась одна. Она стояла на берегу черной реки, словно замшелый камень, молилась, и пепел шелестел на губах. За спиной глухо ворочался Тартар.

 

Кто-то окликнул ее, Ангелика невольно подняла глаза и сморгнула.

 

Из ее правого глаза выпала красная ягода – плод жимолости, вылетела птичка, выкатилась слеза. Птичка проглотила слезу, схватила клювом ягоду и запорхала над Араксом. Это Марина Симонова возвращалась в свой дом у полосатого маяка. Она летела, зажмурившись, и старалась реже дышать, чтобы с лучом или вздохом не впустить в себя бродячего беса, которых в тех краях – великое множество, и открыла глаза только в спальне.

 

Хозяйка собирала к завтраку. Марина смыла с лица пыльцу и сажу, но тревожные запахи ночного путешествия преследовали ее до первого купания.

 

Пляж был пуст, озеро – огромно. Если бы не силуэт баркаса под утренней звездой, где вода, где небо, где земля, где твердь – не понять. Ночью Ладога выплеснулась в небеса, и рыбаки встали до света, почуяв богатый улов. Так магнит чует иглу в темноте.

 

В горних тоже знали толк в рыбной ловле и запустили над озером похожее на лодку облако.

 

От холодной воды тело Марины стало блестящим и звонким, как пионерский горн. Она заплела косы, устроила из них тяжелый рог на темени, запела по-немецки арию из оперетки. Марина отводила туман от лица ладонью, но еще не различала прозрачных гадов за белой стеной.

 


14. Небесные Холмы

Перемены случаются только в одной сфере – в твоей голове. Это ты закрываешь глаза и мучаешься отсутствием света, а луч источника един, прост, вечно неизменен и прераспростерт. На Небесах с самого первого дня ничего не меняется.

 

Так говорил Руахил, Ангел Девятого чина, стоя на полупрозрачной площадке вечной лестницы, ведущей, как известно, с горы Анк, что на Тавре, прямо в Небеса.

 

Судя по всему, лестницей уже давно не пользовались. На ступенях лежала пыль, под ней – сетка трещин от метеоритов.

 

Стеклянные ступени хрустели подо мной, я то и дело хватался за хитон Ангела. Над нами, как гиря на маятнике, висело на теплом луче перистое облако. Если верить Ангелу, оно было старше звезд, что опускались теперь за горизонт. Под нами расцветала похожая на персидский ковер первородная Азия, но вниз смотреть я боялся.

 

А посмотреть, признаться, было на что:

Чайные плантации бурно цвели на холмах, в долинах томились полные небесных соков виноградники и масличные рощи, наполненные жиром земли, чадили затерявшиеся среди конопляных полей химические заводы, сияли мертвенным голубоватым огнем древние города и мечети, и призывные молитвы муэдзинов, как плющ, оплетали минареты. Порывы ветра доносили запахи нефти, пряностей, благовоний и чернильных орешков. Сквозь туши гор просвечивали тяжелые жилы золота. А пастбища, что тянулись вдоль упомянутых в Ветхом Завете рек, не вмещали весенний приплод, и скоромные дымы благодарственных жертвоприношений, закручиваясь, как молекула ДНК, тянулись к вечно голодной Луне.

 

На Востоке, где сражались за первородство Тигр и Прат, все еще полыхала гроза. Было видно, как молнии рассыпаются по речному дну голубыми искрами. Если же небесная стрела попадала в пустыню, из песка получался подземный стеклянный колокол, который своим гудением отпугивал змей.

 

Руахил продолжил подъем, а я остался на площадке. В буре над Шатт-эль-Арабом я заметил еще одного Ангела. Точнее, похожую на глаз голову, в венце из молний и четырёх багровых крыл. Я позвал Руахила и пальцем ткнул в око грозы. Ангел встрепенулся, повелительным жестом велел мне пасть ниц и сам отвесил земной поклон на Восток.

 

Кто это был? – спросил я негромко, когда гроза, превратившись в худжадж – песчаную бурю, – понеслась к нефтяным вышкам и могилам языческих царей.

