Возвращение. Как глупы и жестоки бывают ссоры, когда никто не хочет отступать

Как глупы и жестоки бывают ссоры, когда никто не хочет отступать, и приходится, скрепя сердце, держать свое слово. Том уже вовсе не хотел уезжать, а Вильгельм – отправлять его восвояси, но оба, как упрямые бараны, поджали губы и разошлись по комнатам, полные гнева.

На утро они уже успокоились и поняли, что наговорили друг другу лишнего, но Том не мог отказаться от возможности оказаться дома и опять стать свободным. Как бы хорошо ему ни было в объятьях колдуна, на этом острове он навсегда остался бы рабом, развлечением, и кто знает, что ожидало его, когда он надоест Вильгельму. Колдун дал ему слово, и это значило, что теперь он не отступится. Мысли о будущем расставании бередили душу Тома, зато у него появилась надежда вернуться домой – пусть побежденным и жалким, но вернуться и постараться показать близким, что он уже не тот заносчивый и глупый мальчишка, каким был.

Вильгельм мог бы поклясться, что знает, о чем думает юноша, и хорошо понимал его. Он сам уже раскаялся в том, что вспылил вчера – вряд ли Том мог знать, что обещание быть верным ему одному равносильно брачной клятве и его невозможно взять назад, а значит, Том переживал из-за его отлучек и что-то чувствовал к нему. От этого собственное вчерашнее поведение казалось Вильгельму еще более глупым и импульсивным. Однако эта ссора назревала уже давно: их неравенство стояло между ними непроходимой стеной, в конце концов, невозможно любить того, кого считаешь ниже себя, а то, что он влюблен, Вильгельм понял уже давно. Поэтому на рассвете, не желая оттягивать и так тяжелое расставание, он разбудил Тома и перенес их в горы.

- Я не смогу отправить тебя прямо в Саад, но тебя выбросит где-то рядом, - спокойно, скрывая чувства, произнес он.

Том лишь кивнул – он озирался по сторонам, не желая смотреть в лицо колдуну. Они стояли на снежном склоне горы, и юноше казалось, что он находится на самой вершине мира и может увидеть все: куда текут реки, в каких местах лес редеет и уступает место песчаным пляжам с их одинокими пальмами, где прибрежное море становится глубоким, загадочным и бескрайним… Где-то среди этих берегов, манящих неизведанными тайнами и дальними берегами, лежал его родной Саад. Том почувствовал холодящее внутренности волнение и расправил плечи, готовый оказаться где угодно.

- Подожди, – вдруг окликнул его колдун, и он обернулся, неожиданно осознав, как близки они друг другу. – Мне надо сказать тебе, ведь у меня не будет другой возможности, – Вильгельм замолчал на мгновенье, как будто собираясь с силами, а потом, подняв глаза, твердо сказал. – Я люблю тебя.

Том ошарашено смотрел прямо на него и не находил слов, а потом шагнул вперед и сжал его в объятиях. Они стояли так довольно долго, пока юноша не прошептал:

- Мне надо увидеть родителей и свой город… Пожалуйста!

- Я знаю, – согласился колдун. Он снял со своего пальца массивное кольцо с темным камнем. – Вот, держи. Пообещай, что никогда не снимешь его, что бы ни случилось.

- Обещаю, – кивнул Том.

Они последний раз обнялись, и юношу закружило в уже знакомом ему круговороте, только в этот раз он все равно потерял сознание, сколько ни крепился, а очнулся уже в другом месте.

Влажность и жара окутывали его, лежащего на одеялах. Его ложе трясло, как будто он ехал по неровной дороге. Глаза Тома скоро привыкли к темноте, и он оглянулся – по всей видимости, он находился в движущейся повозке. Раздвинув полог, сквозь щель в котором пробивался свет, Том выбрался наружу и обнаружил, что его повозка лишь одна из многих, составляющих большой караван. Цепочка навьюченных верблюдов, изредка перемежающаяся большими повозками, накрытыми блеклыми тентами, медленно двигалась по бескрайним пескам пустыни.

