Детали сражения

М. И. Богданович в своей статье обрушивается на Толстого за план сражения, а также на то, что Толстой показал, что во французской армии было вдвое «более войск, нежели» у нас»^[237] Мы соглашаемся с последним утверждением, но оговариваем, автор написал: «с несколько только слабейшими со стороны русских силами». Это может быть как художественная гипербола для того, чтобы подчеркнуть героизм русских, а также подобные данные могли содержаться в источниках, который он использовал.

Норов утверждает, что «в романе собраны только все скандальные анекдоты военного времени той эпохи, взятые, безусловно, из некоторых рассказов»^[238]. Его возмущает, прежде всего, антипатриотичность в изображении Толстого, прежде всего это касается генералов, о которых, как мы знаем, писатель не был особо высокого мнения. «Барклай…везде присутствовал, где была опасность»^[239]. Подводя итоги, он же пишет: «Граф Толстой в своем романе…прекрасно и верно изобразил общие факты Бородинской битвы»^[240].

А. В. Гулин отмечает, что в источниках есть упоминание о войсках прикрытия, стоявшем за курганом. Толстой сохраняет и эту подробность^[241]. Важен вывод Гулина об описании Толстым в центре: «События на батарее показанные у Толстого исключительно с точки зрения Безухова. Это важный принцип повествования. Пьер, человек штатский, не понимает многих частностей того, что делается у него перед глазами <…>Подобный взгляд…дает писателю возможность для обобщений удивительной силы…»^[242]. Толстого часто обвиняют в том, что он путает военные звания. Относительно французов, чьих маршалов он называет генералами, это во многом верно^[243]. Но не надо приписывать писателю ошибок его персонажей^[244]. Ясно, что Пьер, как штатский человек, плохо разбирается в военных званиях^[245]. «Батарейный эпизод, выписанный с большой точностью…становится у Толстого поистине символическим, в нем отражается сокровенный смысл всего Бородинского дня»^[246].

Толстой ошибается, утверждая, что маршалы и генералы не участвовали. Только с французской стороны непосредственно мы можем назвать имена Нея, Мюрата, Даву, Богарне и т.д. Они не только участвовали, но и сами делали распоряжения. Маршалы и генералы подвергали свою жизнь опасности (достаточно вспомнить, сколько из них были ранены или убиты) и «служили непосредственными орудиями для передачи войскам Воли Наполеона»^[247].

Некоторые философы и филологи считают, что Толстой развенчал официальную как зарубежную, так и отечественную историографию^[248]. Есть в романе «Война и мир» ряд исторических анахронизмов^[249].

Интересно, что даже эпизод с белыми рубахами основан на историческом источнике, это воспоминания Ф. Глинки.

А. Сабуров в своей статье приводит свидетельство о том, что истории А. Попов сказал А. Скабичевскому: «В моих руках много совершенно неизвестных, новых фактов, о которых, очевидно, не имел понятия и Толстой. Документы эти проливают новый свет на очень важные минуты, на основании их я объясняю события совершенно иначе, чем объяснили их мои предшественники, военные историки. И в «Войне и мире» нахожу описания этого события и объяснения его совершенно тождественно с моими описаниями и объяснениями…»^[250]. К сожалению, мы не имеем представления о том, как это факты, но, видимо, речь идет именно о тех моментах, которые вызывают столько споров.

В литературе можно встретить и откровенные обвинения Толстого в том, что автор романа не знаком с современным ему состоянием исторической науки^[251].

В. Шкловский писал о главе про Бородинскую битву: «Здесь Толстой подробно анализировал Бородино, дал чертеж боя и сделал ценные указания о плане Наполеона. Оценки Бородина и, в частности, указание на первоначальную позицию, которую хотели занять русские – эта оценка получила единогласное признание военных авторитетов как правильная»^[252]. На наш взгляд, к подобной характеристике можно придраться лишь к слову: «единогласная», мы до сих пор слышим обвинения Толстого

