На линию главного удара

С наступлением весны в березинские болота про­должали прибывать все новые и новые пополнения партизан. Кое-кто из них присоединялся к нам, другим мы помогали, чем могли. Теперь благодаря связи с Москвой мы регулярно получали подкрепления людь­ми и боеприпасами. 13 мая приняли груз еще одного самолета.

Прекрасно освоенный район и налаженная связь с местным населением открывали большие возмож­ности для работы. Весной мы чувствовали себя в об­житом районе хорошо: не было деревни, даже хуторка, на которые не распространялось бы наше влияние и где у нас не было бы надежных людей. Здесь мы сво­бодно могли пополнять свои ряды. Здесь не чувствова­лось у нас и недостатка в продовольствии: по нашему предложению, оно заблаговременно было запрятано от гитлеровцев председателями некоторых колхозов.

В нашем районе осталось мало полицейских, а часть тех, что уцелели, бездействовали, прятались, перепуганные насмерть, или работали на нас. Фашист­ские гарнизоны и карательные отряды, державшиеся в крупных селах и местечках, с мая сорок второго года стали переходить к оборонительной тактике: ме­стами они рыли окопы и оборудовали дзоты.

Людей, которых гитлеровцы назначали старостами и бургомистрами, мы либо убирали, либо они давали нам подписки, что будут работать в нашу пользу. Даже бургомистры некоторых отдаленных сел, где почти безвыездно находились оккупанты, переписыва­лись с нами, заверяли нас в своей готовности выпол­нять наши задания.

Только отдельные предатели отваживались в бе­шеной злобе расправляться с советскими гражданами. Эти подонки появлялись в деревнях лишь в присут­ствии своих хозяев — фашистских оккупантов, а в остальное время скрывались не только от партизан, но и от мирных жителей. Вместе с тем стало сложнее снабжать подрывников взрывчаткой на железнодорож­ных магистралях, А гитлеровцы после каждого круше­ния выставляли отряды карателей на подходах к ма­гистралям.

Можно было бы без особого труда полностью очистить эти районы и объявить их советскими. Но одно дело объявить районы советскими, а другое де­ло — удержать их.

Враг был еще силен, жесток и коварен. Мы не хо­тели быть победителями на час. Нужно было выиграть войну полностью. А этого мы могли достичь только совместно с Красной Армией.

Нам нужен был простор, на котором мы могли бы применить свои возросшие силы. Мы подняли тысячи трудящихся Белоруссии на вооруженную борьбу, вы­вели их в лес, научили владеть мощными подрывными средствами. Теперь нам нужны были вражеские объ­екты, на которые можно было бы обрушить имев­шуюся в нашем распоряжении боевую технику, помноженную на умение и жгучую неиависть к инозем­ным захватчикам.

В Витебской области, поблизости от районов на­шего базирования, проходили только две железнодо­рожные магистрали: Вильно — Полоцк и Минск — Борисов — Орша. Первую мы «оседлали» и все время активно здесь действовали. Подходы же ко второй магистрали гитлеровцы сильно укрепили.

Наиболее густая сеть железных дорог находится в районе Бреста, на Буге. Расходящиеся пучком с за­пада на восток, здесь тянутся линии от Бреста на Ленинград, через Полоцк; через Минск — к Москве, через Гомель и Ровно — к Киеву и Донбассу.

Смотришь бывало на карту огромной площади Пин­ских болот, и кажется, что это зыбкая низина гнется под тяжестью тысяч железнодорожных составов вра­га, движущихся к восточному фронту. А дальше — там, на западе, «гнездо» фашистских разбойников, взращенных английскими, американскими империали­стами. Международные картели, синдикаты, банки породили гитлеризм. И стальные пути превратились в гигантские артерии, по которым движется смерть и разрушение радостной и счастливой жизни нашего советского народа... Да и не только нашего — они го­товы потопить мир в человеческой крови, лишь бы продлить свое существование. Как бы хотелось овла­деть силой, способной взметнуть на воздух самую почву, порождавшую фашизм с его стремлением по­работить свободные народы мира.

