Жаркие перегоны 10 страница

Слушая Колобова, Бортников время от времени кивал темноволосой головой, но понять эти кивки было сложно — то ли Виталий Николаевич соглашался с тем, что говорил ему Колобов, то ли подтверждал ими какие-то свои мысли. А Колобов в деталях рассказывал о заседании совета, о том, какую дружную оценку дали директора железнодорожникам, — он подчеркнул при этом, что такие вот принципиальные разговоры бывали уже не раз, но, увы, дело вперед почти не движется. Красногорская дорога все наращивает задолженность по отгрузке промышленной продукции, тысячи и тысячи тонн грузов лежат на складах... А этим летом вообще сплошь и рядом сбои, срывы графиков движения поездов, простои подвижного состава. Давно пришла пора спросить с Уржумова со всей мерой ответственности.

Когда Колобов умолк, Виталий Николаевич задумчиво рассматривал что-то за окном кабинета.

— Знаете, Сергей Федорович, — заговорил он ровным, несколько суховатым баритоном. — Партийный работник, и особенно в вашем положении, не должен предвзято относиться к каким-то конкретным людям и конкретным проблемам. В том, что железная дорога стала для промышленных предприятий своего рода тормозом, есть и наша с вами вина. Да-да! Не качайте головой. Вспомните время, когда мы с вами только начинали — вы заведующим отделом, а я секретарем: уже тогда железнодорожники хромали. Но, видно, поддались мы с вами какой-то общей инерции, успокоенности, думали, что вся причина в кадрах руководителей на местах. Хорошо помню свой разговор с министром — он ведь тогда успокоил меня, з а в е р и л... И вот стоим перед свершившимся фактом!

Бортников развел руками, поднялся; снова стал расхаживать по кабинету, заложив руки за спину. Из дальнего угла неожиданно спросил Колобова:

— А что бы вы, Сергей Федорович, предложили по нормализации положения на нашей дороге? Что особенно мешает сейчас железнодорожникам, чем могут помочь им промышленные предприятия?

— Помочь?! — несколько недоуменно протянул Колобов, но, уловив взгляд Бортникова, тут же поспешил перестроиться. — Помочь, Виталий Николаевич, заводы, конечно, могут — надо не держать на подъездных путях вагоны сверх нормы. Это бы значительно высвободило их парк.

— Солидный и древний резерв, — бесстрастно согласился Бортников. — Ну, а еще?

— Еще?.. Вы... так неожиданно, Виталий Николаевич...

— Почему же неожиданно, Сергей Федорович? — Бортников сел за свой стол, взял в руки целый пук остро отточенных цветных карандашей, вертел их в пальцах. — Давайте вот поразмышляем вместе: чем и в чем мы можем железной дороге помочь? Вот был я сегодня на сортировочной станции — знаете, Сергей Федорович, любопытных вещей я там понаслушался. Представьте: железнодорожники мучаются, например, от нехватки крестовин. Новых не хватает, не успевает промышленность обеспечить а на изношенных крестовинах нельзя держать высокие скорости поездов — рискованно. Выросли в снабженческую проблему стрелочные переводы, рельсы, кое-что еще. А разве наши предприятия не смогут изготовить многие из этих не очень сложных деталей? Разумеется, придется согласовать с Москвой.

— Надо подумать, Виталий Николаевич.

— Правильно, подумайте. И вот еще над чем, Сергей Федорович, — Бортников вытащил из внутреннего кармана пиджака письмо Забелина, развернул его перед собою на столе. — Изучите, пожалуйста, вопрос реконструкции нашей сортировки. Есть предложения, — он положил ладонь на письмо, — удлинить пути станции, модернизировать горки, усилить тормозные позиции на этих горках, словом, сделать их мощнее. Предложения разумные, но меня смущает одно обстоятельство: как все это сделать в условиях действующей станции? Думаю, вам следует пригласить специалистов, ученых из НИИ...

