Идея отечества

Переживаемая Отечеством ситуация точно и емко передается фигурой: от одного берега отстало, к другому не пристало. Не потому ли остается гадать, где мы: в посткоммунизме, в неодемократии...

Перелом. Период в жизни неизменно амбивалентный, критический. Развенчаны старые идеалы, не укоренены новые. Подобная безосновность долговременно вещь нетерпимая. Человек — существо ценностное, идеалологичное. Без возвышающих, целеориентирующих душу абсолютов ему нельзя. Привлекая слог Ф. Достоевского, можно сказать: человек — неисправимый идеалист; он ждет святынь, любит их, его сердце жаждет их, потому что он так создан, что не может жить без святынь; и при всем том он хочет святынь посвятее, дабы им поклоняться.

Просто идеалист, однако, может не знать, что такое современность; просто идеалист может быть человеком истории. Не то гражданин. Как плоть от плоти и кровь от крови своей страны он есть патриот, служитель, волеизъявитель Отечества. Преодолевая отстранение созерцательное идеалистическое поклонение святыням, он практически утверждает их. Утверждает, полагаясь не на жизнь мысли, а на мысль жизни. Последнюю развертывает общенациональная патриотическая идеология.

Избегающая как давления повседневности, так и отрешенных абсолютов, идеология совмещает интерес к вечному с живой реальностью. Прошлая конфессионально-партийная идеология — тлетворный псевдоскоп — содержала столько изъянов, что их совокупный эффект создает впечатление одной колоссальной дезориентирующей ошибки. Ни на классовой, ни на расовой, ни на партийной, ни на конфессиональной ненависти Россию не возродить и не построить.

Изменить народ невозможно, потому нужна отображающая его порывы реалистичная ответственная духоподъемная идеология, не развязывающая темнот ни классового, ни конфессионального чванства.

Перефразируя Плутарха, утвердим: Подобно тому, как свет делает нас друг для друга не только заметными, но и полезными, — наши чаяния, побуждения, действия идеология делает одухотворенными, значимыми.

«Нет ничего практичней хорошей теории», — акцентировал Л. Больцман. Наибольшей практичностью обладает фундаментально жизненная идеология. Намечая контур национального чувства жизни, ассюрируя творческое дело масс, идеология выступает экзистенциальной силой, материально зримым локомотивом исторического процесса.

Цена идеологии и цена ошибки в идеологии грандиозны, в чем убеждает опыт отечественного послеоктябрьского устроительства, реализуемого как плохо спланированный некорректный эксперимент с санкции скверной иллюзии. Памятуя об этом, надо тем не менее не деидеологизировать жизнь (в силу интенциональности духовность не терпит пустоты, на безрыбье заполняясь низкопробным равнодушием, являющимся формой цинизма слабых духом), а делать ставку на мобилизующее дееспособное миропредставление, органически стыкующее слово с делом.

Живи, как пишешь, и пиши, как живешь, иначе все отголоски лиры твоей будут фальшивы — именно этот завет К. Батюшкова должен быть принят как ценностное ядро новой идеологии. Идеологии не авторитарного, догматически безусловного сознания, а сознания граждански ответственного.

Разворачивая сюжет о роли идеологии в жизни, выскажемся однозначно: от идеологии напрямую зависит жизнь. Одно дело идеология дядьки Савельича, умещающаяся в недалекое «плюнь и поцелуй». Иное дело — идеология высокого боренья:

Верно, знать, о Русь, твое значенье!

Мужайся, стой, крепись и одолей.

Разные ценности — разные программы, перспективы, горизонты, устои жизни. Какими бы они ни были, нельзя допускать, чтоб лозунг «Из ниоткуда в никуда» был нашим национальным лозунгом.

