Часть первая 4 страница

– Что это за намеки, господин подполковник? Уж не в симуляции ли вы мальчика подозреваете? – возмутилась Катя.

– С чего вы взяли, мадемуазель? Молодой человек существо не очень здоровое, нервическое, это и без доктора весьма заметно. Просто счастье, что ребенок обеспечен опорой и поддержкой в вашем лице. Надеюсь, вы мальчику и в дальнейшей помощи не откажете. Это, в конце концов, в наших общих интересах. Ну а дальше видно будет.

Прот под боком у Кати шевельнулся:

– Вы, господин подполковник, в мои способности не верите, да?

– Я, молодой человек, давно ни во что не верю. Мне по долгу службы не положено. Вы уж от старика много не требуйте. Не довелось мне чудес на своем веку встречать. Но я человек штабной, скучный и неромантичный. Мое дело – вас руководству предоставить. Сейчас вас покормят, комнату удобную отведут. Только вы уж членовредительством не занимайтесь, покорнейше прошу. Это я к вам, Екатерина Георгиевна, обращаюсь.

– Не поверите, совершеннейшая случайность, – Катя покаянно ухватилась за измятую кофточку у горла. – Ой, некрасиво вышло! Я свои извинения мадам Артемовской хоть сейчас готова принести.

– В этом нет необходимости. Средства на лечение мы ей компенсируем. Только к охране прошу не приближаться. Напугаете-с, – подполковник небрежно кивнул и направился к двери.

– Господин подполковник! – Прот неуверенно встал. – Вы-то сами за руку меня не хотите взять?

Макаров приподнял бровь:

– Полагаете, имеет смысл? Я человек скромный и без предсказаний вполне спокойно живу. Мне, знаете ли, смерть от коня своего пророчить не нужно. Я на автомобиле передвигаться предпочитаю.

– Как пожелаете-с. Я вам про будущее ничего не открою. Возможно, о прошлом что-то объясню.

Подполковник погладил свою гладкую макушку и с неожиданным мальчишечьим любопытством сказал:

– Давайте поэкспериментируем, Прот Павлович. Только честно предупреждаю: я цыганкам с детства не верю. Вот такой материалист я скучный, даже в гипноз не уверовал. Желаете с таким неинтересным материалом попробовать?

– Я гипнотизеров никогда не видывал, – с сожалением признался Прот. – И цыганок боюсь. У них глаз недобрый. Только я, Алексей Осипович, к чудесам никакого отношения не имею. У меня просто голова больная. Но это не заразно, – мальчик протянул свою птичью лапку. – Рискнуть желаете?

– В качестве непосредственного знакомства? – Подполковник усмехнулся. – Почему бы нет? Вы личность в определенных кругах весьма знаменитая.

Большая рука Макарова поглотила хрупкую кисть мальчика.

– А вы, Алексей Осипович, очень сдержанный человек. Двое детей, жена. Хорошо, что вы их подальше отправили, – Прот бормотал тихо, одними губами. – Старший у вас действительно излишне вспыльчив. Вам бы за ним последить не грех. Ну, даст бог, и супруга ваша с сыном справится. Не сомневайтесь, средств им пока хватает. С расчетом хозяйствуют…

Подполковник кивал, пряча улыбку в углах рта. Прот тоже улыбался, только не насмешливо, а скорее печально.

– …благополучный вы человек, – бормотал Прот. – Службу… службу вы поменяете. Нет, вперед мне нельзя. Прошлое только. Да. Вы не жалейте ее. Анечка быстро ушла. Без боли. В сон, как в сказку. Все думала, как вам о том расскажет.

Макаров побледнел в одно мгновение. Казалось, высохшая кожа пергаментом облепила кости лица, хрустнула и осыпалась. Нет, просто болезненная гримаса, промелькнувшая на лице подполковника, молниеносно исчезла. Но и закрепить на скулах прежнюю доброжелательную полуулыбку Алексею Осиповичу никак не удавалось. То, что он выдернул свою ладонь из слабых пальцев мальчика, подполковник, по-видимому, не заметил. Прот, тоже словно не замечая, продолжал бормотать:

– И на матушку вашу покойную вы не грешите. Она ведь не знала, что у вас с девочкой… истинно сердечно было…

– Прот! – Катя с шипением слетела с диванчика.

