Глава V. Невероятные приключенияабитуриента мединститута

Вернувшись из армии, я тут же вновь пришел на столь любезную моему сердцу подстанцию Скорой помощи, где опять начал усердно таскать носилки в соответствии со своим статусом фельдшера. И, что тут скрывать, денно и нощно жил мечтой о поступлении в медицинский институт, так как ощущал в себе, что называется, силы необъятные не только лишь в одном, физическом, но и в сугубо интеллектуальном смысле. В том, что я буду врачом, я не сомневался ни на минуту — а иначе, для чего. вообще было впрягаться в сферу медицины с самых ранних лет?

В то же самое время, полный дерзновенных планов на будущее, я встретился и со своей будущей женой Мариной. Она тогда работала лаборанткой в Институте сердечно-сосудистой хирургии. А познакомились мы еще до этого, в период учебы в медучилище.

И вот, как-то раз мы с ней оказались на спектакле Театра им В. Маяковского «Дамы и гусары», где в главной роли блистал Юрий Яковлев (по какой-то причине этот чисто вахтанговский спектакль шел тогда, на чужой сцене). Мне досталось место в партере, правда, на откидном месте, а прямо передо мной на таком же сиденье сидела моя будущая жена. Ну, тут уж сам Бог велел раскланяться, разговориться, познакомиться поближе. Но дальше этого долгое время дело не шло. Как выяснилось, за Мариной тогда ухаживал некий молодой человек, за которого она вроде бы даже собиралась замуж. В силу чего она, естественно, и проявляла в отношении меня вполне понятную холодность.

Но, как недаром говорится, от судьбы не уйдешь, чему быть, того не миновать. Наши встречи с Мариной — причем, повторяю, совершенно случайные! — стали повторяться все чаще и чаще. Подсознательно я чувствовал, что это — явно неспроста, тем более, что Марина постепенно начинала занимать в моей душе все большее и большее место, вытесняя мои прежние увлечения. Да, видимо, и сама она уже ощущала, что столь частые встречи приобретают уже некий символический характер. Так ли это было, не знаю, но ее отношение ко мне значительно улучшилось, она заметно потеплела и смотрела на меня уже не так как прежде. И вот, как сейчас помню, третьего января 1965 года мы с Мариной встретились уже по её просьбе: она попросила меня проводить ее к подруге. Сначала мы ехали на трамвае где-то в районе Ленинского проспекта, затем по дороге купили бутылку шампанского, но наш новогодний визит закончился ничем — подруги попросту не оказалось дома. Мы вернулись на Ленинский проспект, где и провели остаток вечера самым веселым образом в кафе Луна. Надо ведь было как-то, «приговорить» наше шампанское, не таскать же его с собой! Я, не будучи завсегдатаем кафе и ресторанов, даже не знал, что «приносить и распивать запрещается». Кутил я, прямо скажем, напропалую — царским жестом заказал в качестве закуски аж две порции сосисок с консервированным горошком, что достаточно чувствительно (вместе с шампанским) ударило по моей тогдашней фельдшерской зарплате. Гусарить, так уж гусарить!

Что характерно, Марина повела себя при этом как истинная дама — лишь слегка пригубила из своего бокала, а от закуски отказалась.

Я же по причине зверского юношеского, аппетита проглотил свою порцию в мгновение ока, а затем, опрокинув в себя пару бокалов шампанского, съел также порцию Марины — не пропадать же добру...

И, видимо, все это вместе придало мне такой прилив отчаянной смелости, что как только мы вышли прогуляться после пиршества, я прямо на улице, на скамейке, сделал Марине предложение. Вот и попробуй после этого усомниться в истине, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок.

О том, где и как мы будем жить после свадьбы, я, опять же по молодости не очень-тo задумывался. Главное, что она дала согласие! И, уже месяца через три представила меня своим родителям в качестве жениха. Вероятно, нынешней молодежи все это покажется несколько затянутым и старомодным, но что делать — и мы были другие и время было другое...