- Я вижу, вы проснулись, господин, – с явным почтением обратился к нему седовласый человек, закутанный во множество слоев ткани, призванных спасти его от сухого пустынного ветра, сидящий на открытом месте повозки и курящий трубку. – Мы все ждем ваших распоряжений. По всей видимости, надвигается буря и нам необходимо укрыть караван.

Том растерялся, он оглядывался по сторонам, все отчетливее понимая, что его кибитка центральная и хорошо охраняемая – так обычно охраняют хозяина каравана или распорядителя. Юноша ничего не понимал, но вдруг почувствовал, как что-то мешает ему за пазухой. Пошарив там, он обнаружил письмо и, усевшись на подушки рядом с незнакомым ему седовласым человеком, принялся читать:

«Я не мог отправить тебя домой с пустыми руками, зная, как ты переживаешь, что не принес родителям ничего, кроме горя.

Этот караван направляется в Саад и принадлежит тебе. Я не знаю точно, сколько времени тебе предстоит добираться до родного города, ведь это, как и сохранность всего вверенного тебе имущества, зависит только от тебя.

Но я верю, что ты справишься. Не подведи меня».

Письмо не было подписано, но Том и так знал, кто его автор. Он сложил письмо несколько раз и прижал к своей груди, в которой все рвалось на части. Он пытался сдержать свои чувства, но они захлестывали его, как захватывала пустыню приближающаяся буря.

Перед рассветом над морем собирался туман, такой же легкий, как покрывало невесты, сотканное из сотен паутинок, он несмело клубился над водой и, кажется, убегал от волн, а потом опять боязливо расправлял свои легкие крылья. Вильгельм любовался им с террасы, иногда задумчиво отпивая из висящей рядом кружки свой любимый чай, он чувствовал себя одиноким и потерянным – Том покинул его, не оставив даже надежды, ничего не ответив на его признание.

Едва колдун покинул террасу, как на острове пошел сильный дождь, его тяжелые капли уничтожили робкий туман над морем и заставили животных и людей укрыться. Жизнь будто замерла, и наступило затишье, нарушаемое лишь шумом дождя.

Этот дождь длился целую вечность. Он не ослабевал и не заканчивался: все дороги затопило, горожане и сельские жители лишний раз старались не выходить из дома, боясь быть смытыми неиссякающими потоками.

Люди искали избавления, и многие стучались в покои колдуна, но не находили ответа. А в его дом посреди морских вод мало кто отваживался заглянуть, ибо поднявшиеся морские воды бушевали, грозя смыть любого, кто рискнет пройтись по галерее с колоннами. Наконец, к Вильгельму пожаловал отец – ему тот не мог отказать в приеме.

- Сын мой, что ты делаешь? – без предисловий начал правитель, обращаясь к сидящему у окна и тоскливо всматривающегося в потоки дождя колдуну. – Ты решил утопить всех в своем горе?

- Что вам до моего горя? – досадливо поморщился Вильгельм.

- Я сразу, как только ты решил забрать себе изменника, понял, что не к добру все это!

- Так почему же ни слова не сказал, не запретил мне? – насмешливо, с язвительной издевкой поинтересовался тот, оборачиваясь к отцу.

- Ты же знаешь, я не могу и не хочу запрещать тебе поступать по-своему. Ты не раз доказывал, что тебе можно довериться.

Колдун тяжело сглотнул:

- Я отпустил его, – почти прошептал он, вновь отворачиваясь.

Правитель тут же шагнул к нему и обнял за плечи – он целую вечность не обнимал своего сына, ровно с тех пор, когда тот получил свою силу, и Вильгельм, вопреки его ожиданиям, оказался теплым, родным, и точно таким же хрупким, как тот мальчишка, что много лет назад цеплялся за него и плакал из-за разбитой коленки.

- Я знаю. Но вряд ли кто-то поступил бы иначе на твоем месте, ведь когда любишь, больше всего хочешь, чтобы любимый был счастлив.

