Кто кого

Фашисты систематически информировались тайны­ми полицейскими о том, в каких деревнях мы быва­ли и что мы там делали. Такой информации, между прочим, мы не особенно боялись. Как ни старались агенты гестапо, гитлеровцы не могли знать точно, где мы находимся в данный момент и, тем более, где мы будем завтра.

Мы обходили все их засады. Наши люди в деревнях имели много способов извещать нас об опасно­сти, не выходя даже за околицу. Каратели пытались всячески предупредить возможность общения с нами жителей деревень, но им это не удавалось. Прибыв в село, они не разрешали гражданам выходить из него. Но не могли же они помешать тому, чтобы где-ни­будь во дворе, в котором они расположились, повер­нулась скворечница дверцей в другую сторону или приставленный к сараю длинный шест оказался пере­несенным на другое место. Нас информировали граж­дане не только тех деревень, где останавливались гит­леровцы, но и тех, через которые они проходили. На­селение деревень, местечек, блокированных оккупан­тами, прибегало к различным условным знакам, наря­жало вестовых, и через них мы точно знали, что де­лает и что собирается делать враг.

С нами были все советские люди, ненавидевшие иноземных захватчиков. Нас во-время предупреждали и помогали нам выйти из трудного положения наши советские граждане. Мы представляли советскую власть на оккупированной врагом территории.

Разрушив однажды оставленные нами землянки, немцы бахвалились: «С партизанами теперь покончено». Но наши люди подсмеивались над врагом, так как знали, что мы не только в землянках, но и всюду. И деревня, и лес были партизанскими, и те, что жили в деревнях, всюду вредили гитлеровцам и ожидали приказа о выходе в лес.

Насмерть перепуганные полицейские и сбившиеся с толку каратели вскоре вынуждены были признать, что мы уцелели и причиняем им большие неприятно­сти. Некоторые из них вынуждены были заявлять уже другое: «Этих партизан не ноги, а черти носят. То они здесь, то там. Они везде и нигде. Удивительно, как они могут всюду успевать и все знать. От них никуда не скроешься. У них и радио. Их информирует Москва».

Наша центральная база с ноября переместилась в гущу лесных массивов березинских болот. Вспомога­тельные же наши точки размещались далеко на пери­ферии трех районов. Кроме того, во многих местах на­ходились сотни наших людей-одиночек.

Зная о расположении немцев, их намерениях, мы действовали внезапно и с такой решительностью, что они ничего не могли нам противопоставить. Бази­руясь все время под боком крупных карательных от­рядов, мы проскакивали ночью или в непогоду в та­ких местах, где нас не ожидали. Дневали мы на про­межуточных базах, появлялись сразу в нескольких деревнях, раскрывали амбары, раздавали хлеб насе­лению, уничтожали тайных и явных полицейских и уезжали. Гитлеровцы считали, что нас в десятки раз больше, чем было на самом деле.

К фашистским комендантам поступало много заяв­лений от населения о действиях партизан. Доносили тайные и явные полицейские. Жаловались на нас и по нашему же указанию связанные с нами люди. В сво­их заявлениях они просили защиты от вездесущих «мо­сковских агентов». И когда им удавалось «вымолить» карателей для облавы и прочесывания леса, нас во­время ставили об этом в известность и совместно с нами решали, в какой лес вести фашистов, где и ка­кие «наши» следы им показывать.

На нашей стороне немало было и бургомистров, полицейских и старост. Одни поступили на эту работу с нашего ведома и согласия, других мы вербовали, беря от них подписку, что они будут работать на нас. Тех, кто изменял и переходил к оккупантам, мы уби­рали.

Трепетали подлые душонки предателей. Не спа­лось спокойно и гитлеровцам.

В течение первой военной зимы против нас было выставлено в поселке Веленщина восемьсот отборных эсэсовцев. Постоянный гарнизон численностью до ба­тальона находился в Краснолуках. Гитлеровцы все время стоили в Лукомле, Волосовичах, Ляховичах и в других местах.

Фашистское командование понимало, какую угрозу могло представить партизанское движение летом. Ма­ленькая война должна была превратиться в большую. И поэтому оно зимой не жалело войск, чтобы покон­чить с нами до весны.

В то же время гестапо широко использовало метод шантажа и провокаций. Но в этот давно известный способ борьбы реакции с революционным народом гитлеровцы не внесли ничего нового, оригинального. Просто набрали разный сброд, проинструктировали его на скорую руку, переодели шпионов в старую красноармейскую форму и разослали по деревням. Эти агенты гестапо выдавали себя за бежавших совет­ских военнопленных, добивались, чтобы население по­могло им установить связь с партизанами. Все это было шито белыми нитками и вызывало у людей лишь улыбку.