— Виталий Николаевич, — Колобов осторожно кашлянул, — но это ведь сугубо технический вопрос, — я полагаю, что мы, партийные работники... То есть, я не хочу сказать, что мы не должны вмешиваться в дела станции, но такие чисто ведомственные подробности, как удлинение путей...

— Продолжайте, Сергей Федорович, я внимательно слушаю вас.

— Виталий Николаевич, понимаете... у меня за годы работы в обкоме сложилось стойкое мнение, что некоторые хозяйственные руководители сознательно, что ли, прибегают к нашей помощи, стремятся доказать, что тот или иной вопрос может решить только обком партии, и никто больше. Причем доказывают это умно и квалифицированно, с выкладками в руках — не придерешься.

— Это вы об Уржумове? — спросил Бортников.

— И об Уржумове тоже, — кивнул Колобов. — Хотя к нему это относится в меньшей степени, чем к другим.

— Ну и?..

— Ну только ведь и слышишь, Виталий Николаевич: помогите в том, помогите в том... А начнешь разбираться — сами бы вполне справились. Вот, на прошлой неделе, разбирался я с заводом «Автогеноборудование» — там заводик-то... А проблему «союзную» выдвинули — где им кислородные баллоны заправлять...

— Оставим пока этот «Автоген», — поморщился Бортников. — Что-то мы в сторону ушли... Так вот, Сергей Федорович, давайте проведем такой технический совет в обкоме. Речь тут не столько об удлинении станционных путей, сколько вообще о технической политике.

— Хорошо, — опустил глаза Колобов.

— Теперь второй вопрос. — Бортников помолчал. — Не разделить ли ваш отдел на два, Сергей Федорович, — на промышленный и транспортный?

— На два? — удивленно переспросил Колобов. — Тогда, пожалуй...

Тогда, пожалуй, он вообще на железнодорожников влиять не сможет. А заведующий новым отделом станет защищать интересы только транспортников... Да-а, задал первый задачку, нечего сказать!

— На мой взгляд, Виталий Николаевич, лучше бы нам остаться в прежнем составе. Как-то уж сложилось до нас, годами работали.

— Вот-вот, годами! — Бортников поднял вверх палец. — А теперь давайте по-другому попробуем. Специализация, как известно, дает рост производительности труда... Если говорить о помощи нашей дороге конкретно, то, может быть, вот за что возьмемся: организуем своеобразный центр... или, скажем лучше, штаб по оказанию помощи железнодорожникам силами трех обкомов, трех областей.

— Это... по-моему, это хорошая мысль, Виталий Николаевич! — откликнулся Колобов, в душе досадуя на себя — мог бы и сам предложить, простая же вещь.

— Начнем вот с чего, — Бортников выдернул из мраморной подставки первую попавшуюся ручку и стал быстро писать на листке бумаги: «1. Собрать заявки отделений на крестовины и стрелочные переводы. 2. В порядке шефства выделить ж. д....станков. 3. Помочь железнодорожникам с жильем за счет...»

«Да, все это правильно, конечно, — думал Колобов, следя за рукой первого и кивая в знак согласия головой. Идея со штабом отличная, но выполнять-то ее мне, а зав. транспортным отделом на заводах будет теперь вроде заказчика. Недурно...»

Бортников кончил писать, ткнул ручку в подставку. Засмеялся вдруг:

— Не переживайте, Сергей Федорович. Все утрясется. Еще довольны будете, что транспорт уйдет от вас. Как говорят в народе: баба с возу — кобыле легче... Теперь насчет бюро. Давайте проведем. Только не надо на нем разнос Уржумову учинять, ничего это не даст. Поговорим откровенно и к в а л и ф и ц и р о в а н н о, — Бортников голосом выделил это слово. — Пригласите на заседание ученых, крупных специалистов-железнодорожников, рабочих. Рабочих-коммунистов — обязательно. Послушаем и их мнение. И вот еще кого позовите, Сергей Федорович, инженера Забелина, из управления дороги.

— Забелина? — переспросил Колобов. — А... что это за человек?