Нашу свадьбу мы отпраздновали шумно и торжественно на фабрике-кухне на Мейровском проезде у станции метро Семеновская. Всё было, помню, очень весело. А ровно через девять месяцев и три дня (мало кто из родителей, думаю, хранит у себя в памяти такие хронологические тонкости) у нас родилась дочь Светлана. Назвали мы ее так в честь моего отца Семена, который погиб на фронте (в том смысле, что оба этих имени начинаются на «С»).

Сегодня, когда позади уже почти сорок лет совместно жизни, я с уверенностью могу сказать, что мне несказанно повезло. Все эти годы рядом был верный друг, любимая женщина, помощник, жена, которая во главу своей жизни поставила карьеру мужа, и она всё сделала, чтобы эта карьера состоялась.

Ведь чего стоит только один факт: все годы моей учёбы в медицинском институте Марина работала на очень вредной работе в лаборатории Московского завода лаков и красок, и те деньги, которые она там получала, очень помогли семье выжить, а мне учиться. Всё это очень помнится и дорогого стоит.

Даже эта книга вышла благодаря моей жене, за что я ей очень признателен.

Что же касается самого факта рождения Светочки, эта история заслуживает, на мой взгляд, особого внимания. Началось все с того, что как только у Марины начались первые схватки, я тут же натянул на нее пальто и повез на троллейбусе в 25й родильный дом.

Меня иногда спрашивают, почему я, сотрудник Скорой, не вызвал в такой ответственный момент машину со своими коллегами, а доверился общественному транспорту. Ответ простой — этот родильный дом находился сразу же за универмагом Москва, неподалеку от нашего дома на Ленинском проспекте. Я, соответственно, оста вил жену в приемном покое, а сам помчался на работу на свое очередное круглосуточное дежурство. И тут ко мне обращается старший врач Службы 03 Софья Исаевна Фортус, замечательная женщина, да будет ей земля пухом:

— Игорек, да на вас лица нет! Что случилось? Я отвечаю:

— Ничего страшного. Просто у меня жена сейчас рожает в 25ом роддоме. Естественно, очень хотелось бы сына...

Софья Исаевна тут же звонит в роддом:

— Так и так, у вас там сейчас находится жена нашего сотрудника Марина Элькис, прошу вас держать меня в курсе дела.

А надо сказать, что именно в эти сутки нашей единственной на всю Москву инфарктной бригаде досталось как никогда — вызов за вызовом, без передышки. В буквальном смысле слова не было ни минуты, чтобы позвонить по телефону, а мобильников тогда еще не было. Больше всего запомнился вызов на новостройку в район метро Первомайская, где был очень тяжелый случай с инфарктом миокарда.

Отвезли мы больного в 57ю больницу на Одиннадцатой Парковой, возвращаемся на подстанцию. И вдруг в машине звучат позывные нашей рации: «Пи-пи-пи»... Мы обреченно вздыхаем — всё, новый вызов, значит, не удастся отдохнуть и в этот раз. Но в голосе нашей радийной дежурной слышатся несколько иные интонации:

— Ребята, фельдшер Элькис сейчас с вами?

— Да, он здесь.

— Так вот, передайте ему, что у него только что родилась дочка, и что роды прошли очень удачно!

Ну, мои коллеги тут же начинают меня горячо поздравлять, и называть папочкой, намекая на то, что такое событие грех не отметить в нашем тесном трудовом коллективе. Но у меня, честно скажу, вид в ту минуту был далеко не радостный. С одной стороны, я был, конечно, счастлив за Марину, но с другой — все-таки дочка, а не сын... Я так ужасно расстроился, что обратился к коллегам с несколько странным вопросом:

— И что же теперь делать-то?

На что мои благоразумные коллеги резонно отвечали, что мне теперь ничего больше не остается, кроме как продолжать действовать в том же духе, вплоть до появления наследника мужского пола — до победного конца!

Впрочем, уже наутро я, смирившись, так сказать, с судьбой, полетел к роддому как на крыльях, с букетом в руках и в сопровождении целой компании своих близких друзей. И когда Марина показала нам через окно маленький спеленатый сверток, мы дружно разразились криком «Ура!»

