Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Глава XLVII Настоятельная потребность

Читайте также:
  1. Chapter XLVII
  2. Chapter XLVIII
  3. XLVIII.
  4. Введение ЕСТЬ ТАКАЯ ПОТРЕБНОСТЬ
  5. Введение ЕСТЬ ТАКАЯ ПОТРЕБНОСТЬ
  6. ГЛАВА XLVII. МЫ ТКАЛИ МАТ

«Опыт, как бессильный музыкант, держит

Терпенья струны в своих руках.

И звуки, что понять не в силах,

Бога. И волею Своей он их ослабит

В унылом и запутанном миноре».

Миссис Браунинг «Запутанная музыка»

 

Примерно в то же самое время Диксон вернулась из Милтона и вновь стала служанкой Маргарет. Она привезла бесчисленные милтонские истории: как Марта переехала в дом к мисс Торнтон, когда та вышла замуж; подробный рассказ о подружках невесты, платьях и завтраках; и о том, что люди в Милтоне считают, что мистер Торнтон устроил слишком пышную свадьбу, учитывая, что он много потерял из-за последней забастовки и ему пришлось платить за нарушение контрактов; и о том, как мало денег выручили с продажи мебели, за которой Диксон так заботливо ухаживала, досадно, если вспомнить, сколько богатых людей живет в Милтоне; как миссис Торнтон пришла однажды и дешево купила две или три вещи, а на следующий день пришел мистер Торнтон и, желая приобрести несколько вещей, предложил вопреки ожиданиям и к удовольствию очевидцев большую цену, чем, как заметила Диксон, восстановил справедливость. Если миссис Торнтон заплатила мало, мистер Торнтон заплатил слишком много. Мистер Белл прислал всевозможные указания относительно книг, но их было трудно понять — он был таким привередливым. Если бы он приехал сам, все было бы сделано правильно, но письма всегда были и всегда будут только запутывать дело. Диксон мало рассказывала о Хиггинсах. Ее память обладала склонностью к аристократизму и была ненадежна всякий раз, когда дело касалось простолюдинов. Она полагала, что с Николасом было все в порядке. Он несколько раз приходил и спрашивал, нет ли весточки от мисс Маргарет… единственный человек, который справлялся о ней, кроме мистера Торнтона. А Мэри? О, конечно, она в порядке — рослая, здоровая и неряшливая девица. Она слышала или, возможно, это ей только привиделось, хотя было бы странно, если бы ей являлись видения, связанные с такими людьми, как Хиггинсы, что Мэри пошла работать на фабрику мистера Торнтона, потому что ее отец хотел, чтобы она научилась готовить. Но что эта бессмыслица могла означать, она не знала. Маргарет согласилась с ней, что история слишком непонятна, чтобы быть видением. Все же ей было приятно, что теперь рядом с ней есть та, с которой она могла поговорить о Милтоне и о людях, живущих там. Диксон не очень любила разговоры на эту тему, желая оставить ту часть своей жизни в тени. Ей больше нравилось вспоминать слова мистера Белла, в которых он намекнул ей, что хочет сделать Маргарет своей наследницей. Но молодая хозяйка не одобряла и не потакала ее лукавым расспросам, в какую бы форму — подозрения или утверждения — они ни были облечены.

Все это время Маргарет испытывала странное, необъяснимое желание услышать, что мистер Белл уехал по своим делам в Милтон. Из разговора, состоявшегося между ними в Хелстоне, они оба хорошо понимали, что объяснение, о котором она просила, должно быть дано мистеру Торнтону только на словах, но никоим образом не должно быть ему навязано. Мистер Белл был не любитель вести переписку, но время от времени, пребывая в хорошем настроении, писал длинные или короткие письма, и хотя Маргарет, получая от него весточки, не питала никакой определенной надежды, она всегда откладывала их с легким сожалением. Он не собирался в Милтон — во всяком случае, он ничего об этом не писал. Что ж, ей придется быть терпеливой. Рано или поздно туман должен рассеяться. Письма мистера Белла были совсем на него не похожи. Это были короткие жалобы, каждый раз с легкой ноткой горечи, что так не вязалось с его натурой. Он не надеялся на будущее, а, скорее, сожалел о прошлом и тяготился настоящим. Маргарет подумала, что он, должно быть, неважно себя чувствует, но в ответ на свой вопрос о его здоровье она получила короткую записку, в которой говорилось, что эта старомодная жалоба называется хандрой. Он страдает от этого, и пусть она сама решит, душевная это тоска или физическая, но ему хотелось бы побаловать себя ворчанием и не докладывать каждый раз о своем здоровье.

