М.: Гл. ред. Вост. лит., - 1983. – С.45 – 74).

МИЛЛЕР А.Ф.

Младотурецкая революция /

(Турция: Актуальные проблемы новой и новейшей истории. –

М.: Гл. ред. Вост. лит., - 1983. – С.45 – 74).

Османская, или Оттоманская, империя, как называли султан­скую Турцию, уже к концу XIX в. превратилась в полуколонию империалистических держав. Формально она считалась самостоя­тельным государством. Падишах (император), обычно именовавшейся (европейцами султаном, был неограниченным самодержцем. В качестве халифа («наместника пророка») он претендовал также на духовную власть над мусульманами «всего мира». Назначаемое султаном правительство именовалось Блистательной Портой, а премьер-министр носил столь же пышный титул великого везира. Турция заключала международные трактаты, отправляла и при­нимала дипломатических представителей, имела армию и флот, располагала прочими внешними атрибутами суверенной державы. Но все это было фикцией. Подлинными хозяевами страны явля­лись иностранные империалисты.

Объявив Османскую империю «больным человеком Европы», империалистические державы присвоили себе «право» решать ее судьбу. Без всякого участия, а часто и без ведома Турции они заключали между собой непосредственно ее касавшиеся договоры и соглашения. Явно и тайно происходил раздел «оттоманского на­следства». Многие провинции империи, формально еще оставав­шиеся под суверенитетом султана, фактически были захвачены иностранными государствами. Боснию и Герцеговину оккупирова­ла Австро-Венгрия, Тунис — Франция, Кипр и Египет — Англия. В Македонии, хотя там и не было иностранных войск, иностранные так называемые гражданские агентства контролировали деятель­ность турецких властей и иностранные офицеры возглавляли жан­дармерию. Иностранные инструкторы находились в турецкой ар­мии, во флоте, в различных учреждениях. Иностранные посольства и консульства вмешивались в любые внутренние турецкие дела, вплоть до вопросов о назначении должностных лиц.

Режим капитуляций, предоставляя иностранцам право личной экстерриториальности, освобождение от многих налогов и сборов, низкие таможенные пошлины и различные другие льготы и приви­легии, ставил турецких подданных в неравноправное с иностранцами положение в своей собственной стране (С. 45-46). Внешняя торговля Турции была фактически монополизирована иностранцами и их компрадорской агентурой. Во внутренней торговле турецкие купцы также зависели от иностранных фирм и от компрадоров нетурец­кого происхождения. Иностранным концессионерам принадлежали: железные дороги, портовые сооружения, рудники и копи, муници­пальные предприятия, большая часть имевшихся в стране немно­гочисленных фабрик и заводов. Иностранные государства распо­лагали в Турции даже собственными почтовыми конторами, изъя­тыми из ведения турецкой администрации. Основанный в середине XIX в., Оттоманский имперский банк пользовался всеми правами государственного банка Турции, включая право эмиссии банкнот, но принадлежал он англо-французскому капиталу, и турецкое правительство не допускалось ни к управлению этим банком, ни к контролю над его деятельностью.

Заключив во время Крымской войны 1853—1856 гг. свой пер­вый внешний заем, Турция затем быстро докатилась до банкрот­ства и с 80-х годов XIX в. оказалась не только фактически, но» и формально в долговой кабале. Учрежденное иностранными кре­диторами и возглавленное ими Управление Оттоманского госу­дарственного долга получило в свое ведение важнейшие источни­ки доходов страны и сделалось «государством в государстве» Около 5 тыс чиновников этого Управления занимались взиманием, налогов и сборов непосредственно с населения без всякого участия или контроля со стороны турецких финансовых органов, распола­гая три этом еще и содействием турецкой жандармерии.и полиции.. На таких же основаниях действовала принадлежавшая француз­ским концессионерам табачная монополия. Только она имела пра­во скупать табак, а также производить и экспортировать табачные изделия. Устанавливая произвольные низкие цены на табачное сырье и произвольные высокие цены на продаваемые ею табачные изделия, французская монополия наживала огромные прибыли и разоряла турецких табаководов.

Иностранный капитал уродовал и тормозил развитие и без того слабой и отсталой турецкой экономики. Заинтересованные в беспрепятственном сбыте в Турцию своих фабрично-заводских товаров, иностранные капиталисты всемерно заботились о том,. чтобы местная промышленность не сделалась для них конкурен­том. Иностранные инвестиции направлялись в Турцию преимуще­ственно в виде займов или шли в разработку недр, в транспорт, торговлю, банки и муниципальные предприятия, но не в обрабаты­вающую промышленность и не в сельское хозяйство. Тем самым иностранный капитал искусственно задерживал рост турецкого капитализма и консервировал феодальные отношения в стране.

По своим размерам Османская империя в рассматриваемое: время была еще весьма обширным государством. Если даже ис­ключить провинции, оккупированные иностранными державами, территория империи составляла около 4 млн. кв. км. Из 28 млн.. жителей почти 24 млн. человек были связаны с сельским хозяйством (С. 46). Наибольшая часть пахотных земель, садов и пастбищ при­надлежала помещикам, феодальному государству и мусульманско­му духовенству (вакуфные земли). На долю основной массы кре­стьянства приходилось менее трети обрабатываемой земельной пло­щади. При этом крупное землевладение сочеталось с мелким землепользованием. Помещичьи, государственные и вакуфные земли обрабатывались крестьянами главным образом в порядке полуфеодальной издольщины. В Македонии помещики-мусульмане принуждали крестьян-христиан отбывать и барщину. Капиталисти­ческий способ производства 'Проникал в сельское хозяйство чрез­вычайно медленно.

Господствующей формой присвоения прибавочного продукта феодальным классом являлась рента-налог. Наиболее тяжелый налог — ашар (феодальная десятина) — взимался натурой при посредстве откупщиков. До уплаты ашар а крестьянин не имел даже права снять урожай. Вопреки своему названию («ашар» по-арабски— «десятая часть») этот налог с конца XIX в. уже и фор­мально составлял не 10, а 12,5% урожая. В действительности же откупщик, применяя различные махинации (перевод, когда это было ему выгодно, натурального налога в денежный и обратно; намеренная задержка взимания ашара, чтобы создать угрозу гибели всего урожая; прямые насилия и обман при подсчете и отборе продуктов, подлежащих сдаче, и т. д.), доводил размер ашара до 30—40% урожая. Сверх того, крестьяне платили различ­ные другие налоги и сборы: поземельный налог, налог на скот, налог со строений, дорожную подать, разнообразные местные сборы, налог с немусульман за освобождение от военной службы и пр. В итоге после уплаты налогов и внесения помещику его доли за пользование землей у крестьянина оставалось не более одной трети валового дохода. Да и то, что оставалось крестьянину, большей частью фактически принадлежало не ему, а ростовщику. Ростовщичество получило в Турции настолько широкое распрост­ранение и ростовщические проценты были настолько высоки (60— 80, а иногда и 100—120% годовых), что закабаленный крестьянин после реализации урожая мог в лучшем случае лишь уплатить проценты, а самый долг переходил опять на следующий год.

При этих условиях турецкий крестьянин не имел ни возможно­сти, ни стимула к расширению своего хозяйства и к повышению производительности труда. Техника земледелия оставалась на крайне низком уровне. Господствовало трехполье, а в некоторых местах и двуполье. Крестьяне, за редкими исключениями, не зна­ли ни современных сельскохозяйственных орудий, ни искусствен­ного, ни даже, как правило, естественного удобрения. В ходу была «старинная деревянная соха — караспан. Один иностранный наблю­датель, побывавший в Азиатской Турции в 80-х годах XIX в., писал: «Ныне во всей этой стране от Скутари до Эрзерума и от Синопа до Мокко в повсеместном употреблении подобие того плуга, которым, может быть, еще Ной царапал долины возле Арарата» (С. 47).