Железнодорожные магистрали в Пинской области проходят через болотистые, топкие лесистые про­странства. Следовательно, там, на этих болотах, как и в пойме реки Березины, можно базироваться с круп­ными партизанскими силами и наносить удары по важнейшим стратегическим объектам врага.

Перенести туда же наши все средства и методы борьбы — такой вывод напрашивался сам собой.

Жалко было расставаться с Витебщиной, труден был предстоящий шестисоткилометровый переход по тылам врага, но чувство долга перед родиной было выше и сильнее всяких опасений.

Снабжение боеприпасами отдаленных участков в старом районе стало почти невозможным из-за боль­шого количества карателей, привлеченных действиями наших подрывников.

Антон Петрович Брынский, направленный с пятью десятками подрывников для действия на железной дороге Москва—Минск, 15 мая возвратился обратно, не выполнив задания. Районы вокруг Борисова и Орши были наводнены карательными отрядами из эсэ­совцев и местных полицейских, и Брынскому не уда­лось пробиться к железной дороге.

Действия группы Щербины, работавшей на линии Полоцк—Вилейка, могли бы дать значительно боль­ший эффект в треугольнике Вилейка—Молодечно— Вильно. Мы решили выходить в Пинские болота, в район озера Выгоновское.

Я запросил разрешения от своего начальства. Но Москва не отвечала. Каждый день поступали радио­граммы по различным вопросам, но в них не было и намека на поставленный нами вопрос. Я понял это так: вышестоящим инстанциям нашего предложения еще не доложили, а непосредственные руководители не хотели полностью принять на себя такое ответ­ственное решение.

Но нам ответственности бояться было нечего. Я думал: если задача будет выполнена, то, кроме за­служенной благодарности, за это ничего не будет; если же придется погибнуть, так тоже найдутся люди, которые помянут нас добрым словом.

А времени терять было нельзя. Люди рвались на боевые дела. У нас было всё необходимое для дей­ствий против вражеских эшелонов. Держать товари­щей без дела — значило их «размагничивать».

Незадолго до выхода в рейд мы созвали совещание актива с участием командиров отрядов, оставав­шихся в старом районе.

На совещании выступил Дубов:

— Вооруженные людй в лесу бей связи с населением, что дерево с подрубленными корнями: оно не может расти, оно не может жить. Поэтому Связи свои с местным активом нам нужно передать остающимся здесь отрядам. Не начинать же им работу заново. Да и сельский актив, оставленный без связи с боевыми отрядами в лесу, может быть задушен фашистами. Мы просим поэтому товарищей Заслонова, Воронова и других продолжать начатую нами работу. Наших людей, работающих в деревнях бургомистрами и ста­ростами, нецелесообразно снимать и уводить в другой район. Они могут принести большую пользу на том месте, где работают...

На совещании Заслонов и Воронов обещали про­должать работу по развертыванию партизанского дви­жения и пожелали нам успешно совершить свой рейд.

Мы начали тренировать людей, подготовлять их к тяжелому маршу.

Одной из основных трудностей осуществления этого перехода являлось отсутствие карт-километро­вок на две трети маршрута.

Опыта больших переходов в тылу противника в то время у нас да и у других партизан не было. Нужно было продумать и осуществить этот переход целиком за свой страх и риск.

Я разработал маршрут с учетом всех особенностей местности — таким образом, чтобы ночами совершать переходы по безлесным пространствам, а дневки и встречи с нужными людьми проводить в глухом лесу. График наших передвижений при этом получался столь напряженным и точным, что опоздание в при­бытии к тому или иному пункту хотя бы на час могло повлечь за собой опасные осложнения. Разумеется, в этом была и слабая сторона, но иначе запланировать его не удавалось, так как безлесных пространствий по пути было много и подчас весьма больших, а ве­сенние ночи были коротки и светлы. Не меньшую трудность представляла и переноска грузов, главным образом взрывчатки и батарей питания к рациям. Двигаться мы могли только пешком и в ночное время, груз предстояло тащить целиком на собственных пле­чах. При этом брать с собой в такой ответственный рейд можно было лишь небольшое количество прове­ренных и хорошо вооруженных людей.