Следуя просьбе мистера Белла, Маргарет больше не спрашивала его о здоровье. Как-то Эдит случайно проболталась о своем разговоре с мистером Беллом во время его последнего визита в Лондон, из которого Маргарет заключила, что он намерен взять ее с собой осенью в Кадис, чтобы она навестила брата и невестку. Она спрашивала и переспрашивала Эдит до тех пор, пока кузина не устала и не заявила, что больше ничего не помнит. «Он сказал лишь только, что подумывает поехать и лично услышать рассказ Фредерика о мятеже. И что это была бы неплохая возможность для Маргарет познакомиться со своей невесткой. Что он всегда куда-нибудь ездил во время летних каникул, и не понимает, почему он не должен ехать в Испанию. Это все». Эдит надеялась, что Маргарет не хочет покидать их, она так беспокоилась из-за этого. А потом, не зная, что еще особенного сделать, она расплакалась и сказала, что заботилась о Маргарет больше, чем Маргарет о ней. Маргарет успокаивала кузину, как могла, но едва ли могла объяснить ей, как эта мысль о поездке в Испанию — всего лишь Chateau en Espagne[54] — привлекала и радовала ее. Эдит была склонна считать удовольствие, получаемое без ее участия, невысказанным оскорблением или, в лучшем случае, доказательством безразличия. Поэтому Маргарет пришлось утаивать свою радость, но она находила отдушину, расспрашивая Диксон, когда та одевала ее к обеду, не хотелось бы той увидеть мастера Фредерика и его жену?

− Она — католичка, мисс, верно?

− Полагаю, что… да, конечно! — ответила Маргарет, на мгновение обескураженная этим вопросом.

− И они живут в католической стране?

− Да.

− Тогда, боюсь, я должна сказать, что мне моя душа дороже, чем мастеру Фредерику — его собственная. Я бы находилась в постоянном страхе, мисс, как бы меня не обратили в их веру.

− Ну, — ответила Маргарет, — я еще не знаю, поеду ли я, но если я поеду, думаю, что я не настолько утонченна, чтобы не обойтись без тебя в путешествии. Нет, добрая старая Диксон, у тебя будет длинный отпуск, если мы поедем. Но я боюсь, придется долго ждать этого «если».

Диксон не понравились эти слова. Во-первых, ей не нравилось, когда Маргарет в шутку назвала ее «доброй старой Диксон» всякий раз, когда была сильно взволнована. Она знала, что мисс Хейл была склонна ласково называть всех людей, что пришлись ей по душе, «старыми», но Диксон всегда содрогалась, когда это слово применяли к ней. Ей было немногим больше пятидесяти, и как она считала, это была самая лучшая пора жизни. Во-вторых, ей не понравилось, что ее слова так легко приняли на веру. Несмотря на весь ужас, втайне она испытывала интерес к Испании, Инквизиции и католическим таинствам. Поэтому, откашлявшись, словно показывая свою готовность покончить с трудностями, она спросила мисс Хейл, не думает ли та, что если постараться не встречаться со священником и не входить в их церкви, будет не так опасно, что ее обратят в другую веру? Мастер Фредерик, без сомнения, принял странное решение.

− Я полагаю, что именно любовь склонила его к тому, чтобы переменить веру, — ответила Маргарет, вздыхая.

− И правда, мисс! — сказала Диксон. — Что ж! Можно держаться подальше от священников и церквей, но любовь подкрадывается неожиданно! Думаю, я бы не поехала.