 

Археос Израиил, Вестник Седьмого чина, Наместник Азии, – отвечал мой Ангел.

 

А разве Джабраил здесь не главный? – продолжал я.

Нет, Джабраил, если хочешь, просто палец на руке Археоса.

 

Но у него нет рук, – сказал я, – только голова и крылья.

 

Тело его недоступно твоему глазу – ответствовал Руахил – троп его плоти сама гроза. Честно говоря, мы видим Археосов, по-вашему Начал, совсем не часто, и я не знаю о них ничего такого, о чем мог бы спокойно рассказывать.

 

У них две пары глаз, и видят эти глаза как прямое, так и обратное. Археосы не занимают места в Пространстве, оттого и Время для них – бесчувственный огонь, что проходит сквозь тела их, не смешиваясь с памятью и кровью, обособленно. На Земле их всего семеро, и каждому служат Архангелы, с которыми у Археосов в языке есть общие корни.

 

Мне кажется, – завершил Руахил – что именно Начала повелевают ветрам, пескам, океанам и подземному пламени. А иначе, почему они так названы?

 

Ангел снял кирасу и присел на ступень, чтобы перетянуть сандалии. Слухи, белые ремешки в его волосах, трепетали, ожидая новых приказаний. Я уже догадался, что через эти ленты с Девятым чином общаются Старшие.

 

Тут когда-то была вражеская застава – вон в той пещере, – Руахил кивнул на пористое облако, что наплывало с Запада, – но теперь они присмирели, в открытую не нападут, хотя, разумеется, наблюдают.

 

Ангел распоясался, разоблачился и остался в одной тонкой тунике, складки которой текли вниз, распадаясь на каналы, рукава и притоки, как знакомая мне река.

 

Вот мы и дома, – сказал Руахил, – скоро конец Первым Небесам. На границе будет моя деревня, я покажу тебе первобытную тучу и камень, стоя на котором Бог увидел, что это хорошо.

 

Мы двинулись дальше, и теперь, когда между Землей и нами легла подобная дыму преграда, пейзаж под ногами начал стремительно меняться. С лестницы, воспетой Святыми Отцами и Led Zeppellin, Евразия была похожа на политическую карту будущего века, царства земные сбросили маски ландшафтов и окрасились в естественные цвета.

 

Христианский мир предстал мне в оттенках красного – от алой Армении до пурпурной Мальты. На этом бархате яркими рубинами сияли неоскверненные храмы, рак и и гробницы. Было хорошо видно, что весь мир держится на молитвах четырех не прославленных до смертного часа Святых, висит на четырех ниточках. Имен я не знаю, но страны могу назвать: Армения, Россия, Сербия, Португалия.

 

Были еще великие монастыри, наполненные багряной благодатью, которые представились мне рамой, что ценнее самого полотна, и картина мира была натянута на эту раму.

 

Там, где Благодати было не за что зацепиться, земля трескалась и бурлила. Из трещин выползал свинцовый туман, знакомый мне по Араксу. Серые пятна лежали на шкуре земли, словно покровительственный окрас. Некоторые страны, например, Британия, были туманнее других. Насколько я помню, эта держава не так давно отказалась признавать существование Ада как реальности. Лучше ей от этого не стало.

 

Вся Англия держалась на двух-трех монастырях, пяти Ангелах и географической близости к лиловой Ирландии, где туман накрывал только крупные города.

 

Призраки Преисподней клубились и в исламской части, что лежала на Востоке, как виноград на красном столе. Сквозь зеленую кожу плодов просвечивала желтая иудейская косточка, и сверкал в короне Палестины бесценный алмаз Земли – Иерусалим.

 

Границы зеленого были размыты от изумрудного до горохового и не зависели от государственных. Там, где зеленый касался не воды, а красного, – шла коричневая война.

 

Руахил стоял за моим плечом и смотрел из-под руки в океан, где мать-китиха баюкала детеныша. Мир рухнет в Преисподнюю, – печально сказал Ангел, – когда Бог из-за дыма его не увидит.

