Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Глава 27. Внешне будто ничего не изменилось в ауле

В нешне будто ничего не изменилось в ауле. Все так же старики каждый погожий день спешили на нихас, а молодые засветло отправлялись на земельные участки и в горы. Занимались тем же, чем и до революции: пасли овец, обрабатывали землю, запасались дровами на зиму... Так же с опаской поглядывали на небо, не сорвет ли непогода страду, обсуждали, как предотвратить предполагаемый паводок.

Но Мурат подмечал, что в отношениях между людьми появились новые нотки: горцы точно забыли, кто принадлежит к сильной, а кто — к слабой фамилиям. Приезжавший каждую пятницу из Алагира в аул агитатор-чтец, длинный, худой, больной туберкулезом, и в жару, и в холод зябко укутывавший шею и грудь рваным шарфом, Захар Морозов любил повторять слово «бесплатно», обещая в будущем бесплатную больницу, бесплатную школу и даже бесплатное питание, уточняя, что последнее будет не так быстро. Дети бегали вокруг, шумели, взрослые отгоняли их, а Захар успокаивал и тех и других: «Пусть и дети послушают, какая у них будет жизнь, — полезно!» По его настоянию была создана школа кройки и шитья, собравшая горянок в доме Умара.

— Это не только школа кройки и шитья, но и настоящий ликбез, — поразил слух аульчан непривычным словом агитатор и пояснил: — Будем всех женщин, невзирая на возраст, учить грамоте.

... Когда Тузар Тотикоев, которому вменили в обязанность доставку керосина в аул, появлялся с заветной железной бочкой, возле нее выстраивались люди. Именно тогда аульчане поняли, что означает русское слово «очередь», и долгие годы оно ассоциировалось у хохкауцев с другим словом: «фатаген» — так осетины называли керосин. Горянки нетерпеливо подставляли баллоны, бутыли, ведра, горшки, благодарили Тузара за доставленную радость, ведь три дня, как в доме нет ни капли фатагена, а домочадцы уже привыкли к свету лампы и знать не хотят ни лучину, ни свечку... Да и разжигать печь стало намного легче: обольешь слегка дрова — вспыхивают, как от ударившей молнии...

Тузар едва слушал их болтовню. Два чувства боролись в его душе: благодарность и негодование. Он ни на миг не забывал о благородстве стариков, пожалевших их семью и оставивших в ауле его, без которого все женщины и дети Тотикоевых жили бы впроголодь... И в то же время ему не по нутру было поручение Мурата: обидно, что он, родившийся в большой и сильной семье Тотикоевых, теперь вынужден выполнять такое позорящее задание одного из Гагаевых, как доставка в аул керосина.

День, разлучивший Тузара с братьями, оставил тяжелый след в его сердце. Потом, когда улеглась лихорадка, он задумался и увидел то, чего не замечал раньше: Тотикоевы виноваты сами. Кто их заставлял поднимать оружие против новой власти? Почему пошли они на ссору с аульчанами? Не пожадничай Батырбек, не стремись от каждого дела получать выгоду — никаким событиям не по силам было бы поколебать уважение хохкауцев. И когда бедняки отняли у Тотикоевых землю, это было воспринято Тузаром как божье наказание за грехи Батырбека.

В день раздела земли никто из Тотикоевых не покинул дом. Сквозь закрытые окна до них доносились гул разгоряченной толпы, возгласы удивления, споры... Невольно прислушиваясь к ним, женщины всхлипывали, искоса поглядывали на Тузара, а он, низко склонившись над седлом, зашивал порез в коже и упрямо делал вид, что не слышит ни шума толпы, ни всхлипываний женщин... Не выдержав, жена Махарбека обратилась к нему с упреком: «Тузар, тотикоевская земля уже роздана, и по ней хозяевами бегают те, кого трепет брал при виде Тотикоевых...» «Не у нас одних отняли», — пожал плечами Тузар и больше не произнес ни слова. Он молча, с достоинством выслушал, какой участок оставлен Тотикоевым, направился туда, и только при виде крохотного клочка, сиротливо застывшего на склоне горы, Тузар не выдержал: скупые слезы покатились из его глаз.

Больно ему было видеть, как каждое утро в школу, устроенную в кирпичном хадзаре, возведенном Тотикоевыми, устремлялись дети аула, в том числе и тотикоевские — в своем доме они были гостями. Когда же Мурат предложил Тузару стать сторожем школы, он, решив, что будет хуже, если назначат сторожем кого-то другого, кто в любое время дня и ночи будет входить в их двор и бродить по дому, дал согласие. Вменил Мурат в обязанность Тузару доставлять учительницу, работающую в Нижнем ауле, в Хохкау. И принять это тоже было тягостно. Тузар до самого утра мучился мыслью, соглашаться или нет. А под утро внезапно поднялся, запряг в арбу единственную, оставленную новой властью Тотикоевым лошадь... Домочадцам стало ясно: теперь через каждые сутки Тузар будет ездить в Нижний аул за учительницей, которая день преподавала в школе Нижнего аула, а следующий — в школе Хохкау.