— Посмотрим, послушаем. По-моему, очень интересный и нужный делу человек, — серьезно сказал Бортников.

Колобов поднялся, понимая, что разговор закончен.

— О сегодняшнем ЧП на дороге знаете? — спросил, прощаясь, Бортников.

— Да, Виталий Николаевич, Уржумов мне звонил.

— Мне тоже... — Бортников покачал головой. — Вот ведь как у нас: пока гром не грянет, мужик не перекрестится.

Когда Колобов ушел, Виталий Николаевич прошелся по кабинету, перебирая в памяти подробности разговора. «М-да, — думал он, — вот так, через несколько лет совместной работы, открываешь вдруг человека...»

— Пожалуй, Сергей Федорович, на заводе вы были более на месте, — негромко проговорил Бортников и торопливо шагнул к столу — звонили из ЦК...

IV.

В приемной Уржумова Виктор Петрович Забелин ждал своей очереди. Был он третьим; женщина, записавшаяся на прием первой, уже ушла, сейчас в кабинет Уржумова вошел пенсионер — высокий старик в железнодорожном кителе с орденскими планками на груди.

Забелин встал, прошелся по приемной, стараясь унять нервное возбуждение. Предстоящий разговор с Уржумовым выбил его из нормальной колеи. Сможет ли он высказать начальнику дороги то, что хочет? Можно ведь и хорошую идею загубить на корню косноязычием... Как он, Забелин, завидует людям, у которых речь так и льется, так и журчит напористым и шустрым ручейком. А у него вот частенько какой-то барьер ощущался в голове между тем, что он понимал и хотел сказать, и тем, что говорил... Да нет, конечно же, не так уж он косноязычен, выразить мысль сможет, но суметь бы так повести разговор с Константином Андреевичем, чтобы он зажегся интересом, дал высказать все, что наболело... Появился в дверях старик; приблизившись к секретарше, со старомодной учтивостью поцеловал ей руку и чем-то очень довольный зашаркал из приемной. Секретарша кивнула Забелину — проходите, мол.

Уржумов, увидев входящего, встал из-за стола, пошел навстречу.

— Давай-ка, Виктор Петрович, вот здесь посидим, — слегка обняв Забелина за плечи, сказал он и повел его к маленькому треугольному столу в углу кабинета. Они сели в просторные чашеобразные кресла; Уржумов открыл минеральную воду, налил два тонких, с рисунком, стакана, пододвинул один из них Забелину. Тот, благодарно и торопливо кивнув, отпил глоток, потом быстрым, даже резким движением руки выхватил из кармана брюк платок, вытер губы.

— Я вот с каким предложением, Константин Андреевич...

— Ты все спешишь, Виктор Петрович: сразу быка за рога. Подожди о делах, успеем. Расскажи сначала, как живешь.

— Как живу? Как все, наверное, — стараясь скрыть волнение, Забелин зачем-то поправлял воротник рубашки, приглаживал аккуратно причесанные седые волосы. — Хожу на работу, выполняю ваши приказы и распоряжения начальника службы. Рационализацией, Константин Андреевич, занимаюсь... Дни только щелкают, годы — тоже.

— Да, это верно, — согласился Уржумов и как-то очень пристально оглядел Забелина. — Седые уж оба... А давно ли с книжками в техникум бегали?..

Уржумов покачал головой, в лице его жило сейчас грустное удивление. Да, действительно, ушли, ушли годы, отданные труду, железной дороге.

— Ладно, что ж теперь, — вздохнул он. — Слушаю, Виктор Петрович.