Все большее число крестьян разорялось. Крестьяне-собствен­ники становились арендаторами-издольщиками, арендаторы — без­домными поденщиками. Процесс обезземеливания крестьян замет­но усилился с конца XIX в., когда насильственное включение Турции в мировую капиталистическую систему и связанный с этим рост товарно-денежных отношений усилили разложение нату­рального хозяйства.

Немалую роль в процессе разложения натурального хозяйства сыграло расширение железнодорожной сети. Само по себе строи­тельство железных дорог в Турции, производившееся иностранными концессионерами, в гораздо большей степени разоряло стра­ну, нежели содействовало ее прогрессу. Турецкое правительство переплачивало концессионерам огромные суммы и во время строи­тельства и особенно после ввода железных дорог в эксплуатацию, когда вступали в действие так называемые «километрические га­рантии», обеспечивавшие концессионеру высокий доход от каждого километра эксплуатируемого пути независимо от того, приносит ли дорога в действительности такой доход или не приносит. Все это ложилось тяжелым бременем прежде всего на турецкое кре­стьянство, тем более что залогом уплаты километрических гарантий обычно служил ашар, поступавший из вилайетов, по которым проходила железная дорога. Тем не менее, железнодорож­ный транспорт, несомненно, повышал товарность турецкого сель­ского хозяйства. Так, например, если в 1895 г. на только что открытых линиях Хайдарпаша — Анкара и Эскишехир — Конья бы­ло перевезено соответственно 87,9 тыс. и 26,1 тыс. т товаров, то уже в следующем, 1896 г. грузовые перевозки на этих линиях состави­ли 158,1 тыс. и 60,3 тыс. т. О росте товарно-денежных отношений свидетельствовало и увеличение объема турецкой внешней торгов­ли. В 1878 г. турецкий экспорт составлял 8,4 млн. лир (турецкая лира стоила 8 руб. 54 коп.), черев десять лет, в 1888 г.,— 13,5млн. лир, а в 1907 г., накануне младотурецкой революции,— уже 19,2 млн. лир. Импорт возрос с 20 млн. лир в 1878 г. до 34,8 млн. лир в 1907 г.

Внедрение товарно-денежных отношений в турецкое сельское хозяйство, ускоряя разорение крестьянства, не сопровождалось, однако, интенсивным, ростом капиталистического уклада. Обеззе­меленные крестьяне становились большей частью не пролетариями, а пауперами. Они влачили нищенское существование в качестве поденщиков, сезонных рабочих в хлопковых хозяйствах, в копях и рудниках, надомников в домашнем ковроткачестве и т. п. Приходя в поисках куска хлеба в большие города, обезземеленное крестьяне пополняли ряды люмпен-пролетариата.

Превращение рабочей силы в товар затруднялось вследствие незначительного использования наемного труда в помещичьих хо­зяйствах и совсем ничтожного опроса на рабочие руки в городе. Турецкая промышленность носила в основном кустарный и полу­кустарный характер. «Вместо фабрик, — писал русский публицист И. Голобородько, хорошо знавший Турцию,— страна до сих пор еще переполнена мануфактурами старинного типа с первобытными: машинами и ручными приводами, от которых Европа избавилась уже около ста лет назад...(С. 48-49). Все турецкие ремесла стоят на той же степени развития, на которой они находились несколько веков назад». К типу фабрично-заводских приближались лишь неко­торые концессионные предприятия по первичной обработке сель­скохозяйственного сырья да несколько небольших казенных фаб­рик и заводов. Численность турецкого пролетариата в начале: XX в. едва ли превышала 40—50 тыс. человек.

В 1913 г., уже при младотурках, была произведена первая в Турции промышленная перепись. Она охватила не всю страну, а лишь западноанатолийские вилайеты и Стамбул, но именно эти: районы являлись наиболее развитыми в промышленном отноше­нии. Переписью учитывались предприятия не менее чем с десятью рабочими при наличии механического двигателя и не менее чем с двадцатью рабочими, если не было двигателя. Итоговые данные показывают, что в этих районах (Бруса, Измир, Ушах, Измид,. Бандырма и Стамбул) насчитывалось всего 269 предприятий с механической энергией в 221 тыс. л. с. и с общим количеством рабочих и служащих 17 тыс. человек.

Бесправие и беззащитность рабочих, наличие огромной резерв­ной армии труда, многонациональный состав пролетариата — все это позволяло иностранным и турецким предпринимателям доводить эксплуатацию рабочего класса до чудовищных размеров. Никакой регламентации труда не существовало. Не было и проф­союзов, если не считать средневековых цехов — эснафов, объеди­нявших и хозяев и рабочих и возглавлявшихся старшиной: (кяхья), назначаемым властями. Рабочий день продолжался 12— 14, а в некоторых случаях и 16 часов. Широко использовался низ­кооплачиваемый труд женщин и детей. Дневная заработная плата-взрослого рабочего-мужчины составляла в крупных портовых цент­рах от 8 до 16 пиастров, т. е. от 70 коп. до 1 руб. 40 коп. (в горо­дах внутренних провинций она была значительно ниже). Женщи­ны получали от 3 до 12 пиастров в день; дети начинали с 2— 2,5 пиастра, и лишь после нескольких лет пребывания на фабри­ке их заработная плата достигала 10 пиастров.

Бедствия народных масс усугублялись диким произволом султанского правительства и местных властей. Вступивший в 1876 г. на престол султан Абдул Хамид II уже через два года уничтожил провозглашенную под давлением прогрессивных кру­гов конституцию (так называемую «конституцию Мидхата») и установил жестокий террористический режим, вошедший в ту­рецкую историю под красочным названием «зулюм» (угнетение, тирания). Никто в стране не был гарантирован от насилия, за­хвата имущества, утраты свободы и самой жизни. Полиция и жандармерия, банды башибузуков (иррегулярные войска) и хамидие (иррегулярная конница, получившая свое название по имени султана Абдул Хамида) свирепствовали на всей террито­рии империи, подавляя малейшие проявления национально-освободительных движений и вообще всякого недовольства (С. 49-50). Абдул-Хамид возвел в систему жестокие погромы армян, балканских христиан и других национальных меньшинств, заслужив этим прозвище «кровавого султана».

Во всех звеньях правительственного, административного и су­дебного аппарата царили фаворитизм, лихоимство, казнокрадство. Ни одно даже самое мелкое дело не принималось к рассмотрению без традиционного «бакшиша». Расхищение государственного до­стояния достигло небывалых даже для Турции размеров. Абдул Хамид подавал пример. Присвоив лучшие земельные угодья из казенного фонда (главным образом в Ираке), он сделался круп­нейшим помещиком. Много казенных земель султан раздарил сво­им любимцам. Местные паши сами расхватывали имения. Крупные помещики фактически не платили никаких налогов. Когда прихо­дили сборщики, они откупались от них взяткой или просто выго­няли их.

Губернаторы, облагая население дорожной податью, клали деньги себе в карман, а затем насильно сгоняли крестьян на строительство дорог, которые зачастую так и оставались недо­строенными. Например, в санджаке Болу шесть лет строилась, но не была построена дорога протяжением на три часа езды. Подоб­ная же судьба постигла строительство дороги в Европейской Тур­ции между Монастырем и Эльбасаном, тянувшееся около двадцати пяти лет.

В докладе министерства общественных работ за 1880 г. числи­лась «строящаяся» железнодорожная линия между Муданьей и Каракёем протяжением в 160 км и стоимостью около 7 млн. лир (т. е. около 60 млн. руб.), причем участок от Муданыи до Бруеы фигурировал в качестве «почти оконченного». В действительности же отпущенные казной деньги были разворованы, так же как и некоторые закупленные материалы, а спустя несколько лет это «строительство», даже не начатое, было передано в концессию иностранным предпринимателям.

Пытаясь отвлечь народные массы от классовой борьбы и уг­лубить религиозную рознь в стране, Абдул Хамид II сделал орудием своей политики (как внутренней, так и внешней) наибо­лее реакционное течение — панисламизм, основанное на фикции единства всех мусульман под главенством турецкого султана-хали­фа. При посредстве панисламизма Абдул Хамид надеялся не только удержать в подчинении мусульманское население империи, но и распространить свое влияние на мусульман России, Индии, Индонезии, Египта, Северной Африки.