Маргарет боялась позволить себе часто думать об этой поездке в Испанию. Но эти мысли отвлекали от охватившего ее настойчивого желания все объяснить мистеру Торнтону. Мистер Белл, кажется, сейчас безвыездно живет в Оксфорде и не собирается в ближайшее время поехать в Милтон, и что-то необъяснимое, казалось, удерживало Маргарет от вопросов или намеков на вероятность такой поездки. Как и не позволила она себе упомянуть о том, что Эдит рассказала ей о его намерении — возможно, всего лишь о минутном порыве — поехать в Испанию. В тот солнечный, беззаботный день в Хелстоне он ни разу не обмолвился об этом. Возможно, это был всего лишь каприз, но если бы он оказался правдой, какой бы это был замечательный способ уйти от монотонности настоящего, которое начало угнетать ее.

Одним из самых больших удовольствий в жизни Маргарет в это время был ребенок Эдит. Он был гордостью и игрушкой для обоих родителей пока вел себя хорошо. Но он был очень упрям, и как только начинал громко капризничать, Эдит сдавалась от отчаяния и усталости и вздыхала:

− О, боже, что мне с ним делать? Маргарет, пожалуйста, позвони в колокольчик, чтобы пришла Хэнли.

Но Маргарет больше любила малыша, когда он проявлял свой характер, чем когда был паинькой. Она уносила его в комнату, где они вдвоем справлялись с этим. Проявляя непреклонность, иногда действуя обаянием или хитростью, Маргарет усмиряла его, целовала и гладила до тех пор, пока он, потершись своим раскрасневшимся и заплаканным личиком о ее щеки, не засыпал у нее на руках или на плече. Это были самые приятные моменты для Маргарет. Ей довелось испытать то чувство, которого, она полагала, будет навсегда лишена.

Частые визиты мистера Генри Леннокса добавляли приятной новизны в привычный уклад дома. Маргарет находила его более равнодушным, если не более блестящим, чем прежде. Но его развитый интеллектуальный вкус, богатые и разнообразные знания придавали иной оттенок довольно скучным беседам. Маргарет заметила, что он с легким презрением относится к своему брату и невестке, к их образу жизни, который он, казалось, считал легкомысленным и бесцельным. Один или два раза в присутствии Маргарет он спросил своего брата довольно резким тоном, всерьез ли тот намерен оставить службу. И на ответ капитана Леннокса, что у него достаточно средств к существованию, губы мистера Леннокса искривились и он спросил:

− Это все, для чего ты живешь?

Но братья были сильно привязаны друг к другу, как два человека, один из которых всегда ведет другого, а этот последний терпеливо довольствуется тем, что его ведут. Мистер Леннокс преуспел в своей деятельности, с точным расчетом укрепляя все те связи, что могли со временем сослужить ему службу. Он был человек проницательный, дальновидный, здравомыслящий, саркастичный и гордый. С того долгого разговора о деле Фредерика, который состоялся в первый вечер в присутствии мистера Белла, Маргарет мало с ним общалась, и только лишь потому, что они состояли в родственных отношениях с одной и той же семьей. Но для нее этого было достаточно, чтобы отбросить робость, а для него — смирить обиженную гордость и тщеславие. Они, конечно, постоянно встречались, но ей казалось, что он избегает оставаться с ней наедине. Маргарет предполагала, что он так же, как и она, чувствует, что они странным образом во многом разошлись в своих прежних мнениях и вкусах.

И все же, когда он говорил необычайно хорошо или шутил в своей замечательной остроумной манере, ей на мгновение казалось, что его взгляд в первую очередь останавливается на ее лице. И что в семейных беседах, в которых им постоянно приходилось вместе участвовать, ее мнение было единственным, к которому он прислушивался с уважением, более внимательно, потому что оно высказывалось неохотно и далеко не всегда.

Глава XLVIII «Чтобы исчезнуть навсегда»[55]

«Мой друг и друг моего отца!

Я не могу с тобой расстаться!

Я не показывал, а ты не знал,

Как дорог ты был мне».

Неизвестный автор

 

На званых обедах, которые устраивала миссис Леннокс, каждый вносил свою лепту: ее подруги — красоту, капитан Леннокс — несерьезные новости о событиях дня. А мистер Генри Леннокс и несколько преуспевающих мужчин, которых принимали как его друзей, привносили остроумие, талантливость, глубокие и обширные знания, которыми они обладали в достаточной степени, чтобы не казаться педантами и не обременять легкого течения беседы.