Подполковник отступал от мальчика. На лице Макарова застыло отстраненное выражение. Похоже, господин контрразведчик собирался грохнуться в обморок.

Прот заморгал. Катя проскочила мимо него, собираясь ухватить подполковника за рукав. Но Макаров плюхнулся в кресло сам. Неловко потянул зацепившуюся кобуру револьвера. Когда в залу заглянули обеспокоенные часовые, все выглядело в рамках приличий.

Подполковник сглотнул остатки пива. Ужас в его глазах постепенно сменялся смущением.

– Это от погоды, – сказала Катя. – Давление сегодня высокое. И переутомились вы, Алексей Осипович. Впрочем, рядом с Протом так бывает. Голова ни с того ни с сего кружится. Уникальный он мальчик. Вы хоть услышали что-нибудь? Только ведь в контакт вошли, и, пожалуйста, дурнота накатила. Ну ничего, в следующий раз попробуете.

– Что он сказал?

– Мы же оттуда не слышали. Да, собственно, вы только за руку его взять и успели. Ему и самому поплохело.

Прот сидел рядом с Витой, выглядел, как обычно, помятым и несчастным, но не слишком обморочным. Возможно, оттого, что Витка сочувственно гладила его по макушке.

Подполковник глянул на стакан в своей руке:

– Вероятно, я вас обделил порцией «смягчающего средства»?

– Проту достаточно пары глотков. Запах хмеля благотворно действует. Не пропадать же остальному?

– Вы, Екатерина Георгиевна, весьма практичная дама.

Подполковник побрел к двери. Катя со сложным чувством посмотрела в его слишком прямую спину. Да, этак мы и контрразведку достанем. Прот с Виткой шептался на диванчике.

– …ему десять лет было. Ей, наверное, столько же. Скарлатина. Попрощаться с девочкой ему не дали.

– Прот, – сурово сказала Катя, – ты больше так не делай. Перебор.

– Почему? Потому что вам его высокоблагородие понравилось?

– Не дури. Понравился – не понравился – дело десятое. Вот челюсть он тебе мог запросто сломать. В состоянии аффекта. Ты не норови на самое больное людям наступать. Без нужды, во всяком случае.

– Нужно было, чтобы он поверил. Личное – самое действенное. И видно его ярче. Ведь не про то, как ему обещанный орден не дали, было рассказывать? Не поверил бы.

– Я в мышеловку вечно пытаюсь лезть, и ты туда же, – скорбно сказала Катя. – Стоило его так вздергивать? Он же не сопляк какой-нибудь. Зачем ты его вообще остановил? Шел он себе и шел.

– Он вам понравился. Пусть поверит, что я могу, – угрюмо сказал Прот.

Катя между двумя этими утверждениями особой логики не уследила, но промолчала. Зато Витка возмутилась:

– Хто понравился?! Этот плешивый?!

– Все, заглохли! – шепотом рявкнула Катя. – Распустились. Разведгруппа сопливая. Отдыхайте, хрен бы вас взял. Черт, дадут нам в этом бардаке жрать или нет?!

Припозднившийся обед все-таки подали. Основное блюдо составил едва теплый солдатский борщ, но, поскольку мяса в нем хватало, разведгруппа особо не привередничала. Комнату «гостям» отвели тихую – снаружи зарешеченное окно почти заслонял ствол огромного тополя. Катя подремала под шелест листвы. Издалека доносились голоса солдат, ржание лошадей. Хотя за дверями торчали часовые, Катя чувствовала себя совершенно безмятежно. Сквозь дрему думала, что так и не поняла: свои кругом или наоборот? Вот же извращенная штука гражданская война – то все по тебе стреляют, то борщом кормят. Впрочем, еще не вечер.