Учительнице все было в горах в диковинку, и все нравилось. И то, что ей придется через день отправляться в другой аул, не только не огорчало, но приводило в восторг, будто преодолевать по узкой горной дороге, грозящей обвалами и обрывами, двенадцать километров туда и столько же обратно — не мука, а одно удовольствие. Но такова уж была эта семнадцатилетняя девчушка со светлыми косами, что трудности ее не пугали. Она сразу же поставила условие Тузару:

— Я учу детей вашего аула русскому языку, а вы меня — вашему родному. Всю дорогу туда и обратно, чтоб не терять времени. Идет?

На что смущенный Тузар пробормотал:

— Не умею я.

Она обожгла его озорным взглядом.

— Сумеете.

К этому времени она усвоила по-осетински простые слова и фразы, поэтому им было легче изъясняться по пути до Хохкау и обратно; она не только спрашивала, как будет по-осетински тот или другой предмет, но часто просила Тузара притормозить на миг, чтобы записать в свою тетрадочку особенно труднопроизносимые слова... Во время одной из остановок она приподнялась с сиденья, объявила:

— Я забыла представиться. Меня зовут Зина. Родом из Воронежа. Родители мои до революции перебрались во Владикавказ. Здесь им понравилось, но недавно они возвратились в Воронеж, а я вот осталась, и, наверное, навсегда...

Тузар терялся, говорил односложно, хотя в общении с другими он был скорее болтлив, чем молчалив, по понятиям горцев, конечно. Когда же перед самым аулом она вдруг сказала ему:

— Все! Теперь будьте суровы. Прочь вашу стеснительность, не то засмеют вас, — в душе у него все перевернулось; а учительница, будто не замечая его негодования, прошептала: — А я должна выглядеть смущенной. Как же иначе, ведь я еду с таким суровым и неприступным горцем, как вы?!

Он покосился на нее и увидел, как она торопливо натянула платок на голову и покорно опустила глаза. Тузар ахнул: перед ним была ни дать ни взять настоящая осетинка. И с трудом верилось, что минуту назад она подтрунивала над ним.

— Ну как? — прошептала она. — По глазам вижу: вы удивлены. Значит, все хорошо.

Но на обратном пути, когда Хохкау скрылся из глаз, Зина вновь стала подшучивать над Тузаром, а он конфузился.

С тех пор так и повелось... Тузар давал себе слово, что будет с ней суров, а она, не догадываясь о его намерениях, выбегала из дому, совала ему в руки портфель, весело похлопывала по плечу в знак приветствия, ничуть не стесняясь глазеющих на них жителей Нижнего аула, и Тузар краснел, поскорее дергал вожжи, стремясь избавиться от пристальных взглядов аульчан. О том, как Зина запросто обращалась с молодым горцем, скоро стало известно в Хохкау, и как-то Мурат, глядя в сторону, предупредил Тузара:

— Ты, парень, смотри ничего не позволь себе... Родители девушки далеко, но я считаю ее своей сестрой...

Тузар зло посмотрел на него, и тот понял: он уверен в себе...

Они возвращались из Хохкау. Быстро наступал вечер. Зина попросила остановить бедарку возле леса, чтобы сорвать несколько ландышей. Как всегда в таких случаях, Тузар остался у бедарки, поправляя сбрую. Снег уже сошел, но кое-где в низине белел клочьями.

Вдруг он услышал испуганный вскрик, а затем протяжный вопль. Тузар бросился в чащу. Ветви цепляли лицо, ноги вязли в сырой земле... Он бежал на крик, на ходу выхватывая кинжал. И успел... На корточках, спиной прижавшись к стволу дерева, замерла Зина, а напротив нее стоял на задних лапах недавно проснувшийся, тощий от голода бурый медведь, оторопело вслушивался в вопль девушки и поводил головой из стороны в сторону... Зная, как страшен медведь весной, когда бродит в поисках пищи по лесу и крушит все на своем пути, Тузар в несколько прыжков оказался между зверем и Зиной. Обеими руками держась за рукоять кинжала, он готовился принять смертный бой. Медведь было шагнул вперед, потянул ноздрями воздух, опустился на четвереньки, неуклюже повернулся и побежал в чащу...

Не веря чуду, Тузар все еще стоял, весь напружинившись, готовый в любую секунду сделать выпад вперед и всадить кинжал в зверя... Кажется, тот действительно испугался. Тузар обернулся. Зина сидела, в бессилии опустив голову на грудь...

— Тебе плохо? — спросил Тузар.

Она подняла голову, стыдливо произнесла:

— Встать не могу.

— Не тронул тебя?

— Нет... Помоги мне.

Зина не могла стоять на ногах, и тогда Тузар поднял ее на руки. Перешагивая через оголившиеся корни дерева, Тузар споткнулся и почувствовал, как ее руки обхватили его за шею. Дыхание девушки обожгло щеку. В голове у горца помутилось, он шел, боясь уронить свою ношу... Осторожно усадив Зину в бедарку, он вздохнул, поправил вожжи, сел на доску, дернул вожжи...

Они были уже недалеко от аула, когда Тузар почувствовал ее руки на своей шее и замер. Она прошептала:

— Ты сильный и мужественный, Тузар, — и поцеловала его в щеку.

Вожжи выпали из рук парня. Он обхватил девушку. Зина не отстранилась, продолжая что-то шептать, прижалась губами к его губам, дыхание их слилось. Они не заметили, как остановилась лошадь... И вдруг Зина зашептала в отчаянии:

— Не-ет... Не-ет... — и оттолкнула его от себя...

