Глава 21. Cдержал ли я слово, племянник?

Cдержал ли я слово, племянник? Мой отряд первым ворвался в Архангельск... И я отправился в Осетию?.. Не сразу, племянник, не сразу... Но победишь одного — тут же другой появляется... После Архангельска бросили нас на белополяков — в самое пекло: мой отряд был среди тех, кто прорывал их оборону. Сутками находились на конях. В седле и спали... Как только лошади выдержали?! Нет животного благороднее коня: только он с человеком идет на смертный бой...

Наступали на Варшаву, а оказались в Германии... Да двигались так стремительно, что тылы не поспевали за кавалерией, далеко отстали. Осталась армия без патронов, снарядов, питания, без кормов для лошадей... Белополяки воспользовались этим: контратаковали нас, отсеяли от тыла, стали теснить к германской границе. А нам и огрызаться было нечем: винтовки в руках точно палки — не стреляют. Один выход остался: перейти границу и сдаться немцам... Да, по-научному это называется интернироваться. И оказался я в плену, в лагере за колючей проволокой, рядом с теми, кого германцы захватили во время войны...

Бывало, сижу на корточках у стены барака, да поглядываю сквозь решетку ворот на длинную, до невероятности прямую, стрелой уносящуюся вдаль дорогу с удивительно ровными рядами деревьев по обе стороны — как увидишь такую, племянник, знай: немцы строили — только они могут так аккуратно... Однажды углядел я скачущих по ней трех всадников: одного в германской и двух в российской формах...

... Вперед вырвался немецкий офицер в стальной каске с угрожающими рогами. На окаменевшем лице застыли бесцветные глаза, ощетинившиеся бравые усы. Он не оглядывался назад, упорно игнорировал извечных врагов Дойчланда. Он, конечно, исполнит это оскорбительное для него поручение, потому что приказ есть приказ, но пусть эти двое россиян знают, что он им не простил тяжкой судьбы Германии.

А следовавшие следом за немцем высокий стройный блондин в новенькой форме русской армии с золотыми полковничьими погонами и почтительно отстававший от него на метр-два щеголеватый поручик в белой черкеске, стягивавшей его тонкую талию, не напрашивались ни на его любовь, ни на элементарную учтивость. И их раздирали противоречивые чувства. Оба они молчаливо, с особой, бросавшейся в глаза суровостью и озабоченностью предстоящим тягостным делом, скакали по этой картинной чужой местности, приближаясь к лагерю со скучными бараками-близнецами, окруженными высокими заборами с набитой сверху колючей проволокой. Когда всадники подскакали к массивным железным воротам, часовые поспешно распахнули их, и немецкий офицер, не сбавляя бега своего коня, влетел внутрь. Полковник и поручик хотели последовать за ним, но часовые, оскорбительно не замечая их, захлопнули ворота. И тут Мурат узнал полковника. Чубов! Он осадил коня. Не скрывая от глазевших на них немцев вспыхнувшую злость, Чубов окинул взглядом пустынный плац за воротами казармы с редкими окнами и коротко, сквозь зубы высказал ординарцу давно мучавшую его мысль:

— Поручик, если бы три года назад кто-нибудь сказал, что мне придется набирать полк в Германии из числа русских военнопленных, я бы застрелил подлеца!

Лагерь заметно оживился. Немецкие солдаты стали выводить из казарм русских военнопленных и гнали их к плацу. Чубов смотрел на старенькие выцветшие кителя и рубашки со следами давно сорванных погон, на изможденные голодом и неволей лица, на тяжелую шаркающую поступь, и боль отразилась в его глазах.

— Иные с четырнадцатого года здесь, — глухо сказал он.

Наконец немцы соизволили вспомнить о них. Ефрейтор приблизился к воротам, часовые распахнули их, и он с трудом пояснил россиянам:

— Конь найн... Конь здесь... Ви туда...

Полковник гневно сверкнул глазами, помедлил, но сдержался, слез с коня. Направляясь к комендатуре лагеря, он видел, как жадно, с надеждой и мольбой оглядывались на него военнопленные. Простреливаемый со всех сторон этими немыми просьбами, Чубов впервые за последнюю неделю облегченно вздохнул, явственно ощутив, что в этом постыдном вояже к немцам за русским полком есть и своя благородная миссия. По мраморным ступенькам им навстречу сбежал усатый офицер. Встав у них на пути и глядя в сторону, он с заметным акцентом заявил:

— Господин комендант сам будет видеть, как ви отбирать солдат.