Выражающая исконно оптимистические утверждающие начала жизнедеятельности, свойственные нашему народу, его пониманию мира, его места в нем, общенациональная идеология обращается к соотечественникам для укрепления их душ. Постичь Россию возможно мыслью и чувством, сознанием и сверхсознанием. На то идеология не претендует. Взывая к гражданской совести, она подчеркивает: у всех нас одна Россия; лишь оставаясь преданным, возможно рассчитывать на продолжение вершения жизни. Общенациональная идеология потому суть серьезное духовное подспорье, привязывающее челн к корме большого корабля и поставляющее тематизацию вопросов: что есть Россия? зачем мы России?

Общенациональная идеология — это здоровое чувство Родины, говоря словами К. Аксакова, уважение к своей земле, признание прав своего народа на самобытную историческую жизнь и органическое развитие, постоянная память о том, что перед нами не мертвый материал, из которого можно лепить какие угодно фигуры, а живой организм — великий, своеобразный, могучий.

В точном значении слова, общенациональная идеология фиксирует, передает смысл русской идеи, пафос которой в современном понимании не в промыслительности, самопревознесении, а в самодостаточности России и ее народа. России нужны не проповеди, не невыполнимые обещания, а пробуждение в людях чувства собственного достоинства, права, закона, сообразных со здравым смыслом и справедливостью. Пора отбросить и мессианизм, и сервилизм с комплексами то одержимости, фанатизма, то сиротства, второсортности, третьемирности.

Цивилизационный космогенез не завершился (если завершился, тогда перед Россией бесперспективное западничество либо ориентализм), что и оставляет простор для постановки проблемы самостоятельности русского пути. Последний, однако, тщетно толковать в терминах романтически-патриархальных. Русская идея в новом обличье принимается без противопоставлений в череде оппозиций: возвышенно-грустная домостроевская соборная святая Русь — европейский рационализм, буржуазный национализм, пролетарский интернационализм, мондиалистский космополитизм. Русская идея — в поддержании гражданского мира и согласия в Евразии, в любви к Отчизне, в желании видеть в ней осуществление идеала человечества, в мобилизации сил своих на это великое дело. Процветающее многонациональное Отечество — в этом суть русской идеи, отражаемой и выражаемой национально-государственной идеологией.

Поскольку национальные различия не нивелируются пока историческим развитием, постольку принципиальна и важна платформа национальной идентичности, ее-то и поставляет национально-государственная идеология, центрирующая национальные интересы на сугубо патриотических магистралях: для россиян не может быть интересов превыше интересов России; недопустимо жертвовать ее интересами во имя чего бы то ни было.

Россия и ее благополучная судьба — невыводимый предельный национальный архетип. Ничто относительно него не является родовой ценностью. Ни прогресс, ни революция, ни демократия. Россия — единая, неделимая, независимая, процветающая. Нет более важных целей и ценностей, чем Россия, — ее суверенитет, территориальная целостность, благосостояние населяющих ее народов и конкретных лиц. Отсюда рамкой самоопределения политических элит должны быть национально-патриотические

рамки, крепящиеся на таких монолитах, как престиж России и ее граждан, любовь к Родине, защита страны, единство российского государственно-политического тела, преуспевание народа, стимуляция возрождения общества, отказ от имперских реакций на иную социально-политическую эволюцию (те же венгерские 1956 г., чехословацкие 1968 г. события).

Во время оно Г. Плеханов писал: «...Отечество есть категория историческая, т. е. преходящая по своему существу. Как идея племени сменилась идеей Отечества, сначала ограниченного пределами городской общины, а потом расширившегося до нынешних национальных пределов, так и идея Отечества должна отступить перед несравненно более широкой идеей человечества»²⁵. Сугубая и капитальная ошибка. Никуда идея Отечества не отступает и отступить не должна. Не должна потому, что противопоставлению национально-отеческого общечеловеческому при трезвом подходе нет места: любить Отечество и означает желать воплощения в нем общечеловеческих устремлений. Иного при национально-политической дифференцированности человечества не дано. Но именно так и трактует реалии глубокая национально-государственная идеология, выступающая заинтересованным державным сознанием России, начиная с Ивана III.