А через какое-то время её должны были выписывать. Я, вновь измотанный ночным дежурством, прихожу в роддом опять-таки с цветами, присаживаюсь на скамейку в комнате, куда выходят мамы с новорожденными, и настраиваюсь на ожидание. И что же? Меня сморил сон! Через какое-то время просыпаюсь и с изумлением замечаю, что, кроме меня, никого уже нет. Я вскакиваю: «Что такое? Где моя жена?» Стучу в окошко дежурной:

— В чем дело? Я приехал за своей женой. Но где она?

— Как фамилия?

— Элькис Марина Ильинична.

— Элькис давно выписалась и уже уехала. Я, естественно, в панике бросаюсь звонить всем своим родным. И выясняется, что Марина, не дождавшись меня, решила, что я, видимо, задержался на работе и позвонила своей маме — так, мол, и так, что делать? Мама приезжает, забирает её вместе с ребенком, сажает в такси и отвозит домой.

Подбегаю к дому и вижу в окне нашей кухни, что вся она увешана пелёнками. Только тут у меня отлегло от сердца — слава Богу, значит, всё в порядке!

Подымаюсь на свой этаж. Расцеловав Марину, бросаюсь к детской кроватке. И вижу перед собой совсем крошечное, скукоженное, морщинистое тельце. Так я впервые увидел доченьку, свою ненаглядную Светочку, которую очень скоро полюбил и безумно люблю по сей день...

Как ни странно, но я, медик-скоропомощник, всегда страшно терялся, когда Светочка болела, начинал метаться, не находя себе места:

— Что делать? Что делать?

На что моя жена Марина не без иронии отвечала:

— Думаю, что следовало бы, прежде всего, позвонить по 03.

Светочка же, к сожалению, была ребеночком весьма грацильным (то есть постоянно недобиравшим в весе и росте до норм своего возраста). Так что хлопот нам с ней хватало... А, между тем, у меня еще до этого почему-то незаладилось с поступлением в мединститут. Ибо, как ни тяжело было мне в качестве отца семейства зарабатывать на жизнь в должности фельдшера с мизерным окладом, желание учиться не только не угасало, а, напротив, усиливалось с каждым годом. Четыре года подряд я пытался пробиться в заветный вуз, и все четыре раза мои попытки разбивались о несокрушимый гранит приемной комиссии. Не знаю, что тому было причиной — мой ли «пятый пункт», отсутствие ли нужных связей и «лохматой лапы» или невозможность дать кому надо взятку. Не могу судить об этом, не располагая достаточной информацией... Но факт остается фактом — я, будучи отнюдь не глупее и не менее подкованным, чем любой из моих сотоварищей-абитуриентов, всякий раз оставался за закрытой дверью! Думаю также, что не очень погрешу против истины, если скажу, что вряд ли кто из этих счастливчиков так бредил с детства медициной, как ваш покорный слуга из нищего черкизовского барака...

Понять, в чем дело, было и в самом деле трудно. Вот, помню, в свой четвертый заход прихожу я сдавать последний по счету приемный экзамен, а именно физику. И получить-то мне по данному предмету нужно было в самом худшем случае хотя бы «троечку» — тогда я набирал необходимую сумму баллов. Не уверен, кстати, до сих пор, так ли уж необходимы врачу глубокие и доскональные познания по части законов Кулона и Ома или в области какой-нибудь термодинамики. Все знать нельзя. И требовать от поступающего в медицинский институт то, что превышает школьную программу, попросту нечестно и несправедливо...

Наученный горьким опытом, я подготовился на этот раз к экзаменам, что называется, на все сто. Порукой в том были многомесячные ночные бдения над учебниками (когда я не дежурил ночью) и долгие занятия под руководством моих более подкованных друзей. Ну и, конечно, нельзя не сказать о том поистине неоценимом вкладе, который внесла, во все это моя жена Марина — блестящий преподаватель, прирожденный педагог. Одним словом, мало кто из моих тогдашних сотоварищей по поступлению мог бы соперничать со мной по той же физике.

И вот наступает экзамен. Я вытягиваю билет. И — едва сдерживаю крик радости. Я заранее знаю ответ! Быстро решаю задачу и четко, ладно, внятно начинаю излагать экзаменатору ответ на билет. А в чем еще прикажете сомневаться, если ответ-то правильный, тютелька в тютельку?

