Гл. 1. О насилии 1 страница

Франц Фанон

«ВЕСЬ МИР ГОЛОДНЫХ И РАБОВ»

(Frantz Fanon. Les damnés de la terre. Paris, 1961.)

Перевод Т. Давыдовой

Гл. 1. О насилии

Национальное освобождение, национальное возрождение, восстановление статуса нации, образование новых государств — сегодня мы часто слышим эти слова. Но какими бы ни были газетные заголовки, какие бы новые формулировки ни вводились в информационный оборот, освобождение колоний всегда будет оставаться явлением, связанным с насилием. Этот феномен можно изучать на любом уровне, рассматривая взаимоотношения между отдельными людьми, анализируя пахнущие свежей краской вывески над дверями спортивных клубов или состав присутствующих на вечеринках с коктейлем, в полицейском «обезьяннике», на заседаниях правления государственных либо частных банков. Результаты исследования убедительно покажут, что обретение независимости странами-колониями — это всего-навсего смена группы людей одного определенного «вида» группой людей другого «вида». Безо всякого переходного периода происходит всеобъемлющая, полнейшая, абсолютная смена социальных групп. Да, говоря о независимости бывших колоний, мы могли бы точно так же сделать упор на формирование новой нации и создание нового государства, налаживание этим государством дипломатических отношений с другими странами, на его экономические и политические перспективы. Но мы сознательно не собираемся подробно останавливаться на перечисленных вещах. Мы выбрали иной аспект и хотим поговорить о том, что характерно для начала процесса освобождения любой колонии, об этой своеобразной tabula rasa. Эта область исключительно важна, потому что с самого первого дня именно она определяет минимальный перечень требований, выдвигаемых бывшими колониями. По правде сказать, успешное завоевание независимости было обеспечено кардинальным изменением социальной структуры колоний. Эта перемена имеет важнейшее значение, ведь это ее так страстно хотят, к ее осуществлению призывают, именно ее требуют. Потребность к общественным изменениям постоянно присутствует в сознании и в самой жизни жителей колониально зависимых стран. И хотя она таится под спудом, это не мешает ей быть до боли насущной. Вместе с тем, возможность указанной глобальной перемены с не меньшей силой ощущается и в другой форме, обрисовываясь в виде устрашающего будущего в сознании людей из прямо противоположной категории — из стана колонизаторов.

Претендуя на качественное изменение мирового порядка, освобождение колоний — и с этим вряд ли кто поспорит — на деле является программой, приводящей к полнейшему беспорядку. Государственный суверенитет не может быть завоеван ни с помощью магических обрядов, ни в результате природного толчка, ни благодаря дружескому пониманию и расположению. Как нам прекрасно известно, освобождение колоний есть процесс исторический. Другими словами, его невозможно адекватно понять, сделать доступным для рационального объяснения или придать ему более или менее ясные черты без учета определенных факторов. Мы постигнем сущность протекающего процесса ровно в той мере, в какой нам удастся разобраться с движениями, которые придают национальному освобождению его историческую форму и содержание. Освобождение колоний — это итог встречи двух сил. Сама природа каждой из этих сил обуславливает их разнонаправленность по отношению друг к другу. В свою очередь, сущностная неповторимость данных сил коренится и подпитывается той особой ситуацией, которая складывается в колониях. Первое столкновение противоположных сил было отмечено насилием, а их сосуществование, т.е. эксплуатация местного населения пришлыми, поддерживалось при помощи изрядного арсенала штыков и пушек. Колонизатора и местного жителя, их можно считать давними знакомыми. В действительности, колонизатор прав, заявляя, что хорошо знает «их», ибо именно колонизатор становится творцом по отношению к местному населению и увековечивает бытие аборигенов. Фактом своего существования или, иначе говоря, своей движимой и недвижимой собственностью колонизатор обязан колониальной системе.