На казенных металлических койках посапывали Вита и мальчик. Из-под простыни торчали грязные пятки девчонки, по ним бегали-щекотали веселые пятнышки тополиного солнца.

Катя по-настоящему заснула. Снилось, что спит на служебном диванчике, слышит гул шумного Комсомольского проспекта.

* * *

– Выспались? – поручик сгрузил на стол свертки. – Я тоже часок успел.

Катя кивнула – физиономия у милейшего Виктора действительно была помятая, припухшая со сна.

Померили принесенную поручиком обувь. Кате достались новые, вполне приличные туфли. От пренебрежительных комментариев девушка воздержалась. Туфли, конечно, полный отстой: кожа дубоватая, средний каблук – ни то ни се. От излюбленного сержантом спортивно-трекингового стиля сии башмаки страшно далеки. К парадно-выходным моделям опять же ни малейшего отношения не имеют. Если уж мучиться на каблуках, то уже на настоящих. Когда-то Кате-Катрин, тогда еще совсем не сержанту, а семнадцатилетней наивной дурочке, преподали уроки, как обязана выглядеть истинно обольстительная леди. Хорошие были уроки, полезные. Жаль, с опозданием это осознала.

– Не нравится? – огорчился поручик, глядя на помрачневшую девушку.

– Что вы, Виктор, чудесная обувь. Не знаю, как вас и благодарить. Только воспоминания грустные навевает. О мирных временах, о близких людях.

– Да-да, понимаю. Иных уж нет, другие далече. В ужасные времена живем, Екатерина Георгиевна. Полное разорение, ужас и хаос. Ну, зато я вам сладкого к чаю принес.

Чай пили с конфетами и знаменитым печеньем фабрики Жоржа Бормана. Печенье, хоть и черствое, было очень даже ничего. И где его поручик откопал в нынешнее скудное время? Катя вовремя остановилась, придвинула вазочку к Проту. Парень выглядел подавленным, хрустел конфетами без аппетита. Нервничает. Зато Витка набралась храбрости и завела светскую беседу с поручиком. Улыбчивый Виктор был совсем не против – чересчур яркой и рослой Кати он побаивался, а юная черноокая иудейка была по-своему мила.

– …сам сюда заедет. Сейчас главнокомандующий на переговорах, но приказано непременно ждать. Да вы не волнуйтесь, Антон Иванович – интеллигентнейший человек. И идеям либерализма не чужд. Некоторые находят, что даже излишне снисходителен. Вот и с большевиками все нравоучительные беседы ведет, все без лишней крови договориться надеется…

На Главнокомандующего ВСЮР удалось глянуть только со спины. Генерал-лейтенант производил впечатление аккуратного сдержанного человека. Ничего особенного. На генералов Катя и раньше вдоволь насмотрелась.

Главнокомандующий пожелал побеседовать с блаженным мальчиком наедине. Конвой, грохоча сапогами и звякая шашками, закрыл двери в залу и устроился в коридоре. На девушек, торчащих в окружении контрразведчиков, поглядывали. Кто-то из офицеров пошутил, и конвойные приглушенно засмеялись.

– Пожалуй, барышни, незачем нам здесь толкаться, – заметил подполковник Макаров. – Командующий пожелал побеседовать с вашим провидцем обстоятельно, подробно. Закончит – мы услышим. И не беспокойтесь, ничего с мальчиком не случится. Он теперь фигура ценная. Охрану вашу, уж не обессудьте, приказано усилить.

– Охрану или стражу? – пробурчала Катя.

– Охрану, охрану. От внешних злоумышленников. Вас, Екатерина Георгиевна, пока считаем представителем дружественного нам подполья. А вот Прот… Я перед его превосходительством поручился, что мальчик действительно редкими способностями обладает.

– Надеюсь, пытать его никто не вздумает?