С этого дня они жили ожиданиями свиданий. Зина уже не смела на людях хлопать парня по плечу... И когда они бывали порознь, мысли их заполняли воспоминания о мимолетных и чистых поцелуях...

Они не говорили о своем будущем, но как-то у Тузара невольно вырвалось:

— Женятся мои братья, тогда и я пришлю к тебе сватов...

— Твои же братья не на свободе? — удивилась она.

— У осетин младший может жениться только после того, как старшие сыграют свадьбы, — пояснил он.

— Строгие у вас законы, — только и сказала Зина и вздохнула...

— Строгие, — подтвердил он. — Нарушать нельзя...

В другой раз он признался:

— Не знаю, согласятся ли мои...

Она сделала вид, что не поняла, о чем он говорит.

— Но если вдруг кто будет возражать, я уеду, — решительно произнес он. — Уеду на равнину. С тобой вместе. Лектор рассказывал, что там горцам дают землю. Другие не пропадают — не пропадем и мы...

Зная, как сложны взаимоотношения Тотикоевых с аульчанами, Зина просто сказала:

— Не так уж важно, где жить, главное — не сторониться людей. Жаловаться самим на судьбу — все равно, что рыть себе могилу. Душа очерствеет — пропадете. И детям в тягость будет жизнь...

Тузару казалось, что достаточно относиться к людям, как когда-то прадед Асланбек: отзываться на их горе и вместе со всеми радоваться их счастью — и вернется прежнее уважение, а с ним — богатство и достаток. И Тузар поклялся, что станет таким, как мудрый Асланбек. Зиу ли объявляли в селе или беда у кого-нибудь случалась — Тузар среди первых на месте сбора. Что правда, то правда, и дел у него было много, и помощники — Агубе да женщины дома. Его невысокая плечистая фигура маячила то на клочке земли, то в лесу, откуда доносился перестук топоров...

Школа своеобразно повлияла на быт каждой семьи в ауле, можно сказать, заставила приноравливаться всех к ней. По утрам главной заботой было отправить сперва мужчин на склон горы, где они, точно накрепко привязанные, корпели до темноты, а потом — детей в школу. Обед горцам теперь носила не детвора, а сами хозяйки. В домах поубавилось рабочих рук. То напоить корову, убрать навоз, разжечь огонь поручалось сыновьям, а дочери сызмальства приобщались к дойке, приготовлению еды... Ныне все это дополнительным бременем легло на плечи и без того перегруженных заботами матерей. И неудивительно, что из их уст нет-нет да вырывались проклятья, но предложи кто им забрать детей из школы — они это отвергли бы с негодованием...

Особенно сильно школа ударила по задуманным планам Умара, который был по-настоящему предан земле, отдавал ей все силы, молился на нее, с нею связывал все свои мечты на счастливую жизнь. Особенно воспрянул он духом, когда услышал беседу Захара о нэпе.

— Так теперь не будут изымать зерно?! — присутствующие на нихасе услышали дрожь в его голосе.

— Теперь установлен продналог, — пояснил Захар.

— А изымать зерно будут или не будут? — требовал четкого ответа Умар.

— Не будут, — заверил лектор и опять повторил, стараясь быть как можно убедительнее: — Не будут.

— Вот это дело! — воскликнул брат. — Вот это уже на пользу народу. Скажи спасибо тому, кто придумал такой закон!

— Скажу! — улыбнулся Захар.

Умар воспрял духом. Теперь только от его рук и умения вести хозяйство зависел достаток в доме. Ох он и работал!.. День еще зарождался, а он и Руслан уже вкалывали на участке. Последними возвращались они в хадзар. Когда наступала очередь Гагаевых пасти личных овец, сведенных для облегчения в одну отару, Умар поручал это дело Руслану, а сам опять же пропадал на склоне горы.

Он первым в ауле стал доставлять навоз на участок и щедро удобрял им землю. Для этого он сплел специальные корзины; связав их, перебрасывал через спину коня и заполнял до краев коровьими лепешками. Когда в первый раз лошадь, понукаемая Умаром, стала, напружинив ноги, карабкаться в гору, насмешников было много, и лицо Дзамболата покрывалось красными пятнами. Но осенью насмешки прекратились. Урожай и кукурузы, и картофеля, и фасоли на участке Умара был в три с лишним раза богаче. Неудивительно, что достаток пришел в его дом.

Но Умар мечтал о большем. В этом году он завез семена из долины. Как никогда тщательно обработал землю, удобрил ее навозом, даже канаву прорыл от ближайшего родника к своему участку. Эх, если бы в сутках было не двадцать четыре часа, а все пятьдесят, — мечтал он порой. А тут еще школа на добрых шесть часов отрывает Руслана от дела... Он никак не мог отделаться от чувства, что его просто нагло обкрадывают. Но, понимая, что детям без образования нельзя, Умар, через «не могу» преодолевая самого себя, согласился с тем, чтобы Руслан и Езетта ходили в школу.

— Но не задерживайтесь, — предупреждал он их. — Забежите домой, быстро подкрепитесь — и сразу ко мне...

Абхаз обижался, когда ему напоминали, как отец воспринял его рождение, случившееся в самый разгар летней страды. Прискакал на поле Урузмаг и прокричал радостную весть:

— Еще одним Гагаевым стало больше на свете!.. У тебя, брат, родился сын!.. И такой звонкоголосый!..