Национально-государственная идеология представляет Россию в идее как величину неизменную; подразумевая судьбу народа, говорит о макроистории; не нацеливаясь на угадывание конкретных событий, охватывает всю область ее (народной судьбы) потенциальности. Потенциальность же эта двойственная — евразийская.

В истоках понимания последнего — признание наличия у русских двух корней — Руси и Европы. «Нам от Европы никак нельзя отказываться. Европа нам второе Отечество. Европа нам почти также всем дорога, как Россия», — настаивал Ф. Достоевский. «Мы бесповоротные европейцы, только с азиатским осадком на дне души», — вторил ему В. Соловьев.

С западноевропейским сближает нас характер идей (рациональные технологии). С восточноазиатским сближает нас характер их (идей) укоренения (политарная социализация технологий). В совмещении данных черт своеобразный бич, крест России, жаждущий форс-мажорности, апокалип-тичности. «Умирать, — отмечал К. Аксаков, — мы умеем как русские, но мы не умеем жить как русские». Научиться нормально, достойно жить — нет задачи для нас важнее.

Достойная жизнь... Обеспечивается она претворением кристаллизованных в опыте социальных универсалий, цивилизационных констант, к коим относятся законы производительной (мотивированный труд), гражданской

25 Плеханов Г. В. Избр. произ., М., 1957. Т. 3. С. 93.

(конституционное, легальное существование), экзистенциальной (преодоление отчуждения, гарантии от социального иудаизма) эффективности на базе внутренней заинтересованности, личностной самоинициированности.

Законы сии общеизвестны. Пионером в их нащупывании, внедрении является Запад. Однако некритическое подражательство Западу, механическое перенесение к нам европейских форм, европейничанье неуместно: «Мы добьемся успеха в деле возрождения России, если будем опираться на наши традиции... учтем склонность русского народа взращивать те общественные формы, которые покоятся на коллективизме, на братстве, зиждутся жертвою и любовью» (Н. Бердяев).

Справедливость сказанного демонстрирует деятельность незадачливого нашего правительства, в полной мере попирающего отечественные традиции и управляющего согласно принципу: «знать английский язык и не знать особенностей почвы». Скажем: почему наши коммунисты, а затем демократы пока проваливают реформы, тогда как китайские правители — нет? Потому, что игнорируют необходимость ландшафтной привязки социальных констант, проецирования их на «почву». Культурно-исторический и психологический почвенный типаж с такими образующими, как централизм, почитание старших, клановость, державность (конфуцианское «сильное государство — богатый народ»; российское «лучше грозный царь, чем семибоярщина»), роднящий Китай и Россию, катализирует в первом положительную деятельность легитимных прагматиков (Чжоу Энь лай, Дэн Сяо пин). У нас же по ходу многочисленных катастроек —уничтожение «тонкого слоя» профессиональных политиков, дискредитация номенклатурных элит, эрозия державности — подрывали закон преемственного созидания тканей культуры: в культуре упрочивая связь творцов и восприемников, возможно лишь продолжать некогда начатое дело, но нельзя приниматься за него всякий раз заново. Опора на традицию стимулирует кумулятивный ритм китайской жизни с наращиванием совокупного богатства, упрочнением социального реноме субъектов модернизации. Тогда как в России — сугубые барьеры, лакуны в связках «государство — подданные», «правящие элиты — подвластные массы» с банальной деструкцией, люмпенизацией, надрывным током реформ в духе чевенгурской утопии.

Возвратные циклы послереволюционных реакций всегда связаны у нас с нарушением естественного развития вследствие некритических отрицаний. «Отрицание — мой бог!» — выражал настрой российской неугомонной преобразовательной души Белинский. Бог мой! Но почему отрицание? В переводе с языка отрешенной риторики отрицание, используя мысль Ф. Достоевского, означает претворение национально традиционного, «чисто

русского, сырого и превосходного, может быть, материала в жалкую международную дрянь, обезличенную, без характера, без народности и без Отечества». В безоглядных отстранениях, противопоставлениях почве следует видеть, без сомнения, одно из всеобщих правил российской ци-вилизационной жизни.