Забелин стал говорить; что-то у него не получалось на первых порах — слова текли обильно и быстро, но пока что ничего интересного в них Уржумов не нашел — обо всех этих трудностях и сложностях на магистрали он и сам помнил каждую минуту. Однако перебивать Забелина не стал — пускай человек выговорится. Давно ему, видно, хотелось такого разговора — вон как волнуется... Да, странно все же складываются человеческие судьбы: вместе вот учились, знания одни и те же получили. А жизнь сложилась по-разному. Он, Уржумов, — руководитель магистрали, крупный специалист. Забелин же — трудяга-инженер, каких десятки, сотни на дороге. Доволен ли он своей жизнью, своим положением? Мог ли бы приносить большую пользу — и как специалист, и как личность? Ведь что-то не дает ему покоя — пишет, тормошит, на прием вот пришел... Странные мысли. А почему странные? Забелин ведь однокашник, сколько уж лет рядом. Он, Уржумов, всегда помнил и знал: Забелин жив-здоров, работает. Сначала долгие годы в отделении дороги, потом здесь, в управлении. Время от времени интересовался, при встречах в коридоре спрашивал: как, мол, Виктор Петрович, живешь-можешь? И ответ был обычный: ничего, живу, спасибо. А потом стало доходить до уржумовского кабинета настораживающее: пишет, дескать, Забелин, сор из избы выносит. Уржумов читал, конечно, его статьи в газетах — честные, правдивые, но... Неприятно было: одно дело корреспондент напишет, случайный, так сказать, человек — у него работа такая. А свой, да еще со знанием дела... Что-то стало копиться в душе против Забелина — обида не обида... черт его знает что. Раздражение, наверное. Ну, если умный такой — приди, скажи! Подумаем вместе, разберемся. Зачем в газету-то сразу?! Или Бортникову вот накатал. Думай теперь, что отвечать. Хотя, впрочем, Виталий Николаевич на ответе не настаивал, мол, для сведения письмо. Но как теперь о нем не думать? Не забудешь ведь...

—...Я вот все думаю, Константин Андреевич, — теперь уже отчетливо проникали в сознание Уржумова слова Забелина. — Пусть бы нам министерство побольше инициативы предоставляло.

Уржумов едва заметно усмехнулся: да, Виктор Петрович по-прежнему в своем амплуа. Но тут же пригасил невольную эту усмешку, подумал лишь: «Эх, Забелин, Забелин! Занимался бы каждый из нас своим делом, какая была бы польза!» Но мысль эта мелькнула скорей по инерции, и Уржумов одернул себя: ведь только что думал по-другому, хотел понять, что же за человек сидит перед ним. Ну да, конечно, хотел и хочет.

— Так ты говоришь, Виктор Петрович, инициативы бы побольше? — несколько запоздало проговорил Уржумов.

— Конечно! В движении, например. В решении внутридорожных вопросов... Возьмем, к примеру, финансовые показатели путейцев. От чего они зависят? От состояния пути? Дудки! От тонно-километровой работы. А правильно это? Стимула же у путейцев нет... Или локомотивные, вагонные депо возьмите. Был у них в свое время хозрасчет, сводили концы с концами, теперь же все деньги в кармане начальника отделения...

— Ну, это вопрос спорный, — возразил Уржумов. — Централизация финансовой власти на отделении, на мой взгляд, не такое уж плохое дело.

— Ладно, допустим, — кивнул Забелин. — А вот управление наше возьмите. Для чего оно? Мы ведь как передаточный механизм между министерством и отделениями. Счетно-передающая ступенька, не более. Все решается там, в министерстве. Зачем же мы с вами?

— Вот как! — Уржумов изумленно приподнял брови. — Ты, Виктор Петрович, уволить меня задумал, что ли? Так подождал бы пару лет, сам на пенсию уйду.

— Нет, я серьезно, — Забелин не принял веселого тона начальника дороги.

— И я серьезно. Как же министерство будет управлять такой махиной отделений — на огромной территории страны, с разными часовыми поясами?.. Да отделения тогда погрязнут в междоусобицах, всякие удельные князьки заведутся.

Забелин улыбнулся.

— Не заведутся. В министерстве надо организовать территориальные управления, которые будут вести оперативную работу, а считать цифры можно и нужно с помощью ЭВМ. Ни к чему держать такой огромный счетный аппарат.