- Нет, отец, – его сын покачал черноволосой головой, – больше всего я хочу, чтобы Том был рядом.

- Тогда он обязательно вернется, – уверенно проговорил правитель, – надо только подождать.

Когда отец оставил Вильгельма одного, тот уже пил горячий чай из своей любимой кружки, наблюдая, как за окном через тучи начинает просвечивать солнце – в его душе зародилась надежда, возможно, она была никчемной, но необходимой, чтобы жить.

Не прошло и четырех месяцев, как Том въехал в Саад. Ему удалось сохранить больше половины своего каравана, что ему самому не казалось большим достижением, но для человека, никогда не управлявшегося с таким количеством людей и ценностей, это было несомненным успехом. Кроме того, ему, несмотря на молодость, удалось снискать расположение и уважение бывалых путешественников.

Возвращение в Саад было триумфальным: по городу быстро поползли слухи о его таланте руководителя и феноменальной интуиции, которая помогла выжить многим людям, сопровождающим караван. Путешественники болтали на каждом углу, заставляя горожан усомниться в том, что вернувшийся в их город юноша действительно тот самый вздорный мальчишка из знатного семейства городских купцов.

Его семья отнеслась к воскресшему из глубин океана сыну настороженно, но приняла его, хоть и с опаской.

Отец и братья Тома были несказанно удивлены, что тот смог привести богатый караван из земель кочевников через пустыню Мор в Саад – обычно путешественники, затеявшие такую аферу, гибли, не принеся никому никакой прибыли. Юношу признали своим, но никак не могли понять, как безрассудному и легкомысленному мальчишке удалось стать мужчиной, на которого можно положиться.

Возможно, причиной всего была любовь Тома, которая не давала ему ни на минутку расслабиться, ведь как только у него возникали малодушные мысли бросить все и бежать, куда глаза глядят, он доставал заветное письмо и перечитывал его. И сознание того, что где-то далеко есть человек, который верит ему, надеется на него, не давали ему сдаться, и он упрямо вел свой караван вперед.

Родные улицы встретили юношу знакомым гомоном и пестрыми одеяниями. Ему оставалось только удивляться, что в городе не произошло практически никаких изменений, ведь сам за это время он изменился так сильно. В Сааде было все по-прежнему: ночные гуляния и пляски до упаду, песни, смех, прибывшие и уже торопящиеся уехать торговцы и моряки.

Тома везде встречали с распростертыми объятьями, он был знаменит и богат. На приемах в домах знатных семей девушки увивались за ним, и споры, с которой он будет танцевать, порой доходили до драк, а девицы легкого поведения были бы рады отдаться ему и даром, но Тома мало интересовали их услуги. Как мало интересовали и сожаления Лауры, брошенной бравым капитаном уже через месяц после того, как Том отбыл в свое длительное путешествие.

Все его мысли были о колдуне.

Проводя время в кабаках, он с интересом слушал истории о проклятом острове, улыбаясь откровенным выдумкам и вракам. Юноша крутил массивное кольцо на своем пальце и вглядывался в камень, который своей темной, манящей глубиной напоминал ему о глазах Вильгельма в те мгновения, когда тот злился.

Том не жалел, что покинул остров, но сейчас ему казалось, что он закончил все дела, которые бы могли удержать его в Сааде. Или просто то, что раньше казалось очень важным и необходимым, вдруг стало незначительным и жалким. Он доказал своей семье и Лауре, что стоит чего-то, но их мнение теперь было удивительно ничтожным, и Том не испытывал никакого удовлетворения, видя восхищение в их глазах, ведь он хотел увидеть совсем другие глаза – цвета расплавленного солнцем янтаря.

И в одну из полнолунных ночей, глядя в небо, он всем сердцем пожелал вернуться к Вильгельму. Луна вдруг обернулась и подмигнула ему, как давнишнему приятелю. Испугавшись, юноша шарахнулся в сторону от окна и отчетливо услышал:

- Мое кольцо укажет тебе дорогу, я буду ждать тебя.