Другое не менее всеобщее правило заключается в обезличении. Реприза чеховского героя: в России две вершины — Эльбрус и я, остается репризой. У нас человек лишь звучал гордо, от петровских до шигалевских диспозиций выступая материалом трансформационных схем. Общество — фабрика, перемалывающая народ в механизированную, осуществляющую бесцельный, стадный бег толпу, — это наша реальность, в которой Гастев со свойственной ему бесхитростной прямотой усматривал воплощение «потрясающей открытой грандиозности», не ведающей «ничего интимного и лирического».

Третье правило: беспощадный натиск с философией силовой целесообразности «вешать высоко и коротко». Отечественная история суть череда окриков, переводящих из одного общественного стойла в другой социальный загон.

Воинствующая негативная безликость и обезличенная воинствующая негативность — с подобным цивилизационным поставом далеко не уйти. Создающим тупиковые прецеденты российскому существованию принципам отрицания, толпы и натиска следует противопоставить иные принципы, опирающиеся на глубокое осмысление опыта мирового и собственного державостроительства. Во имя величавого исторического хода России требуется, на наш взгляд, активизировать такие начала устроения ее общественной жизни.

Евразийская синтетичность. Остовом российской идентичности не может быть этнический славизм. Совершенно прав П. Савицкий, заявляющий: «...историческое своеобразие России явно не может определяться ни исключительно, ни даже преимущественно ее принадлежностью к славянскому миру... формула евразийства учитывает невозможность объяснить и определить прошлое, настоящее и будущее культурное своеобразие России преимущественным обращением к понятию славянство». Прав и Н. Трубецкой, утверждавший: «Национальным субстратом того государства, которое прежде называлось Российской империей... может быть только совокупность всех народов, населявших это государство, рассматриваемая как особая многонародная нация, в качестве таковой обладающая своим национализмом. Эту нацию мы называем евразийской, ее территорию Евразией, ее национализм — евразийством». Евразийство, таким образом, понятие не географическое, а собирательно-политическое.

«Я сравнительно редко встречал людей, сознание которых стояло бы на высоте эпохи и исторических событий. Обычно сознание сдавлено провинциализмом пространства... Обратной стороной национального самовозвеличения и бахвальства была ненависть к другим национальностям, особенно соседям», — отмечал Бердяев. Национальная ограниченность, этническая нетерпимость ужасна, но она никогда не была свойственна россиянам, культура которых исстари носила открытый, терпимый характер. «Один народ... нет, так в России быть не может... какие только народы, какие религии, какие обычаи и нравы ни вошли в Великое Российское Государство» (П. Краснов). Центральная dramatis personae (действующее лицо) российской жизни — всечеловечность: «Народ русский вмещает в широте души своей сочувственное понимание и любование всеми народами, каждым по-своему» (С. Булгаков).

Сущностное содержание русской (российской) идеи — полинациональность, органическое единение различных народов, культур, традиций, конфессий. Все хорошее в России — от забвения национального эгоизма, от социокультурной синтетичности: «... и русское государство, зачатое варягами и оплодотворенное татарами, и русское благочестие, воспринятое от греков, и заимствованное с Запада просвещение, без которого не было бы русской литературы»²⁶, и ненасильственная, традиционно-российская солидарность («сколько Россия малых племен получила в истории, столько и соблюла» (И. Ильин)). Россия — не государство-нация, а государство-сообщество.

На фоне сказанного вызывают недоумение суждения некоторых радетелей этнической чистоты: России мол нужно уйти с Северного Кавказа, отгородиться от мусульман и т. п. Здесь явно игнорируется факт онтологической полифундаментальности, евразийской синтетичности России: Россия не может уйти от самой себя, ибо и Северный Кавказ, и Поволжье, и Дальний Восток, и Камчатка — это Россия.

Державностъ. Государственность — субстанция народности, и сильная государственность означает сильную народность; государственность, говоря словами И. Ильина, есть властно внушаемая солидаризация народа.