Чубов и поручик почтительно отдали честь вышедшему из комендатуры немецкому полковнику и худому офицеру с моноклем. Комендант невидящими глазами посмотрел со ступенек сверху вниз на Чубова, зло процедил несколько слов. Усатый офицер, торжествуя, перевел:

— Господин полковник говорит: «Парадокс истории — победители просят побежденный сторона отдать русских военнопленных, чтобы сделать из них новый российский армий, который возвратит престол».

Чубов дернулся, но опять сдержал свою ярость, ответил:

— Меня успокаивает мысль, что человек, познавший прелести вашего плена, предпочтет смерть в бою, нежели новое пленение, — и с вызовом глянул на немца.

Комендант внимательно выслушал переводчика, уловил насмешку и что-то грубо спросил переводчика:

— Косподин полковник спрашивает, сколько вы будете отбирать солдат? — обратился к Чубову переводчик.

— Для начала тысяча пятьсот, — ответил тот.

Глаза у коменданта насмешливо блеснули, произнесенная им фраза вызвала улыбку у офицера с моноклем.

— Косподин полковник разрешает отбирать тысяча четыреста девяносто девять человек, — охотно перевел усатый офицер.

Комендант остался доволен эффектом, произведенным его словами на Чубова, и, упиваясь своей властью, величественно прошествовал в сопровождении офицера с моноклем мимо побледневшего русского.

Военнопленных выстроили на плацу в четыре ряда. Чубов медленно двигался вдоль строя, пристально всматриваясь в лица и с каждой секундой все более ужасаясь. Какие они измученные и изможденные! Им впору в госпитали, а он должен из них создать полк. Боеспособный. Не имеет он права возвратиться без полка! Надо выбрать более крепких. Но кого из них?! Они едва стоят на ногах, от щелчка упадут. А им предстоит сражаться за Россию. Ох и полк же приведет он на родину! Но надо! Надо! И он то и дело указывал пальцем на стоявших в строю солдат, и счастливчик поспешно делал три шага вперед.

Чубов дошел до угла плаца и оказался перед строем красных бойцов. Они заметно отличались от остальных своим более крепким видом. Немецкие офицеры оживились и стали с интересом ждать, что произойдет. Одолеваемый тяжкими мыслями, Чубов не обратил внимания, что на рубашках стоявших перед ним солдат не видно следов погон. Более того, кое на ком были буденовки и глаза у бойцов, несмотря на голод и усталость, не потускнели. Полковник с прежней ритмичностью упирал пальцем в грудь одному, второму, третьему... Но ни один из них не покинул своего места в шеренге. Чубов недоуменно оглянулся на них, коротко приказал:

— Три шага вперед!

Твердый голос покрыл его слова:

— Мы не будем служить у Врангеля!

Чубов поискал глазами кричавшего, спросил:

— Вы не хотите на родину? Предпочитаете голодать здесь?

— Зря стараетесь, господин, — махнул рукой высокий боец. — Мы красные бойцы!

— А-а... Слышал, — спокойно сказал полковник. — Это вас поляки под Варшавой отсекли от армии? Теперь вы здесь... Интернированы...

Чубов с интересом посмотрел на стоящих перед ним людей и увидел знакомое лицо горца. Приблизившись к Мурату, он окинул его взглядом сверху донизу, заметив, что горец в рваной одежде и лаптях нахмурился, и тут же неожиданно не только для них, но и для себя открыто, широко, от души улыбнулся.

— Жив, — он положил руку на плечо горца и искренне сказал: — Я рад тебя видеть, Мурат. Рад, — и сочувственно качнул головой. — Постарел ты.

— И ты тоже, — спокойно ответил горец.

— Жизнь, — развел руками Чубов, участливо спросил: — Сколько раз ранен?

— Шесть, — ответил Мурат и уточнил: — Восемь ран.

— У меня не меньше, — вздохнул полковник и протянул горцу портсигар: — Бери.

Мурат с достоинством взял папиросу, попотрошил ее, достал из кармана брюк трубку и набил ее табаком. Чубов поднес ему спичку. Горец с наслаждением затянулся, признался:

— Давно не курил.

— Где воевал? — закурил и Чубов.

— Ой, много говорить, — сознался Мурат и стал перечислять: — Корнилова арестовывал. Юденича бил. Англичан бил. Американцев бил. Миллера бил. Шенкурск освобождал. Холмогоры освобождал. Архангельск освобождал. Белоруссию освобождал...

— И я Архангельск освобождал, — прервал его Чубов, — от вас.