Процесс освобождения колоний никогда не происходит незаметно, поскольку он оказывает серьезное влияние на людей и значительным образом изменяет их. Подавляемые своей ничтожностью, зрители спектакля превращаются в привилегированных актеров и внезапно оказываются в ослепительном свете мощных прожекторов, которые наводит на них сама история. Национальное освобождение привносит в бытие естественный ритм. Это бытие рождается вместе с новым человеком, а вместе с обновленным бытием появляется новый язык и формируется новая человеческая общность. Освобождение колоний оборачивается настоящим сотворением нового человека. Однако причинность этого творения ничуть не связана с какой-либо сверхъестественной силой; «существо», которое подверглось колонизации, становится человеком, освобождая само себя.

Поэтому, касаясь процесса обретения независимости, необходимо полностью пересмотреть сложившуюся в странах-колониях ситуацию. Если мы хотим дать ей точное определение, нам стоит обратиться к известным словам: «Кто был ничем, тот станет всем». Завоевание независимости и есть практическое воплощение данного лозунга. Здесь кроются причины успеха освободительного процесса. Именно к такому выводу можно прийти, если задаться поиском объяснений.

Освобождение колоний в своем неприкрытом, истинном виде заставляет нас ощутить град жалящих пуль и увидеть обагренные кровью ножи, что является неизбежной производной борьбы за независимость. Ведь если те, «кто был ничем», должны стать «всем», это может произойти лишь после кровопролитной и решающей схватки, в которую будут втянуты главные действующие лица. Мы слышали, как было объявлено намерение привести на вершину мира тех, кто прежде был «на дне», и заставить их карабкаться на эту вершину (слишком быстро, по мнению некоторых). Путь к вершине лежит через общепринятые мероприятия, которые традиционно предпринимает организованное общество, доказывая право называться таковым. Покорение вершины может состояться лишь в том случае, если для изменения социальной структуры мы не погнушаемся ничем, включая, разумеется, насилие.

Вы не сможете подвергнуть качественному преобразованию ни один общественный организм, какой бы примитивной организацией он ни отличался, если не решите с самого начала, т.е. с момента написания программы ваших действий, что будете сметать любые препятствия, которые встретятся на пути претворения в жизнь вашей программы. Местный житель колоний, берущий на себя труд реализовать эту программу и превращающийся в движущуюся силу, постоянно готов к насилию. С момента появления на свет ему ясно, что против этого замкнутого мира, наполненного запрещающими надписями, можно выступить, лишь прибегнув к абсолютному насилию.

Колониальный мир разделен на изолированные отсеки. Возможно, ни к чему лишний раз вспоминать о существовании отдельных кварталов, где проживают местные, и кварталов, где находятся дома европейцев, о существовании школ, в одних из которых обучают местных детей, а в других — детей европейцев. Может, нет особой нужды напоминать об апартеиде, процветающем в Южной Африке. И все же если мы тщательно проанализируем эту систему изоляции, по крайней мере, у нас появится возможность раскрыть силовые линии, по которым она организована. Такой подход к постижению колониального мира, его внутренней системы и его географического расположения позволит нам в общих чертах очертить схему, по которой освобожденные колонии могут быть преобразованы.

Колониальный мир расколот на две части. Разделительная линия, непреодолимая граница между этими частями, обозначена бараками и полицейскими участками. В колониях главными должностными лицами являются полицейский и солдат, эдакие посредники, рупоры колонизаторов и привычное средство угнетения. В капиталистическом обществе система образования, светская или церковная, набор нравственных рефлексов, передающихся от отца к сыну, образцовая честность рабочих, которых награждают какой-нибудь медалькой после пятидесяти лет беспорочной службы, наконец, чувство глубокой привязанности, которое проистекает из гармоничных отношений и приличного поведения, — все эти эстетические проявления уважения к основанному порядку служат определенной цели. Они создают вокруг эксплуатируемого человека атмосферу подчинения и подавления, что на порядок облегчает задачу обеспечения полицейского контроля. В капиталистических странах целый сонм учителей морали, всяких консультантов и прочих «путаников» отделяют тех, кого эксплуатируют, от тех, кому принадлежит власть. В странах-колониях ситуация выглядит иначе. Постоянное и не закамуфлированное присутствие полицейского и солдата, их частое и ощутимое вмешательство поддерживают непосредственный контакт с коренным населением, с помощью винтовочных прикладов и напалма убедительно советуя ему сидеть тише воды, ниже травы. Совершенно очевидно, что агенты правительства говорят на языке чистой силы. Посредник и не думает облегчать угнетение, не ищет способов прикрыть господство; он выставляет их напоказ и активно пользуется ими, ощущая себя чуть ли не поборником мира; но именно он приносит насилие в дома и в сознание местных жителей.