– Считаете, имеет смысл допрашивать с пристрастием? – подполковник глянул на Катю холодно. – По-моему, мальчик и так весьма охотно говорит. Даже слишком охотно. Естественно, в периоды, когда в истерику не впадает.

Очевидно, истерики у Прота не случилось. Поручик организовал еще чаю, приволок и миску меда. Подполковник молчал, Катя, искоса поглядывая на четко вылепленное, усталое лицо, тоже помалкивала. Виктор вполголоса рассказывал любознательной Витке о городе. За распахнутым окном шелестел тополь, и летняя темнота пахла свежим медом.

Главнокомандующий закончил беседу уже за полночь. Протопали по коридору засидевшиеся конвойные. Катя и Вита поспешили к двери. Макаров не мешал, шагал следом.

Прот, устало ссутулившись, сидел на диванчике. На щеках засохли разводы от слез.

– Эко тебя этот либерал измочалил, – пробурчала Катя.

– Он спокойно разговаривал, – пробормотал мальчик. Мысли его явно блуждали где-то далеко. – Антону Ивановичу было нелегко со мной говорить. Но он поверил.

Катя оглянулась на стоящих в дверях контрразведчиков. Да, Прот, если захочет, кого угодно убедит.

– Ладно, поверил, и хорошо. Пойдем, чаю попьешь.

– Не хочу. Мне бы спать лечь, – мальчик выглядел совершенно измотанным.

В коридоре теперь расположились четверо солдат. Не те стрелки, что днем, – нынешние вели себя посвободнее, расселись с карабинами у стены и под окном. У каждого еще и кобура на поясе. Макаров тоже не ушел, сказал, что будет по соседству, и приказал солдатам плотнее завесить окна.

Витка пороптала на духоту, но вскоре засопела. Прот рухнул как убитый, едва дойдя до койки. Катя ворочалась. Действительно душно, но это потому что днем успела отдохнуть. Сейчас и спать не хотелось, и на душе было как-то погано. Возможно, из-за Прота – совсем пацан обессиленным выглядел.

Катя выругалась про себя, натянула нелепое платье и обулась.

Охрана бодрствовала – стволы не вскинули, но было понятно – резких движений лучше не делать. Катя поинтересовалась – не спит ли его высокоблагородие?

Подполковник не спал. Сидел над раскрытым блокнотом: лампа притушена, на коротком диванчике у стены безмятежно похрапывал поручик.

– К вам барышня просится, – доложил заглянувший часовой.

Катя прислонилась к косяку, невесело усмехнулась вопросительному взгляду подполковника:

– Нет, Алексей Осипович, я не соблазнять вас явилась. Настроение не то. Мрачно что-то. Депрессивно. Прота мы с вами совсем замучили. И вообще… Нельзя ли распорядиться, ну, грамм сто, что ли. Для душевного равновесия. Если компанию составите, буду крайне обязана. Уж простите за бесцеремонность.

Взлетевшие в изумлении брови Макарова вернулись на место:

– А вы, Екатерина Георгиевна, удивить умеете не хуже, чем отрок ваш сверхъестественный. Склонны к алкоголизму?

– Склонность наблюдается, – согласилась Катя. – Но физической зависимости нет и, надеюсь, не будет.

Фляжечка у подполковника, конечно, имелась. Катя обстоятельных мужчин от всякой там напыщенной шушеры давно научилась отличать.

От серебряного «наперстка» пахнуло коньяком. Ну да, опять. Катя сглотнула маслянистую жидкость. Черт его знает, что такое. В некоторых напитках разобраться куда сложнее, чем в мужиках. Макаров пригубил скорее символически.

– Угощайтесь, – Катя протянула подполковнику прихваченную из собственных «апартаментов» конфету. – Я, Алексей Осипович, собственно, извиниться хочу. За Прота. Страшно ему, вот и лепечет все подряд.

– Не нужно об этом, – поспешно сказал Макаров.