Умар было подбежал к своему коню, намереваясь тотчас же отправиться домой, но смирил свою прыть, похлопав по шее лошади, повернул назад и поднял сгоряча оброненную тяпку:

— Ладно, еще часа два осталось до темноты... Поле не ждет, а малыш никуда не денется... — и ритмично замахал тяпкой...

Руслану ничего не осталось, как последовать его примеру.

Умар часто подходил к люльке, где сладко во сне цокал губами его младший Абхаз. Сима радовалась, глядя, как он любуется сыном, и не догадывалась, что мысли переносили его в те годы, когда он сможет рассчитывать и на пару рабочих рук будущего помощника. Однажды жена, стесняясь, сообщила:

— Скоро в нашей семье пополнение будет...

— Да?! — мгновенно среагировал Умар и окинул ее оценивающим взглядом. — Надеюсь, сына дашь?

— Сердцем чую: джигит... Я уже и имя ему задумала. Алан...

— Алан... — попробовал на слух Умар и удовлетворенно чмокнул: — Подходит!.. — И еще раз повторил: — Алан Гагаев!.. — Он схватил жену за плечи и резко повернул ее лицом к себе: — Ты рожай, рожай... Сколько можешь — рожай!.. Мне много, очень много сыновей надо!.. Дашь дюжину — тебя озолочу...

У Умара с Муратом после памятного изъятия излишков зерна из тайника Дахцыко что-то разладилось. Он все так же испытывал чувство благодарности за передачу ему хадзара Кайтазовых, но никак не мог забыть, с каким азартом Мурат опорожнил тайник Дахцыко. Через два дня между ними состоялось объяснение.

— Как ты пошел на это? — спросил брат. — Ведь мне известно, что ты опекал Зарему, а она как-никак дочь Дахцыко.

— Конечно, больно было, — насупил брови Мурат. — Где-то там внутри копошилась мысль, что нехорошо поступаю, — и раздраженно промолвил: — Но он-то каков? Знал про голод в стране, а прятал хлеб?! Подозреваю, что у него еще где-то тайник.

— Напрасно подозреваешь, — укорил Умар Мурата.

— Так у него же по-прежнему на столе появляется чурек.

— Появляется не потому, что еще тайник есть, — усмехнулся Умар, — а потому, что наши предки завещали нам помогать друг другу...

— Ты хочешь сказать, что с ним поделились зерном аульчане?! — озадаченно посмотрел на брата Мурат.

— Да.

— Зря! — рассердился Мурат. — Надо было проучить жадюгу!.. Он вот и в товарищество по совместной обработке земли не желает вступать.

— А кто-нибудь желает?

— Пока нет, — сокрушенно поник головой Мурат. — Весь аул обошел: никто не согласен, своего счастья не видят. Может, ты, красный боец, подашь пример?.. — с надеждой заглянул он в глаза Умару.

— Нет, не подам, — сказал брат. — Я пока в силах сам обрабатывать свой участок.

— Видишь, и ты туда же. А надо бы не уговаривать, а насильно всех.

— Эх, Мурат, Мурат, что-то в тебе надломилось, — почмокал языком Умар.

— Наоборот, я стал более волевым, отбросил излишнюю мягкость. И всем так надо поступать. Иначе мы не добьемся мировой революции.

— Почему ты не задумаешься о том, как эта жестокость, которой ты восхищаешься, отражается на человеке? — спросил Умар.

— Хорошо должна отражаться, — сказал как отрезал Мурат. — Люди не понимают своей выгоды, вот и приходится принуждать. Потом, когда поймут, благодарить будут...

— А ты всмотрись в односельчан. Или хотя бы пройдись по аулу. На дверях каждого хадзара висит... замок. Замок!.. Вспомни, никогда в Хохкау не было замков. Первый привез Батырбек, который установил его на мельнице. Какое тогда это вызвало негодование и сколько насмешек?! А сейчас никто не возмущается. От кого закрывают двери? Ты когда-нибудь слышал, чтобы в ауле у кого-то что-то пропало?.. Не догадываешься, почему появились замки?

— Не догадываюсь, — Мурат и сам с удивлением замечал, что в ауле все больше замков становилось, но не придавал этому значения. А вот спросил Умар, и он в самом деле был весьма озадачен странным поветрием.

— Замки-то появились после того, как ты конфисковал зерно у Дахцыко, — многозначительно произнес Умар.

— Ты намекаешь, что они закрывают двери от меня!? — с негодованием воскликнул Мурат.

— Ну что ты... — поморщился Умар. — Люди почувствовали... как бы это сказать... свою незащищенность. Да, да, ведь ты с таким же успехом мог ворваться в любой дом, и никто не мог бы тебе возразить: власть и права на твоей стороне. Вот люди и почувствовали себя неуютно. И чтобы хоть как-то успокоиться, невольно, даже не сознавая этого, прибегли к замкам...

— Нет, нет, — возразил Мурат. — Не то ты говоришь... Не то...

Сталкиваясь с Умаром, Мурат каждый раз вспоминал его слова и невольно ежился. Нет, они не избегали друг друга, но и встреч не искали...