Более шестидесяти бойцов и командиров присту­пили к физической тренировке. Каждый день они проходили расстояние в шесть километров от озера Домжарицкое и обратно по вязкому мшистому боло­ту с грузом. Проверяли подгонку обуви, вещевых мешков, тренировались в обороне и в отходе на слу­чай внезапной встречи с противником.

Однако, как ни старались ребята, таская на себе груз в пятнадцать—двадцать килограммов, стало со­вершенно очевидным, что всей полученной из Москвы взрывчатки нам не поднять. Приходилось часть ее оставить. Но кому же? Бойцы, оставшиеся с Ермако­вичем, не смогли бы использовать всю взрывчат­ку по назначению. Я встретился еще раз с Заслоновым и Вороновым и предложил им часть этого драго­ценного груза. К тому же у Заслонова были желез­нодорожники, имевшие опыт подрывных работ на Ор­шанском узле. Подвертывался благоприятный случай попросить у него некоторых из этих людей — они бы­ли мне крайне необходимы для действия на железно­дорожных магистралях врага.

Мне было хорошо известно положение в отряде Заслонова. Особенно меня интересовал его первый комиссар Федор Никитич Якушев, прекрасный това­рищ и стойкий коммунист, бывший до войны началь­ником политотдела Оршанского железнодорожного узла. Когда Заслонов, как специалист, устроился на «службу» к оккупантам в качестве начальника рус­ских паровозных бригад станции Орша, ему удалось устроить на работу и большую часть своих железно­дорожников. Советские люди начали действовать.

Они разработали способ выведения из строя немецких паровозов. Это был очень сильный удар по противни­ку. Отряд Заслонова действовал. Но комиссар отряда Якушев должен был забраться в глубокое подполье. Его в Орше знал каждый житель, его разыскивали гестаповцы. Заслонов на некоторое время потерял связь со своим комиссаром, и на эту должность был назначен другой человек — Андреев, оказавшийся то­же очень энергичным, боевым товарищем. Когда же Заслонов вывел своих людей в лес, в отряд прибыл и бывший комиссар Якушев. Но командир за это время уже сработался с Андреевым, и Якушев остал­ся не у дел.

Я встретился с Заслоновым, и мы быстро догово­рились: в мое распоряжение были откомандированы Якушев и несколько других железнодорожников в ка­честве специалистов-инструкторов «по железнодорож­ному делу». Заслонова мы, в свою очередь, снабдили взрывчаткой и арматурой для минирования железных и шоссейных дорог.

19 мая отряд в шестьдесят пять человек был готов к выступлению. Триста тридцать пять килограммов тола было размещено в шестидесяти вещевых меш­ках. Кроме того, людям предстояло нести двадцать комплектов питания к рациям, запас патронов, гранат и съестного. Немало было и других «мелочей»: вод­ные лыжи, веревки, котелки для варки пищи — в среднем вес груза на одного человека доходил до пятнадцати килограммов. А наиболее усердные това­рищи насовали в свои мешки по восемнадцати—два­дцати килограммов полезного груза.

К Щербине я отправил пятерку надежных ребят, прибывших из его лагеря за получением взрывчатки, с приказанием явиться ко мне на встречу в период от 29 мая по 4 июня в определенное место под Вилейкой.

20 мая на острове Зеленый, в районе центральной березинской базы, мы провели пробный поход, чтобы проверить окончательную подгонку обуви, лямок у вещевых мешков и качество укладки груза. В этот же день прибыл на центральную базу из-под Полоцка комиссар Кеймах. Это было весьма кстати. Я мог с ним посоветоваться и еще раз просмотреть, все ли учтено для марша.