Культурное развитие Турции задерживалось на самом низком уровне. Даже те скромные уступки в области культуры, на которые господствующий класс пошел в период Танзимата, были теперь взяты обратно. Народное образование, наука, литература, искус­ство, пресса были отброшены на несколько десятилетий назад. Основным типом школ оставались средневековые медресе, (рели­гиозные училища при мечетях). Светские школы насчитывались единицами, и допускались они преимущественно лишь в тех отраслях образования, без которых не мог обойтись абсолютистский режим (военное дело, медицина, ветеринария) (С. 50-51).

Прогрессивные писатели и публицисты периода Танзимата подверглись жестоким репрессиям. Многие из них эмигрировали... Турецкая литература утратила какие бы то ни было прогрессив­ные черты. Совсем замерла пресса. Из 50 периодических изданий, выходивших на турецком языке в Стамбуле в середине 70-хгодов, теперь сохранились лишь три ежедневные газеты тиражом от 2 до 15 тыс. экземпляров и несколько журналов, имевших совсем, ничтожное распространение.

Султан Абдул Хамид II смертельно боялся проникновения в Турцию прогрессивных идей. По его приказу был воспрещен ввоз произведений Вольтера, Толстого, Байрона, Шиллера, трудов ис­ториков Шлоссера, Вебера, Файфа, Соловьева. В театрах не раз­решалось ставить «Гамлета», чтобы народ не видел даже на сцене убийства короля. В числе запрещенных цензурой иностранных пьес были также «Венецианский купец», «Орленок», «Сирано де Бержерак», «Дочь мадам Анго» и многие другие. Из газет и книг, издававшихся в Турции, цензура беспощадно вычеркивала малей­шие намеки на революцию или государственные перевороты. Об убийстве в Белграде сербского короля и королевы в 1903 г. турецкие газеты сообщили в следующих выражениях: «Его величе­ство король сербский Александр и королева Драга скончались от удара молнии». Существовал длинный перечень «запрещенных»-слов, таких, как «республика», «конституция», «свобода», «право», «равенство», «патриотизм», «герой», «тирания», «кровопролитие» и др. Слово «звезда» (по-турецки «йылдыз») даже в астрономии заменялось словом «светило», чтобы избежать намека на султан­ский дворец Йылдьпз-киоск.

Болезненно подозрительный, Абдул Хамид не доверял никому. Ему всюду мерещились заговоры и покушения. Все нити государ­ственного управления он сосредоточил у себя в йылдыз-киоске. Этот деспот и маньяк самолично отдавал приказы о погромах,: казйях, арестах, ссылках, тайных убийствах. Достаточным осно­ванием для расправы служили доносы, так называемые джурналы. (от французксого слова «journal» — дневник), ежедневно пред­ставлявшиеся, в султанский дворец платными доносчиками — джурналджи. Только в Стамбуле насчитывалось до 30 тыс. таких джурналджи. Султанские шпионы орудовали в учреждениях, ар­мии, школах и даже в семьях. Люди погибали из-за неосторожно сказанного слова, а часто и вовсе без всякой вины. Начальник тайной полиции при Абдул Хамиде Зия-Бей впоследствии призна­вался: «Если бы я исполнил, то есть, вернее, если бы у меня было время исполнять, все приказы из Йылдыза, то, наверное, в Турции население уменьшилось бы на одну треть.

Абдулхамидовский зулюм был враждебен не только трудящим­ся, массам, но и турецкой буржуазии и даже значительной части турецких помещиков. Опору султанского трона составляли лишь крупные феодалы, высшие военные и бюрократические круги, высшее мусульманское духовенство да горстка дворцовых фаво­ритов (С. 51-52). Но главной силой; поддерживавшей султанский деспотизм, являлся, в конечном счете, иностранный империализм. Именно он, уродуя и тормозя социально-экономическое развитие Турции, консервировал в ней феодальные отношения, а, следовательно, и охранял варварский режим зулюма. Иностранные империалисты видели в султане своего союзника по ограблению и закабалению народов Османской империи. Реакционная политика Абдул Хами­ла способствовала превращению Турции в полуколонию. В ней империалисты видели залог сохранения ее зависимости от иност­ранного капитала и на будущее. Вот почему державы, делая время от времени фарисейские заявления о своем «сочувствии» жертвам султанского террора, на деле покровительствовали Абдул Хамиду.

* * *

Социально-экономическая отсталость и господство иностранного капитала обусловили неравномерное, запоздалое и однобокое развитие турецкой буржуазии. Даже в конце XIX — начале XX в. в промышленном производстве, банковском деле, во внешней и крупной внутренней торговле господствовали иностранные капита­листы и капиталисты нетурецкого происхождения. Незначитель­ным было и количество рабочих турецкой национальности. Таким образом, формирование основных классов капиталистического общества — буржуазии и пролетариата — в Османской империи происходило без активного участия турок.

Турецкая буржуазная нация складывалась намного медленнее ряда других наций Османской империи, особенно балканских. Многое мешало ее консолидации. Турки имели общую территорию, но количественно они составляли в Османской империи меньшин­ство— не более трети всего населения. Во многих районах они жили вперемежку с другими народами, причем только в Анатолии и Восточной Фракии — компактной массой. Экономическое единст­во турок было весьма относительным, как вследствие узости внут­реннего рынка и оторванности различных хозяйственных районов друг от друга, наличия внутренних таможен и т. и., так и вслед­ствие той роли, которую играли в развитии капиталистического уклада иностранные и инонациональные элементы.

Процесс создания турецкого национального языка, несмотря на большие сдвиги, происшедшие со времени Танзимата, не был еще завершен. Литературный язык, заполненный более чем напо­ловину арабизмами и фарсизмами, был чужд и мало понятен на­родным массам. Распространению грамотности, а стало быть, и укреплению языкового единства препятствовал помимо общих социальных причин также арабский алфавит, трудный для усвое­ния и не свойственный фонетике и грамматическому строю турец­кого языка (С. 52).

Слабо проявлялся и турецкий национальный характер как фактор сплочения нации; Ислам душил ростки турецкого нацио­нального самосознания. Такую же роль играли намеренно раз­жигавшиеся правящими феодально-клерикальными кругами рели­гиозные распри, натравливание мусульман на немусульман, абдулхамидовский панисламизм. Само слово «турок» (по-турецки «тюрк») вплоть до второй половины XIX в. обозначало в языке господствующих классов не этническую или национальную при­надлежность, а нечто вроде пренебрежительного прозвища турец­кого «мужика», «мужлана», «невежды».

Особенности складывания турецкой буржуазии (по своему составу почти исключительно торговой) наложили свой отпечаток и на развитие турецкого буржуазно-революционного движения. В условиях полуколониальной Турции борьба против султанского самодержавия должна была бы сочетаться с борьбой против фео­дального гнета и империалистического закабаления, но турецкая торговая буржуазия была слишком слаба, чтобы отважиться на последовательную антиимпериалистическую революцию, и слиш­ком тесно связана с помещичьим землевладением, чтобы возгла­вить или хотя бы поддержать антифеодальные требования кресть­ян. Протест турецкой буржуазии направлялся поэтому преиму­щественно лишь против султанского самодержавия и вопиющих по­роков абдудхамидовского зулюма.

Турецкие народные массы со своими собственными требова­ниями не участвовали в буржуазно-революционном движении. Происходившие время от времени стихийные антифеодальные и антиправительственные выступления турецких крестьян не сливались с ним. В отрыве от него, а часто и в борьбе с ним развива­лось и национально-освободительное движение нетурецких наро­дов империи: армян, арабов, балканских народов. Все это придавало турецкому буржуазно-революционному движению ограни­ченный и незрелый характер.