Актуальность единой крепкой государственности на текущем этапе социально-исторической эволюции России обусловливается такими причинами:

1. Российская идентичность и способы ее воспроизведения в проведении и отстаивании национальных интересов конституируются не панславизмом, не православием, не либерализмом, не консерватизмом, а

26 Соловьев В. С. Соч. В 2 т. М., 1989. Т. 2. С. 299.

государственностью, обеспечивающей фактическое выражение русской идеи как программы странового величия России.

2. Реальная геополитическая роль России в мировом сообществе неотделима от ее самодостаточности, самостоятельно-независимого положения, подкрепляемого силой. Цивилизационный колосс Россия не может быть ни поглощена, ни интегрирована в какую-либо национально-региональную структуру. Она — неотъемлемая, но автономная составляющая мирового сообщества. Государственность, следовательно, — инструмент доведения национального до высших пределов развития, посредством чего осуществляется наилучшее служение и всемирной цивилизации (К. Леонтьев).

3. Противостоя этническому сепаратизму, национализму, изоляционизму, стимулируя интеграционный процесс, государственность выступает гарантом целостности, внутренней устойчивости России. Россия — надэтническое образование, опекающее менее продвинутые в цивилизационном плане малочисленные народы. Окраинные, рассыпанные по российской периферии этносы, национальные группы — социально неконкурентоспособны. Последнее подтверждает исторический и наличный опыт, высвечивающий тот примечательный факт, что всякое ослабление связей с Россией национальных окраин влечет их неминуемую деградацию (падение уровня жизни, вырождение культуры, самоистребление).

4. Переход от индустриализма к экологизму (природовосстановительный фазис производительной деятельности), немыслимый без усиления центрального планирования, ужесточения контроля над использованием ресурсов, ограничения рыночной саморегуляции (консервация угодий, запасов), налаживания природоохранных мер, зиждется на активизации трезвых механизмов государственности.

5. Вынося расовое, этническое, конфессиональное за скобки и требуя самоопределения не по национальному, но патриотическому признаку, государственность сплачивает. Примат идеи гражданства над идеей национальности, — это то, что нам нужно. В условиях демонтажа имперских структур, демпфирующих эгоистически-этническое, во избежание этноцентризма, этнофобии (дискриминация национальных меньшинств, сепаратно-националистическая консолидация, межнациональные конфликты, монополизация этническими кланами отсеков народного хозяйства), противопоставления русских нерусским достичь политической сбалансированности, социальной стабильности, противостоять националистически дезорганизующей автаркии способна лишь ответственная государственность.

Не дрсвнеязычсская абсолютистская, которая, по Н. Бердяеву, перекочевала в Россию из второго Рима и тут развернулась с небывалой для новых времен силой, а народно-демократическая.

Всегда в нашей истории государство было всем. Абсолютистское, этатистское отвлеченное самодовлеющее начало отравляло кровь русского народа — все оказывалось дозволенным во имя государственного величия России, именно государственного, а не духовно-национального; народ приносился в жертву империализму²⁷. Государство же должно быть надежно ограниченным, не абсолютным — частичным. Задача здравой, дальновидной государственности, как мы уточняли в «Философии власти», — макрорегулирование с поощрением инициативы на микроуровне. Печальные гипертрофии российской государственности — унитаризм, бюрократизм, десикация гражданских структур. (Показательно наблюдение Гоголя: «Знаете, на таможне: обрадовался — вот Отечество. Но первая фраза, которую услышал на русском языке, было слово одного... чиновника другому: чин чина почитай. Право».)

Преодоление этих гипертрофии в обмирщении, огражданствлении государства, предполагающем новый регламент устроения жизни на базе — федерализма: властно-вертикальный тип связей с признанием за территориями, населенными людьми пространствами права представительства разных способов производства, и шире, больше, глубже — способов человеческой жизнедеятельности, которую недопустимо силой или ненасильственно сводить к единому основанию;

— юридизма: правовые гарантии достойного либерально организованного существования.