Однако некоторым агентам гестапо удавалось обмануть неустойчивых одиночек и начать готовить черные списки на граждан, подлежащих изоляции.

Таких агентов мы быстро убирали, и в гестапо опять терялись. Работает осведомитель, информирует: «Все в порядке. Денька через два приеду — доложу. Карательный отряд готовьте. Опасности для себя пока не вижу...» И вдруг бесследно исчезает. Наши белорусские крестьяне, вроде Ермаковича, проявляли при этом такие способности, так запутыва­ли дело с загадочным исчезновением фашистских агентов, что гестапо начинало искать виновников сре­ди полицейских и своих агентов.

Таким образом, и этот фашистский прием прова­лился с позором. Едва ли не в каждой деревне у нас были свои люди, и это помогало нам при смелых дей­ствиях быть неуловимыми.

Вспоминается, как в одну из темных зимних ночей мы на восьми подводах въехали в деревню Годивля. Нигде не задерживаясь, подкатили прямо к окладу зерна. Старик, охранявший склад, был немедленно послан сзывать народ, а мы мгновенно сбили замки и забрали нужное нам количество хлеба. Колхозники, предупрежденные сторожем, сбежались к амбару. Бойцы широко распахнули двери: берите кто сколько хочет! Склад опустел в какие-нибудь полчаса, а мы, прихватив пару лошадей, скрылись.

Деревенская устная «газета» на другой день раз­несла по округе слух, что через Годивлю проходила Красная Армия с танками и опустошила немецкие склады. Лепельское гестапо, несомненно, поняло, что это были мы и не на танках, а на санках. В Годивлю прибыл отряд карателей в пятьдесят человек. Наибо­лее рьяным «агитаторам» гестаповцы отсыпали гуммов (резиновых палок), потом собрали полицейских со всего района и, разбив их на несколько групп, бро­сились разыскивать нас по разным направлениям. Одна часть карателей напала на наш след и на дру­гой день нагрянула в деревню Заборье, где мы также успели очистить немецкий оклад и провели остаток ночи у председателя колхоза Зайцева. Немцы кину­лись прежде всего к нему.

Но Зайцев, как и его покойный брат, был челове­ком весьма сообразительным и находчивым. Он под­твердил, что в деревне были партизаны, взломали склад, забрали все зерно и, точно, ночевали у него, у Зайцева, и сам он целую ночь был под арестом, ему никуда не разрешалось выходить. «Что ж поделаешь против вооруженных людей с голыми руками?» — го­ворил председатель колхоза и обстоятельно описывал, сколько нас было и как мы были вооружены. Он пре­увеличил количество партизан по меньшей мере в де сять раз и, будто бы не зная, что такое автомат и ручной пулемет, показывал, что у каждого партизана была короткая винтовка с толстым стволом и с кру­гом, а у каждой подводы стояло ружье на ножках со «сковородкой». «Подвод было сорок или пятьдесят, считать-то я не мог, до ветра выводили под ору­жием,— врал председатель колхоза,— говорят, в каж­дой хате человек по десять стояло. Уж вы будьте ми­лостивы, добрые паны, не оставьте нас без защи­ты. Они, проклятые, в ночь вернуться к нам собира­лись».

Немцы проверили слова Зайцева кое у кого из кол­хозников. Все были так или иначе замешаны в раз­громе склада, у каждого из них дома лежало по меш­ку-другому «немецкого» зерна, — и мужички врали с упоением: нету, дескать, от партизан никакого спасе­ния, ночь на двор, и они во двор. И все, как один, просили: не оставьте, мол, защитой, ночуйте; да хо­зяйки, мол, уже растапливают печи, чтобы жарить и печь угощение. Фашистам стало не по себе от «рус­ского гостеприимства», и они, отказавшись от обеда, ускакали в Волотовку. Однако и в Волотовке мы успе­ли побывать и оставить свои инструкции. Председа­тель колхоза Азаронок нарисовал карателям ту же устрашающую картину, что и Зайцев, и так же стал упрашивать карателей остаться на ночь для защиты деревни от партизан.

Наступивший вечер не дал гестаповцам уехать, и они, продрожав всю ночь, не раздеваясь и не ложась, на заре убрались в Лепель. За все наши операции пришлось расплатиться бургомистру Демке и старше­му полицейскому Мацыцкому. Вечером их видели в тех деревнях, где мы появлялись ночью, и оккупанты расстреляли их за связь с партизанами.

Мы советовали почаще жаловаться «панам», что от партизан нет житья. Председатели колхозов заяв­ляли на нас жалобы фашистам не только по поводу тех коров, которых мы у них действительно брали, но и тех, что крестьяне резали и ели сами и с нашего разрешения относили на наш счет. У нас были прямотаки артисты по части таких «заявов». И тут Зайцев отличался своим неподражаемым уменьем прикиды­ваться простоватым мужичком.