На утро голова Тома раскалывалась от боли, ему казалось, что он совсем не спал, но странный сон никак не оставлял его, а знакомый голос преследовал и наяву. Юноша в который раз внимательно рассмотрел кольцо на своем пальце и, по наитию взявшись за камень, на удивление легко его провернул. Темнота внутри камня тут же рассеялась, и Том, забыв о головной боли, стал поспешно натягивать одежду, торопясь в порт, надеясь, что какой-нибудь из отходящих кораблей держит путь в нужном ему направлении. Он поспешно попрощался с родителями, а привезенные богатства распределил между братьями, заявив, что вряд ли вернется.

Он возвращался на проклятый остров, к Вильгельму, к тому, кому отдал свое сердце, кому принадлежала его душа и все его помыслы. Ему и в голову не приходило, что тот уже не ждет его, и, оказавшись на берегу проклятого острова, он может попасть к другому хозяину. Колдун обещал ждать, а значит, а значит обязательно дождется… Том верил ему, ведь черноволосый красавец снился ему каждую ночь, дразня и соблазняя.

Образ Вильгельма не давал Тому покоя, он мог думать только о нем, его искрящихся глазах, нежных губах, тонких руках, теплых объятиях и его постели, где он непременно хотел просыпаться по утрам. Юноша на автомате выполнял свои обязанности на корабле, постоянно витая в облаках и даже не удивляясь хмурым взглядам бывалых моряков.

И как только заветный остров появился на горизонте, ему выдали лодку, весла, небольшой запас воды и отправили в путь. Ведь ни один капитан не повел бы свой корабль в это гиблое место.

Том греб, прикладывая максимум усилий, его невыносимое стремление, скребущее и беспокойное, придавало ему сил.

Он подплывал к той самой бухте, которой так любил любоваться из окон дворца, все чаще оборачиваясь, в надежде увидеть колдуна на берегу, но в свете заходящего солнца видел лишь тени пальм, колышущиеся на ветру. Подплыв совсем близко к берегу, Том спрыгнул в воду и направился к пустынному берегу, сердце его колотилось в груди со страшной силой. Он уже стал сомневаться и подумал, что его фантазия и болезненное желание увидеть колдуна сыграли с ним злую шутку, когда заметил темную фигуру, направляющуюся прямо к прибою.

Вильгельм был прекрасен, как бывает прекрасен бриллиант, освещенный полуденным солнцем, он, спускаясь все ближе к пляжу, с улыбкой смотрел на вспотевшего Тома, замершего по колено в воде.

- Чужеземец. Ты попал на наш остров по воде и будешь принадлежать тому, кто тебя найдет! – произнес он, остановившись у самой кромки прибоя.

Том бросился к нему в объятья, и, обхватывая тонкий стан, прошептал:

- Тогда я самый счастливый человек на свете, раз меня нашел ты.

- Ты вернулся ко мне, – совсем тихо сказал колдун, немного отстраняясь и вглядываясь юноше в лицо, ощупывая его руками, будто не веря, что это действительно тот, кого он любил больше жизни.

- Да, и теперь я твой, если, конечно, мою комнату еще никто не занял, – прошептал Том, немного задыхаясь, прежде чем властно впиться в губы Вильгельма.

Его комната, так же как и сердце мужчины, которого он так смело сжимал в своих объятиях, все еще принадлежали ему, и он имел возможность убедиться в этом в тот же вечер, растворяясь во взаимной страсти, забывая свою прошлую жизнь и отдаваясь новой без остатка.

Эпилог

И зачем он только на это согласился? С самого начала затея со свадьбой казалась Тому просто безумной, но Вильгельм настоял. Он сказал, что если уж ему требуется клятва, то она должна быть публичной и обоюдной.

Поэтому сейчас Том потел под взглядом сотен глаз людей, которые пришли полюбоваться на невиданное зрелище: их ужасный колдун, тот самый, что крадет души и пьет человеческую кровь, решил связать себя брачными узами с собственным рабом.