– О чем «об этом»? – удивилась Катя. – Я насчет того намекаю, что если мальчик его превосходительству что-то личное ляпнет, то вы уж попытайтесь объяснить, что это не со зла и не по испорченности. Пусть к возрасту снизойдут. Пророчества пророчествами, а малолетство нашего Нострадамуса во внимание принимать тоже нужно.

– Да, если бы он катренами излагал, звучало бы благороднее, – подполковник сдержанно улыбнулся. – Знаете, он Главнокомандующему объявил – «на Первопрестольную наступать – осенью крепко обделаетесь». Хорошо, что к тому времени Антон Иванович уже настолько ошалел, что формулировку воспринял с должным юмором.

– Так и сказал – «обделаетесь»? Это Прот у меня всякой нецензурщины нахватался. Отвратительная у меня имеется привычка.

– А чего он у вас еще нахватался? – подполковник катал между ладоней серебряную стопочку. – Давайте, Екатерина Георгиевна, между нами, не под протокол.

– Это вы о чем? Большинство моих дурных привычек Прот перенять не успел. В силу, хм, возраста и недостатка времени.

– Мне он ребенком не показался. Весьма острый ум. Хотя в физическом отношении от сверстников отстает. Сколько ему? Тринадцать? Четырнадцать? Впрочем, не важно. Не беспокойтесь, Екатерина Георгиевна, к методам физического воздействия никто прибегать не собирается.

– Очень хорошо. Честно говоря, я разок едва удержалась. Малыш мне один день из моей жизни припомнил. Очень, знаете ли, личный момент. Такой, что забыть хочется. Хотелось этого сивиллу монастырского за ухо ухватить и….

Подполковник смотрел с интересом:

– Насколько я понимаю, вы от рукоприкладства воздержались? Ну-ну. Мальчик к вам искренне привязался. И все-таки, Екатерина Георгиевна, что именно вы посоветовали парню рассказать его превосходительству?

Катя хмыкнула.

– Я, конечно, ход ваших мыслей улавливаю. Подозрительная я особа. Но, полагаю, никаких политических воззваний и гениальных стратегических идей Прот не оглашал? Предложений проследовать в уединенное место для проведения мистических церемоний или вскрытия сногсшибательного сокровища тоже не последовало? Вы сами мальчика искали, вот и нашли. Что я могла вложить в детскую голову за пару дней? План провокации? Нэма его. Идеологические воззрения? Основы анархо-синдикализма или марксистской платформы? Едва ли. Я сама в столь мудреных материях слабо разбираюсь, да и Прот при всей своей серьезности вряд ли такие науки осилит. В чем подвох, господин подполковник?

– В вас, Екатерина Георгиевна. Организация «Союз креста и щита» никому не известна. Даже если учесть нынешнюю ситуацию, наше агентство, при всех своих недостатках, имеет представление о происходящем у большевиков. Рискну предположить, что вы вообще не москвичка. Вы уж не оскорбляйтесь, ради бога.

– И не подумаю. Дома я давненько не была, но родилась в Замоскворечье. Полянка, Ордынка, Якиманки – Большая и Малая, – там меня в детстве выгуливали. Если есть желание, можете прокачать меня целенаправленными вопросами. Только прошу про церкви не спрашивать – благолепных названий не помню, ибо атеистка грешная. Насчет «Союза креста и щита»… Тут вы совершенно правы – ячейка крошечная, временная, вряд ли кому известная. К славе мы не стремимся. Если бы не мальчик, я бы город обошла тридевятой дорогой и с вами не имела бы удовольствия побеседовать.

– Мне вас допрашивать некогда, – Макаров плеснул в стопки еще коньяку. – Я вообще не выношу женщин допрашивать. Вы, Екатерина Георгиевна, будьте любезны подождать день-два. Потом отправляйтесь на все четыре стороны. В вашу причастность к большевистской разведке верится слабо – уж очень вы вызывающе себя ведете. Так что идите по своим делам. Наша армия с барышнями не воюет. По возможности не воюет, я имею в виду. Такие идейные девицы у красных встречаются – просто немыслимо. Так что советую больше в контрразведку не попадать. А пока уж поскучайте. Мальчик должен присутствовать при одной чрезвычайно важной встрече. Пока вы рядом, он спокоен. Не буду скрывать, я с эскулапами консультировался. Рекомендовали мальчика не расстраивать и не волновать. Кстати, представители духовенства заверяют, что Прот Павлович раньше куда спокойнее был.