Эти обеды были восхитительны. Но даже их великолепие не могло затмить недовольство Маргарет. Любой талант, любое чувство, любое достижение, нет, даже всякое стремление к добродетели разжигали в ней недовольство. Потаенный, священный огонь пожирал самое себя с треском и россыпью искр. Беседуя об искусстве, гости выражали лишь свои эмоции, подробно останавливаясь на внешних впечатлениях, вместо того, чтобы учиться у искусства. Они с энтузиазмом набрасывались на высокие материи, находясь в компании, и не задумывались о них, оставаясь в одиночестве. Они расточали свои комплименты в подходящих по случаю словах. Однажды, когда джентльмены вернулись в гостиную, мистер Леннокс подошел к Маргарет и впервые с тех пор, как она вернулась на Харли-стрит, намеренно обратился к ней.

− Вам не понравилось то, что Ширли говорил за обедом.

− Разве? Мое лицо, должно быть, очень выразительно, — ответила Маргарет.

− Как и всегда. Оно не утратило своей выразительности.

− Мне не понравилось, — сказала Маргарет, — как он защищал то, что было неверно — вопиюще неверно — даже в шутку.

− Но это было очень умно. Как уместно было каждое слово! Вы помните удачные эпитеты?

− Да.

− Вам бы хотелось добавить, что вы считаете их оскорбительными. Пожалуйста, не стесняйтесь в выражениях, хотя он и мой друг.

− Вот! Вы говорите тем же тоном, что и… — она неожиданно замолчала.

Какое-то время он ждал, как Маргарет закончит свое предложение, но она только покраснела и отвернулась. Но, тем не менее, успела услышать, как мистер Леннокс тихо и отчетливо произнес:

− Если мой тон или образ мыслей вам не нравятся, вы скажите об этом, чтобы дать мне возможность научиться тому, что вас порадует.

 

За все эти недели не было никаких известий о поездке мистера Белла в Милтон. В Хелстоне он говорил, что мог бы отправиться туда в самое ближайшее время. Но он, должно быть, до сих пор ведет дела по переписке, думала Маргарет. Она знала, что он желал бы избежать поездки в город, который ему не нравился, а помимо этого мало понимал какую необъяснимую важность она приписывала объяснению, которое должно быть передано только на словах. Она знала, что он поймет, что это необходимо и что это должно быть сделано. Но когда — летом, осенью или зимой — не имело значения. Стоял август, но о путешествии в Испанию, о котором он намекнул Эдит, не было и речи. И Маргарет пыталась примириться с тем, что эта иллюзия тает.

Но однажды утром она получила письмо, в котором мистер Белл сообщал, что на следующей неделе намерен приехать в столицу. Он хотел поделиться с ней планом, который придумал. И, кроме того, он собирался немного подлечиться, поскольку согласился с ней, что приятнее думать, будто это его здоровье больше него виновато в том, что он порою бывал таким раздражительным и сердитым. Письмо было написано с напускной веселостью, как позднее заметила Маргарет, но в то время ее внимание отвлекло восклицание Эдит.

− Приедет в Лондон! О боже! А меня так измучила эта жара, что во мне не осталось сил еще на один обед. Кроме того, все разъехались, кроме нас глупых, которые не могут определиться, куда поехать. Ему некого будет представить.

− Я уверена, что он предпочел бы приехать и пообедать с нашей семьей, а не с самыми приятными незнакомцами, которых ты пригласишь. Кроме того, если он нездоров, ему будет не до приглашений. Я рада, что он, наконец, признался. Я поняла, что он болен по тону его писем, и все же, он не ответил мне, когда я спросила его об этом, а больше мне не у кого было спросить.

− Не думаю, что он очень болен, иначе он не стал бы думать об Испании.

− Он никогда не упоминал об Испании.

− Нет! Но его план, которым он собирается поделиться, наверняка, об этом. Но ты бы, в самом деле, поехала в такую погоду?

− С каждым днем становится прохладнее. Да! Подумай об этом! Я только боюсь, что думала и желала этого слишком сильно… так сознательно увлеклась этой идеей, что за этим, несомненно, последует разочарование… или же удовлетворение, судя по письму, хотя на самом деле оно не доставляет мне удовольствия.