Территория проживания местного населения никак не соотносится с территорией, на которой расположились колонизаторы. Эти территории находятся напротив, что ни в коем случае не означает их тесного единства. Подчиняясь правилам безупречной аристотелевской логики, они взаимно исключают друг друга. Примирение невозможно по определению: имеются два противоположных элемента, и один из них лишний. Колонизаторы строят для себя крепкие города из камня и стали. Такой город имеет яркое освещение, улицы в нем покрыты асфальтом, а многочисленные ящики для мусора, невидимые и незаметные, — вряд ли кто о них задумывается — ненасытно поглощают все отходы. Колонизатор не ходит босиком, разве что на пляже, но здесь ты никогда не подойдешь к нему настолько близко, чтобы увидеть его без обуви. Ноги колонизатора всегда защищают добротные ботинки, хотя на улицах его города чисто и даже нет выбоин или острых камней. В городе колонизатора не бывает голода, а жизнь в нем беззаботна; городское чрево всегда наполнено приятными вещами. Город колонизатора — это город белого человека, город иностранцев.

Город, где живут порабощенные, или город местных жителей, негритянская или арабская деревня, резервация — в любом случае это место, пользующееся дурной славой и населенное людьми с нечистой репутацией. Они рождаются здесь, где и как — мало кого волнует; они умирают здесь, и не имеет ни малейшего значения, где и каким образом. В этом мире катастрофически не хватает пространства; люди живут на головах друг у друга, а их хлипкие лачуги стоят впритык, стена к стене. Здесь правит голод, и вечно не хватает хлеба, мяса, обуви, угля, электричества. Город, в котором ютятся местные жители, даже не город, а припадающая к земле деревня. Этот город заставили стать на колени, загнали в смрадное болото, откуда ему не выбраться. Это город «ниггеров» и «грязных арабов». Местный житель смотрит на город белого человека прямо-таки с вожделением, в его взгляде — бездна зависти, ведь «белый город» воплощает все его мечты о том, чем он хотел бы обладать: сидеть за столом колонизатора, спать в постели колонизатора, а если получится, то вместе с женой колонизатора. Порабощенный человек переполнен завистью. Колонизатор прекрасно осведомлен об этом; когда взгляды антагонистов встречаются, он в очередной раз со всей силой удостоверяется в едкой зависти и всегда занимает оборонительную позицию, потому что «они хотят занять наше место». И это действительно так, ибо вы не найдете ни одного угнетенного жителя, который бы не грезил о том, чтобы хотя бы на день оказаться на месте белого человека.

Поделенный на непроницаемые части, разбитый на два отдельных сектора колониальный мир населен двумя различными видами людей. Неповторимое своеобразие ситуации в колониях состоит в том, что экономическая реальность, неравенство и колоссальная разница в образе жизни никогда не доходят до того, чтобы замаскировать реальность человеческого бытия. Когда вы пристально смотрите на сложившуюся в колониях ситуацию, вы со всей очевидностью замечаете то, что становится причиной расколотости колониального мира. Все начинается с жестокого факта принадлежности или, соответственно, не принадлежности к избранной расе, к избранной категории людей. Экономическая субструктура в колониях становится также сверхструктурой. Причина одновременно является следствием; вы богаты, потому что ваша кожа белого цвета; но верно и обратное — вы белый, поскольку вы богатый. Именно поэтому рамки марксистского анализа нужно всегда слегка расширять, когда мы сталкиваемся с колониальной проблемой.