– Война. У всех психика жутко расстроена. Мальчик разного навидался, пока по дорогам бродил. Поганые времена.

– Вот здесь я с вами, Екатерина Георгиевна, целиком и полностью согласен. Худшие времена империи. Разрешите предложить сделать глоток за скорейшее восстановление порядка и возобладание здравого смысла на Руси.

– Хм, порядка… – Катя покрутила в пальцах крошечную стопку, – я, знаете ли, привыкла за Победу пить. Понимаю, двусмысленно звучит: «За нашу победу!» Вы, наверное, этот анекдот тоже знаете.

– Вполне возможно. Следовательно, Екатерина Георгиевна, победы у нас с вами все же разные?

– Да в том-то и дело, что одна, – Катя поморщилась. – Только я чуть шире смотрю, Алексей Осипович. И, вы уж простите, дальше вижу. Сейчас мы дерьмом захлебываемся. Причем собственным.

– Путаете вы что-то, – спокойно заметил подполковник. – Ни малейшего основания считать большевистское дерьмо своим я не имею. Увольте-с, не мое.

Катя кивнула:

– Естественно. Быдло, хамы неумытые. Аккуратные немцы вам ближе? Австрийцы? Братушки-болгары, что вечно не по ту сторону фронта оказываются? Или у вас в чехословацком корпусе родственники имеются? Вы с ними Великую Россию отстраивать собираетесь? Своих мужиков запороть, интеллигенцию, марксизмом отравленную, – на фонари, остальных в узду покрепче. И поплывет малиновый колокольный звон над Русью, и восстанет она из пепла…

– Я, Екатерина Георгиевна, подобные идеи не раз слышал. Плохо мы свое дело делаем, грязно, неумело. И смешим, и ужасаем. И кровь обильную нам вовек не простят. Все забудется – и что выбора у нас не было, и что никто, кроме нас, двинуться с места не решился…

– Они решились, – Катя ткнула рукой куда-то в стену. – Они выступили. В свою идею пламенно верят и жизни своей тоже не пощадят. Под пулеметы ваши лезут, толпу за собой гонят-ведут. Я не про верхушку говорю.

– Я догадался. К министрам, генералам и штабным крысам вы, милая барышня, в лучших традициях просвещенной русской интеллигенции относитесь крайне брезгливо. Мужичка-труженика и воина-богатыря прославлять будете? Не трудитесь. Я сам всю эту галиматью изложить могу. Наслышан.

– Тьфу! Я разве за народ-богоносец агитирую? Мы все здесь… с тараканами в голове.

– Наши тараканы не нашептывали фронт бросать и командиров на штыки поднимать, – сухо напомнил Макаров.

– Вот бл… Простите. Они позиции бросили, они – коммуняки. Золото от кайзера хапнули, фронт разложили. Они предали, и теперь вы с фрицами в одиночку бьетесь? Вы ничего не путаете, Алексей Осипович? Вы сейчас куда наступаете? На Берлин? На Вену? К десанту на Хоккайдо готовитесь? Брестский позорный мир мне вспомните? Так красные без комплексов – как заключили, так на хер тот договор и разорвали. Это они под красным флагом сейчас на немцев наскакивают, под красным флагом с поляками сцепляются, в Туркестане от вольных эмиров отбиваются. Да, и ваше белое рыцарство на Кавказе штыками не только краснопузым комиссарам грозит. Может, что-то не так идет? Может, не нужно во все стороны кидаться?

– Вы выпейте, Екатерина Георгиевна. Успокойтесь. Мы здесь мирно полуночничаем, а вы как на митинге воспылали.

