Два года спустя. Чарльз и всегда-то возмущался Вашингтоном, а после неудачного покушения его ненависть

Чарльз и всегда-то возмущался Вашингтоном, а после неудачного покушения его ненависть только увеличилась. Он воспринял как личное оскорбление тот факт, что Вашингтон остался жив — да как он смеет? — и так и не смог ему этого простить.

Вскоре после этих событий Нью-Йорк был сдан британцам, и Вашингтон, едва не попавший в плен, несет за это ответственность, хотя и без Чарльза здесь не обошлось. Кстати, Чарльза нисколько не впечатлил последующий набег Вашингтона за реку Делавэр, несмотря на то, что реванш при Трентоне вернул революции уверенность. Чарльзу было на руку поражение Вашингтона в битве при Брендивайне и потеря Филадельфии. Наступление Вашингтона на англичан у Джермантауна закончилось катастрофой. И вот теперь — Вэлли-Фордж.

Выиграв сражение при Уайт Марш, Вашингтон отвел свои войска на зимовку в местность, которую он считал безопасной. Живописные холмы Вэлли-Фордж в Пенсильвании были «превосходным выбором» для двенадцатитысячной Континентальной армии, измотанной и настолько отвратительно снаряженной, что к месту будущей зимней стоянки солдаты добирались босиком, оставляя за собой кровавые следы.

Они еле передвигали ноги. Еды и одежды не хватало катастрофически, лошади были смертельно истощены и падали на ходу. Брюшной тиф, желтуха, дизентерия и воспаление легких беспрепятственно гуляли по лагерю и убивали солдат тысячами. Боевой дух и дисциплина снизились настолько, как если бы их не было вовсе.

Но даже несмотря на потерю Нью-Йорка и Филадельфии и на медленное замерзание армии в Вэлли-Форж, у Вашингтона по-прежнему оставался его ангел-хранитель: Коннор. Коннор со всем пылом юности веровал в Вашингтона. Никакие мои слова не смогли бы пошатнуть эту веру, даже самые доказательные; ничем не смог бы я убедить его, что это Вашингтон повинен в смерти его матери. По его представлению, виноваты были именно тамплиеры — но кто сможет упрекнуть его за этот вывод? В конце концов, в тот день он видел там Чарльза. И не только Чарльза, но и Уильяма, Томаса и Бенджамина.

Ах, Бенджамин. Моя новая забота. За последние годы он стал каким-то позором для Ордена, и это мягко сказано. В семьдесят пятом, после попытки продать сведения англичанам, он предстал перед следственной комиссией, возглавляемой никем иным, как Джорджем Вашингтоном. К тому времени Бенджамин, как он и предсказывал много лет назад, стал главным лекарем и начальником медицинской службы Континентальной армии. Его признали виновным в «сношениях с врагом» и заключили в тюрьму, но судя по всему, он там не задержался дольше, чем до начала этого года. Его выпустили, и он исчез в неизвестном направлении.

Отрекся ли он от идеалов Ордена, как в свое время Брэддок, я не знаю. Знаю только, что он стоял за кражей припасов, отправляемых в Вэлли-Фордж, чем, конечно, ухудшал положение солдат, расквартированных там; что личную выгоду он поставил выше интересов Ордена; и что его надо остановить. Эту задачу я взял на себя и, начав с окрестностей Вэлли-Фордж, по заснеженным дебрям под Филадельфией добрался верхом до церкви, в которой Бенджамин устроил свое пристанище.

Церковь, приютившая Черча.[23] Уже оставленная. Не только прихожанами, но и людьми Черча. Каких-нибудь несколько дней назад они были здесь, и вот — никого. Ни припасов, ни людей, ничего — лишь остатки костров, уже остывшие, и неровные пятна грязной и голой земли там, где стояли палатки. Я привязал лошадь на задворках и вошел внутрь церкви, где царил все тот же пробирающий до костей, обездвиживающий холод. Вдоль придела тоже тянулись остатки костров, а у двери громоздились кучей дрова, которые при ближайшем рассмотрении оказались изрубленными церковными скамьями. Благоговение пало первой жертвой холода. Два ряда уцелевших скамей стояли по обе стороны помещения, обращенные к внушительной, но давно заброшенной кафедре, и над всем этим плавала и плясала пыль — в широких полосках света, проникавшего под эти надежные каменные стены из-под высоких сводов через закопченные окна. Повсюду, на грубом каменном полу, валялись какие-то перевернутые ящики и разорванные обертки, и некоторое время я бродил по ним, изредка наклоняясь и приподнимая этот хлам в надежде отыскать хоть какие-нибудь зацепки — куда исчез Бенджамин.

И вдруг — шум. Шаги за дверью. Я на секунду замер и тут же метнулся за кафедру, потому что могучая дубовая дверь медленно, с длинным зловещим скрипом, отворилась, и вошла какая-то фигура: фигура, которая, казалось, просто решила слепо скопировать каждый мой шаг — прогуливаясь по церкви тем же путем, что и я, точно так же ворочая брошенный мусор и даже ругаясь под нос, как я.

