Глава 28. На другой день, приехав к матери

На другой день, приехав к матери. Той первым делом стал снимать капот со старенького пикапа дедушки Джона. Он уже выкрутил один болт и взялся за второй, когда перед домом остановился школьный автобус. Той оглянулся, ожидая, что Нобл примчится помогать. Но тот шел опустив голову, сутулясь, будто не видел дороги. Сван, Бэнвилл и Блэйд молча плелись сзади, расстроенные. Приглядевшись, Той все понял.

Лицо у Нобла распухло, нос синий, на рубашке запеклась кровь. Той ощутил сначала боль, потом ярость и, наконец, – решимость все исправить раз и навсегда. Он поспешил через двор навстречу детям, на ходу раздавая приказы:

– Сван! Отнеси в дом учебники Нобла, а матери передай, мы сейчас придем. Бэнвилл, Блэйд, садитесь за уроки, а если ничего не задали, все равно марш заниматься. Нобл, идем со мной.

Никто не спорил. И вопросов не задавал, хоть и было о чем спросить. Той размашисто зашагал к сараю, Нобл едва поспевал за ним. Они зашли в сарай, и Той закрыл тяжелые, выцветшие деревянные двери.

Сван, Бэнвилл и Блэйд смотрели с крыльца на сарай.

– Думаешь, дядя Той устроит ему взбучку за то, что он опять не сумел за себя постоять? – спросил сестру Бэнвилл.

– Не знаю. Но разозлился он здорово.

Блэйд вставил:

– Наверно, допытывается, кто его так, чтобы отомстить. – И добавил: – По‑моему, он всегда за нас.

Сван и Бэнвилл тоже знали, что дядя Той на их стороне, но все равно ничего не понимали.

Из лавки вышла бабушка Калла, а из дома – Уиллади, обе спросили хором:

– Где Нобл?

– В сарае, – ответила Сван.

– С дядей Тоем, – добавил Бэнвилл.

– Ноблу разбили нос, – вставил Блэйд.

Калла и Уиллади тревожно переглянулись: что же станет с Ноблом, если так дальше пойдет? Уиллади рвалась посмотреть, как там сын, но Калла не пустила:

– Оставь их одних, Уиллади. В мужских делах пускай разбирается мужчина.

Калла не стала подчеркивать, что разбираться должен не Той, а кое‑кто другой. Все и так ясно.

Нобл устроился в кабине старого трактора, на металлическом сиденье. Дядя Той, прислонясь к крылу, смотрел на мальчика снизу вверх.

– Значит, так, – начал он. – Тебе всыпали уже второй раз. Хоть меня там и не было, но вот что я скажу. Оба раза тебя вздули, потому что ты сам напросился.

– Да черта с два! – вскипел Нобл. Не одна Сван могла выругаться при дяде Тое. – Я к ним не совался.

Той не думал отступать.

– Мы всегда получаем по заслугам. Так или иначе, но напрашиваемся. И получаем свое.

– Значит, вам ногу оторвало, потому что вы сами напросились?!

Ноблу тут же стало стыдно за свою злобность, но жизнь и Той Мозес довели его до предела.

– Конечно, напросился, – невозмутимо ответил Той. – И второй раз напросился бы. Многим в моей жизни я недоволен, но за все, что со мной случилось, в ответе только я. Решай, чего ты хочешь, и отвечай за свой выбор.

Той зажег сигарету и выкурил молча, глядя в никуда, будто обдумывая сказанное. А затем в упор посмотрел на Нобла:

– Что ты выбираешь? Решай прямо сейчас. Чего ты хочешь, Нобл Лейк?

Нобл сперва ответил: хочу, чтобы меня больше не били. Той усмехнулся, покачал головой:

– Немногого же ты хочешь от жизни.

И Нобл сказал: хочу отколотить любого, кто ко мне сунется.

– Мелко и убого, – нахмурился Той.

Нобл соскочил с сиденья трактора, сжал кулаки.

– Да черт подери, чего мне тогда хотеть? – крикнул он.

Той усмехнулся:

– Ставь цели посолиднее.

Таких слов Нобл не ждал. Он задумался. И наконец, стиснув зубы и глядя в глаза Тою Мозесу, признался в том, о чем мечтал всю жизнь.

– Хочу… быть сильнее всех.