***

... В трудах и заботах, в зыбкой надежде на приход лучших времен пролетели лето, осень... Зима выдалась теплой, малоснежной. Казалось, весна будет ранней. Но не тут-то было. Март точно ошалел: что ни день — каприз. Утро ошпарит близким, неистово ослепительным солнцем, лучи которого проникают сквозь плотное домотканое полотно черкески, а к полудню невесть откуда опускается в ущелье вязкая вата тумана и пронизывает до костей влажным холодом. С неба начинает сыпать не то дождь, не то крупа жесткого снега, и склоны горы, покрывшись тонкой корочкой льда, серебрятся в густой дымке...

Мурат кутался в башлык, но холодные капли больно били по лицу и рукам. Копыта коня то и дело скользили, заставляя быть начеку. Наконец показался Хохкау. Пришпоривать коня не пришлось: животное, почуяв близость тепла жилища, само ускорило ход, затрусило на дрожащих от напряжения ногах.

Настроение было под стать погоде. В Алагире, куда Мурат отправился заручиться поддержкой с тайной надеждой выпросить под задуманное дело стальной плуг или, на крайний случай, тяпки и косы, его не только не подбодрили, но и подняли на смех.

— Вы послушайте, с чем приехал этот горец! — закричал Дауд, призывая в свидетели заполонивших кабинет людей, и в негодовании замахал руками: — Он задумал создать в Хохкау... товарищество по обработке земли!..

— Проснулся, — хихикнул кто-то в углу.

— Вот именно! — презрительно процедил сквозь зубы Дауд. С того времени, как сменил Кокова на посту председателя райисполкома, он изменился: тело его округлилось, лицо стало одутловатым, жесты — энергичными, резкими. Лишь на голове торчала та же несуразная шляпа. — Где ты был три года назад? Тогда я тебя поддержал бы. Даже в пример другим поставил бы. Но сейчас!.. Тоже могу в пример, только не для подражания, а совсем наоборот — для осуждения!..

— Но ведь товарищества есть, — возразил Мурат.

— Есть, — кивнул головой Дауд и поднял вверх указательный палец. — Но дни их сочтены. Сейчас речь не о них. О кол-хо-зах!.. Слышал такое слово?

— Как не слышал? — возмутился Мурат.

— А слышал, так почему стоишь в стороне? Где твоя большевистская напористость? Почему не рапортуешь о создании колхоза в ауле?.. Ждешь команды сверху? Так вот, получай ее. Возвращайся в Хохкау и принимайся за дело. Чтоб через неделю доложил о создании колхоза. Такова воля партии!..

— Но надо, чтоб кто-то подробно рассказал людям, что такое колхоз и как его создавать, — растерялся Мурат.

— Это — пожалуйста! — охотно кивнул Дауд. — Сперва тебе все разъясним, ты в свою очередь — хохкауцам, подготовишь их, убедишь, а тут и мы нагрянем: проведем собрание, изберем председателем колхоза... тебя!

— Меня?

— Да-да, тебя, — Дауд опять обратился за поддержкой к присутствующим: — А что, товарищи, вглядитесь в него — чем не председатель колхоза? Кого мы должны выдвигать? Конечно, красных бойцов, тех, кто свою кровь проливал за советскую власть. — Он деловито нагнулся к Гагаеву, посоветовал: — Ты начни свою агитацию с того, что новую жизнь надо сообща строить. Это до революции каждый пытался счастье добыть сам по себе, в одиночку. И не получалось. А теперь другое время: люди сперва общего счастья достигнут, а уж после каждый получит свою долю.

Потом была долгая беседа в райкоме. И там добивались одного: чтобы четко усвоил линию, которой необходимо придерживаться каждому коммунисту — линию на коллективизацию. «Все, кто считает иначе, — или кулаки или их подпевалы, — твердили ему. — И им надо дать настоящий бой. Изолировать их, а если потребуется, то и ликвидировать как класс».

— Это что ж? — не понял Мурат. — Расстрелять, что ли?..

На него смотрели как на ненормального.

— Тебе же говорят: ликвидировать как класс, — выходили из себя наставники. — Жизнь поставила вопрос ребром: или мы их, или они нас...

И сейчас, приближаясь к аулу, Мурат желал одного: скорее бы взяться за дело. Конь вновь споткнулся. Гагаев чертыхнулся и гневно дернул повод... Животное недовольно фыркнуло, точно говоря: в чем я виновато?.. И тут глаза Мурата вырвали из туманной вязи одинокую фигуру горца, копошившегося на склоне горы. Успел лишь мысленно задать себе вопрос «кто это?», и сам же над собой усмехнулся: «Умар. Кто же еще будет в такую погоду рыться на своем участке? С него и начну», — решил он и резко дернул направо поводья. Конь охотно повернулся — ноздри его давно уже почуяли хозяина.

— Здравствуй, Умар! И кто тебя в такую погоду выгнал из хадзара? Неужели Сима?.. — засмеялся Мурат.

— А кто же еще? — подхватил шутку Умар. — Известно, что у всех Кетоевых жесткость в крови.

— Чего же ты женился на Симе?

— А разве человек всегда знает, почему он поступает так, а не иначе? — глаза Умара заботливо осматривали коня.

— Не волнуйся, — усмехнулся Мурат. — Буян в целости и сохранности. Спасибо, что одолжил его.

— Ну что ты! Как было не выручить брата?