Маркс великолепно справился с анализом докапиталистического общества. Но теперь следует переосмыслить все, что связано с этим социально-экономическим явлением, включая саму его сущность. Зависимый крестьянин по природе отличается от средневекового рыцаря, но для законодательного определения этой нормативной разницы необходима ссылка на божественное право. Иноземец, прибывавший в колонию из другой страны, устанавливал свои правила, прибегая к помощи огнестрельного оружия и машин. Несмотря на успешное переселение и присвоение собственности, колонизатор по-прежнему остается иностранцем. И дело тут не во владении фабриками, не в разнообразном имуществе и не в банковском счете, что отличает представителей правящего класса. Господствующую расу составляют, в первую очередь, те, кто явился извне, те, кто отличается от автохтонного населения, т.е. от «других».

Насилие задавало тон всей внутренней организации колониального мира, без остановки отбивало барабанный ритм, разрушая аутентичные социальные формы, вдребезги разбивая систему экономических координат, сказываясь даже на привычной одежде и внутренней жизни человека. Вот это самое насилие будет востребовано и взято на вооружение местным жителем в тот момент, когда он, решив навсегда войти в анналы истории, ворвется в запретные для него кварталы. Мысль об уничтожении колониального мира, необычайно ясная и до прозрачности понятная, намертво отпечатывается в сознании, и принять ее может любой из тех, кто относится к категории порабощенных. Основательное разрушение колониальной системы вовсе не предполагает налаживания связи между двумя противостоящими друг другу лагерями, после того как будет упразднена разделяющая их граница. Подорвать колониальный режим — значит ни больше, ни меньше как ликвидировать один из лагерей, закопать его в могилу или изгнать его из страны.

Вызов, который местное население бросает колониальной системе, не назовешь безобидным словесным столкновением сторонников, исповедующих разные точки зрения. Этот вызов далек от формы научного трактата об универсальном, но недобросовестном утверждении исходной идеи, которая преподносится в качестве абсолютной. Колониальное пространство — это мир в изображении манихейства, т.е. мир, пронизанный борьбой двух враждующих начал. Колонизатору недостаточно разграничить колониальный мир физическим образом, другими словами, обращаясь за помощью к армии и полиции, чтобы указать коренным обитателям жителям их место. Словно для того, чтобы продемонстрировать тоталитарный характер эксплуатации колоний, колонизатор представляет местного жителя как своего рода квинтэссенцию зла^[1]. Традиционное общество описывается не просто как общество, которому не достает каких-то ценностей. Колонизатор не удовлетворяется заявлением о том, что эти ценности исчезли из колониального мира или, что еще лучше, отродясь там не существовали. Местный уроженец провозглашается «нечувствительным» по отношению к этике и морали; с ним олицетворяется не просто отсутствие ценностей, но также их отрицание. Давайте осмелимся признать, что между местным жителем и врагом всяких ценностей ставится знак равенства. В этом смысле он становится абсолютным злом. Он — вызывающий коррозию элемент, гибельно воздействующий на все, что его окружает; он — деформирующий элемент и уродует все, что соотносится с красотой или нравственностью; он — средоточие вредоносной энергии, бессознательный и неудержимый инструмент слепых сил. Из чего вытекает, что, выступая на заседании Национального собрания Франции, г-н Майер может ничтоже сумняшеся заявлять, что республика не должна уподобляться гулящей девке, позволяя алжирцам становиться ее частью. Получается, что любые ценности безвозвратно извращаются, стоит им соприкоснуться с теми людьми, что населяют колонии. Обычаи местных жителей, их традиции, их мифы — и, прежде всего мифы — классифицируются как тот самый признак, безошибочно указывающий на духовную нищету и неотъемлемую безнравственность. Именно поэтому мы должны использовать ДЛ,Т, предназначенный для борьбы с паразитами-переносчиками болезней, точно в таких же масштабах, как и христианскую веру, которая ведет беспощадную войну с ересью и инстинктами в их зародышевой форме, а также со злом, пусть еще и не рожденным. Сокращение случаев заболевания желтой лихорадкой и распространение христианства — две части одного и того же баланса. Однако в действительности триумфальные коммюнике об удачном ходе дел становятся источником информации о внедрении чуждых веяний в самые глубинные пласты сознания порабощенного народа. Я говорю о христианской религии, и не надо этому удивляться. Церковь в колониях — это церковь белого человека, церковь, привнесенная извне. Она призывает местного жителя идти не путями Господними, а путями белого человека, хозяина, угнетателя. Но, как нам известно, многих можно призвать таким образом, но лишь единицы из них будут избраны.