Клапаред или Фриан или?.. Одним из дискутируемых фактов является решение Наполеона послать, когда герцог просит подкрепления, сначала дивизию Клапареда, а затем Фриана. Обсуждается вопрос о названиях, т.е. о том, о каких точно дивизиях идет речь. Богданович подтверждает данные Толстого, также указывая, что было потеряно полчаса, впрочем, Толстой тоже говорит о том, что следствием этой смены была лишь потеря времени^[253]. Геруа дает такие же факты, уточняя, что первая дивизия относилась к корпусу Понятовского, вторая – Даву^[254]. Норов пишет, что дивизия Фриана 3 раза участвовала в атаке на флеши, поддерживая тех, кто считал, что Толстой перепутал дивизии. Михайловский-Данилевский, напротив, считает, что эта дивизия все время оставалась в резерве^[255]. С. И. Корнилов пишет, что эпизод о колебаниях Наполеон насчет Клапареда и Фриана основан на «Истории русского похода» Ж. Шамбре. Надо сказать, что это вполне оправдывает Толстого, т.к. кто, кроме самих французов мог лучше разбираться в том, какая дивизия каким образом принимала участие в сражении. Этот же автор доказывает неправомерность факта, касающегося смены дивизий. «Речь шла о том, чтобы двинуть гвардию. Однако дивизия Фриана к ней не принадлежала и не только не стояла в резерве, но и начала бой одной из первых. Сам Толстой незадолго до этого упоминал об этом, хотя и спутал ее с другой дивизией»^[256]. В более поздней своей работе Витмер, ссылаясь на Пеле, высказывает ту же версию, что и романист. Другой историк показывает, что «Наполеон колебался относительно гвардейских дивизий Клапареда и Роге. В первой из них было 3062 человека, во второй – 3852»^[257]. Земцов дает совсем другие данные, дивизия Фриана - 7300, Клапареда - 2500. Не знаю, чем может быть вызвано такое отличие данных. Однако Земцов также отмечает, что задержка с переброской пехотных подкреплений заметно приостановила их успешные действия^[258]. Если последние данные верны, то в данном случае речь шла о численности посылаемого подкрепления. Надо сказать, что мы, к сожалению, совсем не компетентны, чтобы разрешить этот спор, т.к. не знакомы с французскими источниками, которые, безусловно, должны помочь надежно разрешить этот спор.

Подвиг Ермолова. Вот так пишет в своих записках сам А. П. Ермолов: «Проезжая неподалеку высоты генерал-лейтенанта Раевского, увидел я, что она была уже во власти неприятеля, батарея на оной взята им, бегущая наша пехота была сильно преследуема!

Важность пункта сего была ощутительная для каждого, и мне натвердили об оной я бросился к VI корпусу, самому ближайшему к высоте, приказал 9-му (видимо опечатка, т.к. в других книгах, где приводится эта цитата, указывается номер 3-й) батальону Уфимского пехотного полка идти быстро вперед, им остановил бегущих наших стрелков и отступающие в расстройстве егерские 18, 19 и 40 полки. Неприятель не мог употребить захваченной артиллерии, ибо при оной не было зарядов, но по обеим сторонам взятой им батареи подвезены были орудия и командуемые мною полки осыпаемы было картечью, три конные роты, сопровождавшие меня, остановились на левом моем фланге и, отвлекая на себя огонь неприятеля, облегчили мне доступ к вы соте, которую я взял не более как в десять минут»^[259]. Ряд других генералов подтверждают эти показания^[260]. Но С. И. Маевский утверждает, что это не подвиг Ермолова, а его личный.

Есть и другие свидетельства: «…подвигу Ермолова была свидетелем армия»^[261].

Толстой отнесся довольно скептически к действиям Ермолова: «Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане»^[262]. Автор несколько карикатуризировал образ русского генерала, как мы понимаем с целью доказать свою точку зрения, заключающуюся в том, что начальник не влияют на ход сражения.

Несколько критично подошел к этому подвигу Витмер. Он приводит несколько различных описаний этого подвига, написанных самим Ермоловым^[263].

Советская историография не ставит под сомнение то, кто отбил батарею Раевского^[264] и, как правило, указывает 3-й батальон Уфимского полка и 3 полка егерей: 11-й, 19-й, 40-й. Мы остановимся на этом традиционном мнении.

Мы можем отметить, что в большинстве случаев Толстой дает верную картину, даже если иногда путает мелочи, но это не мешает целостному восприятию и созданию правильного понимания Бородинской битвы.

Оставление Москвы: неожиданность или плановое действие?

Знал ли Кутузов, когда давал Бородинское сражение, что ему придется отдать неприятелю сердце России. Из его документов мы видим, что нет. 27 августа он писал Ростопчину о том, что, несмотря на одержанную победу, ему нужны войска для пополнения армии, чтобы можно было выдержать еще одну битву у Москвы^[265]. Войска, получившие приказ о возобновлении сражения на следующий день, приняли его с восторгом и воодушевлением. Однако Кутузов принял решение отступить, когда ему было сообщено о потерях, понесенных русской армией в этой кровопролитной битве. Однако есть мнение, согласно которому Кутузов сразу предполагал оставление Москвы, а о продолжении сражения на следующий день говорил по политическим причинам. Но нам оно кажется несколько натянутым. Литература, и мы с ней согласны, как правило, признает необходимость этих действий в силу объективных причин.

Дата добавления: 2015-08-21