В канун дня, когда Мурат наметил отправиться в Алагир, его лошадь внезапно захромала. Едва заметно, но это не ускользнуло от отца, истинного лошадника, который строго-настрого запретил брать коня. «Дорога его доконает», — твердил он. Пришлось обратиться к Умару. Тот дал своего, но, видимо, на сердце у него было неспокойно... Ишь, и сейчас ревниво оглядывает коня и, по всему видать, негодует, что Мурат продолжает сидеть в седле, вместо того чтобы спешиться. В другой раз Мурат проучил бы брата за такие собственнические чувства, продолжая маячить в седле, но сейчас, памятуя, какой предстоит разговор с Умаром, сошел на землю и хлопнул по крупу лошадь.

— Беги домой, дружище, там ждет тебя ячмень и отдых...

Конь не стал дожидаться новой команды — охотно засеменил на скользящих подковах к аулу...

— Как съездил? — спросил Умар.

— Есть серьезная новость, — посуровел Мурат. — Ничего алагирцы не дали: ни плугов, ни кос, ни даже тяпок, — печально произнес Мурат. — Весь инвентарь направляют тем, кто вступает в колхоз.— Подождал, но Умар никак не отреагировал на его слова, и тогда продолжил: — Сказали, что выделят и нам, тотчас, как создадим в Хохкау колхоз...

И опять Умар ничего не ответил — был занят тем, что подравнивал камни.

— Да брось ты заниматься этим! — рассердился Мурат. — Тут серьезный разговор, можно сказать, вопрос идет о жизни, а ты возишься с камнями!..

Умар приподнялся, потер ладони одну о другую, равнодушно ответил:

— Колхоз-молхоз — кому это надо? Меня такие дела не волнуют...

— Ты же красный боец! — набросился на него Мурат. — Сам же кровь проливал за коммунизм. Вот произойдет всемирная революция — и всех, всех до одного на земле накормим, напоим, оденем, и наступит всеобщее счастье. Тогда увидишь!.. — пригрозил Мурат.

— Не увижу, — отрицательно покачал головой брат. — Если бы должна была произойти всемирная революция — уже бы произошла. Уши мои столько лет слышат об этом, а ее все нет и нет...

— Не верю, что ты всерьез так думаешь. Не верю! Красный боец не может произносить такие слова. Ты первым подашь заявление в колхоз.

— Не рассчитывай, — произнес Умар. — Не подам я заявления. Ни первым, ни последним... Так я решил еще тогда, когда услышал о первых колхозах. Помнишь, лектор Борис упивался словами о них. Горцы слушали его с открытыми ртами, а я задумался. Прикинул, поразмыслил и сделал для самого себя вывод: колхоз не для меня.

Мурат схватил за рукав брата, дернул к себе, впился взглядом в его глаза:

— Но почему? Почему?!

— Ты, Мурат, в состоянии спокойно порассуждать, или будешь по-прежнему рычать на меня?

— Люди едва концы с концами сводят от урожая до урожая, — перешел Мурат на спокойный тон. — Изо дня в день одна и та же похлебка: чурек в молоке. Пироги на праздники видят. Лишь в твой дом пришел достаток, а как жить другим?

— Работать, как я. Вот погляди вокруг — никого нет на участках. Греются возле печей, а то и, сморенные самогоном, дрыхнут. А я вкалываю. Ты сказал, что в мой дом пришел достаток. Да нет у него ног и не ходит он к кому пожелает. Его добывать надо. Добывать! Горбом и руками. А люди ждут, когда он в дверь постучится. Оттого и колхозы придумали.

— Да коллективом же легче трудиться! — воскликнул Мурат, удивляясь, как брат не понимает этого. — Вспомни, как во время зиу всем работается. За день дом ставим.

— Зиу раз в год бывает, а на полях работать надо ежедневно, от зари до зари. Многих ли на это хватит?

— Будь в Хохкау колхоз, я сейчас обошел бы все хадзары и люди вышли бы на участки, — сказал Мурат.

Умар засмеялся, утвердительно кивнул головой:

— Это точно. Придется тебе заняться сборами людей. И не только в слякоть, как сегодня, когда — честно признаюсь — и мне ох как не хотелось покидать хадзар, а ежедневно, каждое утро будешь начинать со стука в окна аульчан. Иначе никто на работу выходить не станет. И верь мне: у каждого найдутся причины.

— Ты не веришь в людей.

— Я знаю их нутро. И как они рассуждают. Коли кто-то сделает за тебя твою работу — зачем самому на себя надевать ярмо? — Умар посмотрел в глаза Мурату, предупредил: — Ты берешь на себя заботу, которая все жилы из тебя вытянет. Не спеши с колхозом, посмотрим, что у соседей получится.

— Совсем другую песню ты, брат, запоешь, когда мы колхоз построим. Ты будешь обрабатывать землю на лошади и на себе, а мы — трактором!..

— Трактор — это довод, — серьезно произнес Умар. — Я видел трактор у ардонцев — мощная машина.

— Ага!..

— Но это там, в долине, где глаз не в состоянии охватить поля, трактор нужен. А здесь, в горах, где ему развернуться? Хвост его будет на середине твоего участка, а голова уже дотянется до центра моего. Да и не скатится ли он с этого склона? — задумался Умар.

— Будь у нас трактор, — замечтался Мурат, — и лес бы возили, и сено доставляли, и...

— И?.. — выжидательно поглядел на него Умар. — И что еще?

— И много что еще!