Временами это манихейство доходит до своего логического завершения и вконец обесчеловечивает местного жителя или, скажем прямо, превращает его в животное. И действительно — термины, которые колонизатор употребляет, когда речь заходит о местном населении, не отличишь от тех, что используются при описании мира животных. Так, движения азиатов колонизатор сравнивает с движениями рептилий. Колонизатор говорит о зловонии, царящем в кварталах, где скапливаются местные, о размножающихся стаях, о грязи, о выводках, о дикой жестикуляции. Если колонизатор собирается дать местному жителю полную характеристику и в самых точных выражениях, он неизбежно упомянет зверинец. В речи европейца редко проскальзывают живописные образы; однако местный житель, который прекрасно осведомлен о том, что у колонизатора на уме, мгновенно догадывается, о чем думает последний. Эта ходячая демографическая статистика, эти истерические толпы людей, эти лица, лишенные всякой человечности, эти ни на что не похожие раздутые тела, эти постоянные сборища, эти дети — они предоставлены самим себе, и до них никому нет дела; эта лень, растянувшаяся под жарким солнцем, этот растительный ритм жизни — в колониальном мире все упомянутые определения становятся частью активного словарного запаса. Генерал де Голль говорит о «желтых полчищах», а Франсуа Мориак — о черных, коричневых и желтых, которых скоро выпустят на волю. Местный житель колоний осведомлен об этом и смеется про себя каждый раз, когда замечает намек на сравнение с животным миром. Просто он знает, что он не животное; именно в этот момент, когда он осознает собственную человеческую природу, он начинает готовить оружие, с которым он пойдет завоевывать победу.

Как только местный житель, готовясь уплыть, начинает отвязывать швартовы, что не может не тревожить колонизатора, он вверяет себя в руки исполненных благих намерений людей. Озабоченные продвижением культурного прогресса, эти люди расписывают местному жителю особенности и преимущества западной системы ценностей. Но стоит местному в очередной раз услышать о западных ценностях, он впадает в столбняк или непроизвольно стискивает зубы. Во время освободительного процесса обычно взывают к разуму местного населения. Местному жителю предлагают определенные ценности, ему часто напоминают, что обретение независимости не должно привести к снижению уровня экономического развития, убеждают в том, что ему необходимо доверять вещам, которые прошли проверку временем, считаются стабильными и пользуются большим уважением. Однако выходит так, что, заслышав речь о западной культуре, местный житель достает нож или, по меньшей мере, проверяет, что тот находится в пределах быстрой досягаемости. Насилие, при помощи которого утверждается превосходство ценностей белого человека, и открытая агрессивность, обеспечивающая победу этих ценностей над образом жизни и мышления местного жителя, приводят к тому, что для местного жителя западные ценности, о которых распинаются перед ним, становятся предметом насмешки. В условиях колониальной жизни колонизатор только заканчивает укрощать местное население, когда оно вслух, ясно и четко уже признает превосходство ценностей белого человека. В процессе борьбы за независимость порабощенные массы осмеивают эти самые ценности, оскорбляют их и извергают их из себя.