А Той Мозес сказал:

– Уже неплохо.

Через час Той и Нобл вышли из сарая вразвалку, посмеиваясь. Никто не расспрашивал об их разговоре, а они не делились.

За ужином Нобл уплетал за обе щеки, будто весь день грузил сено, и выглядел он вполне счастливым. Отец, увидев разбитое лицо сына, в испуге спросил, что случилось.

– Налетел на что‑то. – Нобл улыбнулся распухшими губами, и улыбка, должно быть, причиняла ему боль.

– На тех же мальчишек?

– Ага.

Сэмюэль тяжко вздохнул:

– Придется мне пойти в школу и поговорить с директором.

– Нет уж. Не придется.

Сэмюэль вгляделся в лицо сына. Он будто чувствовал и свою вину в том, что случилось.

– Точно? На этот раз тебя здорово разукрасили.

– Да уж, разукрасили, – кивнул Нобл. – Видно, я плохо искал в них хорошее.

С тех пор Той каждый день встречал детей с автобуса и сразу уводил Нобла в сарай. Возвращались они спустя час, взмыленные, прихрамывая (хромали оба). Пару раз Сэмюэль приезжал с работы в разгар «мужских разговоров», и оба раза «мелюзга» (так Нобл теперь называл Блэйда, Бэнвилла и Сван) тотчас же затевала игру в индейцев и ковбоев. Блэйд издавал леденящий кровь боевой клич, а остальные выкрикивали волшебные слова: «Вот он, вождь! Скачет в лагерь!» И кричали все что угодно, лишь бы сбить Сэмюэля с толку. «О великий вождь!» «Приветствуем тебя!» «Добыл вампум?»

Это был негласный заговор, и Сэмюэль так ничего и не заподозрил. Позже, когда Той и Нобл выходили из сарая, – волосы липли ко лбу, одежда к телу – Сэмюэль думал, что Той загружает парня работой.

Между тем дома Нобл стал помогать по хозяйству, особенно охотно поднимал тяжести – чтобы накачать мускулы. А держаться он стал – просто загляденье. Приосанился, и в то же время в походке его появилась непринужденность. Двигался не спеша, без суеты, – но всегда казался готовым к броску. Долговязый, неуклюжий подросток на глазах становился ловким и уверенным. И дело не только во внешности. Он следовал совету Сэмюэля – становился сильнее внутренне, только не тем способом, что имел в виду отец.

– Что творится с Ноблом? – спросил Сэмюэль однажды у жены, когда они готовились ко сну.

– Взрослеет, наверно, – ответила Уиллади.

Она не стала рассказывать мужу остального – что Той взялся за воспитание их сына и учит его искусству выживать и что она тому очень рада. Уиллади сознавала, что эти уроки могут довести Нобла до беды, даже стоить жизни. Но уклоняться от драки тоже порой опасно. И через дорогу переходить опасно. Главное другое. Если он вовремя получит нужные уроки и хорошо усвоит, то на всю жизнь научится смотреть в глаза любым невзгодам. Никогда больше не придется ему опускать голову.

Проверка для Нобла настала через полтора месяца – на его взгляд, рановато, но, как выяснилось, он был готов. Как рассказала за ужином Сван, трое деревенских верзил прижали Нобла к стенке за школой: будешь лизать нам башмаки – или тебе придется их съесть. Выбирай.

– Ешь или вылизывай. Выбирай, – взахлеб рассказывала Сван. – А Нобл отвечает: «А посолить?»

Сван зашлась от хохота и стукнула кулаком по столу так, что звякнули тарелки.

– Честно! – кричала Сван. – Так и сказал! – Она понизила голос, придала словам вес – как Нобл. – Спросил: «А посолить?»

Все, кроме Сэмюэля, слушали уже в десятый раз, и все смеялись. Разумеется, кроме Нобла. Он восседал на другом конце стола, весь в синяках, как после прошлой драки, но на этот раз купался в похвалах.

Сэмюэль смотрел на счастливые лица и слушал молча и серьезно.

– И они бросились на него, – перебил Бэнвилл. Слишком уж хороша история, чтобы дать Сван досказать до конца.

Блэйд выскочил из‑за стола, изобразил, как Нобл увертывается от мальчишек.

– Бросились – а его там нет! – ликовал он танцуя, подпрыгивая. – Так и налетали друг на дружку.

