ГЛАВА XXII. Трава сохнет, цветок увядает

"Трава сохнет, цветок увядает"

Незаметно, день за днем, прошли два года. Наш друг Том жил в разлуке с

близкими и часто тосковал по дому, но уныние никогда не овладевало им. Он

умел в любой обстановке находить что-нибудь хорошее, а чтение библии

поддерживало в нем спокойное и бодрое состояние духа.

На свое письмо, о котором мы уже упоминали, он вскоре получил ответ,

написанный старательным почерком Джорджа, таким крупным и четким, что, по

словам Тома, его можно было прочитать "с другого конца комнаты". В письме

сообщались весьма важные домашние новости, уже известные нашему читателю.

Там было сказано, что тетушка Хлоя пошла в услужение к одному кондитеру в

Луисвилле и, будучи большой искусницей по части разных пирожков и тортов,

зарабатывает немалые деньги, и деньги эти все, до последнего цента,

откладываются на выкуп Тома. Моз и Пит процветают, а малютка бегает по всем

комнатам и находится под присмотром Салли и самих хозяев.

Без тетушки Хлои хижина стоит закрытая, но Джордж не пожалел слов,

описывая, как ее отделают и разукрасят, когда Том вернется домой.

В конце письма перечислялись все предметы, которые Джордж проходит в

школе, и название каждого из них начиналось с заглавной буквы, снабженной

множеством завитушек. Дальше приводились клички четырех жеребят, появившихся

на конюшне в отсутствие Тома, а заодно сообщалось, что папа и мама здоровы.

Письмо было написано слогом сухим и сжатым, но Тому оно показалось

верхом совершенства. Он не уставал любоваться им и даже советовался с Евой,

не повесить ли его в рамке на стену. Привести этот план в исполнение

помешало только то, что одной стороны листка тогда не было бы видно.

Дружба между Томом и Евой росла с каждым днем. На рынке он выбирал для

нее самые красивые букеты, покупал ей то спелый персик, то апельсин. И

сердце его наполнялось радостью, когда он, возвращаясь домой, издали видел

ее золотистую головку и слышал детский голосок:

- Ну, дядя Том, покажи, что ты мне принес сегодня!

К тому времени, о котором сейчас идет речь, Сен-Клеры перебрались всем

домом на свою виллу на озере Поншартрен. Летний зной заставил всех, кто

только мог, бежать из душного города к этим берегам, куда долетал освежающий

ветер с моря.

Вилла Сен-Клера, окруженная со всех сторон верандой, выходила окнами на

лужайки и в огромный сад, благоухающий тропическими цветами и растениями.

Его извилистые дорожки сбегали к самому озеру, широкая гладь которого

искрилась серебром в лучах солнца, непрестанно меняясь и становясь час от

часу ярче и прекраснее.

День клонился к вечеру. Огненный закат зажег весь горизонт и отражался

в воде, неотличимой от неба. По озеру, отливающему золотисто-розовыми

бликами, легко, словно призраки, скользили белые паруса лодок, а первые

звездочки мерцали высоко в небе, глядя на свое трепетное отражение внизу.

Том и Ева сидели на дерновой скамье в увитой зеленью беседке, у самой

воды.

- Знаешь, дядя Том, - сказала девочка, - я скоро уйду туда.

- Куда, мисс Ева?

Она встала и подняла руку, показывая на небо.

Сердце Тома сжалось, и он вспомнил, как часто ему приходилось замечать

за последние полгода, что Ева уже не может по-прежнему часами играть и

бегать по саду, что ручки у нее становятся все тоньше и тоньше, личико

прозрачнее, дыхание короче. Вспомнились ему и жалобы мисс Офелии, что

никакие лекарства не помогают Еве от кашля. Да и сейчас щеки у девочки были

горячие... Однако мысль, на которую наводили слова этой доброй женщины, до

сих пор ни разу не приходила ему в голову.

И как раз в эту минуту вдали послышался встревоженный голос мисс

Офелии:

- Ева! Ева! Такая роса, а ты все еще в саду!

Они вышли из беседки и поспешили домой.

Мисс Офелия выходила не одного больного на своем веку. С детства, живя

в Новой Англии, она умела распознавать первые признаки того коварного,

незаметно подкрадывающегося недуга, который губит столько прекрасных жизней

и задолго до конца кладет на них печать смерти. И мисс Офелия не могла не

заметить у Евы легкого сухого кашля и болезненного румянца, не могла

обмануться блеском ее глаз и лихорадочной возбужденностью.

Она пробовала высказывать свои опасения Сен-Клеру, но он всякий раз с

не свойственной ему раздражительностью отметал их в сторону.