Умар отрицательно покачал головой:

— Как ни мечтай, трактор стоит дорого, а в горах пользы от него, как от мыши...

— Вот когда заимеем его... — пригрозил Мурат.

— Тогда и завершим наш спор, — кивнул согласно головой брат. — Да дело даже не в тракторе. Меня другое волнует. Скажи, с кем ты хочешь, чтоб я работал? Свои возможности я знаю. Но прекрасно вижу и то, на что способны мои аульчане. В Хохкау есть и разгильдяи, и ротозеи, и ленивцы, и просто люди, не способные быть хозяевами земли, — так, кажется, вы в газетах называете земледельца. Предвижу, как многие из них будут искать работу полегче, а то и просто увиливать от дела. А я буду вкалывать. Но я ничего не выиграю, а они ничего не проиграют, потому что трудодень и у них, и у меня будет один и тот же. К этому ты меня, Мурат, призываешь? Ну уж дудки!

— Мы будем перевоспитывать нерадивцев, — пообещал Мурат. — Всем миром встанем — и им не устоять...

Умар слегка отстранился от Мурата, укоризненно произнес:

— Хорошая душа у тебя, брат, но наивная. Ты точно не по земле ходишь, мечту с реальностью путаешь... Если бы так легко люди становились лучше, разве было бы на земле столько воровства, грабежей, убийств, насилия?.. Все мечтают о счастье, а как посмотришь на их суету... Вот и ты, Мурат, полезное от вредного не отличишь. Что тебе говорят, то и подхватываешь. Тебе бы в подмогу ученого человека, что вовремя подсказывал бы, куда шаг держать... Знаешь, кого я все чаще вспоминаю? С кем хотел бы посоветоваться?

— С кем?

— С Асланбеком, — признался Умар. — Вот кого не хватает нам. Мудрый, он бы подсказал, как нам строить жизнь.

Мурат, сомневаясь, покачал головой:

— Он был хорош для ТОЙ, прошлой жизни... Чем он поможет в ЭТОЙ, которая совсем не похожа на ту?..

— Не говори, — резко отозвался Умар. — Асланбек и сегодня нужен. Всем нам нужен. Он хранил традиции предков и нас в их духе воспитывал. Ты прав: он мудр был тем укладом жизни. Но кто сказал, что мы должны отказаться от всего того, что было? Разве то, что считалось плохим во времена предков, теперь стало хорошим? И наоборот? Наша беда, что старые традиции мы рушим, а новые не создали.

— Разве ты сам не замечаешь, как все мы стали терять уважение к человеку? Видим в нем начальника, рабочего, крестьянина, врача, учителя... А что он — человек, перестали замечать.

— Это я забыл о человеке? — рассердился Мурат. — Да я только о нем и думаю. О школе, о больнице... Это раньше о нем не заботились. А мы думаем даже о том, как свадьбу играть, как похороны провести. Раньше на поминки, бывало, всю скотину резали. А мы — запрещаем, чтоб сирот без куска хлеба не оставить. Раньше, чтоб жениться, приходилось на калым все отдавать. А мы запретили сам калым...

— Ты, Мурат, все переводишь на экономию, на наживу, — упрекнул Умар.— Свадьбу, мол, скромнее надо, и чтоб много людей не собирать, на два-три дня от работы не отрывать. Но не все рублем меряется. Что-то и для души надо. Асланбек это понимал, ты — нет...

— Подожди, вот разбогатеем, тогда и свадьбы будут изобильные, и поминки многолюдные, — пообещал Мурат.

— Ну, не скоро ждать того дня, — сказал Умар и подвел итог беседы: — В общем, на меня не рассчитывай, Мурат. В колхоз я не пойду...

***

Никто из аульчан не был так откровенен с Муратом, как позволил себе Умар. Сказывалась не только боязнь. Горцы и в самом деле не знали, на что решиться: продолжать ли жить по-прежнему или рискнуть вступить в колхоз. С одной стороны, мало кто был доволен своей судьбой, когда приходилось экономить на всем, чтоб дотянуть до очередного урожая. Но с другой стороны, при вступлении в колхоз требовалось отдать и то малое, что принадлежало семье и досталось таким напряженным трудом. Как жить без коровы, без лошади, без овец?.. Уповать на трудодень? Но не окажется ли он мал?.. Люди гадали, советовались, сомневались и, естественно, медлили с окончательным решением... А Дауд настаивал на немедленном ответе.

Дома Мурату не только от Умара, но и от других не удалось сразу добиться согласия. Ни отец, ни Касполат, ни Урузмаг поначалу и слышать не хотели об этом. Мать, совсем поседевшая, вспомнила про козу:

— Когда ты тащил ее к этой несчастной похищенной, никто из нас не возразил — понимали, что жизнь Заремы спасаешь... Но попытаешься отдать корову колхозу — я первая у тебя на пути встану.

— Неужели тебе не надоело чуть свет вскакивать с постели, доить, возиться с кормами?! — шумел Мурат.

— Зато чуть ты глаза открываешь, я тебе кружку парного молока несу, — мать пригрозила ему пальцем. — И ты не возражаешь. Если хочешь знать, когда вы с Умаром и Касполатом с гражданской войны возвратились, вас моя буренушка на ноги поставила. Этим самым парным молоком.

— Да будешь ты иметь молоко, из колхозного стада!