Этот феномен обычно замалчивается, поскольку во время завоевания независимости некоторые интеллигенты, вышедшие из местного населения, вступили в диалог с буржуазией метрополии. На данной стадии коренное население самораспознается лишь как расплывчатая масса. Несколько местных индивидуальностей, кого буржуазия более или менее хорошо знает, разбросаны и не обладают достаточным влиянием, чтобы заставить чувствовать нюансы в процессе происходящего распознавания. С другой стороны, во время освобождения колоний владеющая ими буржуазия лихорадочно ищет способ войти в контакт с местной элитой. Именно с этой элитой ведется всем известный разговор о ценностях. Понимая невозможность сохранения своего господства в колониях, буржуазия метрополий решает провести своего рода арьергардную акцию и обращается к культуре, ценностям, технике и технологии и т.д. Теперь обратим внимание на то явление, о котором нам не следует забывать ни в коем случае: подавляющее большинство жителей колоний понятия не имеют обо всех этих проблемах. Приоритетной — благодаря своей очевидной конкретности — ценностью для местных жителей становится в первую очередь земля. Земля родит для них хлеб и, что превыше всего, крепит чувство собственного достоинства. Но это достоинство не имеет ничего общего с достоинством человеческой личности, ибо эта человеческая личность никогда не слышала о таком достоинстве. Все, что местный житель мог видеть у себя в стране, — арест в любое время дня и ночи, побои, голод. И ни один преподаватель этики, ни один священник не пришел, чтобы снести побои вместо него, ни один не разделил свой хлеб с ним. Что касается местного жителя, то мораль в его представлении на редкость конкретна; ему важно утихомирить пренебрежение колонизатора, справиться с выставленным напоказ насилием, короче говоря, устранить колонизатора из картины своего мироздания. Известный принцип равенства одного человека другому в колониях начнет проявляться с того момента, когда местный житель заявит, что он равен колонизатору. Еще один шаг вперед, — и местный житель готов бороться за то, чтобы превзойти колонизатора. На самом деле первый уже решил вышвырнуть последнего и занять его место. Мы видим, как разрушается целая вселенная, включавшая в себя и материальную сторону, и определенный моральный порядок.

Просвещенный интеллигент, который пошел за колонизатором, оглядываясь на универсальные абстрактные формы, будет бороться за то, чтобы колонизатор и местный житель смогли мирно уживаться друг с другом в условиях нового мира. Но есть одна вещь, которую интеллигент в принципе не видит, потому что он насквозь пропитан колониализмом, а весь его образ мышления как две капли воды похож на образ мышления колонизатора. Когда исчезнут сами отношения, связывающие метрополию и колонию, не будет никакого смысла в том, чтобы оставаться или сосуществовать. Не случайно, что еще до начала переговоров между алжирским и французским правительствами^[2]выделившееся на политической сцене Европы меньшинство, которое назвалось «либералами», прояснило свою позицию. Либералы потребовали ни больше ни меньше как двойного гражданства. Абстрактно обособившись, либералы пытаются заставить колонизатора совершить вполне конкретный прыжок в неведомое.

Давайте признаем: колонизатор прекрасно сознает, что никакая фразеология не заменит реальность.

Таким образом, местный житель открывает для себя, что его жизнь, его дыхание, его пульсирующее сердце ничем не отличаются от жизни, дыхания и сердца колонизатора. Он обнаруживает, что кожа колонизатора имеет не больше ценности, чем его собственная; непременно следует отметить, что это открытие будет иметь неотвратимые последствия и потрясет весь мир. Из этого открытия произрастает новая, имеющая революционный характер уверенность местного жителя. И в самом деле, чего бояться, если моя жизнь равноценна жизни колонизатора, его взгляд больше не заставляет меня съеживаться от страха и не замораживает кровь в жилах, а его голос уже не обращает меня в камень. Я уже не сижу как на иголках в его присутствии, и вообще мне абсолютно наплевать на него. Я перестал теряться, находясь с ним рядом, зато я приготовлю для него такую засаду, что вскоре ему ничего другого не останется, кроме как спасаться бегством.

