Научная идеология: миф или реальность?

Изложение подводит к выводу о принципиальной несовместимости идеологии и науки.

Несовместимости во всем, что ни взять, — теоретико-познавательные стандарты, ресурсы, средства освоения предметности, отношение к истине, правила фиксации и генерации результатов и многое другое.

Идеология есть чувственное освоение истины, она эстематична, наука есть рациональное освоение истины, она ноэматична. Идеология апологетична, представляет некритическое проведение, оправдание заранее принятого взгляда, — наука аргументативна, выступает критическим предприятием развития независимой мысли. Идеология отстаивает интересы, выражает «порядок людей», — наука выявляет объективное обстояние дел, отображает «порядок вещей». Комплексы идеологии личностны, опосредованы жизненной убежденностью, зиждутся на подвижнической, проповеднической, миссионерской деятельности. Продукты науки безличны, сцеплены с доказательством, их проведение, отстаивание не связаны с персональной жертвенностью, героизмом. (Вспомним Гильберта, одобрявшего «вероотступничество» Галилея.) Императивы идеологии воздействуют на практический разум, постулаты науки — на разум теоретический, «чистый».

Число подобных сопоставлений без труда множится. Но и сказанного довольно для укрепления понимания, что идеология и наука — несостыкуемые типы духовности, разнокачественные и разновекторные в своей основе. Тогда, спрашивается, откуда взялся кентавр, алогизм, передаваемый сочетанием «научная идеология»?

Упрочению в общественном сознании да и в самом языке понятия «научная идеология» способствовала пропагандистская деятельность Ленина, который со стадии едва ли не первой своей работы — произведения «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?» — и далее рефреном проводил мысль о реализации марксизмом своеобразного синтеза партийности и научности. Логика обоснования этой мысли приблизительно такова. Марксизм как социально-политическая доктрина вскрывает наличные формы антагонизма и эксплуатации, прослеживает их эволюцию, показывает их преходящий характер, чем служит пролетариату, дабы тот как можно легче и скорее покончил со всякой эксплуатацией. Давая рабочему классу «истинный лозунг борьбы», обслуживая рабочее движение, очерчивая необходимость революционного преобразования общественных институтов под водительством

трудящихся, марксизм заинтересован в раскрытии законов общественного прогресса: лишь в этом случае пролетарское дело встраивается во всемирно-историческое дело.

Предшествующие формы идеологии научными не были. Потому что, даже отражая действительные тенденции общественного развития, не достигали понимания конкретно-исторического классово-экономического содержания тех социальных преобразований, необходимость которых фактически отстаивали. Такова, в частности, революционная идеология французского материализма. Марксизм же, вводя формационный подход, эксплицирует всемирно-историческую миссию пролетариата, непререкаемым образом предуказанную его собственным жизненным положением, равно как и всей организацией буржуазного общества.

Революционные занятия, следовательно, вытекают из познавательных, идеология естественно сращивается с наукой.

В этой на первый взгляд гладкой и ясной схеме — множество подводных камней и крайне туманных мест. Опуская частности, обозначим главное, состоящее в том, что данная (в недавнем общераспространенная, общепринятая) система рассуждений крепится на весьма зыбкой посылке, будто марксизм в действительности, «на самом деле», поставляет универсально адекватную, незыблемую, непроблематизируемую модель динамики мировой истории — ее движущих сил, тенденций, желательных финальных состояний и т. п.

Откуда вытекает «обреченность» марксизма, а в дальнейшем и адаптированного к эпохе империализма марксизма-ленинизма на высказывание истины? Где гарантии того, что те же классовые интересы, тактика и стратегия пролетарской борьбы поняты и раскрыты правильно?

Вопросы редуцируются к проблеме, как воспринимать банкротство и крах представляющей «весомую, грубую, зримую», плотскую материализацию «научной идеологии» практики «реального социализма».

Попробуем разобраться. Причина тотального кризиса социализма, наличие которого — свершившийся эмпирический факт, согласно расхожей версии усматривается в политических параметрах, таких, как волюнтаризм, субъективизм, подрыв коллегиальности, гипертрофированная роль далеко не лучших личных качеств властьпредержащих, собственно и обусловивших уклонение от в принципе верной намеченной классиками генеральной линии вхождения в социализм. В силу той же логики, так как у истоков основных деформаций социализма стоял Сталин, допустивший вульгаризацию исходно добропорядочного плана, не вытекающий из аутентичного наследия сталинизм ответствен за наши беды. Подобные объяснения, трактовки,

квалификации не беспочвенны, но отчасти. На более фундаментальном уровне, как представляется, источник пороков и неудач социалистического движения должен связываться не со сталинизмом, а с неадекватными комплексами классического наследия. Следовательно, выносимый на обсуждение более сильный тезис таков: генератор злоключений социализма не политические ошибки, доктринальные просчеты, ущербность не тактического исполнения, а стратегического замысла.

Надлежащее обоснование этого тезиса, разумеется, требует тщательной оценки всей марксистско-ленинской идеологии, играющей роль непосредственного источника и основания принятой у нас теории и практики социалистического строительства. Достойными анализа в этой связи оказываются: и утрированное представление о материи и духе, по которому дух вторичен и произволен; и трудовая теория стоимости, в которую невозможно вместить главный вид человеческой активности — творческую деятельность с информационным итогом, ибо ценность его определена чем угодно, но не затратами усилий; и ленинскую теорию мелкого производства, постоянно рождающего капитализм, хотя подобное производство тысячелетиями никакого капитализма не рождало — ни ежедневно, ни в массовом масштабе; и многое, многое другое. Однако в одной книге осуществить такого рода анализ, разумеется, невозможно. Поэтому сосредоточимся на важнейшем, которым, с нашей точки зрения, выступает образующая идейный фундамент движения к социализму классическая философская теория социально-исторического процесса, принимающая поступательную модель трансформации общественных состояний от первобытного варварства до коммунизма.