Утром 21 мая были сделаны последние приготов­ления к переходу. Бойцы плотно позавтракали, в их вещевые мешки было положено вареное мясо и хлеб. Некоторые заботливые товарищи захватили с собой и сырое мясо в ведрах, чтобы варить его по дороге, прихватили теплую одежду, одеяла и многие другие вещи, без которых можно было бы обойтись. Я знал, что все это будет брошено не далее как на втором привале, но молчал, предоставляя людям самим убе­диться, что нам предстоит далеко не увеселительная прогулка.

Точно в назначенный час отряд выстроился перед штабной землянкой. Наступило самое тяжелое — про­щание с остававшимися. Тимофей Евсеевич Ермако­вич со своей хромотой не выдержал бы перехода, и, как ни жаль мне было с ним расставаться, все же я вынуж­ден был оставить его командиром Березинской базы.

— Что ж, так или не так, а коли нужно, так нуж­но, — ответил он мне своим обычным присловьем.

Теперь он выговаривал слова с трудом из-за ду­шивших его слез. Я тоже чувствовал, что слезы под­ступают к глазам, и, отвернувшись, чтобы перебороть волнение, подал команду:

— За мной, шагом марш!

Колонна тронулась. Оставшиеся товарищи кри­чали: «Путь добрый!» и махали руками, Ермакович плакал.

Перед поворотом я оглянулся, и его маленькая скорбная фигурка запечатлелась в моих воспомина­ниях о горестных и славных делах в первую военную зиму.

Лоскуток родной, не завоеванной врагом земли — зеленый островок — остался за спиной. Казалось, мы оставили там отчий дом, родную семью. А впереди и вокруг нас необозримое болото, поросшее чахлым березнячком и ольшаником. Но даже эти, старчески изогнутые карликовые деревца, весной покрытые изумрудной листвой, чем-то напоминали мне празднично разодетых девчат, высыпавших на болото про­водить знакомых хлопцев, следовавших за мной.

Тут и там, как обычно, поодиночке и небольшими группами стояли серые красавцы — журавли. Каза­лось, они тоже хотели попрощаться. И собралось их больше, чем обычно... Опустив свои хвосты и крылья, похожие на голубые, вылинявшие на солнце веера, посматривая на нас, они жалобно курлыкали. Хоте­лось что-то сказать прощальное и этим птицам. Но думалось, что они и сами понимают: не от хорошей жизни люди покинули обжитые места, переселившись на журавлиное поймище.

Представьте себе колхозную деревню с нашими свободными и жизнерадостными советскими людьми. Но вот появились оккупанты, и сразу меняется лицо деревни и самое понятие «наша деревня», «наши люди». Все, что тебе давным-давно гак знакомо и до­рого, вдруг оказывается не твоим, а объявляется тро­фейной собственностью разбойников, которые делают с твоими близкими все, что им угодно.

Какое горькое чувство испытывали советские лю­ди, находясь на временно занятой врагом территории... «Ходишь, как прежде, по своей земле, а власть чужая, ненавистная. И не понять: не то ты в своей деревне, не то в фашистском лагере для пленных...».

Мы же, «расквартированные» в лесу, находили та­кие места, куда враг не мог прийти без боя.

На занятом нами лоскутке земли действовала ра­диостанция, здесь мы разговаривали с Москвой, при­нимали людей и грузы с Большой советской земли. Здесь у нас под кроной многовекового дуба портрет великого Сталина. Он смотрит на нас строгими и лас­ковыми глазами, и на душе становится легко. Он ви­дит нас, он с нами. А возле него алый стяг — символ нашей мощи, нашей правды. Занятый нами кусок леса был советской, нашей, не оккупированной фа­шистами территорией. Почему же мы не могли себя чувствовать так же, как на советской земле?

Оторвешься бывало от фашистских карателей, за­берешься в густой сосняк или ельник, выставишь посты, устроишься на еловых ветках у костра; радист выбросит антенну, свяжется с центром. Пройдет не­сколько часов, и ты чувствуешь, как уютен и хорош этот клочок родного леса! А станешь уходить, и жал­ко с ним расставаться, точно ты пробыл здесь не ча­сы, а месяцы. Даже складки, морщины на коре де­рева, под которым ты провел спокойно несколько ча­сов, кажутся тебе давно знакомыми и такими же приятными, как причудливый рисунок на стене бре­венчатой хаты, где ты родился и вырос.