Бэнвилл вставил:

– Еще как налетали!

– Когда все кончилось, – завершила рассказ Сван, – на ногах остался один Нобл.

Блэйд скорчился на полу, изображая поверженного деревенского мальчишку.

Сэмюэль велел:

– Блэйд, сядь за стол.

Блэйд вернулся на свое место.

Сэмюэль обратился к Ноблу. К нему одному.

– Догадываюсь, каково тебе сейчас.

Сван сказала:

– Не как в тот раз. Когда трое на одного…

Сэмюэль погрозил ей пальцем, не сводя глаз со старшего сына.

– По‑твоему, лучше бы я лизал им башмаки? – спросил Нобл. Никогда прежде он не обращался таким тоном к отцу.

– Зря ты их подстрекал.

– Папа, они все равно бы напали. Я это сказал, чтобы сбить их с толку. Выиграть время. Так, дядя Той?

Лицо Сэмюэля застыло, даже взгляд стал неподвижен. Наконец он посмотрел на Тоя – тот тоже смотрел на него. Без тени раскаяния.

– Я подучил парня кой‑чему, – сказал Той.

Все затаив дыхание следили за Сэмюэлем.

Теперь он понял. Понял, как от него отгородились, отвернулись. Все, даже Уиллади. Он один среди чужих, и понадобилась вся воля, чтобы не выйти из комнаты. Он остался за столом – никому не нужный, бессильный, всеми преданный.

Хотелось сказать с горечью: рад узнать, как много значит для вас мое мнение. Обрушиться на них с горячностью, которую столько лет в себе подавлял. Или просто уйти. Но ничего из этого нельзя себе позволить, ведь любой его поступок покажет истинную цену тому, чему он учил Нобла, – были то пустые слова или руководство к жизни.

Когда же Сэмюэль наконец заговорил, обращаясь к Ноблу, то голос его прогремел на всю комнату, слишком долго стояла тишина.

– Рад, что ты жив‑здоров, – сказал он.

Поздно вечером, уже в постели, Уиллади попросила прощения за то, что скрывала от него правду.

– Ты поступала так, как считала правильным, – ответил Сэмюэль.

– Нет. Я считаю, правильно, что Нобл научился себя защищать. Но скрывать от тебя неправильно. Лучше бы мы просто поспорили, и все. Что плохого в споре?

Не дождавшись ответа, Уиллади продолжала:

– Я не хотела причинить тебе боль.

– Знаю, не хотела. – А про себя Сэмюэль подумал: не хотела, чтобы я узнал.

Уиллади прижалась к нему.

– Это не повторится. Обещаю.

С минуту они лежали молча, потом Сэмюэль осторожно высвободился, перекатился на другой бок, к ней спиной. Уиллади поцеловала его в спину, обняла.

– Между нами все хорошо? – спросила она. – У нас с тобой.

Сэмюэль ответил:

– Уиллади, ты знаешь, как я тебя люблю.

Сэму Лейку становилось день ото дня тяжелее. Он никому ни словом не обмолвился, что чувствует себя неудачником. Не сознался, что ему тяжело видеть, как крепнет дружба между Тоем и детьми. Сказать правду, он рад был за Тоя: этот бездетный человек стал вдруг героем для всех его детей и для сына Раса Белинджера.

Проснется, бывало, Сэмюэль утром, а Той уже разбудил детей и повел на пруд порыбачить. Или вернется с работы, а дети с Тоем подметают двор, или жгут листья, или жарят сосиски, или возвращаются из леса. Слушал, как Той на них ворчит, и чувствовал, что пустота в сердце Тоя заполнилась. Знал, что Той разделяет с детьми то, что ни с кем не мог разделить с тех пор, как потерял младшего брата. Лес. Воду. Свой мир. Он рад за Тоя, тут ничего не скажешь. А за себя не рад. Он стыдится себя за то, что разочаровал других. Даже свое лицо в зеркале кажется чужим.

Боль не утихала. Он шел к купальне со скрипкой, садился на берегу, слушал, как шумят на ветру тополя, и, когда он водил смычком по струнам, музыка лилась над водой, эхом отдавалась в лесах и возвращалась к нему рыданьем. Сэмюэль не обронил ни слезы. За него плакала скрипка.

Дата добавления: 2015-10-13