Это был Коннор.

Я стоял в тени кафедры и смотрел. Он был в одежде ассасина и очень сосредоточенный. И мне показалось, что передо мной просто я сам — мой собственный более ранний вариант, каким я был бы, выбери я когда-то путь ассасина, предназначенный мне, если бы с этого пути не увело бы меня вероломство Реджинальда Берча. Я смотрел на него, на Коннора, и испытывал какое-то крутое месиво из чувств; и сожаление, и горечь, и даже зависть.

Я подвинулся ближе. Проверим, что он за ассасин.

Или, выражаясь иначе, проверим, каким ассасином был бы я.

Я проверил.

- Отец, — сказал он, когда я повалил его на пол и приставил к горлу клинок.

- Коннор, — я был язвителен. — Последнее слово?

- Стой.

- Глупый выбор.

Он отбил мое нападение, и взгляд его был негодующим.

- Пришел проверить, как тут Черч? Хочешь убедиться, хватит ли краденого на всех твоих британских братьев?

- Бенджамин Черч мне не брат, — возразил я. — Как и британцы со своим королем-идиотом. Я предполагал в тебе наивность, но это… Тамплиеры не воюют за Корону. Нам нужно то же, что и вам, малыш. Свобода. Закон. Независимость.

- Но…

- Что «но»?

- Джонсон. Питкерн. Хики. Они хотели отнять землю. Грабить города. Убить Джорджа Вашингтона.

Я вздохнул.

- Джонсон хотел завладеть землей, чтобы мы могли уберечь ее. Питкерн стремился к дипломатии — а ты всё испортил настолько, что началась война. А Хики? Джордж Вашингтон скверный лидер. Он проиграл почти все свои сражения. Его снедают неуверенность и нерешительность. Вспомни Вэлли-Фордж, и ты увидишь, что я прав. Без него нам будет лучше.

Признаться, мои слова его впечатлили.

- Послушай — сколько бы мы с тобой ни спорили, у Бенджамина Черча язык короче не станет. Ты хочешь вернуть припасы, которые он украл; я хочу его покарать. Наши интересы совпадают.

- Что ты предлагаешь? — настороженно спросил он.

Что я предлагал? Я помедлил. Он глядел на амулет у меня на шее, а я на его ожерелье. Можно не сомневаться, что мать рассказывала ему про амулет; и можно не сомневаться, что он не прочь забрать его у меня. Но так или иначе, оба эти знака напоминали о ней.

- Перемирие, — сказал я. — Может быть — может быть — временный союз пойдет нам на пользу. Ты же мой сын, и тебя еще можно спасти от невежества.

Он молчал.

- Или могу убить тебя сейчас, если хочешь, — рассмеялся я.

- Ты хоть знаешь, куда отправился Черч? — спросил он.

- Боюсь, что нет. Я подумывал устроить засаду на случай, если он или кто-то из его людей вернется сюда. Но, похоже, я опоздал. Они вымели все подчистую.

- Возможно, я выслежу его, — голос у него стал еще более гордым.

Я стоял поодаль и наблюдал, а он хвастал навыками, полученными от Ахиллеса — по следам на полу церкви пытался понять, куда утащили груз.

- Товар был тяжелый, — сказал он. — Вероятно, его погрузили на повозку… В ящиках были пайки, а еще — лекарства и одежда.

Снаружи Коннор показал на взрытый местами снег.

- Здесь прошла повозка… медленно — видимо, перегруженная. Следы запорошило снегом, но все-таки видно, куда они ведут. Идем…

Я отвязал свою лошадь, догнал его, и мы двинулись дальше. Коннор читал следы, а я старался, чтобы он не заметил моего восхищения. Я вновь и вновь поражался сходству наших знаний и отмечал, что он делает то же самое, что и я в подобных обстоятельствах. Милях в пятнадцати от лагеря он круто повернулся в седле, глянул на меня победным взглядом и показал на что-то впереди, по следу. Там виднелась осевшая в снег повозка и ее возница, пытавшийся вернуть на место колесо. Когда мы подъехали, он бормотал:

- Вот беда-то… Окоченеть ведь можно, если не починю…

Он был потрясен, когда рядом появились мы, и глаза у него распахнулись от ужаса. У него был мушкет, но довольно далеко. И еще раньше, чем Коннор спросил свысока: «Ты из людей Черча?» — я понял, что он рванет наутек, что он и сделал. С вытаращенными глазами он вскочил на ноги и кинулся в лес, но увяз в снегу, и бег его вышел тягучий и неуклюжий, как у раненого слона.