В этом залог поддержания мира в пределах Евразийского экзистенциального пространства, платформа заинтересованного межрегионального и межличностного взаимодействия без ложной дилеммы империя—демократия.

«Бытие государства есть факт мистического порядка», — утверждал Бердяев. Мистичность государства от самодостаточности: будучи креатурой человека, оно противостоит ему в актах самореализации.

Демистифицировать государство означает лишить его инженерных функций: обслуживания целого безотносительно к личности. Мир покидает эпоху этатизма, показателем чего является выстраданное Россией убеждение, что не может быть суверенитета государства в отношении народной, человеческой идеи.

Единство государственно-политического тела России. Возвратность — порочный цивилизационный признак нашего развития: периодически у нас ретардируются однажды выбракованные возможности. Проблему единства русских земель, казалось бы, решил Иван IV. Как отмечал Петр I в

²⁷ См.: Бердяев Н А. Новое религиозное сознание и общественность. М, 1907. С. 39.

предисловии к Морскому уставу: «Иван Васильевич Владимирово дело (раздробление Руси на уделы. — Авт.) исправил и расточенную махину паки на гору собрал». Затем — децентрализация и сепаратизация Смутного времени конца XVI — начала XVII в., послереволюционный развал государственности 1917—1918 гг., современная балканизация вследствие дезинтеграции империи, перехода от тоталитарного унитаризма к демократическому республиканизму. Поскольку борьба регионов с центром обостряется при ослаблении вертикально-государственных связей, во имя благополучия России важно иметь принципиальную схему предотвращения этого.

Вникая в данный предмет, подчеркнем необходимость упразднения самих оснований конфронтации центра с окраинами, что достигается за счет трансформации статуса российского федерализма. Исстари Россия — государство, управляемое из единого центра. В послереволюционный период, однако, был принят новый регламент государственного устройства: место географических территориально-административных единиц заняли области и национальные автономии, объединение которых дало Российскую Федерацию. В коммунистическую фазу (с 1917 по 1991 г.) существования РФ ее федеративный порядок отличался формальностью: практически во всех автономиях (за исключением Дагестана, Тувы, Чечни) коренные этносы составляли меньшинство населения. Большевистский федерализм, следовательно, — политический трюк, позволявший пропагандистски дистанцироваться от царизма (самодержавная Россия — «тюрьма народов»), а политически — взаимодействовать с автономиями на традиционных началах.

После августа 1991 г. исходная двусмысленность подобной федеративной организации России не замедлила себя обнаружить: в противоположность естественным для федерации центростремительным процессам (Швейцария, США, ФРГ) усилились тенденции к обособлению. Невзирая на необратимую логику свершенной колонизации, требований стабильности больших геополитических пространств, пошел стихийный, доходящий до безрассудства процесс сепаратизации. Если в Карелии проживает 10% карелов, она не Россия, а Карелия (аналогично Башкирия — 22% башкир; Якутия—33% якутов и т. д.) — самостоятельное образование с атрибутикой государственности.

На наш взгляд, инспирированному большевиками (принцип права всякой нации (национальности) на самоопределение для полиэтнической России есть мина замедленного действия) стихийному, беспорядочному процессу этатогенеза, удовлетворяющему мелкие амбиции малочисленной национальной бюрократии и финансовой олигархии, должен быть положен однозначный конец.

Возврат к государственному унитаризму невозможен и не нужен. Но нужно решительно предотвратить и пресечь опасные центробежные стремления. Россия политически декларируется цельным и неделимым государством не с этническим, а с административно-территориальным членением, с делегированием местам широких полномочий, гарантиями развития местной демократии, предоставлением национальным меньшинствам полного права на язык, культуру, свободное развитие.