Взяв добрый ком масла и ломоть «шпека», предсе­датель колхоза ехал к немецкому коменданту, смирен­но преподносил свои дары, долго и скучно расписы­вал «обиды», якобы чинимые деревне партизанами, и просил защиты. Нередко растроганный комендант объяснял жалобщику истинное положение дела. Он говорил, что подобных «заявов» поступает к нему так много, что решительно нет никакой возможности вы­сылать по ним карателей и что никакого войска нехва­тает на этих проклятых партизан

Однако не все шло у нас гладко. В начале декаб­ря с базы «Красный Борок» сбежал, побоявшись труд­ностей, военфельдшер Румянцев. Человек он был тихий, некрепкого здоровья. Хотя он и совершил тяг­чайший проступок, я не особенно опасался предатель­ства с его стороны. Румянцев спрятал винтовку в лесу, а сам потихоньку пристроился в деревне Стаичевка, Аношкинской волости, под чужой фамилией. Разумеет­ся, появление нового человека не ускользнуло от вни­мания такого пройдохи, как Булай, и он установил за Румянцевым слежку. Тем временем и я решил, что пора нам освободиться от Булая. Живя в Островах, он сумел так организовать свою округу, что нам стало опасно показываться не только в Островах, но даже и в Стайске. Булай стоял на нашем пути между Домжарицким и Ковалевичами. Каждое утро предатель на лошади объезжал прилегающие опушки леса в поис­ках наших следов. Однажды на рассвете он со своими полицейскими подстерег меня с небольшой группой партизан и, приведя карателей, прижал к болоту и вынудил бросить коней и скрыться в лесу. Больших трудов нам стоило запутать свои следы так, чтобы не привести фашистских псов за собой на базу. Трое суток Булай с карателями ходил по нашим следам, но тщетно лазили они по сугробам: не только базы, даже приблизительно ее местонахождения им установить не удалось.

Но Булай был упорен. Он собрал о нас самые по­дробные данные, включая детальное описание наруж­ности командиров, и тщательно искал пути нашего проезда на базу. Этого негодяя надо было убрать во что бы то ни стало. Я поручил капитану Черкасову с группой в восемь человек поймать и ликвидировать опасного врага.

Группа прибыла, как и было указано ей, в Терешки, чтобы разведать и оттуда заскочить в Острова. Тут «случайно» подвернулся мужичок с повозкой из Островов по фамилии Пшенка, и капитан взял его в проводники. Пшенка же оказался не только односель­чанином, но и тайным агентом Булая. Предатель, опа­саясь нашей расправы, часто и ночевал-то не у себя дома, а в хате у этого Пшенки, где для него был обо­рудован специальный чуланчик с потайным выходом.

По приезде в Острова, Пшенка начал водить капи­тана из дома в дом, обещая, что где-нибудь да удастся «застукать» Булая. Правда, схваченная Чер­касовым жена предателя с перепугу привела капитана к хате Пшенки, но Булай ушел через потайную дверцу, а прихватить с собой в лес Булаиху капитан почему- то не решился. Лишь слегка поморозив уши, Булай с супругой рано утром бежал в Лепель под крылышко гестапо.

— Ведь это по существу нарушение приказа в военной обстановке! — говорил с возмущением Ду­бов.— Упустить злейшего врага! Проявить благоду­шие к его близким! Ведь это означает обречь на смерть еще десяток, а может быть, сотню наших луч­ших советских граждан. Вы не смогли обезвредить врага лишь потому, что отступили от приказа, забыли долг бойца-патриота и тем самым отодвинули на ка­кой-то момент нашу победу над врагом. А это, в сущ­ности, и есть предательство перед своей родиной. На войне должен каждый человек чувствовать себя на боевом посту. Увидел человека — «Стой! Кто идет? Пропуск?...» А вы приехали в деревню, оккупирован­ную врагом, встретили полицейского, подали руку, уши развесили и дали возможность вас одурачить: вези, мол, нас ловить вашего Булая. Ох, как я не люблю людей, позволяющих водить себя за нос в бое­вой обстановке!

Я дал хорошую гонку Черкасову и разрешил вы­ехать вторично, приказал сжечь дом и пожитки преда­теля. Дом сгорел, но опаснейший враг остался на свободе, еще более озлобленный и настороженный.