 

Я оглянулся, обрезался веками о его умный взгляд и задал вопрос, который давно меня тревожил:

Как ты думаешь, что в день Суда ожидает животных? Их изгнали из Едема за грех, к которому никто, кроме змея, не имел отношения. Неужели в конце истории Судия опять не помилует бессловесных, но вновь накажет за наши грехи?

 

Ангел не спешил с ответом. Справа от нас ветер вытачивал из облаков силуэт деревни. Из труб шел теплый свечной дымок.

 

Скажи мне, – наконец вымолвил Ангел, – если бы некто написал Священную Историю для животных, волк или вол сумели бы прочесть эту книгу, чтобы знать, откуда пошел их род?

 

Нет, – отвечал я.

 

Не все глаза, чтобы видеть, – сказал Ангел, – так с чего ты взял, что и я в Книге Жизни смогу разобрать хоть строчку. Кто я перед Господом – ветер в его бороде.

 

Лестница кончилась просторной площадкой, от которой, петляя между белыми холмами, разбегались тропинки. Синие ручейки перерезали их, но не могли стать препятствием, оттого что были не шире шага. Ангел пошел к деревне, ступал он легко, а я то и дело проваливался в облачный грунт, который есть вода.

 

Здесь, наверху, воздух был до того чист и прозрачен, что я замутил его своим дыханием. На выдохе из меня вытекали грехи, совершенные во сне, кислые газы и земная пыль, что, падая, прожигала облака насквозь. Желтоватый шлейф тянулся за мной, на лбу проступило соборное масло, и шея согнулась под тяжестью нательного креста.

 

Я все глубже проваливался в придорожные сугробы и пропал бы совсем, когда бы тропинка, внезапно повернув, не побежала бы вверх и не оборвалась на высоком берегу просторного озера.

 

Над озером был ветер, и образовавшаяся во мне пустота быстро наполнилась чистым воздухом. Я словно бы стал большой матрешкой: внутри появился я поменьше, лет двадцати пяти, в нем тоже размещался один из нас – подросток, последним был я – новорожденный, а во рту его плавал трехслойный зародыш.

 

Наши сердца бились, как ледяная маримба, как глиняный ксилофон, а голоса переливались, подобно трубам в органе. Я – взрослый – не пел, я был мехами и открывал рот ветру, который наполнял их легкие.

 

Озеро, где нас ждал Ангел, по форме напоминало боб, и боб этот был из одного стручка с Ладогой. На миг перед нами вспыхнули купола Валаама. Вода была чистой и голубой, на дне мы увидели город и реку, что, путаясь в рукавах, примеряла его на себя, камни, Лавру и Адмиралтейство.

 

По числу Апостолов, – сказал Руахил, обратясь ко мне -школьнику – в мире всего двенадцать городов, которым на небесах соответствует озеро.

 

Я кивнул головой и вздрогнул. Ангел держал меня за плечо. Я стоял, наклонившись, на высоком утесе и смотрел, как ветер вращает флюгер над Петропавловским Собором. Я снова остался один, но то, что творилось во мне, – еще не было завершено.

 

Что же соответствует Иерусалиму? – спросил я.

Разве Иерусалим на Земле? – удивился Ангел.

 

Мы шли долго, а деревня все еще была далеко. Наши тени бежали по хвойным лесам и пугали собак в поселках, когда солнце поднималось выше облаков. В моем животе горела свеча, я высунул язык и дышал часто-часто, сам как деревенская собака, глотал вместе с воздухом лоскутки серебристой дождевой ткани, чтобы пламя не перекинулось в голову.

 

Голова – теперь главное мое достояние. Четырехкилограммовый костяной шар, где невидимых не меньше, чем на острие теофилова пера, которым написаны эти строки. От свечного дыма архипелаг мозга рассыпался на отдельные острова, и каждый получил свое название: голод, осязание, мать…

 

В голове был медный осенний вечер, все затихло, жизнь продолжалась лишь в секторах любовь и печаль. 50 000 километров нервов были заполнены их переговорами. Мой правый глаз плакал и дергался, а левый – смеялся, когда мы, наконец, вошли в родную деревню корабельного Ангела.

