Солнце всходит и заходит,

А в тюрьме моей темно.

На следующий день я доложил причину вчерашнего отсутствия в конторе. Доверяя Михайлюкову, я поделился с ним предположением, что кто-то из японцев донес на меня политработнику. Русский, прошедший через лагерь военнопленных в Германии, слушал меня молча.

— Итиро, плен — серьезная школа для человека. Ты, верно, понимаешь, кто здесь твой настоящий друг, а кто притворяется. Ты знаешь, какое бесценное сокровище каких-нибудь пятьдесят граммов хлеба. В неволе ломтик хлеба может рассечь самые близкие отношения. Плен — действительно тяжкое испытание!

Маруся

После стычки с политработником я с удвоенной энергией взялся за работу. У Пономаренко появился помощник — японец по фамилии Ситамура, и он почти прекратил вызывать меня к себе. Ситамура, судя по всему, способный человек, был кадетом офицерской школы командного состава. В армии его призвали с филологического факультета Киотоского университета. Ежедневно он являлся на службу в секретную комнату политработника. Однажды я столкнулся со Ситамурой, и он подчеркнуто любезно поздоровался со мной. Его вежливость показалась

Мне неестественной.

Поведение кадета помогло мне понять сценарий, по которому разыгрывалось представление. Я наконец-то осознал, что моя роль заключалась в том, чтобы найти юного Мефистофеля, безнравственного и жестокого, который сгорал бы от нетерпения продать меня. Я припомнил, как этот молодой человек брал у нас сборник стихов, как он добровольно принял обязанности ответственного в роте за чтение газеты для военнопленных.

Ходили слухи, что по вечерам в секретной комнате собирается группа молодых людей и оттуда сквозь стены доносятся громкие призывы к свержению императора. Группа эта состояла в основном из кадетов офицерских школ, и я с удивлением узнал, что к ней примкнул заместитель командира батальона Тамура, известный добрым отношением к слушателям военных заведений.

Рассказывали, что до войны Тамура преподавал родной язык в провинциальной женской школе и сочинял чувствительные стихи. На утренней поверке он читал нам проповеди, как умудренный жизнью старец. В лагере под руководством Тамуры проводились дискуссии, участниками которых были молодые кадеты. Меня однажды затащили на одну из них. Там царила атмосфера самодовольной пошлости. Студент, изучавший тексты синтоистских молитв в Тохокуском императорском университете, выступил с занудным сообщением о своих исследованиях. Новоиспеченный подручный Пономаренко разглагольствовал на тему «нравственной энергии», позаимствованную из сочинений философа Масааки Косаки. Я прослушал выступавших, не проронив ни слова.

Члены дискуссионной группы задумали создать в лагере «Демократическое общество». С этой целью Пономаренко, приказавший мне подготовить лекцию так, чтобы инспирировать столкновения между офицерами и солдатами, начал собирать вокруг себя офицеров, которых он в шутку называл «невылупившимися птенцами». Он вообразил, вероятно, что таким образом формирует умонастроение рабочей и крестьянской молодежи. Если бы уловка пропагандиста удалась, он приписал бы заслугу исключительно себе, задвинув мои лекции на задний план.

Пономаренко очень старался, но молодые выходцы из японских рабочих и крестьян по-прежнему безмятежно починали на ложе «духовного воспитания», преподанного им в Квантунской армии. Неужто он в самом деле решился на осуществление низменного плана по сколачиванию группировки из малоинтеллигентных молодых парней, лишенных критического взгляда на мир? Стряпня Пономаренко с использованием «японской поэзии», «синтоистских молитв», философии Косаки и газеты «Нихон симбун» была предназначена для установления в лагере нужных ему порядков. Мне передали, что приспешники Пономаренко дали мне презрительную кличку «Умник». Я начал испытывать недоверие и страх по отношению к японцам, особенно к выпускникам средних школ, и ограничил круг общения И надой, крестьянами, плетельщиками соломенных матов, железнодорожными машинистами и другими простыми людьми. В то же время мои отношения с русскими служащими конторы, особенно с Михайлюковым и Марией Андреевной, становились все сердечнее.

...Мы подружились с Марией в результате небольшого происшествия. Однажды у меня выдалось свободное время. Михайлюков еще не появлялся в конторе, и я сидел на своем рабочем месте, рассеянно глядя в пространство. Взор мой случайно упал на журнал, лежавший на столе, который не был закреплен ни за одним из сотрудников Я поднялся со стула и подошел к столу. Журнал назывался «Вопросы истории» (издание Академии наук СССР) Его, видимо, принесла в контору Мария. Я просмотрел оглавление и удивился — после революции минуло три десятилетия, но по-прежнему основное внимание на его страницах уделялось теоретическим статьям методического характера.

Дата добавления: 2015-10-16