— В любом случае идею эту мне не с руки поддерживать, — хмыкнул Уржумов. — Это с министром надо решать. Не в нашей с тобой компетенции.

— Ну, мыслить — в компетенции любого человека, а высказывать мысли — специалист просто обязан.

— Ну, допустим, допустим, — согласился Уржумов. Он поднялся, подошел к окну, раздвинул шторы. — А если ближе к нашим сегодняшним делам, Виктор Петрович?

— Пожалуйста. ППЖТ, например, предприятия промышленного железнодорожного транспорта. Почему они не в ведении нашего министерства?

— Ну, Виктор Петрович, — озадаченно протянул Уржумов. — Такую ты обузу на сеть взвалить хочешь. Ты знаешь, что подъездные пути промышленных предприятий по протяженности равны...

— Знаю, — живо отозвался Забелин. — Целое новое отделение на дороге. Ну и что? Когда один хозяин будет — разве это плохо? С предприятиями мы сейчас почему спорим? Потому, что хоть и делаем одно дело, государственное, а...

— Это же целая реформа в масштабе страны!.. Замах у тебя, Виктор Петрович! Ты вот лучше скажи, как нам на своей магистрали порядок навести? Не справляемся с вагонопотоком, знаешь ведь.

— Прежде всего южный обход Красногорского узла надо делать, Константин Андреевич. Это даст нам...

— Это, пожалуй, мысль! — одобрил Уржумов. — Обход узла — это... Так, слушаю тебя, Виктор Петрович.

— Третьи пути надо строить, Константин Андреевич. Для тяжеловесных поездов и для ремонта.

— Резонно, — Уржумов снова уселся в кресло. — Но... деньги? Для третьих путей нужны огромные деньги. И если о южном обходе я могу ставить вопрос, то строить третьи пути...

Наверное, в этот раз Уржумову не удалось скрыть своей иронии — Забелин почувствовал ее и тут же встал.

— Константин Андреевич, вы меня извините, но я... я не просто так сюда пришел. Говорю вам все это как начальнику дороги, депутату. У вас больше прав и полномочий отстоять какие-то новые идеи...

Уржумов потянул Забелина за руку.

— Сядь, Виктор Петрович. Ты же такие идеи тут выдал, что... переварить их надо. Это ведь миллионы рублей капиталовложений.

— Деньги окупятся, и очень скоро.

— Возможно. Но сперва надо их достать, деньги-то...

Стояли друг против друга — седые, высокие, с серьезными лицами.

— Виктор Петрович, ты извини меня за прямоту: что-нибудь научного, диссертацию например, не пишешь?

Забелин смутился.

— Теперь уж нет — ушло время. Здоровья не стало Да и... практических дел хватало в жизни. Не сумел организоваться, дописать... Не стоит об этом, Константин Андреевич. Другие напишут.

Уржумов проводил Забелина до двери. Подал руку, задержал забелинскую ладонь. Думал, глядя в глаза: «Вон ты, оказывается, какой...»

Забелин смущенно высвободил ладонь, выскользнул за дверь. А Уржумов долго расхаживал по кабинету, со стыдом признаваясь себе, что не только много лет не понимал, не знал по-настоящему инженера Забелина, а главное, никогда, кажется, и не пытался узнать, не задумывался, что рядом с ним живут и работают такие вот люди — беспокойные, «неудобные». А если и думал, то лишь с досадой.

И не в том ли одна из причин нынешней «хромоты» в работе дороги, что голос таких людей не был своевременно услышан? Уржумов стал перебирать в памяти разговоры, касавшиеся Забелина, — теперь он отчетливо видел: все это преподносилось ему под определенным углом зрения людей недалеких, всеми правдами и неправдами оберегающих честь мундира. По сути, Забелин был лишен возможности влиять на дела, не мог в полной мере приложить свои знания и опыт.

— А ведь в управлении не один такой Забелин, — сказал Уржумов своему отражению в окне. — Что ж ты, начальник дороги, не использовал эту силищу?

