Старший лейтенант словно читал мои мысли.

— Здорово, что начальник лагеря не отдал тебя Косову, — произнес он, поднимаясь с земли.

Я начал худеть и впадать в уныние. Надвигающаяся вторая для меня зима с ее холодом и мраком, видимо, давила на психику. Главная же причина подавленного состояния заключалась в том, что я по-прежнему находился в тисках иррационального страха, бессилия перед той махиной политической власти, которая стерегла каждое мое движение.

— Послушай, Итиро! Уж не по женщинам ли ты затосковал? — спросил меня однажды весельчак Устяхин.

Наши сотрудницы ушли в магазин, поэтому шуточки мужчин оборвать было некому. Злобный Тарасов тут же ввязался в разговор:

— Итиро, ты бы сказал Марусе: «А не погреться ли нам?» Она сразу поймет.

Даже Голубовский не поленился открыть рот:

— В чем проблема? Маруся ведь тебе нравится! А ты ведешь себя как тюфяк!

— У меня жена в Токио, — холодно ответил я.

— Слово «идиот» знаешь? Так вот ты идиот и есть. Неужели ты всерьез думаешь, что жена сидит и ждет тебя, даже не зная, жив ли ты? — назойливо приставал ко мне Тарасов.

— Не знаю, как русские женщины, а японка непременно ждет, как Пенелопа своего Одиссея!

— Сущий идиот! Смех да и только!

В комнату вошла Вера, и разговор сразу же оборвался. «Мое депрессивное состояние слишком заметно,» — подумал я.

Как-то в субботу вечером по дороге из конторы Маруся шепнула мне:

— Итиро, тебе нужно как следует есть. Ты очень похудел. Приходи ко мне в гости! Накормлю тебя домашним.

— Спасибо большое. А если начальник лагеря узнает?

— Ничего страшного! Набережная улица, дом 32. Запомнил?

Маруся, не дожидаясь ответа, направилась к выходу из лагеря, а я растерянно застыл на месте...

Мне как работнику конторы полагался пропуск, поэтому я мог свободно выйти в город. А вдруг я столкнусь с начальником лагеря на улице и он спросит, куда я иду? Мне очень хотелось побывать у Марии. С утра я только и делал, что обдумывал варианты ответа на случай встречи с кем- нибудь из знакомых в городе. Но вот начало смеркаться, и я вышел из барака. Спустившись с пригорка, мне следовало повернуть направо. Чтобы добраться до Набережной улицы, нужно было пройти по Пролетарской, а потом на середине Советской свернуть налево. Однако я решил, что в моем положении разумнее не появляться на центральной улице Братска, и направился вдоль Ангары.

Домашние хозяйки несли воду из реки. В палисадниках на скамейках сидели молодые люди, отдыхая после работы. Коровы неторопливо разбредались по своим дворам. Откуда-то издалека слышались высокие ребячьи голоса. Был тот час суток, когда вечерний свет еще не совсем победил дневной.

Я шел не спеша, опасливо поглядывая вокруг. К счастью, не показалось ни одного знакомого лица. Наконец я добрался до Набережной улицы и без труда нашел дом Марии. Он действительно стоял на берегу реки, так что название улицы оправдывало себя. Я открыл калитку и оказался в маленьком садике. Поднялся на крыльцо, дверь была не заперта, и я вдруг ощутил беспокойство, вернее, страх.

— Мария Андреевна дома? — произнес я, удивившись собственному громкому голосу.

Маруся не заставила себя ждать. Я хотел снять обувь, но хозяйка разрешила войти в дом обутым. Я объяснил, что ботинки грязные и что в Японии принято оставлять уличную обувь в прихожей.

— Папа, в Японии, оказывается, все разуваются, входя в дом! — крикнула Мария.

Впервые за день я почувствовал облегчение. Значит, ее отец знает о госте-японце из лагеря. «Все хорошо», — подумал я.

Маруся провела меня в свою комнату — чисто прибранную, с цветочными горшками на подоконнике. На книжных полках было много специальной исторической литературы. Маруся усадила меня за стол и предложила полистать «Историю гражданской войны», выпущенную под редакцией Максима Горького, и биографию Ломоносова. Она вышла из комнаты, сказав, что докупает ребенка и сразу же вернется.

Мария, видимо, специально выбрала книги с большим количеством фотографий и иллюстраций. На цветных вкладках были изображены бои и баррикады на улицах Петербурга. Другая иллюстрация запечатлела Ленина в тот момент, когда он, поднявшись из зала, заявил сидящим в президиуме меньшевикам: «Есть такая партия!» Третья представляла собой карикатуру на писателя-эстета периода мрачной реакции после поражения первой русской революции. Вдыхая с закрытыми глазами аромат цветка, он говорит: «Морали нет, существует одна лишь красота!»

Книги вызвали во мне вспышку нервной и интеллектуальной энергии. Так у кошки, внезапно попавшей со света в темноту, резко расширяются зрачки. Из-за стены долетал голос Марии:

— Сокровище ты мое!

Дата добавления: 2015-10-16