 

Деревня была пуста и вблизи напоминала майское облако. Небесный народ, должно быть, давно покинул ее. Руахил брел от дома к дому и одними губами, беззвучно называл имена односельчан. Пустые окна белых домов на мгновение вспыхивали электрическим светом и плавно гасли.

 

Что случилось? – спросил я, когда Руахил, обойдя всю деревню по кругу, вернулся. – Где твои родители?

 

Он был печален, частые пестрины побежали по белизне пера.

 

У Ангелов нет пупка, – сказал Руахил – как нет матери, один только Отец, но его не обнять.

 

Жители нашей деревни от Начала Времен служили Хранителями при малом приморском народе и заливе, который его кормил. Присматривали за поголовьем трески. Видимо, этот народ прекратился, – сказал Руахил.

 

А когда ты уехал отсюда? – сказал я.

 

Руахил улыбнулся, – В тот год залив стоял подо льдом до самого Вознесения. Всю весну я долбил лунки, чтобы рыба не задохнулась. Миллион лунок. А потом твой дед решил строить церковь.

 

За околицей Ангел свернул с дороги и пошел вверх по склону холма. Я решил было следовать за ним, но облако оказалось слишком мягким для меня, я проваливался. Руахил вернулся и взял меня на руки.

 

На вершине небесного кургана лежал настоящий камень, из него сочились благовонные масла. Едва взглянув, я догадался: камень тот самый.

Я спрятался за Ангела и смотрел из-за плеча, как звезды Высоких Сфер опускают свои отражения, словно пожертвования, в сладкие воды Евфрата, и вода несет их на пороги.

 

Мы молились, и молитвы наши были наполнены благодарностью, также как облако, где мы преклонили колена, было напитано Благодатью. Мы пели псалмы до утра, Луна была барабаном, а звезды – арфами, свирелями и флейтами. В моих несовершенных ушах это звучало как эмбиент.

 

Я забылся, увидел: из крупной соли, которой легионеры засеяли поле на месте разрушенной Иудейской столицы, всходит иссоп-трава, горькая, пахнущая кровью и дымом, и колет мой заплетающийся язык.

 

Вернувшись, я понял, что касаюсь губами слова лукавого в Отче наш. Ангел читал отпусты, до рассвета оставалось не меньше часа, но Восток, ожидая его, уже бодрствовал.

 

В облаках происходила невидимая работа. Темные декорации перевозили в кулисы, и тяжелый ночной занавес распустили на серые нитки тумана, к каждой из которых была привязана река.

 

Я уже знал, что Солнце приходит из-под Земли, и его, прежде чем выпустить на волю, омывают в особом облаке. Столб света, что вспыхнул высоко в небесах, очевидно, имел другой источник. Свет ударился о Землю где-то в полях под Хельсинки и, не рассеиваясь, насквозь пробил ее.

 

Как в ярком луче видны пылинки, так и в этом мощном потоке сверкали, пролетая, Ангелы и другие совершенные Существа. Они кружились, падали по лучу вниз и взлетали. Они были метелью, пургой, бураном.

 

Я моргнул. И когда око очистилось, все уже пропало. В серых усах гор, как улыбка часового, плавала молодая заря. Жаворонки рассыпали по кромке небес свою песенку, терпкую и крупитчатую, как перец.

 

Что это было? – спросил я у Ангела.

Рай, – был мне ответ.

 

Через час после того мы спустились на дорогу и отправились вниз к Евфрату. В утренних облаках образовались широкие прорывы, которые я обходил или перепрыгивал. Руахил ступал прямо по красным лучам. Я поймал два или три в обмелевшем ручье, лучи были горячие и кусались, будто волчата.