Носителями буржуазно-революционных идей выступили пред­ставители турецкой интеллигенции, главным образом из среды офицерства и учащейся молодежи. По происхождению они были больше связаны с помещичьим классом и с военными и бюрокра­тическими кругами, нежели с буржуазией, да и по национальности многие из них являлись не турками, а спредставителями дру­гих мусульманских народов империи. Тем не менее политическая и идеологическая направленность их деятельности отвечала прежде всего интересам турецкой буржуазии.

Начало организационного оформления турецкого буржуазно-революционного движения восходит к 1889г.,когда в Стамбуле был впервые создан тайный политический комитет под названием «Единение и прогресс» (по-турецки — «Иттихад ве теракки»). Его учредили студенты военно-медицинского училища албанец Ибрагим Темо, турок Абдулла Джевдет, курд Исхак Сюкути и черкес Мехмед Решид. Через два года, в 1891 г., сформировался заграничный центр турецких буржуазных революционеров — Османское общество «Единение и прогресс» (С. 53-54). С 1892 г. стал выходить в Париже печатный орган общества — газета «Мешверет» («Дебаты») под редакцией Ахмед Раза-бея, учившегося тогда в па­рижском сельскохозяйственном институте. Стамбульский комитет Единение и прогресс в своем первоначальном составе просущест­вовал недолго: шпионы Абдул Хамида проведали о нем, после­довали аресты, и комитет распался. Но в 1894 г. он был восста­новлен при участии возвратившегося к этому времени в Турцию-Ахмеда Ризы, историка Мурада, доктора Назыма и некоторых других. В Турции существовали и другие тайные политические кружки, носившие различные наименования,— Сторонники свобо­ды, За родину и свободу и т. п. Все они строились строго конспи­ративно, по принципу «пятерок», и были слабо связаны друг с другом. Комитет Единение и прогресс, или просто Комитет, как его обычно называли в Турции, приобрел наибольшую извест­ность, прежде всего потому, что он располагал за границей печат­ными органами. Помимо газеты «Мешверет» вскоре появились и другие газеты и журналы турецких эмигрантов: «Шура-и уммет» («Национальное собрание») в Париже, «Османлы» («Османец») в Женеве, «Мизан» («Весы») в Каире, а затем в Женеве, «Истикбаль» («Будущее») — в Неаполе и т. д.

Так началась деятельность турецких буржуазно-революцион­ных организаций, поставивших своей задачей борьбу с абдулхамидовским зулюмом. Участников этих организаций стали называть в Турции «оттоманскими либералами», а за границей — младотур­ками, понимая тогда под этими расплывчатыми выражениями всех вообще сторонников введения конституционного строя в Турции. Впоследствии младотурками обычно называли уже толь­ко членов партии Единение и прогресс.

Опубликованные за границей первые программные выступле­ния младотурок носили весьма умеренный и отнюдь не революци­онный характер. В изданном в 1894 г. в Париже манифесте гово­рилось: «В последнее время мы работали в тиши, стремясь не к ниспровержению Османской династии, необходимой для поддер­жания порядка, а к распространению прогрессивных идей; имея целью прогресс и порядок, мы не хотим уступок, исторгнутых: силой...». Спустя три года декларация младотурок, требовавшая восстановления Конституции 1876г., также старательно подчерки­вала верность монархическому принципу: «Да будет всем извест­но, что мы и при конституционном режиме не можем представить наш трон без ныне царствующей династии».

Несмотря на свою умеренность, младотурки подвергались жестоким преследованиям со стороны Абдул Хамида. В 1884 — 1895 гг. в Стамбуле и некоторых других городах имели место мас­совые аресты. На эти годы падает и наиболее многочисленная эмиграция младотурок за границу. В 1897 г. после политической-демонстрации перед султанским дворцом, организованной младо­турками, был инсценирован судебный процесс над «заговорщика­ми»: 13 человек: были казнены, 68 заточены в тюрьмы и сосланы на каторжные работы (С. 54-55). Через два года последовал новый судебный процесс над большой группой младотурок, в числе которых было несколько государственных служащих. Агенты султана действо­вали и за границей: кое-кто из эмигрантов был подкуплен (например, Мурад, редактировавший газету «Мизан»), других запу­гали. В ряде случаев правительства европейских государств удовлетворяли требования Абдул Хамида о высылке младотурецких деятелей, о закрытии их газет и т. д.

К началу XX в. активность младотурок заметно снизилась. Стали сказываться последствия султанских репрессий, эмигрант­ские раздоры, а главное, оторванность младотурок от народных масс и от освободительной борьбы нетурецких народов империи. В 1902 г. на созванном в Париже съезде влиятельная группа во главе с принцем-эмигрантом Сабахеддином откололась от коми­тета Единение и прогресс и основала «Лигу децентрализации и частной инициативы». По существу, группа Сабахеддина (хотя в нее входили некоторые искренние сторонники переустройства Османской империи та федеративных началах) прикрывала либе­ральной фразеологией реакционные и проимпериалистические тен­денции. Она призывала к иностранной интервенции, требовала обеспечить «прилив иностранного капитала» в Турцию, создать в стране «джентльменский класс» и поощрять по примеру Англии и США «частную инициативу».

Деятельность заграничного комитета Единение и прогресс сводилась в это время почти исключительно к изданию газет Ахмедом Ризой в Париже и к эпизодическим пропагандистским поездкам доктора Назыма в Турцию, где ему, однако, становилось все труднее поддерживать связь с распыленными, ушедшими в глубокое подполье ячейками младотурок.

***

В полосу нового подъема младотурецкое движение вступило в 1905 — 1906 гг. Коренные причины этого подъема были внутритурецкими, но решающий толчок пришел извне — от русской буржуазно-демократической революции 1905—1907 гг. Помимо того общего значения, которое русская революция имела для народов всего мира, ее влияние на Турцию усиливалось еще и потому, что царская Россия и султанская Турция были двумя последними самодержавными монархиями в Европе. Революция против цариз­ма в России наглядно свидетельствовала о возможности револю­ции и против султанского самодержавия. Очевидно было и сходст­во полицейско-террористических режимов царя и султана. Неда­ром В. И. Ленин говорил, что Абдул Хамид — это «турецкий Ни­колай Второй».

Уже первые известия о Кровавом воскресенье в Петербурге произвели ошеломляющее впечатление на турецкое общественное мнение. В секретной телеграмме от 24 (11) января 1905 г. цар­ский посол в Стамбуле Зиновьев с тревогой сообщал министру иностранных дел Ламсдорфу, что «здесь распространяются самые невероятные слухи о движении среди фабричного населения Пе­тербурга, грозящем будто бы безопасности столицы и государст­венному порядку», и просил снабдить его необходимой информа­цией, чтобы он мог «положить конец превратным и злонамерен­ным толкам» (С. 55-56). Зиновьеву, конечно, не удалось сделать это. Несмотря на свирепую султанскую цензуру, сведения о событиях, в России проникали в Турцию при посредстве иностранной прес­сы, через иностранные посольства и консульства, от многочислен­ных приезжих и различными другими каналами.

Султанское правительство осознавало, какую опасность пред­ставляет (русская революция для султанского режима. Особенное беспокойство правящих турецких кругов вызвали революционные восстания моряков Черноморского флота. Как отмечал впоследствии в своих мемуарах личный секретарь Абдул, Хамида II Тахсин-паша, восстание на броненосце «Потемкин» явилось «одним из вопросов, который больше всего беспокоил султана Хамида». Султан боялся, что и турецкие моряки последуют «заразительному примеру». Да и одного того факта, пишет Тахсин-паша, что в «Стамбуле станет известным, что мятежный корабль уведен своей командой и что он уведен без разрешения», было бы для султана достаточно, чтобы он «проводил бессонные ночи».

Когда царское правительство обратилось к Турции и Румынии с просьбой о полицейской помощи против революционного «По­темкина», султана и Порту охватил панический страх. Чтобы не допустить «Потемкина» в проливы, были отданы распоряжения об укреплении Босфора. Обсуждался также вопрос об открытии Дарданелл для иностранных военных кораблей. В порт Эрегли (на Черном море) отправились турецкие миноносцы. Посланному туда начальнику турецкого морского штаба было предписано снабдить «Потемкин», если он там появится, топливом и продовольствием, лишь бы он поскорее.покинул турецкие воды. Турецкое командо­вание на Босфоре учредило строгий надзор за судами, идущими из Черного моря.