Зеленый остров, на котором мы распрощались с Ермаковичем, Заслоновым, Андреевым и Вороно­вым, был нам мил и дорог еще потому, что с этого острова после шестимесячного перерыва была уста­новлена связь с Москвой, Отсюда направлялись пер­вые удары по железнодорожным линиям оккупантов; здесь комплектовали мы диверсионные группы из «призывников», шедших к нам в лес, закрепляли свои связи с соседними партизанскими отрядами и с людь­ми подполья.

Зеленый остров стоит перед моими глазами и те­перь, точно мы оставили его только вчера. Высокая стройная береза рядом с янтарно-желтой сосной у входа в штабную землянку. Обжитые землянки, по­греб с картошкой, жаркая баня, коровник между ел­ками. И грустный, с влажными глазами Ермакович.

* * *

Марш отряда начался тяжелым переходом через березинские болота и форсированием еще не вошед­шей в берега Березины. Я умышленно выбрал такое трудное начало, чтобы за первые сутки перехода от­сеялись люди, неспособные выдержать предельного напряжения всех сил для шестисоткилометрового рей­да. Оставшиеся в течение первых суток могли благо­получно вернуться на базу Ермаковича. Мой расчет оказался правильным.

Первые четыре километра пути были наиболее лег­кими, — ноги увязали неглубоко, густой ковер мха легко пружинил, а под ним ощущалась еще не оттаяв­шая твердая почва. Тем не менее некоторые товарищи умудрялись проваливаться по пояс в трясину и, вылезая на четвереньках, промокали до плеч, измазав в грязи автоматы, диски с патронами, мешки с взрыв­чаткой.

Чтобы подбодрить бойцов, я рассказал им, как бедный еврей Исаак, ютившийся с большой семьей в тесной землянке, стал жаловаться раввину на свою судьбу, на то, что он свету не видит в своем убогом жилище. Раввин знал причину, но ничем реально не мог помочь бедняку, Он просто посоветовал Исааку поместить в землянку еще козу с козленком. Семья бедняка стала совсем задыхаться. Тогда раввин по­советовал удалить из землянки сначала козленка, а затем козу. После этого Исаак «увидел свет» и воз­благодарил своего учителя за мудрое наставление.

Мои хлопцы применили этот анекдот к конкретной действительности. Большое болото они назвали козой, а маленькие стали называться козленком. Дальше за­шагали более дружно.

Я очень беспокоился, сумеет ли перенести огром­ные трудности этого перехода наша радистка, единст­венная девушка среди шестидесяти четырех мужчин. Но она держалась прекрасно. Хуже всех выдержи­вал испытание семнадцатилетний парень-радист. В на­чале пути он шел вразвалку, откинувшись назад и засунув руки в карманы., словно прогуливался по улице Горького. На первом же привале он оказался таким мокрым, перемазанным и замученным, что Со­ломонов, сомнительно хмыкнув, снял с него питание для рации и взвалил себе на плечи.

Ведра с сырым мясом, теплые одеяла и шапки остались висеть на сучьях деревьев, когда мы уходили с первого привала.

К половине вторых суток пути, в течение которых пришлось брести по пояс в воде под проливным до­ждем, мы выбрались на веселый, сухой остров. Здесь был расположен хутор Лубники, но дома были остав­лены владельцами. Гитлеровцы переселили здешних жителей во избежание общения с партизанами. Мы решили устроить привал.

День к обеду разведрился. Сухую высокую поля­ну залило солнечным светом, стало совсем тепло, хо­телось передохнуть и отоспаться. Но в пустых домах не было никаких продуктов питания, — все было вы­везено хозяевами или забрано оккупантами. Наши за­пасы съестного также окончились. Измученным лю­дям было не до еды. Страшно переутомленные и до пояса мокрые, они валились на полусгнившую солому и мгновенно засыпали.