Люди не знали жалеть несчастного или позлорадствовать, что именно эту участь он заслужил своей непокорностью и свободолюбием, но пришли на празднество, надеясь на пышное торжество и обилие еды.

Свадьбы правящей семьи отмечались с большим размахом, и место для празднования обустраивали прямо на центральной площади: знать веселилась наверху, на парадной террасе, а простой народ – внизу, на площади, посреди которой на большом помосте располагалась огромная кровать, накрытая многослойным воздушным пологом.

Том никогда прежде не присутствовал на свадьбах и с опаской смотрел на размещенное внизу ложе. Он попытался узнать о назначении оного у Вильгельма, но тот лишь отмахивался и хитро щурился, а юноша, слишком хорошо зная колдуна, понимал, что все это не к добру, и волновался еще больше.

Но пока ничего ужасного, кроме процедуры обмена клятвами, когда пришлось при всех встать перед колдуном на колени и, взяв его за руку, пообещать любить вечно и принадлежать ему одному и душой, и телом, не произошло.

Да, и если уж быть совсем честным, его смущение окупилось сполна, когда Вильгельм точно так же преклонил перед ним колени и, глядя снизу вверх, пообещал всю жизнь любить лишь его одного и быть верным ему.

Для Тома это значило намного больше, чем он даже мог предположить. Ему бы хватило и простого обещания, но произнесенное в торжественной обстановке, под взглядами сотен людей, оно обрело какое-то иное звучание и ценность, наполнив душу признательностью и уверенностью.

Вильгельм практически не подходил к нему весь вечер, и юноше волей-неволей приходилось общаться с гостями, и тут он со всей очевидностью понял, как изменился его статус – к нему стали относиться с той же опаской и преувеличенным уважением, что и к колдуну. Это открытие не могло не насмешить Тома, волею судьбы отнесенного в разряд неуправляемых стихийных бедствий.

- Они смотрят на меня, как будто я их в любую минуту могу поджарить! – веселился он.

- Достаточно того, что я могу, – поддел его Вильгельм.

- Я не понимаю, чего они тебя так бояться? – нарочито пожал плечами юноша.

- В отличие от тебя, у них есть голова на плечах! – хмыкнул колдун. – В любом случае, это лучше, чем если бы они бегали за мной с просьбами помочь в любой их прихоти. Сейчас они приходят, только когда случается действительно большая беда, и ни к чему им беспокоить меня по пустякам.

Том обернулся к обнимающему его со спины Вильгельму и, надувшись, как индюк, поправил воображаемое пенсне:

- Конечно, о великий и ужасный!

Оба хмыкнули.

На остров уже спускалась ночь: на небе одна за другой загорались звезды, и все отчетливей выделялся бледный лик луны, на площади и верхней террасе вспыхнули факелы, заставив шустрые тени плясать на брусчатке наравне с людьми. Обнявшись, Вильгельм и Том любовались хаотичным движением толпы внизу, пока и их не затянул вихрь веселья и танцев.

Искристые вина, улыбающиеся лица, смех и слаженные движения закружили Тома, заставляя наслаждаться каждым мгновением. В общей толпе он то и дело натыкался на колдуна, радуясь как ребенок каждому прикосновению.

Он был счастлив, где-то в глубине души он принял решение, которое согрело его душу – ему уже и не нужны были клятвы и обещания, лишь бы мужчина с меняющими цвет глазами был рядом и любил его.

С тех пор, как он вернулся, они провели лишь один короткий день, предаваясь ласкам, а потом, как велел ритуал подготовки к свадьбе, их разлучили на долгий месяц, и этот срок мог бы показаться бесконечно долгим, если бы колдун не имел возможности оказываться там, где ему хочется – а чаще всего он оказывался в покоях Тома. Они о многом поговорили за это время, с удивлением осознавая, что чувствуют друг друга лучше, чем каждый из них мог себе представить, эти разговоры породили доверие и желание быть вместе и никогда не расставаться.