− Но это суеверие, я уверена, Маргарет.

− Нет, я так не думаю. Только оно должно послужить мне предупреждением и удержать меня от таких необузданных желаний. Это что-то вроде «Дай мне детей, а если не так, я умираю». Боюсь, что я бы закричала: «Позволь мне поехать в Кадис, а если не так, я умираю».[56]

− Моя дорогая Маргарет! Тебя уговорят остаться здесь. И потом, что я буду делать? О! Как бы мне хотелось найти мужчину, за которого ты могла бы здесь выйти замуж, чтобы я была уверена, что ты не уедешь!

− Я никогда не выйду замуж!

− Чепуха и еще раз чепуха! Как говорит Шолто, ты так притягиваешь людей к этому дому, что мужчины будут рады побывать у нас в следующем году ради тебя.

Маргарет выпрямилась и высокомерно произнесла:

− Знаешь, Эдит, мне иногда кажется, что твоя жизнь на Корфу научила тебя…

− Чему?

− Только грубости!

Эдит начала горько рыдать и с пылкостью заявила, будто бы кузина разлюбила ее и больше не считает своей подругой, но Маргарет подумала, что выразилась так грубо для того, чтобы облегчить свою раненую гордость, и покончила с рабством у Эдит на остаток дня. А тем временем эта юная леди, переполненная горестными чувствами, словно жертва, лежала на диване, порой тяжело вздыхая, пока наконец не заснула.

 

Мистер Белл не приехал даже в тот день, на который во второй раз перенес свой визит. На следующее утро пришло письмо от Уоллиса, его слуги, сообщавшего, что хозяин уже некоторое время неважно себя чувствует и лишь поэтому откладывает свою поездку. И что в то самое время, когда ему нужно было выезжать в Лондон, с ним случился удар. На самом деле, добавил Уоллис, доктора считают, что он не сможет пережить ночь, и что, возможно, к тому времени, как мисс Хейл получит это письмо, его бедного хозяина уже не станет.

Маргарет получила это письмо за завтраком и сильно побледнела, прочитав его, затем молча протянула листок Эдит и вышла из комнаты.

Эдит была ужасно потрясена, прочитав письмо, и зарыдала, как маленький испуганный ребенок, на беду своего мужа. Миссис Шоу завтракала в своей комнате и поручила зятю примирить жену с мыслью, что впервые в жизни ей придется столкнуться со смертью. Человек, который собирался обедать с ними сегодня, умирает или уже лежит мертвый! Прошло какое-то время, прежде чем Эдит смогла вспомнить о Маргарет. Она вскочила и поспешила наверх в комнату кузины. Диксон упаковывала туалетные принадлежности, а Маргарет поспешно надевала шляпку, без конца утирая слезы дрожащими руками, отчего с трудом завязала ленты.

− О, дорогая Маргарет! Как ужасно! Что ты делаешь? Ты уезжаешь? Шолто протелеграфирует и сделает все, что ты пожелаешь.

− Я еду в Оксфорд. Через полчаса будет поезд. Диксон предложила поехать со мной, но я могу поехать сама. Я должна еще раз с ним увидеться. Кроме того, возможно, ему стало лучше, и за ним требуется уход. Он был для меня как отец. Не останавливай меня, Эдит.

− Но я должна. Маме это совсем не понравится. Пойди и скажи ей об этом, Маргарет. Ты не знаешь, куда ты едешь. Я бы не возражала, если бы у него был собственный дом, но если он живет в колледже! Пойдем к маме и спросим ее, прежде чем ты уедешь. Это не займет и минуты.

Маргарет уступила и опоздала на поезд. Из-за внезапности отъезда, миссис Шоу пришла в замешательство и занервничала, и драгоценное время было упущено. Но через пару часов был другой поезд, и после различных споров о приличии и неприличии было решено, что капитан Леннокс будет сопровождать Маргарет, раз уж она настаивала на своем решении уехать — одна или с сопровождением — следующим поездом, чтобы ни говорилось о приличии или неприличии ее поступка. Друг ее отца, ее собственный друг находился при смерти — мысль об этом предстала перед ней с такой ясностью, что Маргарет поразилась настойчивости, с которой отстаивала свое право на независимый поступок. И за пять минут до отправления поезда она уже сидела в вагоне напротив капитана Леннокса.