Я решил обследовать местность и пошел берегом острова. Вдали за два-три километра поблескивала извилистая лента Березины. Подходы к ней в боль­шинстве мест были залиты водой, оставшейся после разлива. За рекой виднелись постройки какого-то крупного селения. Оттуда доносилась стрельба. Там, вероятно, было стрельбище и проводились стрелковые занятия у гитлеровцев или полиции.

Вернувшись на хутор, я собрался немного отдох­нуть, но появился старшина и доложил, что наш радист отстал. Шел он метров пятьдесят позади, и вот прошло уже более двух часов, как мы останови­лись, а его все еще не было. Пришлось послать людей, которые валились с ног от усталости, на поиски молодого человека, переложившего свой груз на плечи товарищей и все же оказавшегося не в си­лах нести самого себя. В течение всего пятичасового привала я не мог заснуть в тревоге за исход поисков, и лишь за час до подъема мне доложили, что на поле под лесом появился какой-то человек, взять которого не удалось, так как он никого не подпускал близко, убегал и прятался. Я поднял еще нескольких бойцов и послал их в облаву. Неизвестного «злоумышленни­ка» окружили не без труда, и он оказался, как и следовало ожидать, нашим незадачливым радистом. Выяснилось, что он около трех часов блуждал вокруг лагеря, но боялся подойти, принимая нас за кара­телей.

Возможности возвращения на базу Ермаковича больше не было. Я построил людей и объявил во всеуслышание приказ командирам: живыми отставших в пути не оставлять и за исключением особых случаев не снижать темпа движения. После этого радисту предложили взять свою рацию, и больше он уже не Отставал от нас ни на шаг, хотя через сутки на него был повешен еще и комплект питания для рации. Рваные клочья дождевых облаков закрыли солнце, спустились в темно-синюю глыбу, заслонившую пол­неба, и снова ринулись на нас проливным дождем. Подсохшая одежда за день быстро вымокла до нитки. С кустарников и с ветвей деревьев слива­лась к нам за шиворот вода. Луг метров на двести перед руслом был сплошь залит водой разлившейся реки Березины.

У самого русла выступали небольшие крутые бе­рега, до которых можно было добраться только в лодках, но их у нас не было, а воды мы уже не боялись, она хлюпала в наших сапогах, стекала с одежды.

Стоя до колен в воде, я тщательно всматривался в разлив. Течение здесь было небольшое. Кое-где из воды выступали кустарники лозы, местами маячили вершины сухого прошлогоднего чапыжника и бурьяна. На залитом лугу могли быть рытвины и озера. Сколь­ко раз я в своей жизни бродил вдоль берегов рек на охоте? Казалось, я представил себе профиль прегра­дившей путь к реке низины. Молча повел людей разливом.

Какой-то причудливой кривой я двигался вперед. Вот мы уже отошли сотню метров, самая большая глубина была повыше поясницы.

По выступающим кустам и крутящимся струйкам течения мне удавалось распознать, где рытвина, а где возвышенность. Так мы благополучно вброд достигли берега реки.

Березину мы форсировали ночью. Дрожа от про­низывавшего насквозь холода, поодиночке переправ­лялись на другой берег реки, надув и связав несколь­ко пар водных лыж, которые перетаскивали при помощи строп, перекинутых с одного берега на другой.

Противоположный берег представлял неоглядное море жидкой грязи, и мы побрели по нему, время от времени останавливались и отдыхали стоя, опираясь друг на дружку. Бойцы валились с ног от усталости, а сухой берег точно отодвигался от нас. Около 11 чат сов дня устроили привал в мокром березняке. Тут можно было сидеть, предварительно сложив нечто вроде поленницы из сухих палок, и товарищи, кое-как пристроившись на таких сиденьях, чтобы не лежать в болоте, начали засыпать.