По мере дальнейшего развития русской революции султанское правительство усиливало свои военные и полицейские меры, на­правленные на изоляцию Турции от влияния «крамолы». Много­численные султанские шпионы следили за всеми приезжающими из России, а с конца 1905 г., когда вспыхнула иранская револю­ция, — также и за приезжавшими из Ирана. В Стамбуле шпионы установили постоянное наблюдение за пристанями, вокзалами, общественными учреждениями. Многие кофейни — эти своеобраз­ные «клубы» Востока — были закрыты только за то, что в них: велись разговоры о России. Турецким газетам не дозволялось пи­сать что бы то ни было о России, даже употреблять самое слово- «рус» (русский). Продажа русских газет тоже была воспрещена. Не надеясь на свои меры, Порта обратилась к царскому прави­тельству с просьбой запретить пересылку в Турцию бакинской прогрессивной прессы на азербайджанском языке и воспрепятствовать переходу турецкой границы азербайджанцами (С. 56-57). Турецкой пограничной охране было строжайше предписано не принимать политических эмигрантов. Турецкие власти чинили препятствия даже мусульманским паломникам, направлявшимся из России в традиционный хаджж в Мекку и Медину. Вторжение турецких войск в 1907 г. в Иранский Азербайджан также вызывалось как захватническими, так и контрреволюционными стремлениями Абдул Хамида II, пытавшегося этим способом поддержать иран­ского шаха в его борьбе против тавризских революционеров.

Однако репрессии оказались бессильными. Усиление зулюма только повысило симпатии народов Османской империи к револю­ционной России и обострило их ненависть к султанскому режиму. Стихийно в различных областях и провинциях, а также в армии и во флоте стали возникать волнения. В июле 1905 г. было произ­ведено покушение на султана. Осенью 1905 г. начались восстания турецких военных моряков, повторившиеся затем и в последующие два года вплоть до младотурецкой революции. Одновременно отмечались серьезные волнения в сухопутных войсках. Бурно активизировалось четническое движение в Македонии. С новой силой вспыхнуло восстание арабов в Йемене. Брожение охватило и анатолийские города: Эрзурум, Ван, Битлис, Трабзон, Синоп, Кастамону. В эти же годы в Анатолии развернулась широкая петици­онная кампания под лозунгами снижения налогов и расходования их на местах («ибо государственная казна находится в руках хищ­ников»), сокращения штатов административного аппарата и поли­ции, упразднения конницы хамидие и пр.

Волнения эти носили неорганизованный характер и были, в конце концов, подавлены. Большей частью они возникали в свя­зи с местными требованиями, не приобретая общеосманского зна­чения. Различные национальные потоки в османском революцион­ном движении — турецкий, македонский, армянский, арабский — по-прежнему развивались изолированно друг от друга. Но, несмот­ря на все это, создавшаяся обстановка имела явственно выражен­ные черты революционной ситуации. Примечательно, что во многих случаях солдаты отказывались стрелять в народ. В Анатолии по­терпела неудачу попытка властей натравить турок и курдов на армян. Не раз правительству приходилось идти на уступки: сме­щать губернаторов, отменять распоряжения об отправке войск, отказываться от проведения в исполнение приговоров и т. д.

Нарастание революционной ситуации произвело решающий перелом в тактике младотурок. Русская революция оказала и на них глубокое воздействие. Наиболее консервативных лидеров она испугала «ужасами гражданской войны», как писал Ахмед Риза в своей газете «Мешверет», но большинство турецких буржуаз­ных революционеров увидело в борьбе русского народа против царского самодержавия залог успеха своей собственной борьбы с султанским режимом.

Одним из ярких откликов на русские революционные события явилось обращение группы турецких офицеров к сестре и сыну лейтенанта Шмидта (С. 57-58).

«...Шлем вам с берегов Босфора наше глубочайшее почтение. Да будет вам утешением наша искренняя любовь к погибшему борцу и его доблестным товарищам Сергею Частнику, Александру Гладкову и Никите Антоненко, принявшим мученическую смерть во имя счастья своей родины. В наших сердцах лейтенант всегда останется великим борцом и страдальцем за права человека. Он будет учителем нашему потомству... Наш брат Евгений Петрович,, наша сестра Анна Петровна, знайте, что речь лейтенанта Шмидта,, произнесенная им над трупами борцов в Севастополе, уже разне­слась по всем закоулкам нашей империи, как и каждое произне­сенное им слово.

Клянемся и мы великому гражданину Шмидту... что будем бороться до последней капли крови за святую гражданскую свободу, во имя которой у нас погибло немало наших лучших граждан. Мы клянемся еще и в том, что будем всеми силами и мерами стараться знакомить турецкий народ с событиями в Рос­сии, чтобы общими усилиями завоевать себе право жить по-чело­вечески... Лейтенант Шмидт никогда не умрет в наших сердцах, и слава о нем, как он погиб за свою родину, перейдет из рода в род». Обращение это не дошло по назначению, но А. П. Избаш несколько позднее получила из Вены письмо примерно такого же содержания от Лиги революционных офицеров оттоманской армии и флот.

Были и другие отклики. Некоторые из них исходили от людей, совсем чуждых революционному движению, но видевших положи­тельный для Турции пример в созыве Государственной думы в Рос­сии. Этими побуждениями объяснялось поздравление, присланное в мае 1906 г. в адрес председателя Думы сыном Мидхат-папш (автора конституции 1876 г.) Али Хайдаром. В других случаях русскую революцию приветствовали представители турецких буржуазных кругов, настроенных шовинистически по отношению к нетурецким народам Османской империи, но решительно выступавших против абдулхамидовского самодержавия. Так, газета «Тюрк», выходившая в Каире, призывала «брать пример с велико­лепных идей русской революции» и указывала, что новая Россия «станет хранителем свободы и защитником тех народов, у которых силой отнята их свобода». Один из основателей первого комите­та Единение и прогресс — доктор Абдулла Джевдет отправил в Баку изданную им в 1905 г. в Женеве брошюру-прокламацию, в которой, несмотря на имевшиеся у него панисламистские тенден­ции, настаивал на прекращении армяно-мусульманской резни и призывал мусульман не служить орудием политики «разделяй и властвуй», проводимой царизмом. «Братья мусульмане,— говори­лось в этом воззвании,— поймите, что вы обмануты, что вы сде­лались низким орудием царского самодержавия...» Отмечая, что «старания царя и его чиновников... встречают полное сочувствие: со стороны другого тирана — Абдул Хамида» и что «за эти убийства (т. е. за армяно-мусульманскую резню ) ответст­венны царь, султан и их агенты», прокламация Абдуллы Джевдета призывала мусульман не выступать против «армян и других стремящихся к свободе», но «открыть глаза» и бороться «с собст­венными недостатками и невежеством» (С. 58-59). В прокламации упомина­лось и о том, что «события 9 января, когда улицы Петербурга бы­ли обагрены невинной кровью жителей, способны открыть самые заспанные глаза». В обращении «К турецким соотечественни­кам», посланном в начале 1907 г., тот же Абдулла Джевдет писал: «...Все угнетенное население — мусульманское и немусульман­ское — объединяйтесь! Объединяйтесь! Бедные и богатые, слабые и сильные, женщины и мужчины, молодые и старые, объединяй­тесь! Население Трапезунда, Эрзерума и Кастамону, героическое население этих вилайетов, героические наши братья уже сделали первые шаги. Посмотрите на Россию, посмотрите на Иран...».