Однако вижу, что лицо экзаменатора не выражает при этом ровно ничего. Во всяком случае — ничего для меня хорошего. И смотрит он на меня как-то странно, чересчур внимательно, как бы стремясь запомнить на всю жизнь. Я, естественно, чувствую себя под этим прицельным взглядом весьма неуютно. Начинаю подозревать что-то неладное. Но не могу никак понять, в чем я проштрафился, в чем виноват.

Наконец он разжимает губы:

— Вы в который раз поступаете?

Я отвечаю:

— В четвертый.

— А где работаете?

— Фельдшером на Скорой помощи.

— А в армии служили?

— Да, служил.

Вопрос об армии меня, надо сказать, немного обнадеживает. Ведь не секрет, что, явившись на экзамен в кирзовых сапогах и в дембельской форме, в те времена можно было запросто рассчитывать на тройку при любом уровне знаний. Солдатская гимнастерка служила своего рода пропуском в рай. Впрочем, на этом мой допрос закончился. Экзаменатор как-то вдруг замешкался, засуетился, встал и вышел из аудитории:

— Подождите пару минут.

Куда он ходил, и что он там делал — не знаю. Важно только то, что, вернувшись, он изрек свой приговор, почему-то избегая при этом смотреть мне в глаза:

— М-да. Вот что, молодой человек. Мне очень жаль, но я не могу вам поставить три балла.

— Почему? Я ведь дал правильный ответ? — едва не вскрикиваю я.

На что он опять же отводит глаза:

— Да, это так, но... Дело в том, что у вас нет, мм... физического мышления.

Я встаю во весь рост:

— Простите, но я ведь и не собираюсь быть физиком. Я хочу стать врачом!

Теперь он, вижу, смотрит мне в глаза всё тем же холодным прицельным взором:

— И тем не менее... Вы всё поняли?

Я пожимаю плечами — что уж тут понимать? В тот день, как мы заранее договорились с моей мамой, я сразу же после экзаменов поехал к ней в свое родимое бревенчато-барачное Черкизово. Мы все почему-то настолько были уверены в том, что уж на этот раз я наконец-то получу свою заветную проходную троечку, что мама, увидев у как я выхожу из автобуса, бросилась ко мне с сияющим от счастья лицом. Но, глянув мне в глаза, мгновенно всё поняла, заплакала и ушла обратно в дом. Сколько лет прошло с тех пор, а эта щемящая сцена стоит у меня перед глазами как живая, хотя мамы, упокой Господь ее душу, давно уже с нами нет.

Игорь Элькис

Но долго предаваться горю — не в моем характере. Как-никак, я вырос все же не в каких-нибудь номенклатурных апартаментах на Кутузовском проспекте, где бы мне уже с пеленок было обеспечено безбедное существование на всю оставшуюся жизнь. Полутемные черкизовские дворы стали для меня, я думаю, не самыми худшими университетами, после которых никакие житейские невзгоды уже не выбивают из колеи.

Именно это и попытался мне внушить мой шурин Борис, брат Марины, после очередного краха моих институтских надежд. Как человек, хорошо знающий жизнь, он так мне прямо и сказал, как отрезал:

— Да плюнь ты, Игорь, на всю эту медицину! Не поступишь ты в свой мединститут уже никогда, помяни мое слово! А если так, то у тебя нет больше перспективы стать врачом. Так и будешь теперь всю жизнь до пенсии носилки таскать. Я говорю:

— И что же мне тогда прикажешь делать?

— А вот что, — заявляет он. — Я сейчас как раз подаю документы в Инженерно-экономический институт. Если хочешь поступай вместе со мной. А заодно проверим, действует там наш «пятый пункт» или нет.

Я начинаю мямлить:

— Да, конечно... Но что я там буду делать?

А он смеется:

— Вот чудак! Не знаю, что ты будешь делать, но попробовать ты должен, так или иначе. А может быть, тебе в любой советский вуз заказана дорога. Что ты теряешь, наконец? Я подумал: — А действительно, что я теряю? — и, сам тому почти не веря, с первого же захода стал студентом Инженерно-экономического! Мало того, я благополучно окончил первый курс, с легкостью сдав экзамены по таким, казалось бы, сугубо далеким от меня предметам, как сопромат, начертательная геометрия и все та же, будь она неладна, физика, без которой будущему врачу просто никуда. То-то, думаю, порадовался бы за меня тот самый экзаменатор из мединститута, не обнаруживший во мне никаких зачатков «физического мышления»!