В такой момент Булай принялся за Румянцева. Он захватил с собой одного лепельского полицейского и переодетый, приехал в Стаичевку, где жил Румянцев. Фельдшеру предложили выпить. Парень не отказался. Когда и Румянцев и полицейские были уже сильно на­веселе, Булай в упор спросил военфельдшера о нашем отряде. Тот понял, что попал в ловушку, выскочил из хаты и бросился к лесу. Полицейский кинулся за ним и начал стрелять из нагана. Спьяну он никак не мог попасть и зря расстрелял все семь патронов, но до­гнал Румянцева и схватился с ним врукопашную. Подбежавший Булай помог полицейскому скрутить фельдшера и увезти в Лепель в гестапо.

Прошло около месяца после того, как сбежал Ру­мянцев. Пару недель опустя на «Красный Борок» при­ехали два крестьянина из Стайска за «смоляками». Можно было допустить, что противник получит инфор­мацию о нашем местонахождении.

Я с группой бойцов собирался выезжать из «Крас­ного Борка» в Чашниковский район. Не зная об аресте Румянцева, я все же собрал командиров и приказал Брынскому поднять всех людей, забрать все имущество и уходить на запасную базу, в глухих за­рослях острова, в двух километрах от «Красного Борка».

— Да что вы, товарищ командир, — взмолился Брынский, — куда же мы пойдем в такой мороз под открытое небо?

— Ведь и землянки-то там раньше, чем через неде­лю, готовы не будут, — поддержал его капитан Чер­касов.

— Право же, реальной опасности нет, не стоит так нервничать, — говорил Брынский.

Бойцы молчали, но я чувствовал их сдержанное недовольство моим приказом.

— Разговоры отставить! Повторить приказание!— прикрикнул я.

— Есть разговоры отставить! — и Брынски-й угрю­мо повторил приказание. Теперь за выполнение прика­за я был совершенно спокоен. Возвращаться в «Крас­ный Борок» и даже появляться возле него было мною категорически запрещено.

Мы уехали в Чашниковский район, а отряд со всем имуществом двинулся в ночь на новую базу — в промерзший лес. Поднявшаяся вьюга засыпала наши следы. Мы ехали, с трудом пробиваясь сквозь глубо­кий снег, и я думал о людях, которых выслал в темень и непогоду под открытое небо. Мне было жалко их, но я отдал правильный приказ, поэтому не раскаи­вался.

На третью ночь после отъезда мы возвращались на свою базу. Снега за эти дни навалило так много, что кони увязали по колено и совсем выбились из сил. Мы выехали на дорогу, которая вела к базе «Крас­ный Борок», и увидели свежие следы верхового.

«Кому здесь ездить верхом? Не иначе, как прокля­тый Булай рыщет в одиночку», — с досадой подумал я. Но на сей раз я крепко ошибся. Подъехав к раз­дорожью на Стайск, я увидел, что дорога к базе ука­тана полозьями многих саней. Сначала я решил, что это наши бойцы выехали на подрыв моста на шоссе Лепель — Бегомль, как им было приказано сделать по окончании постройки новой базы. Я было уже и пора­довался в душе аккуратному выполнению моих зада­ний, но тут передо мной открылось неожиданное зре­лище: снежные окопы, тщательно отрытые, тянулись в направлении базы «Красный Борок». Значит, здесь побывали каратели?! Я приказал запутывать следы. Ездовой хлестнул по коням, и они, выбиваясь из сил, потащились по целине. Пришлось добрый десяток километров проплутать по сугробам, прежде чем вы­ехать на дорогу к новой базе, — гитлеровцы могли вер­нуться.

На базе бойцы встретили меня овацией. Спасение от карателей, которые пожаловали в «Красный Борок» через несколько часов после выхода оттуда отряда, казалось не только им, но и мне чудом. Вначале мы не знали, кто выдал местонахождение нашей базы, и заподозрили стайских крестьян, но скоро выяснили все подробности.

Добившись от Румянцева под пыткой сведений о местонахождении базы, каратели прибыли на болото. Окопы они отрыли с немецкой аккуратностью и пред­приняли окружение землянок по всем правилам воен­ной тактики. В военных действиях приняло участие сто человек. Когда полное окружение базы было за­вершено и против каждого окна был установлен пулемет, гитлеровцы открыли ураганный огонь. Но из землянок никто не показывался. В них царила тиши­на, и только эхо в окружающих дремучих лесах по­вторяло выстрелы. Решив, что это какая-нибудь новая хитрость партизан, каратели немного переждали и снова обрушили шквал огня на партизанскую «кре­пость» и затем, набравшись храбрости, кинулись к землянкам. Но хотя печки были еще теплые, ни одного человека там не оказалось. Имущество также было все вывезено, так что нечего было даже сфото­графировать. В бессильной злобе фашистские вояки подожгли пустые землянки. Когда пламя, увенчанное султанами дыма, встало высоко над лесом, они схва­тили связанного Румянцева, раскачали и бросили в огонь, а сами поехали в Лепель докладывать о своих «успехах».

Дата добавления: 2015-10-13