Где-то недалеко с правой стороны слышалось пе­ние петухов, раздавался изредка лай собак. Но какой там был населенный пункт, я не мог определить. Надо было произвести разведку и уточнить наше местонахождение. Однако послать было некого. Люди спали мертвым сном, и поднять их не было никакой возможности. Единственным человеком, способным еще передвигаться по этому морю грязи, был я сам. Потому ли, что на мне было меньше груза, чем на других бойцах отряда, или больше ответственности за людей, но мои силы казались буквально неистощимы­ми. Я не мог взять с собой даже сопровождающего и около трех часов потратил на то, чтобы определить название населенного пункта.

Оказалось, что мы расположились на отдых рядом с селением Волоки. Там стоял большой гарнизон по­лиции. Я же поставил перед собой задачу пройти без боя, не ввязываясь ни в какую перестрелку, особенно здесь, в начале нашего перехода. Пришлось поднять товарищей и повести их снова болотом, в обход этого селения.

Часа за три до заката солнца вышли на сухой берег. Перед нами открылись поля, а за ними боль­шая деревня со странным названием Божий Дар. Для нас это название прозвучало многообещающе. Вече­ром хлопцы использовали до секунды предоставлен­ные им сорок пять минут на то, чтобы поужинать в деревне. Накормили и радистов, оставшихся на это время в лесу вместе со мной.

В сумерки двинулись дальше. После страшно тя­желого трехсуточного перехода и трехчасового отдыха люди наелись так, что итти дальше не могли совер­шенно. За ночь мы сделали не более пяти километров.

Пришлось остановиться на большой многочасовый привал. Зато в следующую ночь мы прошли около сорока километров.

На этот раз нам попалась гать, совпадавшая с направлением нашего пути.

Мы шли загаченными болотами. Окрестные кусты звенели соловьиными трелями, но к красотам приро­ды, обычно так волновавшим меня, я оставался равно­душным. Впереди лежал еще трудный пятисоткило­метровый путь.

Перед рассветом на водных лыжах перебрались через небольшую, но глубокую речонку Цну. Дальше пошла сухая холмистая местность, покрытая пере­лесками. В этих местах можно было использовать для перехода часть дневного времени.

В следующие трое суток мы добрались до старой государственной границы. Это были районы, во всех отношениях удобные для базирования партизан. Жи­тели пограничных деревень не привыкли бродить по лесам, мало их знали, главное — умели держать язык за зубами.

В густом нехоженом бору, около небольшого ру­чейка, мы увидели пустой шалаш. Оставленная одеж­да, два красноармейских котелка, хлеб, картошка указывали на то, что люди были здесь совсем не­давно. Они, видимо, разбежались, когда услышали в лесу людей. Нам было крайне необходимо разве­дать обстановку в этих районах. Расположившись в стороне с отрядом, мы выставили на «беглецов» засаду.

С наступлением темноты мои хлопцы задержали воентехника Сивуху, который приволок еще двоих обитателей брошенного «жилища». Три человека про­живали здесь с одним пистолетом, но ребята ока­зались неплохие, и мы решили их прихватить с собой.

До пунктов, намеченных для встречи со Щерби­ной, оставалось около сорока километров. Всех лю­дей туда тащить было незачем. К тому же представ­лялось целесообразным израсходовать часть наших грузов на линии железной дороги Молодечно—Минск, которая проходила километров за тридцать впереди нас у местечка Радошковичи, и на шоссе Плешенница — Лагойск, которое осталось позади на рас­стоянии одного суточного перехода.

Выделив две пятерки на линию железной до­роги и одну на шоссе для подрыва моста через болотистую реку Двиносса, я сам прихватил две пятерки и двинулся к месту установленной встречи со Щербиной.

В прилегающих деревнях уже знали о начавшихся крушениях вражеских поездов под Вилейкой. Это была работа наших подрывников, посланных со Щер­биной. Но сам он базировался между Полоцком и Крулевщизной. Найдут ли его посланные туда лю­ди? А от встречи с ним зависела дальнейшая работа в этом районе и продолжение начатого перехода с северо-востока Белоруссии на юго-запад.

Дата добавления: 2015-10-13