— А меня и то, что дает буренка, устраивает. Вполне! — и мать с подогретой водой — иную она не признавала для своих коров — спешила в коровник...

Отец вдруг засобирался в Нижний аул и потребовал, чтобы Мурат сопровождал его. Сын долго отнекивался, твердя, что сейчас не время ездить по гостям, не сегодня завтра земля даст знак, и, не теряя ни часа, надо будет приступить к ее обработке. Но отец был настойчив и по-особому нетерпелив, что было совсем уж не к лицу ему.

— Отчего так спешишь? — спросил Мурат.

— Надо! — коротко бросил в ответ отец.

Умар тоже было попытался выяснить, что гонит отца в соседний аул. Но и ему он ответил тем же словом:

— Надо!..

В Нижнем ауле отец в сопровождении сына заглянул в один хадзар, другой, третий... Всюду ему предлагали остаться на ночь, но Дзамболат, твердя, что ему необходимо посетить всех знакомых, чтобы никого не обидеть, спешил к порогу...

Эту же фразу произнес он и в доме Максима и уже устремился ретироваться оттуда, как вдруг из соседней комнаты выглянула девушка лет семнадцати. При виде гостей тонкие брови ее метнулись ввысь, лицо пунцово заалело, глаза стыдливо потупились, она торопливо прикрыла концом головного платка лицо...

— А впрочем, — затоптался в нерешительности у порога Дзамболат, — почему бы, Максим, и не принять твое приглашение? Уважу, наверное, я твою просьбу... — и, постукивая палкой, двинулся в глубь помещения.

Озадаченный его внезапным решением, Мурат последовал за ним. Женщины заметались из комнаты в комнату, готовя гостям постель, пока они коротали вечер за фынгом, уставленным закуской и бутылью араки... Перед сном отец шепнул Мурату:

— Рассмотрел ее?

— Кого? — поразился Мурат.

— Да младшую дочь Максима, — пояснил Дзамболат.

— Это та, что пироги занесла? — уточнил Мурат.

— Тьфу ты! — рассердился отец. — И куда глаза твои смотрят?! Замужнюю женщину от девушки не можешь отличить...

— Да я совсем на них не смотрел, — простодушно произнес Мурат.

Снимавший брюки отец при этих словах замер, стоя в неестественной позе на одной ноге, зло зашептал:

— Я, в мои-то годы, сюда тащился ради чего? Бокал араки хлебнуть? Или длинный тост Максима выслушать? Я привез тебя, чтоб ты присмотрел себе хозяйку, или, как сейчас предпочитают говорить, спутницу жизни... А ты своими глазищами в упор на красавицу смотришь — и не видишь... И-эх!

— Да не нужна мне никакая хозяйка, — огрызнулся Мурат.

— Тебе не нужна — хадзару нужна, — заявил отец и упрекнул: — Твоя мать совсем задыхается. Ну-ка попробуй такую ораву накормить, напоить, обстирать. Помощница ей нужна, помощница!.. А ты!.. — и он в сердцах замахнулся на Мурата своей сучковатой палкой...

Когда они возвратились в Хохкау, отец в присутствии всей семьи заявил Мурату:

— В твои годы жениться пора! Детей иметь! А ты... — и, обратившись к домочадцам, пожаловался: — Я три дня проторчал в Нижнем ауле, все ловил моменты, когда покажется красавица... Максим, конечно, понял мои уловки, посылал с поручениями в комнату то одну дочь, то другую... А этот чурбан сидит, нахохлившись, и глаза от пола никак не оторвет. А еще хицау, начальник...

Мурат поднялся и молча вышел из хадзара... Из открытого окна до него донесся голос матери:

— Напрасно ты так с ним. Сердце его покорено другой... Той, что далеко отсюда, в Петрограде...

— В Петрограде? — ахнул отец.

— Да, — подтвердила мать. — Там находится та, что похитила его душу...

Тут вдруг подал голос и Касполат:

— Отец, хлопоты твои не должны пропасть впустую... Видел я эту дочь Максима... Хозяйственная!.. Она будет хорошим подспорьем матери...

— Но твой брат не хочет сватать ее! — вновь стал заводиться Дзамболат.

— Да разве на нем клин сошелся? — пробормотал Касполат.

— У нас же еще женихи есть, — первой уловив намек, подала голос Хадизат.

Дзамболат было вскипел, но тут и до него дошло, и он изумленно уставился на Касполата, заикаясь, уточнил:

— Ты об Урузмаге?

— Согласно адату сперва должны обзавестись женами старшие братья... — глядя в сторону, напомнил Касполат.

— Так ты о себе? — ошеломленный присел на стул Дзамболат и радостно сверкнул глазами: — Раз заговорил о женитьбе, значит, здоровье улучшилось! Эй, Умар, давай предлагай, кого сватать пошлем...

Через месяц бурно сыграли свадьбу Касполата и Темины. Но ждать первенца молодой семье пришлось два года. Лишь в тысяча девятьсот двадцать шестом году родился у Касполата и Темины сын, которого нарекли Сосланом... А спустя годы появился на свет и Габо...


Дата добавления: 2015-08-21; просмотров: 47 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: Глава 16 | Глава 17 | Глава 18 | Глава 19 | Глава 20 | Глава 21 | Глава 22 | Глава 23 | Глава 24 | Глава 25 |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Глава 26| Глава 28

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.053 сек.)