Катя сглотнула коньяк, машинально сунула в рот конфетку.

– Вот и хорошо, – одобрил подполковник. – Вы мне казались барышней хладнокровной и, уж простите, циничной. Немцы, Европа, союзники наши хитроумные, обидчивые – все они далеко. Пройдет смута, и снова липы на Тверском бульваре зацветут, гимназии откроются, в Большом роскошные премьеры подготовят. Вы в Большом ведь бывали? Поверьте старому штабному грызуну – все наладится. Вы молодая, еще и в ложе поблистать успеете. Вы же слышали – переговоры идут. Будем надеяться, дальше без большой крови обойдется.

Катя угрюмо усмехнулась:

– Насчет гимназий – это вы верно. И с Большим театром все правильно. Там и съезды коммунистические будут, и оперы с балетами. С липами хуже, их сначала на дрова попилят, потом в целях расширения проезжей части доликвидируют. Душноватым городом Москва станет. Ну, мы это переживем. Мы много чего переживем. И повоюем еще всласть. Вот когда вашего офицерского опыта хватать не будет. Переговоры – полный зер гут! Вы надеетесь перегруппироваться, силы для «последнего и решительного» подтянуть. Вот она, Первопрестольная, – рукой подать. Что стоит растрепанное перепуганное быдло окончательно опрокинуть? Вам, конечно, трудно поверить, что и они для «последнего и решительного» части подтягивают? В лоб сойдетесь? Они под кроваво-красными знаменами, вы непорочно-белые, аки ангелы безгрешные. Красота! Шрапнель, конные лавы с гиканьем, пулеметики режут-стригут, все наперебой кричат «уря!» и «даешь!». «Интернационал» и «Варшавянку» хрипят, «Боже, царя храни» и «Взвейтесь, соколы, орлами» завывают. Вот он, счастливый день России. Грядет.

– Какая же вы, Екатерина Георгиевна, – подполковник пожевал губами, – злобная. Не будет такого. Нет сил у товарища Бронштейна. Повальное дезертирство у него в воинстве. Никакими репрессиями мобилизованных удержать не может. Вы его приказы читали? Хотите полюбопытствовать?

– Не читала и читать не хочу. Я, Алексей Осипович, девица дремучая и безграмотная. Газетку сегодня со скуки пролистала, и хватит мне. Я так, общим взглядом, вскользь. Я же не Прот, никоих личных сцен видеть не могу. Зато в общем скажу. Что бабе не ляпнуть, спросу-то никакого. Заключите вы перемирие. Две недели. Месяц. Полтора. Зимовать-то в Москве рассчитываете? Сцепитесь. Кровью холмы зальете. Уж не знаю, кого красные подтянут – пролетарские полки, латышских стрелков, интернациональные батальоны или чекистские отряды, но прогулки не получится. Они кровью умоются, попятятся, но дальше Тулы вас не пустят. Просто потому что их больше.

– Не числом воюют, Екатерина Георгиевна.

– Ну да, вы танки подтянете, «ерапланы» напустите. Оперативное руководство у вас куда четче. Положите большевичков, ох положите. Одного к трем, одного к пяти. Для наступления ох как славненько! Дать вам карандашик? Прикиньте, какие из «цветных» полков в Москве на параде маршировать будут? Вы строй призраков когда-нибудь видели? Это при условии, что стратегическая инициатива непременно у вас останется. А если Советы первыми наступление начнут? Вы их телами все овраги завалите, в плен дивизиями будете брать, да дальше-то что?

– Дальше победа. Тяжелая, кровавая, но победа.

– Допустим. Вы наверняка про античного дяденьку по имени Пирр слыхивали. Да и будет ли победа? Я газетку почитала, задумалась. В Царицыне уличные бои – это правда? И про адмирала Колчака правда? Как же он под шальную пулю умудрился сунуться? «В критическом состоянии», надо же. Все наперекосяк. Скажете, достаточно одного точного удара? Выстрела в сердце? Ульянов, который Ленин, уж почил. А уж на что числился абсолютно незаменимым вождем мирового пролетариата. Вот тебе и роль личности в истории. Держатся ведь Советы. И архиупорно держатся, чтоб их черти побрали….