Реконструкция красногорской Сортировки, вождение тяжеловесных и длинносоставных поездов, строительство специальных путей для них, — разве не за это бился и бьется он сам. Так почему же не взял себе в помощники Забелина, Иванова, Петрова, Сидорова? Почему прислушивается к мнению только узкого круга людей? Сколько дельных, умных предложений наверняка мог бы услышать от рядовых инженеров, техников, рабочих, душой болеющих за дело! Мог бы, да не услышал, не захотел слышать... И надо ли удивляться, что Забелин обратился не к нему, начальнику дороги, специалисту и руководителю, а к Бортникову?

Да, он, Уржумов, спокойной жизни не искал, наоборот. Но «обратная связь» с подчиненными, с коллективом магистрали оказалась нарушенной... И сколько же потеряно дорогого времени!..

Часа через полтора, когда прием закончился и Уржумов устало потянулся в кресле, резко, требовательно зазвонил красный телефон.

— Добрый вечер, Константин Андреевич, — раздался в трубке знакомый голос — Чем занимаешься?

— Откровенно говоря, хотел съездить поужинать да...

— Правильно, с заместителем министра надо говорить откровенно, — перебил Климов, — Вот и доложи: что за столкновение организовал на дороге? Я, правда, слышал уже кое-что, мне докладывали.

— С «двойкой» сейчас все в порядке, Георгий Прокопьевич. Состав другим электровозом привели в Красногорск. «Чээска» немного повреждена, выведены из строя электродвигатели — машинист применял при торможении контрток.

— Правильно применял, — вставил Климов. — Думаю, что надо представить его к Почетному железнодорожнику.

— Понял, Георгий Прокопьевич, согласен с вами... Ну вот все, пожалуй. За сутки думаем работу магистрали нормализовать.

— Сутки много, постарайтесь к ночи... В обкоме, Константин Андреевич... что за разговор был?

По тому, как Климов спросил об этом, Уржумов понял, что поздний этот звонок заместителя министра не случаен, что он, наверно, и состоялся именно из-за его, уржумовской поездки в обком.

— Что вам сказать, Георгий Прокопьевич... Разговор серьезный был. Как всегда, о вагонах — почему не даем, срываем и прочее. Решено просить вмешательства бюро обкома. Час назад мне звонил Колобов, заведующий отделом: Бортников утвердил решение о проведении бюро.

— Та-ак, — Климов затянул паузу, явно обдумывая очередной свой вопрос. Но спросил напрямую: — Что и как думаешь докладывать, Константин Андреевич?

— Колобов сказал мне, что на бюро будет приглашен министр или вы, и я полагал, что мы с вами могли бы вместе обдумать...

— Ну, Семен Николаевич вряд ли сможет приехать, — раздумчиво покашлял замминистра. — Эскулапы что-то целятся на него, об отдыхе поговаривают. А я... Ты, чего доброго, начнешь там, на бюро, спорить со мною, как тогда, в вагоне. Красиво мы будем с тобою выглядеть перед товарищами, а, Константин Андреевич?

— Георгий Прокопьевич, может, и я в чем-то неправ. Там разберутся.

— Ты такими вещами не шути, — приструнил мягко Климов. — Обком есть обком.

— Во всяком случае, Георгий Прокопьевич, говорить там надо все как есть. Бортников не хуже нас с вами проблемы дороги знает.

— Ну, это как сказать...

Замминистра помолчал.

— Вот что, Константин Андреевич. Принципиальность, конечно, хорошее качество, я лично его в людях ценю. Но... может, не будем пороть горячку? Доложим бюро, что в ближайшее время поправим положение на магистрали. К чему огород городить? Признаем, что подзапустили эксплуатационную работу на дороге, что не все еще резервы использовали, строителей вспомним. В конце концов, вы-то здесь ни при чем: Красногорсктрансстрой — сам же ты на коллегии докладывал — систематически срывает ввод в строй объектов... Ну, если я буду, скажу, что и министерство кое в чем виновато — успокоились, с себя меньше спрашивать стали...