- Будет вам каркать, кузина! Терпеть этого не могу! Неужели вы не

понимаете, что ребенок растет? Быстрый рост всегда ослабляет детей.

- А этот кашель?

- Пустяки! Есть о чем говорить! Она, вероятно, простудилась, только и

всего.

- Да, но у Элизы Джейн, у Эллен и у Мари Сендерс это начиналось точно

так же.

- Перестаньте рассказывать мне всякие ужасы! Вы, так называемые опытные

сиделки, всегда готовы перемудрить. Стоит ребенку чихнуть или кашлянуть, и

вам уже кажется, что все кончено. Следите за Евой, не выпускайте ее по

вечерам из комнат, не давайте ей утомляться, и она скоро поправится.

Сен-Клер только говорил так, а на самом деле его тревога за дочь день

ото дня становилась все сильнее. Он с волнением наблюдал за Евой и то и дело

твердил, что ребенок совершенно здоров, что это желудочный кашель, который

часто бывает у детей, а сам почти не отпускал ее от себя, все чаще и чаще

брал с собой на верховые прогулки и чуть не каждый день приносил домой

рецепты разных укрепляющих снадобий - "не потому, что девочке они нужны, а

просто так... вреда от этого не будет".

А Ева всеми своими помыслами стремилась лишь к тому, чтобы делать

добро, чтобы согревать лаской тех, кто в этом нуждался. Сердце у нее всегда

было доброе, но теперь все в доме стали замечать в ней необычайно

трогательную чуткость к окружающим. Она по-прежнему проводила много времени

с Топси и другими негритятами, но была не столько участницей их игр, сколько

зрительницей, по-прежнему смеялась над забавными проделками Топси и вдруг

умолкала, и по лицу ее пробегала тень, глаза затуманивались, а мысли улетали

куда-то далеко-далеко.

- Мама, - обратилась она как-то к Мари Сен-Клер, - почему мы не учим

наших негров читать?

- Что за нелепый вопрос, Ева! Этого никто не делает.

- А почему?

- Потому что грамота им совершенно не нужна. Работать лучше они все

равно не станут, а ни на что другое негры не годны.

- Мисс Офелия научила Топси грамоте, - стояла на своем Ева.

- Да, но ты видишь, к чему это привело? Более отвратительной девчонки я

в жизни не видела!

- А бедная няня! Ей так хочется научиться грамоте. Что она будет

делать, когда я не смогу читать ей?

Мари ответила, не прерывая своего занятия (она разбирала вещи в

комоде):

- Со временем, Ева, у тебя будут другие дела и обязанности. В том, что

ты читаешь вслух неграм, ничего плохого нет. Я сама это делала, когда была

здорова. Но как только ты начнешь выезжать и думать о нарядах, у тебя не

останется ни одной свободной минуты. Вот смотри: эти бриллианты я подарю

тебе к твоему шестнадцатилетию. Я тоже надевала их на свой первый бал. Ах,

Ева, если б ты знала, какой я тогда имела успех!

Ева взяла футляр, вынула оттуда бриллиантовое колье и устремила на него

задумчивый взгляд своих больших глаз. Мысли ее витали где-то далеко.

- Какая ты вдруг стала серьезная! - воскликнула Мари.

- Мама, а эти бриллианты дорого стоят?

- Ну еще бы! Папа выписал их мне из Франции. Это целое состояние.

- Как бы мне хотелось, чтобы они были мои, - сказала Ева, - и чтобы я

могла сделать с ними все, что захочу!

- А что бы ты с ними сделала?

- Продала бы, купила бы на эти деньги имение в свободных штатах,

переселила бы туда всех наших негров, наняла бы учителей, чтобы они учили их

читать и писать...

Мари рассмеялась, не дав ей договорить:

- Да это настоящий пансион для негров! А игре на фортепиано и рисованию

по бархату ты бы тоже их обучала?

- Они бы у меня научились сами писать и читать письма, - твердо сказала

Ева. - Я ведь знаю, мама, как им тяжело. Том страдает от того, что он

неграмотный, и няня, и многие другие. По-моему, это очень нехорошо, что их

не учат.

- Ах, перестань, Ева! Ты еще совсем ребенок, где тебе разбираться в

таких вопросах! - сказала Мари. - И, кроме того, от твоей болтовни у меня

разболелась голова.

Мари всегда ссылалась на головную боль, если хотела прекратить

разговор, который был ей не по вкусу.

Ева тихонько вышла из комнаты. Но с того самого дня она начала прилежно

обучать няню грамоте.

Дата добавления: 2015-08-21