Среди турецких буржуазно-революционных организаций этого времени комитет Единение и прогресс был далеко не самым ради­кальным. Гораздо более демократическую программу выдвигала, например, основанная еще в 1902 г., но оставшаяся малоизвестной партия Мусульманская федерация. Отражая интересы городской мелкой буржуазии, а отчасти и крестьянства, эта партия требова­ла не только управления страной при посредстве национального собрания в составе представителей всех народов империи, но так­же сокращения рабочего дня и увеличения заработной платы, вознаграждения за несчастные случаи на работе, основания пен­сионных касс для рабочих, предоставления мелкого кредита кре­стьянам, ремесленникам и лавочникам, учреждения общественных мельниц, амбаров, пекарен⁴¹. Однако влияние комитета Единение я прогресс оказалось более сильным. Он привлек на свою сторону наиболее активные элементы турецкой буржуазно-революционной интеллигенции, главным образом в Европейской Турции и в при­морских городах Западной Анатолии. В 1905—1907 гг. турецкие офицеры, учащиеся военных и военно-медицинских школ, учителя, мелкие чиновники массами вступали в тайные революционные кружки, которые хотя и носили различные названия, но все при­мыкали к организации Единение и прогресс. Поэтому, когда в стране назрела революционная обстановка, именно комитет Едине­ние и прогресс оказался во главе движения.

В 1906 г. комитет Единение и прогресс перенес свое местопре­бывание из-за границы в пределы империи, в главный город Маке­донии— Салоники. В это же время (также, несомненно, под непо­средственным влиянием русской революции) началось сближение между младотурками и другими буржуазно-революционными ор­ганизациями Османской империи — армянскими, македонскими. Среди младотурецких эмигрантов наблюдалось стремление к ус­тановлению контакта и с русскими революционерами.

В конце 1907 г. на созванном в Париже съезде был образован блок османских буржуазно-революционных организаций в составе комитета Единение и прогресс, Лиги принца Сабахеддина, армянской националистической партии Дашнакцутюн, различных «об­ществ либералов», редакций эмигрантских, газет и т. д. (С. 59-60) Впоследст­вии к блоку присоединилась и «левица» Внутренней Македонской Революционной Организации, возглавляемая Яне Санданским. Съезд опубликовал декларацию, в которую наряду с другими: постановлениями о мерах борьбы против султанского самодержа­вия впервые были включены слова «вооруженное восстание».

На Парижском съезде 1907 г. был намечен и срок предстояще­го восстания — конец августа 1909 г. (33-я годовщина восшествия Абдул Хамида II на престол). Предлагая столь отдаленный срок, комитет Единение и прогресс, по-видимому, хотел иметь достаточ­но времени, чтобы укрепить свое влияние не только в Европейской Турции, но и в Анатолии среди преимущественно турецких слоев населения, которые он рассчитывал сделать своей главной опорой. Однако жизнь заставила младотурок выступить гораздо раньше» Решающую роль в этом отношении сыграло обострение македон­ского вопроса.

Македония издавна являлась очагом бурных волнений. Народ­ные массы здесь никогда не прекращали борьбы против турецкого феодального гнета. Вмешательство империалистических держав, и соседних балканских государств осложняло и затрудняло ее, но, несмотря на это и несмотря на турецкие репрессии, она с каждым: годом расширялась и усиливалась. В июле 1903 г., в «Ильин день», в Македонии вспыхнуло крупное народное восстание. В нем участ­вовали, крестьяне, рабочие, ремесленники, революционная интелли­генция (особенно учителя). Турецкое правительство прислало в; Македонию целую армию — 200 тыс. солдат, и восстание было подавлено. По далеко не полным данным, между македонскими четами и турецкими войсками произошло 239 сражений, турецкие войска сожгли 201 село, оставили 70 835 человек без крова, убили 4694 человека, около 30 тыс. макендонцев эмигрировало. Импе­риалистические державы молча наблюдали эту бойню, а после подавления восстания воспользовались случаем, чтобы выступить с очередным проектом «реформ».

Заключенное в октябре 1903 г. между Австро-Венгрией и Рос­сией Мюрцштегское соглашение предусматривало создание сме­шанных комиссий из христиан и. мусульман для распределения денежных пособий среди населения, формирования жандармерии под командованием иностранных офицеров для наблюдения «за образом действий войск по отношению к населению», назначение австрийского и русского «гражданских агентов» при турецком генерал - инспекторе Македонии, новое административное деление Македонии и пр. Во исполнение мюрцштегской программы в Македонию прибыло около 50 иностранных офицеров. Они ничем не помогли населению, а, напротив, ухудшили его положение, так как на деле служили орудием укрепления султанской власти (С. 60).

Между тем огромные расходы на содержание «реформированной» жандармерии — 250 тыс. турецких лир в год — легли новым тя­желым бременем на македонский народ. В 1905 г. в Македонии; был учрежден иностранный финансовый контроль, тоже ни в чем не облегчивший положение македонского народа: все отличие от прежнего порядка свелось к тому, что налоговые поступления шли: теперь не в турецкую казну, а в распоряжение иностранной комис­сии, которая расходовала их на содержание жандармерии, на погашение внешних долгов и на оплату километрических гарантий. В 1907 г. державы потребовали от турецкого правительства вве­дения в Македонии также и «судебного контроля» со стороны иностранцев.

В общем, все эти македонские «реформы» отражали обычную политику империалистов по отношению к балканским странам. Как писал впоследствии В. И. Ленин, «Балканские народы могли бы сказать, как говаривали в старину наши крепостные: „Минуй нас, пуще всех печалей, и барский гнев и барская любовь". И враждебное и якобы дружелюбное вмешательство „держав" Европы означает для балканских крестьян и рабочих только при­бавление всяческих пут и помех свободному развитию к общим условиям капиталистической эксплуатации».

Влияние русской революции намного усилило национально-освободительную борьбу македонского народа и придало ей новую важную черту — стремление к объединению всех революционных: сил: христиан и мусульман, турок и нетурок. Этим и объяснялось присоединение наиболее демократического крыла Внутренней: Македонской Революционной Организации — «левицы» — к реше­нию Парижского съезда 1907 г. В отличие от болгарских шовини­стов, требовавших аннексии Македонии Болгарией, «левица», во главе которой стояли революционные демократы Яне Санданский, Гоце Делчев (погибший незадолго до Илинденского восстания 1903 г.), Димо Хаджи Димов и другие, добивались освобождения Македонии путем народной революции при участии всего угнетен­ного населения Македонии, в том числе и самих турок.

К началу 1908 г. положение в Македонии достигло крайнего напряжения. Четническое движение приобрело такой размах, что жандармерия и войска были совершенно бессильны бороться с ним. С провокационной целью генерал-инспектор Македонии: Хильми-паша натравливал греков на болгар, болгар на сербов,, албанцев на греков и т. д., но и этот способ не укрепил в Македо­нии султанскую власть. «Реформы», проводившиеся под давлением империалистических держав, потерпели полное крушение. В ян­варе 1908 г. австрийский министр иностранных дел барон Эренталь публично объявил о предстоящем проведении Австрией с согласия султана железной дороги к Салоникам, чем фактиче­ски предрешался переход Македонии под безраздельное австрий­ское господство. Это выступление, сделанное без согласования с русским правительством, означало также отказ Австро-Венгрии от Мюрцштегского соглашения. Ответом на него явилось свидание русского царя и английского короля в Ревеле в июне 1908 г. (С. 61-62). На­меченные в Ревеле новые «реформы» для Македонии предусматри­вали еще большее усиление иностранного (на этот раз англо-русского) контроля. Стало ясно, что окончательное отторжение Македонии от Турции является лишь вопросом времени.

Революционный подъем в Македонии, с одной стороны, и воз­никшая угроза полной утраты этой провинции — с другой, возбудили большую тревогу в кругах младотурок. Было нетрудно предвидеть, что если упустить момент, то либо победит самостоя­тельное македонское национально-освободительное движение, либо Македонию захватят империалистические державы. Младо­турки решили воспрепятствовать и той, и другой возможности.