- Здо́рово, — улыбнулся я, а Коннор гневно глянул на меня, выпрыгнул из седла и нырнул в лес за удравшим возницей. Я проводил его взглядом, вздохнул, слез с коня и постоял, проверяя клинок и прислушиваясь к суматохе в лесу, где Коннор гонялся за целью; а потом пошел туда, к ним.

- Глупо было бежать, — сказал Коннор. Он прижал возницу к дереву.

- Чт… что вам надо? — взмолился тот.

- Где Бенджамин Черч?

- Я не знаю. Мы ехали в лагерь, к северу отсюда. Там мы обычно разгружаемся. Может, вы его там найд…

Он глянул на меня, словно в поисках поддержки, но я достал пистолет и выстрелил в него.

- Довольно, — сказал я. — Надо поторапливаться.

- Ты… зачем ты его убил? — воскликнул Коннор, стирая со своего лица кровь этого человека.

- Где лагерь, он уже сказал, — ответил я. — Зачем он еще нужен?

Пока мы шли к лошадям, я все думал: кем я выгляжу в его глазах? Чему я должен учить его? Хочу, чтобы он так же изломался и измучился, как я? Хочу наставить на истинный путь?

Погруженные каждый в свои мысли, мы ехали к лагерю, и как только над верхушками деревьев замаячил дымок, мы спешились, оставили лошадей и стали невидимо и неслышно пробираться меж деревьев. Скрытые в зарослях, лежа на животе, мы щурились в мою подзорную трубу, пытаясь вдалеке, за стволами и голыми ветками, как следует разглядеть людей в лагере, которые жались к кострам в надежде согреться. Коннор отправился разведать дорогу в лагерь, а я примостился поудобнее и понезаметнее и стал ждать.

По крайней мере, я так думал — думал, что меня не видно — пока шею мне не пощекотал мушкет и не раздались слова:

- Ну-ка, ну-ка, ну-ка, что это у нас?

С проклятиями они поставили меня на ноги. Их было трое, и они радостно переглядывались оттого, что сцапали меня — они имели право радоваться, потому что подкрасться ко мне не так-то просто. Лет десять назад я бы услышал их за полмили и ускользнул бы. Десять лет назад я бы услышал их, притаился и разобрался бы со всеми.

Двое наставили на меня мушкеты, а один шагнул вперед, нервно облизывая губы. С возгласом деланного изумления он снял с меня спрятанный клинок, потом шпагу, кинжал и пистолет. И только обезоружив меня, он позволил себе расслабиться и показать в ухмылке узенький оскал почерневших гнилых зубов. Правда, у меня оставалось еще одно тайное оружие: Коннор. Но, черт возьми, где его носит?

Гнилозубый стоял совсем рядом. Слава богу, он не слишком скрывал свои намерения, так что я успел увернуться от его колена, которым он въехал мне в пах, и я избежал настоящей сильной боли, но ему предложил думать иначе: я заорал, как ошпаренный, и хлопнулся на стылую землю, притворяясь обескураженным, чтобы выиграть время.

- Должно быть, янки-шпион[24], — сказал один из них. Он нагнулся, опираясь на мушкет, и разглядывал меня.

- Да нет. Он кое-что другое, — сказал первый и тоже нагнулся надо мной, пытающимся подняться на четвереньки. — Кое-что особенное. Верно ведь… Хэйтем? Черч мне все про тебя рассказал.

- Тогда ты явно плохо слушал, — сказал я.

- Ты не в том положении, чтобы угрожать, — зло сказал Гнилозубый.

- Да вроде нет, — спокойно сказал я.

- Вот как? — спросил Гнилозубый. — Убедить тебя в обратном? Ты когда-нибудь получал прикладом по зубам?

- Нет, но, похоже, ты можешь поделиться впечатлениями.

- Смотри-ка, он еще шутки шутит?

Я скользнул взглядом наверх, туда, где за их спинами, на дереве, по-кошачьи примостился Коннор — со спрятанным клинком наготове и предостерегающе прижатым к губам пальцем. Он ведь должен мастерски лазать по деревьям — не сомневаюсь, что этому он выучился у матери. Она и меня пыталась приобщить к этой премудрости. Но кроме нее самой так лазать по деревьям не смог бы никто.

Я понял, что Гнилозубый доживает последние секунды. Правда, он еще успел уязвить меня, саданув сапогом в челюсть, и я, кувыркнувшись, отлетел в ближайший кустарник.

Ну, теперь-то уж точно пора, Коннор, подумал я. Взгляд у меня туманился от боли, но зато я был вознагражден этим зрелищем: Коннор летит с дерева, занеся для удара вооруженную спрятанным клинком руку, и через миг окровавленная серебристая сталь объявляется во рту первого несчастного охранника. Пока я поднимался на ноги, он прикончил и двух остальных.

- Нью-Йорк, — сказал Коннор.

- Что это значит?

- Там Бенджамин.

- Ну, тогда и мы там.

Дата добавления: 2015-10-13