Как мы уже сказали, условия колониальной жизни характеризуются определенной дихотомией, которая сказывается на всем народе в целом. Борьба за независимость сплачивает этот народ в едином решительном порыве, который направлен на то, чтобы преодолеть собственную разнородность и объединиться на национальной, иногда расовой основе. Нам известны яростные слова сенегальских патриотов по поводу политических маневров их Президента Л. Сенгора: «Мы требовали, чтобы на высшие должностные посты в государстве назначались африканцы; теперь Сенгор «африканизирует» европейцев». Иначе говоря, местный житель может легко понять, начался процесс освобождения или нет, а признаком в данном случае послужит выполнение программы-минимума. Суть программных требований очень проста: того, «кто был ничем», сделать «всем».

Однако воспитанный в колониях интеллигент вносит в данную программу ряд корректив, и, кажется, он имеет для этого достаточные основания. Высокопоставленные чиновники, техники, разнообразные специалисты — ведь без них не обойтись. Так что можно слышать, как обычный местный житель, осмысливая незаслуженные назначения, которые ведут к многочисленным актам саботажа, частенько вздыхает: «И стоило добиваться этой независимости...»

В странах-колониях, где развернулась настоящая борьба за свободу, где текли кровавые реки и где продолжительность военных столкновений способствовала запоздалому всплеску активности местных интеллигентов, пропагандировавших базовые ценности, мы видим подлинное уничтожение сверхструктуры, выстроенной этими связанными с буржуазией интеллигентами. В своих самовлюбленных речах, детально изложенных умниками из университетской среды, колониальная буржуазия на самом деле глубоко внедрила в умы местных интеллигентов следующую мысль: основные ценности остаются вечными, какие бы грубые ошибки люди ни совершали. Речь идет, разумеется, об основных ценностях западной цивилизации. Выросший в колонии интеллигент принимает это как аксиому. Поэтому в тайниках его подсознания вы всегда найдете бдительного стража, готового в любую минуту броситься на защиту греко-латинских основ Запада. Впрочем, теперь, в период освободительной борьбы, когда интеллигент близко общается со своим народом, этот искусственно созданный хранитель обращается в прах. Все ценности Средиземноморского региона — торжество человеческой индивидуальности, ясности и красоты — становятся безжизненными, блеклыми безделушками. Все красивые речи напоминают коллекции мертвых слов; те ценности, без которых великий духовный подъем представлялся раньше немыслимым, объявляются ничего не стоящими просто-напросто потому, что они не в состоянии помочь решению конкретного конфликта, в который оказались вовлечены люди.

Первым должен исчезнуть индивидуализм. Местный интеллигент усвоил от своих учителей тезис о том, что личности необходимо полностью проявить себя. Колониальная буржуазия прочно вбила в его сознание представления об обществе, состоящем из индивидуумов, каждый из которых заперт в пространстве собственной субъективности. Единственное богатство такого человека заключается в его мышлении. Теперь местный интеллигент, у которого с началом борьбы за свободу появилась возможность вернуться к народу, будет открывать для себя всю лживость данной теории. Сами организационные формы борьбы за независимость будут предлагать ему совершенно иную лексику. Брат, сестра, друг — на эти слова колониальная буржуазия наложила строжайший запрет, потому что, с ее точки зрения, мой брат — это мой кошелек, мой друг — это часть моего плана, нацеленного на достижение личного преуспевания. Образованный выходец из коренного населения проходит через своеобразное аутодафе, которое разрушает его идолов: эгоизм, взаимные обвинения, проистекающие из чувства гордости, и детское упрямство, свойственное тем, кто всегда пытается оставить за собой последнее слово. Такой интеллигент, покрытый пылью колониальной культуры, будет точно так же открывать для себя ценность деревенских собраний, тесную сплоченность народных комитетов и невероятную продуктивность работы местных собраний и других органов самоуправления. Следовательно, интерес одного разделят все, поскольку в реальности каждый может попасться в лапы к военным, каждого могут зверски убить или же каждый спасется. В таких условиях нет места спасительному для атеистов девизу «каждый сам за себя».

Дата добавления: 2015-08-21