 

От укусов на моей руке проступили капельки крови, их расположение напоминало звездную карту. Руахил посмотрел мне в ладонь и сказал:

 

Знаешь, чем люди отличаются от Ангелов? У людей кровь красная от железа, а у Ангелов – белая от серебра. Пожалуйста, будь осторожен.

 

Вскоре мы достигли реки и долго пытались понять, где в ее течении верх, а где низ. С облака Евфрат напоминал полотнище серого шелка, на котором кто-то рассыпал стразы. Четыре ветра привязаны к этому полотнищу по углам, каждый из них бодрствует, и волны на поверхности реки перекатывают блестящие стекляшки, сходятся, прыгают друг через друга и скрывают свои пути.

 

Ангел вытащил из-за пазухи маленький деревянный рожок и тихонько заиграл. Река успокоилась, чуть заметное движение бликов в ее прозрачном теле, казалось, указывало на исток.

 

Не успели сделать и сотни шагов в этом направлении, как Руахила кто-то окликнул и продолжал на незнакомом мне языке.

 

Мы оглянулись. По другому берегу брел старик. Когда он приблизился, я понял, что он тоже Ангел, но очень старый. Его хитон выгорел, а крылья выцвели в серое, отчего я не сразу приметил их на фоне грозового фронта. Старый Ангел походил на след, который оставляет в воде лодка. Он был бестелесен, облик его казался случайным сочетанием пятен света, теней и теплого воздуха.

 

Старик остановился против нас на том берегу и заговорил, точнее, начал выплетать из воздуха геометрические фигуры. Они образовывали цепочки, делали над рекой круг, беззвучно лопались и падали в воду.

 

Я понял, что треугольник значит Бог, а круг – истина или Аминь, потому что старик начал с первого и окончил последним. Едва это случилось, по реке спустилось облако, похожее на баржу, и разделило берега.

 

Кто это? – спросил я у Ангела. – Что он сказал?

Это Фотиниил, духовник Ангелов, сам он Девятого чина, но многие Архангелы являются из других миров, чтобы беседовать с ним.

 

Он сказал, что по воле Господа у Евфрата нет ни истока, ни устья. Сладкая река – это образ Многомилости и Долготерпения. Наше путешествие может закончиться прямо сейчас. Аминь.

 

Я молчал.

 

Вокруг, насколько хватало глаз, лежали похожие на раковины облака. Раковины были обитаемы, и небесные улитки медленно пересекали Большую Равнину с Востока на Запад, а в зеркале Верхних Небес, повторяя их движение, ползли в обратную сторону Галактики.

 

Это началось, когда Свет отделился от Тьмы, и не кончится никогда.

 

Ангел взял меня за руку и повел к реке. Я лег на живот и вдохнул текучий душистый пар, которым она, как оказалось, была наполнена.

 

Пар взорвался, едва коснувшись свечи, что тлела во мне. Я только успел зажмуриться, как пламя, вырвавшись наружу из каждой поры, меня уничтожило. От целого осталось лишь зрение, глаза за тонкой пленкой огня.

 

То был взгляд, летящий сам по себе, и он видел, как небо свивается в тугой свиток, подобие трубы или ствола. Взгляд оставался внутри, а навстречу неслись сияющий газ и хрустальный снаряд.

 

Золотой поршень пронесся мимо, обрезав мои ресницы, а за ним, как вагоны за локомотивом, следовали прозрачные цилиндры, внутри которых не было ничего, кроме Ангелов. Должно быть, это был один бесконечный алмазный столб, а на части его разделил я, мановением ока.

 

Ближние Ангелы были видны целиком, дальних я различал лишь по бликам на крыльях и проблескам в драгоценных глазах. Как воздух состоит из молекул различных газов, так этот нестерпимый свет состоял из Ангелов. Они двигались кругами, каждый существовал отдельно, но свободного места между ними не было.


Дата добавления: 2015-10-16; просмотров: 61 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: Мужчина | Женщина 1 страница | Женщина 2 страница | Женщина 3 страница | Женщина 4 страница | Женщина 8 страница |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Женщина 5 страница| Женщина 7 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.043 сек.)