И Том уже плыл по волнам блаженства и предвкушения долгой совместной жизни, когда Вильгельм взял его за руку и повел к лестнице, спускающейся на площадь. И возможно, юноша так и пребывал бы в сладких мечтах, если бы, едва они не ступили на первую ступеньку, музыка не смолкла, а все головы не развернулись бы в их сторону. Том боялся даже открыть рот и нарушить торжественность момента, спросив колдуна, что происходит.

Однако стоило им только спуститься на помост, где стояло огромное ложе, как полог был откинут, а в углах кровати вспыхнули световые шары. Вильгельм настойчиво подталкивал уже почти сопротивляющегося юношу к идеально ровной, белоснежной перине, пока полог не закрыл их от любопытных глаз.

- Что мы делаем? – прошептал смущенный и сбитый с толку Том.

- Мы должны доказать всем, что наши тела, как и наши души, составляют одно целое, – Вильгельм сел на кровать и похлопал по ней рядом с собой.

Его новоиспеченный муж, конечно, был категорически против всего этого, но подкашивающиеся ноги не держали его, и он предпочел сесть и поднять растерянные глаза на колдуна.

- Я не буду делать это при всех, – все же заупрямился он.

- Снаружи видно только наши тени, – притягивая Тома ближе к себе, уверил его Вильгельм. – Посмотри на меня и забудь обо всем, не пройдет и пяти минут, как они вернутся к танцам и веселью.

Ласково улыбаясь, он нежно провел пальцами по бровям и скуле юноши.

- Я и так теряю голову от твоих прикосновений, хочешь, чтобы мне еще и память отшибло? – Том усмехнулся, но его руки уже скользнули по бокам колдуна и дальше, на его спину.

Он чувствовал себя очень скованно и неуютно, пока они раздевались и укладывались на хорошо освещенную со всех сторон кровать, их поцелуи были неловкими, а ласки не имели привычного дурманящего действия, но стоило только музыке снаружи возобновиться, как напряжение отпустило Тома, и он поддался страсти, забывая, что снаружи их можно увидеть. Он гладил такое знакомое и желанное тело, целовал бархатную, теплую кожу, выгибался под чуткими, ласковыми руками и принимал в себя плоть человека, которого любил всем сердцем.

До рассвета у них была масса времени, чтобы наслаждаться друг другом и шептать слова любви, так приятные слуху. Они словно забыли о том, что не одни, да и ни к чему им было беспокоиться об этом: Вильгельм был прав –пирующие, оборачиваясь к помосту в центре площади, видели лишь тени, гуляющие по пологу и сплетающиеся в вечном танце жизни.

Они соединялись на несколько томительных мгновений блаженства в одно целое и распадались, повинуясь неумолимым законом бытия, но опять стремились друг к другу, чтобы выразить те чувства, что были внутри и требовали соединения.

На острове есть легенда, которая гласит, что у первых людей было две головы и два тела, и они были так тесно соединены друг с другом, что не знали, где начинается один и заканчивается второй. Эти люди не знали одиночества и потерь, и поэтому не ценили того, кто был рядом. В своем эгоизме они забыли, что им всегда есть с кем поговорить и разделить радость или горе.

Они думали, что их вторая голова – наказание, ниспосланное свыше, и молили Богов отделить их друг от друга. Боги, разозлились их глупости, собрали их всех в один мешок и, встряхнув, разделили, а затем опорожнили его над миром, раскидав некогда целые половинки куда попало.

Тогда и познали глупые люди боль разлуки. Они бросились искать свои половинки, ибо никто иной не мог понять их так же хорошо и любить так же сильно, но было поздно – мир велик, и людей в нем неисчислимое множество.

Но бывает все же, что две половинки встречаются, и тогда унявшим свою гордыню дано познать, что такое истинная любовь.

[1]Гитовы – снасти, служащие для уборки парусов.

[2] Дебитант – мелкий торговец.

[3] Бизань-мачта – задняя, меньшая мачта на парусном судне.

[4] Сантия – самая маленькая денежная единица, используемая на острове.

Дата добавления: 2015-10-13