Одним словом, дела в Инженерном у меня идут как нельзя лучше, невзирая на то, что я совмещаю учебу с круглосуточными дежурствами на Скорой помощи. А куда денешься? Семью кормить надо, а никакой другой профессии, кроме фельдшерской, у меня пока что нет. Но, тем не менее, я начинаю постепенно привыкать к мысли, что с мечтой о медицине мне, увы, придется рано или поздно распрощаться. Жизнь есть жизнь, и порой приходится делать не то, что нравится, а то, что требуется... Так проходит год.

И тут происходит событие, которое я до сих пор воспринимаю как некий перст Судьбы, решившей все-таки вознаградить меня за все мои муки при попытке достижения заветной цели. Событие, прямо скажем, достаточно экстраординарное, с участием самых что ни на есть современных средств массовой информации.

В 1965 году в СССР учреждается новый праздник — День медицинского работника. В связи с этим на телевидении выходит первый выпуск программы «Здоровье». Но ведет её пока что не врач Юлия Белянчикова, а Алла Мелик-Пашаева, которая, кстати, медиком не была. И вот уже вскоре, инфарктная бригада московской Скорой помощи в полном составе красуется на весь Союз как одно из самых передовых и перспективных подразделений советской медицины. А незадолго до записи, когда мы в холле попивали кофе, к нам подошли двое мужчин, причем лицо одного из них показалось мне знакомым:

— Здравствуйте, товарищи.

Мы дружно отвечаем:

— Здравствуйте!

Хотя, по-правде говоря, не очень представляем себе, что это за люди и почему все обращаются к ним с подчеркнутой почтительностью...

Затем мы переходим в студию и начинается примерно то, что сегодня называют «ток-шоу».

Наш командир, врач Женя Юрищев поначалу несколько смущается, отвечая на вопросы ведущей. А когда очередь доходит до меня, то я, к своему удивлению, чувствую себя перед камерой достаточно свободно и легко. При этом выясняется, что люди подошедшие к нам в холле, — не кто иные, как тогдашний министр здравоохранения РСФСР Владимир Владимирович Трофимов и президент Академии медицинских наук СССР Николай Александрович Блохин.

И вот тут-то происходит то, что круто повернуло мою жизнь и определило всю мою дальнейшую судьбу. Разойдись все сразу же после записи в разные стороны — ничего бы не было. Но, по какой-то причине, мы задержались на несколько минут всё в том же судьбоносном для меня холле, где В. В. Трофимов вдруг обратился к нам с явно заинтересованным видом:

— Вот смотрю я на вас — ребята все как на подбор, интеллигентные, воспитанные, грамотные, умные. Очевидно, учитесь в мединституте?

При этом он довольно одобрительно поглядывал на меня. На что Женя Юрищев, к моему крайнему удивлению, неожиданно заявляет:

— Вы знаете, Владимир Владимирович, с нашим товарищем творится явная несправедливость!

И он подталкивает меня в спину, так что я, совершенно смешавшись, невольно оказываюсь в центре всеобщего внимания.

— С каким товарищем? — поднимает брови министр.

— Вот Игорь Элькис, один из самых наших лучших фельдшеров! — продолжает в том же духе Женя, не сбавляя темпа. — И что вы думаете? Человека почему-то с четырех попыток не принимают в медицинский институт! Чем он их там не устраивает, не понимаю. Почти все наши ребята поступили, а уж Игорь-то ничем не хуже их. Так он взял и сдуру поступил в Инженерно-экономический, на металлургический факультет! Не знаю, какой из него выйдет металлург, но вот что Скорая помощь потеряет отличного работника — это совершенно точно!

Министр вновь окидывает меня взглядом — уже гораздо более внимательным и изучающим. И говорит:

— Ну что же, давайте сделаем так. Сейчас я улетаю в командировку в Чехословакию. Вернусь через две недели. Запишите мой номер телефона и позвоните мне, когда я приеду. Мы встретимся и побеседуем...