— А я от тебя, — улыбнулся горец.

— Выходит, до польского фронта ты на севере воевал, — уточнил полковник и вдруг вспомнил: — Не ты ли набег на Сельцо совершил? И там командира Муратом звали.

— Я, — серьезно кивнул головой горец.

— Так это я тебя в болото загнал? — довольно спросил Чубов.

— И в болоте сидел, — согласился Мурат.

— Как же ты оттуда выполз? — всерьез заинтересовался Чубов.

— Мужики помогли, — ответил горец и пояснил: — Народ за нас.

Полковник бросил папиросу, нервно повел плечом:

— Посулами мужика заманиваете. А что дали ему? Голод да холод, — он еще раз окинул взглядом Мурата, насмешливо спросил: — В лаптях ходишь?.. Со мной иди, Мурат, и их веди, — кивнул Чубов на бойцов.

— Нет, — покачал головой горец. — Нам с тобой к одному полю идти, но разными дорожками.

— Ты, Мурат, еще тогда ошибся, когда полк взбунтовал.

— Помню, — кивнул головой горец.

— Не послушался меня, — упрекнул полковник. — И сейчас ошибку делаешь...

К Чубову подошел усатый немецкий офицер, тихо предупредил:

— Этот нет. Две попытки к бегству. Он весь красный...

— Упрямый ты, Мурат, — вздохнул полковник. — А жаль. Помнишь, как я тебе крест вручал?

Отодвинув Чубова с пути, Мурат шагнул к коменданту и, путая русские, английские и немецкие слова, горячо заговорил:

— В твоей тюрьме сидишь — телу тесно, а голове просторно: думаешь много. Спрашиваешь себя: почему, если к Врангелю, то пожалуйста! А если мы хотим к своим — то кукиш! Почему эти два немца, твои солдаты, — кивнул он на конвойных, — вчера, когда я бежал, поймали меня и били? А Чубову помогают набирать солдат! Почему? Почему? Сколько законов на свете, а все против нас, бедняков! — развел в недоумении руками Мурат.

... Ночью проснулся Мурат от свистящего шепота. На кровати Николая сидели двое и беседовали в темноте.

— Начальник лагеря не должен был отдать зольдат генерал Врангель, — доносился до горца голос с резким акцентом, и он узнал его владельца — рыжего немца-караульного. — Это есть нарушений. Это есть вмешательство во внутренний дело вашей страны! Наш фракций «Спартак» давать протест начальник лагеря. Говорить ему, чтобы вас тоже отпустить. Он грозить нам. Теперь мы организовать ваш побег. Вам надо бить готов!

— Теперь убедились, что ваше начальство братается с Врангелем? А мне не верили, — упрекнул немца Николай.

— Яволь, яволь, — горцу показалось, что он видит, как немец закивал головой. — Только четыре человека. Четыре человека! Больше — нет, — предупредил немец. — Потом, может, еще. Сейчас — четыре! Больше нет...

Караульный выскользнул из камеры. Николай склонился над Муратом, слегка потормошил его за плечо...

... Мгла поглотила дальний берег реки. Над водяной гладью изредка взмывали ракеты и, пробивая туман, освещали реку и берег. Сопровождавший беглецов рыжий немец, нещадно коверкая слова, сказал, всунув голову в кусты, где притаились они:

— Ви пробираться на тот берег, вон к тот дерево... Там вас встречать железнодорожник. Он вас отправлять... Нет, еще не Россия. Ми не найти краткий путь. Ми находить дальний путь. Но верный! Железнодорожник вас переправить Швеция. Шведы вас передать финнам...

— А те уже к русским? — попытался догадаться Андрей.

— Найн, — извиняющимся тоном произнес немец. — Там граница не пройти. Строго там. Финны вас опять морем передать литовцам. Потом Латвия, Эстония — фот ви дома! — обрадовался немец и поднял палец. — Если фее будет хорошо!.. Слушать сигнал!

Над рекой взмыла, ослепив беглецов, очередная ракета. Осколки ее упали в воду. Немец скомандовал:

— Бистро! Ф лодка! — пока они усаживались в лодку, он торопливо произнес: — Они убить Розу Люксембург и Карла Либкнехта. Но им не убить наша любовь, — и когда лодка скользнула от берега, прошептал. — Ауфвидерзейн!

— Прощай, брат! — шепнул ему в ответ Мурат.

— Я есть товарищ! — не понял его немец. — Товарищ! — гордо неслось им вслед...

Дата добавления: 2015-08-21