Уржумов задумался. Никогда еще замминистра не говорил с ним в таком тоне — чуть ли не просительном.

Трубка терпеливо ждала.

— Будет работать обкомовская комиссия, Георгий Прокопьевич. В ее составе специалисты, и...

— Мы с тобой тоже специалисты, Константин Андреевич. Разве наше мнение не должно быть решающим? Если, конечно, выработаем единую платформу.

Уржумов молчал. Непростительно долго молчал перед таким высоким начальством.

— Я должен подумать, Георгий Прокопьевич, — сказал он наконец. — Сложный вопрос, очень сложный.

— Я и не говорю, что простой. Просто боюсь, что излишняя откровенность может повредить делу. Это тебе не у нас, на коллегии...

— Я подумаю, — еще раз повторил Уржумов.

— Да, чуть не забыл!.. Я сегодня Цейтлина вызывал, финансового нашего бога. Толковали о помощи вашей дороге. Пожалуй, кое-что наскребем. Пожалуй, начнем реконструкцию вашей Сортировки уже в будущем году... Не убрать ли ее вообще за пределы Красногорска? Ведь теснота там какая, развернуться негде, город со всех сторон жмет...

— Я об этом и говорил в свое время, Георгий Прокопьевич! — Уржумов радостно перехватил рукой трубку, стал искать на столе папку с бумагами. — У меня тут и выкладки есть, цифры...

— Цифры я помню, — не стал слушать Климов. — Перед бюро позвоните мне еще, посоветуемся. Главное, не горячись, Константин Андреевич. Всего доброго!

Красный телефон отключился.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

18.00—20.00

I.

Разогретое за день железнодорожное полотно пряно и масляно вздыхает под колесами поезда — шустрой зеленой ящеркой бежит мимо депо электричка. Она только-только отошла от вокзала, вон его хорошо видно отсюда, а в окнах уже трудно различить отдельные лица — замелькали от скорости, слились.

Люба, припав к плечу мужа, закрыла глаза и засмеялась:

— Ой, голова что-то закружилась.

Борис, бережно обнимая одной рукой жену, а другой сына, белоголового, как мать, вертлявого Юрку, сказал:

— А ты не смотри, чего смотришь!

Теплый и пыльный вихрь, поднятый электричкой, трепал белое, с цветами по подолу, платье Любы, и она придерживала его руками, поворачиваясь к поезду спиной, пряча лицо на груди мужа.

— Папа! Папа! — кричал сквозь шум электрички Юрка. — А мы тебя ждали-ждали, а потом сюда, в депо, пошли. Может, думали, ты сломался. Мама сначала ругалась на тебя — что это, говорит, он не идет, — а потом заплакала.

— Ну уж, заплакала, — возразила ему мать и потрепала по голове. — Так что-то, глаза...

Люба, счастливо и тревожно глядя на Бориса, взяла под руку Саньку, молчаливо слушающего их семейный разговор.

— Больно, Сань?

Тот потрогал повязку, мотнул головой:

— Немного есть.

Электричка прошла; удаляясь, вызванивала колесами, быстро уменьшаясь в размерах, таяла в вечерней розовой дымке. Палящее весь день солнце тяжелым малиновым шаром висело сейчас над гладью водохранилища, облив красноватым, тревожащим каким-то светом крыши зданий; красно полыхали и прямоугольники окон. Зной спал, но воздух был еще плотным и душным, особенно здесь, на междупутье, загороженном с двух сторон станционными и деповскими постройками. Десяток путей тесно и узко лежал между этими постройками, рельсы тускло и путано пересекались, снова разбегались в разные стороны, упираясь в множество карликовых или, наоборот, длинноногих светофоров; лишь у самого вокзала путаница эта кончалась — четко обозначались приемо-отправочные пути.

Люба боязливо вертела головой, распущенные по плечам пышные ее белые волосы воздушно метались из стороны в сторону.