Естественно, я номер записал, но ни в какие министерские обещания не поверил ни на йоту. Слишком уж всё это выглядело фантастично и нереально — аудиенция рядового фельдшера у министра! И, честно говоря, даже не вздумал бы звонить, если бы не всё тот же неугомонный Женя Юрищев, вторично подтолкнувший меня к судьбоносному выбору:

— А ну-ка, прекращай тут смущаться да стесняться, как красная девица! Чего в жизни не бывает? Идем звонить, я тебе лично номер наберу.

Мне ничего не оставалось, как подчиниться. Беру трубку, прямо скажем, не очень твердой от волнения рукой:

— Здравствуйте, это фельдшер из Скорой помощи, моя фамилия Элькис. Мне отвечают:

— Да, Владимир Владимирович мне о вас говорил, я — его помощник. Министр ждет вас у себя в среду в двенадцать ноль-ноль.

Мне бы после такого сообщения в пляс пуститься — шутка ли сказать, сам министр меня ждет! — но я почему-то опять духом упал.

— Что с тобой? — удивляется Женя. — Никак не рад?

— Да мало ли что... — завожу я свою старую песню, — Мало ли что кто говорит...

— Ну, вижу я, придется мне в среду составить тебе компанию, — внушительно говорит Женя таким тоном, что я чувствую — возражать ему бесполезно.

Наступает среда. Мы с Юрищевым (а точнее, я под его конвоем) направляемся в Министерство здравоохранения РСФСР.

И — происходит чудо. Нас, действительно, принимает сам министр! Он, во-первых, находит время выслушать мою горестную, повесть о четырех неудавшихся попытках поступления, а во-вторых, делает мне совершенно неожиданное предложение:

— Ну вот что, сделаем так. Хотя я и министр, но даже у меня нет права занимать в институте конкурсные места. Поэтому мы тебя попросту переведем из Инженерно-экономического института в медицинский... сразу на второй курс. Естественно, с досдачей необходимых предметов за первый курс мединститута.

Для того, чтобы передать что со мной творилось в этот момент, нужно перо не менее как Льва Толстого. А так как я писательскими талантами не обладаю, то скажу коротко — я обомлел и обалдел! Такое не могло привидеться мне даже в самых сладостных мечтах. Помню только, как мы с Женей, попрощавшись, вышли из приемной, как потом долго бродили по улицам, горячо обсуждая случившееся...

Естественно, моя благодарность Владимиру Владимировичу Трофимову не имела границ. А о Евгении Павловиче Юрищеве и говорить нечего, — если бы не он... Он оставался одним из моих самых близких и дорогих мне друзей как во время нашей совместной работы на Скорой, так и после, когда Женя перешел от нас в Институт нейрохирургии Бурденко, где сделал блестящую научную карьеру, стал профессором. К сожалению, последние годы его жизни были осложнены тяжелым инсультом, в результате чего он умер, не дожив и до шестидесяти лет.

Но перезванивались мы с ним постоянно, вплоть до того трагического момента, когда он полностью утратил память и речь. Сколько живу, никак не могу понять — почему такие светлые, блистательные личности, как Женя, уходят из жизни так рано, в то время как какая-нибудь откровенная сволочь благополучно доживает до самых преклонных лет? Что же касается моего фантастического министерского перевода из одного советского вуза в другой, то в реальности всё оказалось далеко не таким простым делом, как выглядело в кабинете В. В. Трофимова. На деле это превратилось в какую-то почти детективную историю с потерей документов, исчезновением зачетных ведомостей и других столь же таинственных вещей... Причем, тянулось это так долго, что я потерял уже всякую надежду на благополучный исход. Словно бы кто-то вознамерился поминутно вставлять мне любые палки в колеса, лишь бы не дать осуществиться моим планам — причем отнюдь не наполеоновским. Было такое впечатление, что какие-то враждебные мне силы используют любой, самый малейший шанс, только бы не допустить меня к заветной альма матер. До сих пор не понимаю, — кому я так досадил?

Но как бы то ни было, всё на свете кончается. И вот, наконец, настал тот знаменательный день, когда я взял в руки студенческий билет с вожделенным тиснением на обложке — Второй Московский медицинский институт.

Дата добавления: 2015-10-13