С середины июня 1908 г. началась непосредственная подготов­ка к восстанию. К этому времени младотурецкая тайная организа­ция в Македонии, чрезвычайно разрослась. Число ее членов/ составляло 15 тыс. Во всех городах и даже в маленьких местечках.действовали отделения комитета Единение и прогресс. Члены и сторонники младотурецкой организации находились во всех правительственных учреждениях, что позволяло комитету заранее узнавать о мероприятиях властей. Часто комитет оказывался. сильнее правительства. По приговору комитета совершались убий­ства султанских шпионов, и власти были бессильны даже разыскать убийц.

Наибольших успехов младотурецкая пропаганда достигла среди средних и младших офицеров расквартированного в Маке­донии 3-го корпуса османской армии. Помимо общей обстановки, воздействовавшей на усиление патриотических и революционных настроений офицерства, большое значение имело и то обстоятельство, что в Македонии особенно наглядно проявлялись пороки существующего строя. Турецкие офицеры сталкивались здесь с иностранным контролем и иностранными офицерами, возглавляв­шими жандармерию, видели, как ускользает эта провинция из рук турок, убеждались на собственном опыте в ненависти народных масс к султанскому режиму. Росту недовольства среди офицеров способствовали и такие причины, как задержка жалованья, разда­ча чинов и орденов султанским фаворитам, замена заслуженных офицеров неграмотными султанскими шпионами, постоянная угро­за увольнения или ссылки.

В среде этого патриотически настроенного офицерства и воз­никло решение о вооруженном выступлении против султанского самодержавия. Инициатива исходила от низовых организаций, младотурок. 28 июня 1908 г. организация младотурок в маленьком македонском городе Ресна, насчитывавшая всего 40 человек, по­становила немедленно создать турецкую чету и начать борьбу. На следующий день это решение было санкционировано областным комитетом Единение и прогресс в Монастыре (Битоли), и 3 июля 1908 г. сформированная в Ресне чета вышла из города. Только после этого, т. е. когда восстание уже началось, его возглавил центральный салоникский комитет (С. 62).

Во главе ресненской четы стоял кол-агасы (секунд-майор) Ахмед Ниязи-бей, по происхождению албанец. Это был скромный, ничем до того не известный офицер, родившийся и проведший поч­ти всю свою жизнь в Ресне. Он даже не знал, кто именно входит в состав монастырского областного комитета Единение и прогресс, и только после революции с удивлением констатировал, что это были его хорошие знакомые. Ниязи-бей при выступлении четы следующим образом определил задачи начинающейся борьбы: «В этой революции, которую мы поднимем против правительства и ревельских решений, мы должны на деле показать, что мы лю­бим христиан, как наших соотечественников, считаем их равными; с собой, уважаем их земли, как наши собственные земли, их жиз­ни, как нашу жизнь, их имущества, как наше имущество. Наша революция... будет восстанием против образа правления, делаю­щего нас и все остальные национальности врагами друг друга; она провозгласит свободу, равенство и братство».

Свободолюбивые лозунги, обещание установить всеобщее ра­венство и удовлетворить насущные нужды народа произвели в на­каленной атмосфере этих дней огромное впечатление. Первоначаль­но отряд Ниязи-бея состоял всего из 160 фидаев («жертвующих, собой»), через две недели он насчитывал 500, а спустя еще неде­лю — 3 тыс. человек. 6 июля в районе Демирхисара выступил во главе революционной четы майор Энвер-бей, занимавший перед этим видный пост в штабе Хильми-паши в Салониках и бежавший оттуда, опасаясь ареста.

Ниязи и Энвер, первыми поднявшие знамя революции, приоб­рели огромную популярность. Впоследствии они получили почет­ное прозвище «героев свободы» («Хюрриет кахраманлары»). Но, ни тому, ни другому не пришлось провести ни одного сражения. Батальоны и полки 3-го корпуса один за другим переходили на сторону революции. Македонские и албанские четы также примк­нули к младотуркам. Наибольшее значение при этом име­ли позиция македонской «левицы» и решение многотысячного соб­рания албанцев в окрестностях Феризовича.

Султан назначил для подавления восстания генерала Шемси-пашу, который слыл «специалистом по укрощению албанцев», не останавливавшимся «для приведения их к порядку... перед самыми жестокими расправами». Тотчас по прибытии в Монастырь, 7 июля, Шемси-паша был убит по приговору младотурецкого ко­митета. Одновременно младотурки послали угрожающие письма Хильми-паше и другим генералам, предупреждая их, что в случае сопротивления движению их ждет та же участь. И действительно,. как только командир бригады в Монастыре генерал Осман Хидайет-паша огласил перед своими офицерами телеграмму султана, в "Которой объявлялось о прощении восставших, если они сложат оружие, и о строгом наказании «непокорных», он был тотчас же застрелен одним из присутствовавших молодых офицеров. Стре­лявшего, как сообщили властям, «не смогли обнаружить». Средь бела дня был застрелен в Салониках султанский шпион военный муфтий Мустафа-эфенди, а в Монастыре — полицейский инспектор Сами; в этих и в других таких же случаях полиция и военные патрули не двинулись с места, чтобы задержать стрелявших (С. 63-64). Бессилие властей дошло до того, что назначенный на место Шемси-паши в Монастырь маршал Осман-паша был по решению комите­та «похищен» из своего дворца отрядом Ниязи-бея и уведен в горы».

К младотуркам присоединились офицеры 2-го корпуса, рас­квартированного в Адрианопольском вилайете. Султан приказал перебросить в Македонию анатолийские полки, но и это не помогло. Прибывшие из Измира в Салоники 27 батальонов (всего на­мечалось перебросить из Анатолий 48 батальонов) были еще до отправки, а затем в пути распропагандированы младотурками и отказались выступить против революционеров. Ничего не дали султану и все прочие меры: повышение в чинах офицеров, посы­лавшихся против повстанцев, многочисленные аресты сторонников младотурок в Стамбуле и Анатолии и даже провокационное обра­щение к македонским христианам, в котором утверждалось, что младотурецкое движение грозит их жизни и имуществу.

Фактически султанский, режим в Македонии рухнул уже в пер­вые дни революции. Правительственный' аппарат был совершенно парализован. Даже высшие военные и гражданские чины (в том числе и генерал-инспектор Хильми-паша) частью из страха за свою жизнь, частью в надежде на сговор с младотурками проявля­ли за редкими исключениями полную пассивность. Хозяином положения сделался салоникский комитет Единение и прогресс. Он не только осуществлял все руководство движением, но и подчинил себе гражданские и военные власти провинции.

В своих воззваниях к народу комитет применял самые реши­тельные выражения. Так, например, в прокламации, расклеенной на улицах Охриды Ниязи-беем, содержались и гневные слова в адрес султанских властей — «этих змей, этих коварных зверей, этих грабителей, врагов народа, этих убийц, губящих отечество»; и недвусмысленные намеки на то, что «наши предки свергли с престола и повесили не одного падишаха» и воспоминания о «славном прошлом» турецкой «расы завоевателей», которая ны­не «обращена в рабство» и сделалась «трусливой, как лиса, не­вежественной, как ребенок»; и заверения в том, что нетурецкие народы империи являются для турок «друзьями и братьями».

«О, сыны отечества! О, братья османы! О храбрый народ Румелии! — восклицали младотурки.— Наконец пришла пора показать вашу храбрость... Отечество в опасности: наши села и наши кре­стьяне разорены... Наши очаги остались без дыма, наши сердца без радости, наши поля без обработки, плуги без волов, наши же­ны без мужей, наши матери и отцы без сыновей. У каждого дома свой траур, у каждого сердца своя рана и свое горе... Горы и ска­лы не выдержали бы мучений, перенесенных нашим народом. Тюрьмы наполнены людьми, говорившими и признававшими прав­ду и требовавшими ее... Вперед, герои, пришла пора спасти наше отечество! (С. 64-65). Оковы не созданы для львов. Стыдно, чтобы они позволяли обманывать себя лисицам. Сделаем наше отечество счастливым, отомстив за него!».