— И как только вы тут разбираетесь! — вырвалось у нее. Глянула на сына, словно ждала от него поддержки, но Юрка недоумения и тревог матери не разделял — все ему было здесь интересно, все нравилось.

Но вот позади рельсы, приоткрытые воротца какой-то путейской мастерской, в которые они прошмыгнули, чтоб сократить путь, — и не слышно уже железной дороги. Ухо ловит еще привычные, далеко разносящиеся слова: «В камере хранения имеются свободные места...», «...опаздывает на три часа сорок минут...», но вечерний город — отдыхающий и спокойный — уже властвует над ними.

— Так мы опоздали в цирк, да? — спрашивает Борис жену.

— Какой там сегодня цирк, Боря! — Люба берет обоих мужчин под руки, подстраиваясь под их широкий, размашистый шаг. Юрка, с отцовским чемоданчиком в руках, идет шага на три впереди, часто оглядываясь, внимательно прислушиваясь к тому, о чем говорят взрослые.

— А что ты мне привез, папа?

Юрка прыгает на одной ноге, заглядывает отцу в глаза.

— Сегодня только шишки, сынок.

Борис, отдав чемоданчик Любе, подхватил сына на руки, прижал к себе тощенькое и родное тело; поцеловал колючий, так знакомо пахнущий вихор.

— Шишки?! Какие — кедровые? — завозился на руках Юрка.

— Кедровые, кедровые, — засмеялся Борис. — Ах ты, глупыш!

Он поставил сына на асфальт, и Юрка опять запрыгал на одной ноге впереди взрослых.

— Сынок, упадешь, перестань, — стала просить Люба, и Борис по встревоженному ее лицу понял, что жене трудно дается сейчас внешнее спокойствие, что, наверно, будет у них сегодня нелегкий разговор о профессии Бориса, о том, что она всегда переживает, когда он в поездке, а он хотя бы раз представил, чего ей стоит ожидание.

Разговоры эти Люба стала последнее время вести все настойчивее, ругала железную дорогу с ее напряжением, нервозностью — не угадаешь теперь, когда Борис вернется с работы, скорые и пассажирские поезда вот уже второе лето выбивались из расписания, муж приходил домой на четыре, пять, а то и семь часов позже времени, и она изнывала, мучилась в эти тягостные, такие одинокие часы... Люба, конечно, понимала, что Борис здесь ни при чем, но от этого было не легче — она хотела, чтобы муж сменил работу. А сегодня окончательно утвердилась в этом.... Боже мой, что она пережила, когда они с Юркой, не выдержав ожидания, прибежали в депо, и дежурный, мрачноватый этот Федякин сказал, что «двойка» столкнулась с грузовым, и, кажется, есть жертвы. Конечно, она сразу решила, что погибла локомотивная бригада, — они же впереди... Но тут появился откуда-то начальник депо Лысков, отругал дежурного и стал успокаивать ее, утверждая, что ничего еще толком не известно, а что касается жертв, то это просто безответственная болтовня, за которую Федякин будет наказан. Лысков привел их с Юркой в свой кабинет, усадил в кресло у стола, сбегал за водой. Она выпила, чувствуя, как, не подчиняясь ей, выстукивают о край стакана зубы. Лысков неловко, ободряюще погладил ее руку, сел за стол и вызвал Сангу. Станция некоторое время не отвечала, но вот послышался женский голос, и Лысков прибавил громкость в динамике переговорного устройства, чтобы Люба могла все слышать сама. Дежурная по Санге докладывала кому-то, кажется в управление дороги, что машинист сумел сбросить скорость и почти остановил «двойку», но удар о цистерны все же был...

— Что с локомотивной бригадой, Санга?! — не выдержал, вмешался Лысков, и дежурная, радостно всхлипывая, почти выкрикнула: «Да живы ребята, живы! Машинист ушибся немного, а парень, помощник его, лоб малость рассек о стекло...»

Дата добавления: 2015-09-03