– Простите, никак не уловлю, к кому ваше страстное женское сердце склоняется, Екатерина Георгиевна. После столь мрачного посула нам, несчастным, к чертям и товарищей большевичков посылаете?

– Да мне на них… как, уж простите, и на вас. С высокого дерева… Вы давеча намекали на молодость мою. Ну да, до пенсии и отставки мне далеко. И другим, тем, кто сейчас голозадый по околицам гацает, кто соску сосет, еще жить и жить. И тем, кто родится через год, через пять, тоже жить будет очень хотеться. Гражданская кончится – от пуль и шашек, от тифа и голодухи миллиончиков так 8–10 откинем в расход. Сущие пустяки. Еще пара миллионов – сядут на пароходики да и от греха подальше отбудут. Ну их, собственно, можно и не считать. Что вы на меня так смотрите? Расточительно – миллион туда, миллион сюда? Так у меня оправдание есть. Лет через двадцать мы к настоящему делу придем. Война приключится. Не эта, с Австро-Венгрией и кайзеровской Германией, что вы Великой звать привыкли. Другая Великая. И там наши потери десятками миллионов будут исчисляться. Увлекательная такая забава, неспешная, года на четыре. И немцы под Москвой. И Питер в голодной блокаде. И снова уличные бои в Царицыне. Кавказ голову поднимет, хладнокровные прибалты обрадуются, всласть в спину постреляют. И уж Незалежная не залежится, как же – пан германец освобождать пришел, пора кацапов да жидов к ногтю. Только на фронте наших двенадцать миллионов ляжет. Возможно, вас утешит, что среди них будет значиться солидная доля правоверных коммунистов. Впрочем, среди мирного населения идейных марксистов тоже будет хватать. Так что общее число потерь под 30 миллионов вас не слишком обескуражит?

– Вам кто дал право так со мной разговаривать? – тихо спросил Макаров, пристально глядя в потемневшие глаза девушки.

– Никто. Просто мы с вами сейчас людей убиваем. Тех, кто под красным флагом. А заодно, заочно, и тех, кто в 41-м без всякого военного опыта, без подготовки под немецкие танки ляжет. Мне, Алексей Осипович, почему-то кажется, что это один народ. И гнусно я себя чувствую. Понимаете?!

На диванчике обеспокоенно заворочался поручик. Катя поняла, что почти кричит. Дура! И что у подполковника стопки такие микроскопические?! Сейчас бы стакан залудить. Нормальный граненый стакан.

Макаров зачем-то протягивал платок.

– Пардон, – сказала Катя, вытирая глаза и нос пахнущим табаком платком. – Что-то у меня воображение разыгралось. Плету невесть что. А вы, Алексей Осипович, курили бы поменьше. Торжество белой идеи, возможно, не скоро наступит, загнетесь от рака легких и порадоваться не успеете.

– Да, меня врач уже предупреждал. Екатерина Георгиевна, что мальчик вам еще предрек?

– Не смешите меня, Алексей Осипович. Вы же знаете, Прот видит будущее исключительно искрами-сценами. Бред о войне – это мое личное дурное предчувствие. Нервы бабские. Рассматривайте как болезненную игру воображения. Извините, я вам отдыхать помешала, – Катя двинулась к двери.

– Катерина… Георгиевна, – с запинкой остановил подполковник. – Вы мне зачем все это сказали?

Катя пожала плечами:

– Развезло. Ночь такая… тяжелая. Маюсь. А вы на моего покойного мужа похожи. Не внешне, а… – Катя неопределенно махнула рукой, – ну, в общем, похожи. За сопли извините еще раз. И за коньяк спасибо.

Дата добавления: 2015-09-06