Совсем по-другому звучали обращения комитета к султану и представителям иностранных держав. Требования о восстанов­лении конституции выдвигались перед султаном хотя и настойчи­во, но в почтительных, «верноподданнических» формах. Чрезвы­чайно умеренным был и меморандум комитета, врученный иност­ранным консулам в Македонии 12 июля 1908 г. В нем указывалось, что «основная и конечная цель» младотурок сводится к обеспече­нию «открытого и правильного применения конституции 1876 г.» и что державам следовало бы «посоветовать» султану удовлетво­рить это требование, исходящее от «его подданных, еще верных, но возмущенных постыдным положением, в которое поставлено их отечество».

Младотуркам удалось добиться своего. Использовав для устра­шения султана народное движение, они вместе с тем сумели огра­ничить революцию только коституционными задачами. 23 июля 1908 г. революционные отряды, восторженно приветствуемые насе­лением и войсками, вступили в Салоники, Монастырь и другие большие города Македонии. Повсюду на многолюдных митингах было «от имени армии и народа» провозглашено восстановление конституции. Этот день, 23 июля, и явился днем торжества младотурецкой революции.

Султан был поставлен перед свершившимся фактом. Комитет Единение и прогресс отправил ему телеграмму с сообщением о состоявшемся провозглашении конституции и с ультимативным требованием издать в трехдневный срок соответствующее ираде (указ). Со своей стороны Хильми-паша сообщил великому везиру, что дальнейшее сопротивление бесполезно. К этому выводу приш­ло и правительство. Как указывалось в представленном султану протоколе заседания совета министров, только за 2 дня, 22 и 23 июля, из Македонии от различных начальствующих лиц посту­пило 67 телеграмм, в которых отмечалась решимость армии и народа применить любые меры для достижения намеченной цели. В одной из этих телеграмм содержалась прямая угроза провоз­гласить султаном вместо Абдул Хамида II наследника престола и послать стотысячное войско на Стамбул.

Абдул Хамиду пришлось смириться еще до истечения срока ультиматума. В ночь на 24 июля было подписано ираде о восста­новлении Конституции и производстве выборов в палату депутатов, и наутро население Стамбула узнало об этом. Для большинства жителей столицы известие оказалось совершенно неожиданным. По свидетельству очевидцев, первые покупатели утренних газет, уви­дев напечатанное в них слово «конституция», стремительно выбра­сывали их, так как опасались, что имеют дело с очередной про­вокацией султанских шпионов.

Правительство пыталось изобразить провозглашение конститу­ции как «милость.» султана, В этом смысле и была составлена ответная телеграмма великого везира на имя Хильми-паши (С. 65-66). Однако, когда Хильма-паша прочитал ее перед громадной толпой, соб­равшейся у губернаторского дворца в Салониках, младотурецкие офицеры тут же заявили протест и в резких выражениях сказали Хильми-паше, что Конституция восстановлена ими, а не султаном и что они «докажут ему это».

* * *

Так совершилась почти бескровная младотурецкая революция. Иностранных буржуазных наблюдателей она поразила «своей внезапностью и своим мирным характером». С точки зрения внешнего хода событий это определение верно. Но необходимо иметь в виду, что быстрота и «бескровность» проистекали в дан­ном случае не из силы революции, а из того потрясающего раз­вала к которому пришел прогнивший абдулхамидовский режим. Младотурецкая революция сама по себе была не сильной, а сла­бой, ограниченной, узкобуржуазной революцией. Классическое оп­ределение дал ей В. И. Ленин в своем труде «Государство и ре­волюция»: «Если взять для примера революции XX века, то и: португальскую и турецкую придется, конечно, признать буржуаз­ной. Но „народной" ни та, ни другая не является, ибо масса наро­да, громадное большинство его активно, самостоятельно, со свои­ми собственными экономическими и политическими требованиями, ни в той, ни в другой революции заметно не выступают».

На первых порах победа младотурок вызвала всеобщий энту­зиазм. По всей стране происходили торжественные манифестаций: под лозунгами: «свобода», «равенство», «братство» (к которым неизменно добавлялся и четвертый, возникший в условиях зулюма, специфическй младотурецкий лозунг: «правосудие»).

Из тюрем было освобождено 40 тыс. заключенных. Возврати­лись политические ссыльные и эмигранты. Специальным указом; была уничтожена система джурналов.

Была отменена и цензура. В явочном порядке возникло много новых газет, создались различные клубы, ассоциации, появились, даже первые ростки рабочего движения — классовые профсоюзы, социалистические кружки, происходили стачки. На турецкий язык: были переведены «Капитал» К. Маркса, произведения Л. Н. Тол­стого, А. П. Чехова и др. Младотурецкая газета «Танин» («Эхо») стала печатать в турецком переводе повесть М. Горького «Мать».. В Измире была основана первая газета на турецком языке, объя­вившая себя социалистической,— «Иршад» («Наставление»).

Характерные требования выдвинула в первые дни революции-; младотурецкая организация в Неврокопе (Македония). Под дав­лением народных масс и под несомненным влиянием «левицы» Санданского, а косвенно и идей русской революции эта организа­ция выработала подробную программу, в которой предусматрива­лось: парламентарное управление со всеобщим, прямым, равным избирательным правом при тайном голосовании, широкое самоуправление общин, округов и областей, полная свобода печати и собраний, отмена всех национальных привилегий, «широкое со­циальное законодательство» и «охрана труда», наделение кресть­ян землей за счет государственных, вакуфных и помещичьих зе­мель, отмена натуральных податей и введение прогрессивного налога, государственная эксплуатация железных дорог, почт, телеграфа и рудников, учреждение народной милиции, отделение церкви от государства, введение светского образования, всеобщая амнистия (С. 66-67).

Казалось, исчезло и наиболее острое из всех противоречий старой Турции — национальный вопрос. Повсюду мусульмане бра­тались с немусульманами, турки с нетурками. В Стамбуле боль­шая толпа мусульман отправилась на армянское кладбище и воз­ложила венки на могилы, армян, погибших во время абдулхамидовских погромов. В Бейруте турецкие офицеры и солдаты присут­ствовали в армянской церкви на богослужении, устроенном в память жертв деспотического режима. Особенно разительная перемена произошла, в Македонии. Мгновенно прекратились стол­кновения между четами и турецкими властями. Яне Санданский, прибыв в Салоники, опубликовал «Манифест ко всем народно­стям империи», в котором заявлял: «Вы, принесшие столько жертв на алтарь свободы, можете радостно вздохнуть. Теперь вы не угнетены, и ваша борьба стала, более надежной и более лёгкой... Возврата назад нет...»

Новый режим представлялся современникам устойчивым и прочным. Реакционные силы совсем притихли. Султан "Абдул Хамид объявил себя сторонником конституции. За исключением нескольких наиболее одиозных деятелей старого режима, бежав­ших за границу с помощью иностранных посольств (главным обра­зом германского и австро-венгерского), все министры, сановники, генералы, высшее мусульманское духовенство также демонстриро­вали свою приверженность конституционному строю. После недолгого периода выжидания одобрили младотурецкий переворот и им­периалистические державы. Они воздержались от осуществления выдвинутого было Италией предложения о. вооруженной интер­венции в Турции, наподобие той, которая была произведена в 1900 г. в Китае, и стали наперебой выражать сочувствие и похвалу младотуркам. Англия и Россия приостановили проведение в жизнь своей ревельской программы. Из Македонии были отозваны иностранные офицеры, возглавлявшие жандармерию. Неко­торые европейские монархи, в том числе английский король Эду­ард VII, отправили султану поздравления с введением конститу­ционного строя. Даже Германия, которой Абдул Хамид оказы­вал наибольшее предпочтение при выдаче концессий, приглашении инструкторов и вообще во всей своей политике, предпочла не скорбеть о прошлом, а спешно искать сближения с новыми пра­вителями Турции.

«Весна» младотурецкой революции проходила в условиях свое­образного двоевластия. Абдул Хамид II остался на троне (С.67). В правительство, составленное из старых султанских сановников, не вошел ни один представитель младотурок. Почти нигде не был» вменены губернаторы, полицейские, жандармские и судебные чины. Но наряду с офи

Дата добавления: 2015-09-06