Мысль о том, что она поехала, всегда служила ей утешением, хотя она приехала только для того, чтобы услышать, что мистер Белл умер ночью. Маргарет увидела комнаты, которые он занимал, и вспоминала о них потом с большей любовью в память о своем отце и его дорогом и преданном друге.

Перед отъездом они обещали Эдит вернуться к обеду, если их опасения оправдаются. Поэтому неторопливый осмотр комнаты, в которой умер ее отец, и тихое прощание с добрым стариком, что так часто находил приятные слова, веселые остроты и причуды, пришлось прервать.

Капитан Леннокс заснул по пути домой, и Маргарет могла вволю поплакать, вспоминая этот роковой год и все горести, что выпали на ее долю. Не успела она оправиться от одной потери, как следовала другая, не замещая одно горе другим, а заново вскрывая едва затянувшиеся раны и чувства. Но, вернувшись и услышав нежные голоса тети и Эдит, веселое ликование маленького Шолто, увидев хорошо освещенные комнаты и их хозяйку, прелестную в своей бледности и проявлявшую сочувствие, Маргарет очнулась от тяжелого состояния почти суеверной безнадежности и начала ощущать вокруг себя радость и счастье. Она заняла место Эдит на диване, Шолто подучили очень осторожно поднести тете Маргарет чашку чая. И к тому времени, когда она поднялась к себе переодеться, она смогла возблагодарить Бога, что Он избавил ее доброго друга от продолжительной или мучительной болезни.

Когда наступила ночь — священная ночь — и весь дом затих, Маргарет наслаждалась красотой Лондона в столь поздний час. Земные огни отражались бледным розовым цветом в мягких облаках, что тихо выплывали в белом лунном свете из теплого сумрака, неподвижно простиравшегося над горизонтом. Эту комнату Маргарет занимала во времена своего детства, которое переросло в девичество, когда чувства и сознание впервые пробудились в полную силу. Она вспомнила, что в одну из подобных ночей она пообещала себе жить такой же смелой и благородной жизнью, какой живут героини из романов, о которых она читала или слышала, жизнью sans peur et sans reproche.[57] Тогда ей казалось, что стоит только пожелать, и такая жизнь будет достигнута. А теперь она узнала, что стоит не только желать, но еще и молиться — это было необходимое условие для настоящей героической жизни. Доверяя себе, она ошиблась. Как последствия ее греха все оправдания, все искушения навсегда останутся неизвестны человеку, в чьих глазах она так низко пала. В конце концов она осталась лицом к лицу со своим грехом. Она знала, почему она согрешила. Добрая софистика мистера Белла, что почти все люди виновны в том, что совершают сомнительные поступки, и что мотив облагораживает порок, никогда не имела для нее большого значения. Ее первая мысль о том, как бы бесстрашно она рассказала всю правду, если бы все знала, казалась слабой и бедной. Нет, даже ее стремление рассказать правду, как обещал сделать мистер Белл, что немного оправдало бы ее в глазах мистера Торнтона, было лишь малым и незначительным утешением теперь, когда смерть снова научила ее, какой должна быть жизнь. Если бы весь мир говорил, действовал или хранил молчание с намерением обмануть, если бы самые дорогие интересы находились под угрозой, а самые дорогие жизни — в опасности, если бы никто не узнал о ее правде и лжи, чтобы платить ей уважением или презрением, оставив ее наедине с Богом, она бы молилась, чтобы у нее были силы говорить и поступать всегда правильно.


Дата добавления: 2015-10-16; просмотров: 57 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: Глава XXXVI Союз − не всегда сила | Глава XXXVII Взгляд на юг | Глава XXXVIII Обещания исполнены | Глава XXXIX Зарождение дружбы | Глава XL Не в лад | Глава XLI Конец путешествия | Глава XLII Одна! Одна! | Глава XLIII Отъезд Маргарет | Глава XLIV Спокойствие, но не покой | Глава XLV Не только сон |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Глава XLVI Прошлое и настоящее| Глава XLIX Веяние покоя

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.016 сек.)