Правозаконностъ. Трагические дни московского кризиса породили метафору: у гидры тоталитаризма две головы — партия и советы. Последовательное их отсечение, осуществляемое через прохождение общенациональных испытаний, венчалось ликвидацией самовластья партии летом 1991 г. и всевластья советов осенью 1993 г. В ходе напряженных августовских событий непреднамеренно погибли три человека; в период октябрьского противостояния вовлеченная в гражданскую войну страна потеряла сотни людей. Преодоление наследия «мрачных времен» закономерно: обществу давно следовало решать застарелые проблемы партии и советов. Вопрос, какой ценой.

Суматоха августовского путча, непредсказуемо-нецелесообразная, предрасполагала к жертвам. К жертвам, как ни кощунственно это звучит, среднестатистическим, вызванным «стандартными» издержками действий больших мобильных масс людей и боевой техники. Гибель троих, таким образом, можно не оправдать — нет! — но объяснить объективной неопределенностью. Чем же объяснить гибель сотен людей, спровоцированную легальной преступной конфронтацией законодательной и исполнительной ветвей власти?

Кровавый опыт не только сегодня произошедшего должен наконец выучить Россию жить по законам цивилизованного мира, иначе говоря: никогда, ни при каких обстоятельствах (политических) не покидать почвы конституции; не развертывать неполитической борьбы с политическими институциями; превыше прочего блюсти национальные интересы, не допуская безумного внутреннего противостояния. Тут правильно акцентировать роль интеллигенции — совести, выразителя чаяний, народных дум. Авторы «Вех» возлагали ответственность за послереволюционную драму России на интеллигенцию, вина которой виделась в попустительстве. Выспренные, рассчитанные на перебор логических возможностей интеллектуальные игры — это одно, превращение жизни в игру, подверстывание реальности под доктринальные схемы — это другое. В практическом искушении прямого перенесения идей в жизнь, отводящем народу роль слепого всепокорного орудия их (идей) обмирщения, — великий грех российской интеллигенции. Ее стараниями нас насильственно тащили в коммунизм: теперь тем

же манером тащат в демократию. Между тем пора бы отказаться от поджигательства, экзистенциально незрелых, политически близоруких призывов к толпе: выходить на площади и творить историю. Когда интеллигенция будет отстаивать интересы страны, а не чистые идеальные интересы, тогда Россия, ее великий народ избегнут выпадающих по сею пору на их долю многочисленных незаслуженных испытаний.

Парламентская реформа. Назрели соображения de lege ferenda относительно института высшей законодательной власти. Отечественный законодатель, высказываясь по-щедрински, не может решить, чего ему больше хочется: «не то конституции, не то севрюжины с хреном».

Целесообразно формализовать деятельность законодателей. Пока наш парламент, занятый исканием абсолютной истины, лицедействует как сакристия, забывая о первейшей своей обязанности заявлять, проводить, представлять интересы. Вопрос: каков «истинный» путь развития? — не парламентский. Политика не наука, а технология баланса сил. В политике интересуются не онтологической адекватностью, а расчетом результирующей социальных тенденций (напряжений), гарантирующей (народно и конституционно) санкционированный легитимный стиль жизни. Следовательно, наши глубинные посылки, предпонимания в отношении парламентской активности до сих пор оказывались неверными: не «соответствие миру», а «совпадение с законом и жизнью» с такими признаками, как актуализм, операционализм, реализм, моментализм, — специфическая интенция политического действия и интеллекта.

Освобождение крестьян. Крестьянский вопрос — традиционно большой и больной российский вопрос. Коснемся его лишь в той мере, в какой это позволит иллюстрировать наши мысли о реформостроительных процессах в России. Проблема отечественного крестьянства — троякая: толкуется и как личное освобождение закрепощенных крестьян, и как формирование собственности на землю непосредственных производителей, и как упорядочение землепользования.

Личное освобождение крестьян по политическому манифесту 1861 г. не было полным, подразумевая дальнейшую внеэкономическую кабалу от патриархальной общины и социалистических колхозов. Проблемы же земельной собственности и землеустройства не решались (и толком не ставились) никогда.

Расстроить крестьянство — расстроить Россию. Справедливость и глубина этой истины оттеняются отрицанием: устроить крестьянство — устроить Россию. Перед нами, таким образом, древняя задача: сделать крестьянина собственником, достичь режима рационального крестьянского землепользования. На этот счет есть масса конкретных предложений,

формулируемых заинтересованными лицами. Общеполитический же рецепт — переход к земельной многоукладности с многообразием форм собственности. Главное, однако, при устроительстве жизни крестьян — избегать администрирования, «не сметь командовать». Вековые традиции обихожения земли выработали у селян свои понятия рациональности: где эффективно фермерство, надо стимулировать развал коллективных форм, где рентабельны коллективные формы, не надо препятствовать их пролонгированию. Наш путь — политическая толерантность с избеганием кампаний, насилий, агрессивных подстегиваний. Высший критерий удостоверения и отбора здесь, как и всегда в таких случаях, — естественная соревновательность, конкуренция, хозяйственная целесообразность, а не доктринальное схемотворчество.

Экономическое обновление. Слухи об антикризисной экономической программе правительства сильно преувеличены; нет никаких ощутимых признаков ее наличия. Поразившая хозяйство страны депрессия приобрела устойчивый и своеобразный тератологический оттенок.

Продолжают расти дисбалансы, снижается реальная прибыль предприятий, увеличиваются разорительные затраты на оплату труда, сырья, технологий из дальнего и ближнего зарубежья, падают инвестиционные возможности, консервируются основные фонды, затрудняется сокращение малоэффективных рабочих мест, неподконтрольна эмиссия, процветают банковские аферы, не производство, а махинации становятся нормой жизни. Все это, как отмечают специалисты, свидетельствует не только о структурном, но и о всеобщем характере спада.

На вопрос: «Quousque tandem?» (до каких же пор) — никакого официального ответа ни народу, ни представительным органам со стороны правительства не дается. Не претендуя на выдвижение модернизационных сценариев, обопремся на понимание особенностей наличной ситуации, логика преодоления которой подсказывает специфическую макроэкономическую стратегию.

1. Хозяйственная инновация страны фундируется не сырьевыми отраслями (разбазаривание природных богатств), а активизацией потенциала легкой и пищевой промышленности. Внутрипромышленных накоплений на индустриальное реформирование у нас практически нет, иностранное кредитование — эфемерно. Единственный материальный источник реформ — общее ограничение капиталовложений с акцентацией производств быстрого роста. Такими типами производств являются производства потребительских товаров; преимущественное их развитие на основе авангардных технологий позволит избежать специфического утяжеления, нарастающей деградации отечественной экономики.

2. Для предотвращения спада производства, поддержания активной инвестиционной мотивации, сокращения размаха теневого производства желательно смягчение бюджетной и налоговой политики в первую очередь за счет снижения ставок налога.

3. В условиях монопольного производства требуется сильная, антиинфляционная линия на основе государственного (частичного) регулирования цен, определенной их делиберализации. Последнее замедлит интенсивность инфляции, создаст благоприятные инвестиционные условия. Этот процесс важно совместить с усилением приватизации государственной собственности (соответственно с увеличением предприятий, имеющих право на свободное ценообразование).

4. Для контроля бюджетного дефицита цивилизованным образом необходимо связывание свободных средств населения посредством налаживания и расширения продажи золота, земли, недвижимости, различных сертификатов, ценных бумаг, облигаций, высоких процентных ставок на вклады.

5. Стоит пересмотреть тактику приватизации. Изменение форм собственности не самоцель. Сверхзадача приватизации — соединение финансового и промышленного капитала. На деле сие означает поощрение приобретения банками (финансовыми структурами) акций приватизируемых хозяйственных единиц.

6. Требуется широкомасштабная программа ликвидации и перепрофилирования затратных неплатежеспособных производств с переквалификацией высвобождающейся рабочей силы. В первую очередь это касается отраслей ТЭК, транспортников, работников добывающей промышленности, строителей.

Дата добавления: 2015-08-21