Развитие общества представляется здесь закономерным естественным прогрессом, обусловливаемым сменой общественно-экономических формаций, скрытая пружина которого — диалектика производительных сил и производственных отношений. Переход от одной фазы мировой истории к другой происходит не раньше, чем на известной ступени своего развития материальные производительные силы общества войдут в противоречие с наличными производственными отношениями, внутри которых они до сих пор развивались. Когда из форм развития производительных сил эти отношения превратятся в их оковы, наступает эпоха социальной революции, снимающая конфликт передовых производительных сил и выработавших ресурс производственных отношений (через упразднение нисходящей и упрочение восходящей общественной основы). История насчитывает четыре всемирно-исторические революционные эпохи разрешения внутри-формационных конфликтов — цепочка переходов от первобытного строя

до капитализма, делая исключение для коммунизма. Полагается, что из-за несовместимости собственности, непримиримости коренных классовых интересов социализм (первая фаза коммунизма) непосредственно при капитализме не зарождается. Его становление зависит от выполнения предварительного политического условия — захвата власти пролетариатом, который, опираясь на рычаги государства, инициирует введение социалистических отношений.

Данные уточнения, вовсе не претендующие ни на полноту, ни на строгость, носят сугубо констатирующий характер. Воспроизведение их принято с единственной целью: оттенить в традиционной, кажущейся безоблачной, гладкой концептуальной системе не такие уж безусловные пункты, индуцированные ранее принятыми нерефлектированными допущениями, которые при ближайшем рассмотрении подрывают высокое реноме широко используемой конструкции. Выделим и проанализируем эти допущения.

Допущение первое: социализм — формационно-беспредпосылочное общество.

Подобный взгляд на социализм давно подлежит проверке. На фоне признания естественной взаимообусловленности способов производства отличающие каноническую схему агенетизм и изоляционизм в отношении социализма выглядят сомнительными. Сомнительна неравноправность, неравноценность социализма сопоставительно с иными крупными таксонами на пути поступательного движения человечества. Социализм изымается из связи эпох, лишаясь своих истоков. Под последними понимается уровень развития производительных сил, дающий радикальный импульс переходу к новому строю.

Традиционная схема оставляет без прояснения, какой уровень развития производительных сил, собственно, релевантен переходу к социализму?

Тематизация материально-экономических аспектов вопроса в доктрине отсутствует. Внимание сосредоточивается на проработке политических аспектов вопроса, выстраивающейся в концепцию революционного переворота. И это не случайно.

С высоты нашего времени очевидно (то же вытекает и из экзегетической аргументации), что доктрина жестко ориентирована на реальность слабо развитого капитализма, которая обсуждение общецивилизационных предпосылок социализма не делает актуальным. В дискуссии на этот счет вступали лишь в случаях экстренных, когда, например, для сохранения единства рядов требовалось дезавуировать платформу оппортунизма — отповеди то лидерам II Интернационала (К. Каутскому, Э. Бернштейну), то российским социалистам (Г. Плеханову, Н. Чхеидзе, Н. Суханову). Капитальное же

не дискутировалось: социализм суть антикапитализм, куда можно войти без достижения определенного «уровня культуры» (кто знает, каков он?), сугубо на созидательном, творческом порыве масс, начинающих с завоевания революционным путем власти, а уже потом на основе советского строя двигающихся догонять другие народы.

Разумеется, история не знает сослагательного наклонения, поэтому беспредметно гадать, как потекла бы жизнь, исповедуй тогдашнее политическое руководство иное мировоззрение. Единственное, что можно, это констатировать: в нашей стране, как и во всех странах, осуществивших переход к социализму, минуя капитализм, воплотилась лишь первая часть намеченного плана — революционным путем устанавливалась пролетарская диктатура, которая, однако, не двигалась вдогонку передовым народам, а занималась форсированной культивацией социализма на неподготовленной материально-экономической почве. Обширные последствия этого хорошо известны. Когда думаешь об эвристической их подоплеке, приходишь к выводу о несостоятельности вводимой канонической схемой точки зрения на социализм как формационно обособленную институцию. Опыт истории со времен Октября настоятельно требует понять, что социализм — не анти-, а посткапитализм, что в него нельзя войти политически, оставляя экономические мероприятия на потом. Перманентное движение к социализму должна направлять не формула революционного натиска («весь мир насилья мы разрушим до основанья а затем...»), ведущая к авантюре, а формула экономического созидания, основанная на личном интересе («полная материальная подготовка социализма, а затем...»).

Ввиду этого социализм — стандартный формационный таксон, который не может быть изолирован в естественноисторической динамике: он удовлетворяет типологическим принципам возникновения, развития и смены общественно-экономических формаций и зарождается не в послереволюционный, а в предреволюционный период гиперкапитализма.

Осуществляющая переход к социализму социалистическая революция согласно излагаемым позициям — не однократная радикальная мутация, не перетряхивание «неправедного строя», а протяженная во времени, долгосрочная, упорная трансформация развитого капитализма на принципах роста обобществления, эффективизации и интернационализации общественного производства, перманентного технико-технологического обновления элементов социальных производительных сил, включая разделение труда; перехода к интенсивному (ресурсосберегающему) типу воспроизводства; достижения гибкости производственных отношений, вызванной

изменением в структуре собственности; преобразования хозяйственного механизма, нацеленного на достижение новой меры сочетания рыночного и централизованно-регулируемого начал; перераспределения приоритетов экономической и социальной политики; модификации властных отношений путем совершенствования парламентаризма.

Может показаться, что предлагаемая точка зрения уязвима критикой от вариативности истории: существовали же локальные формации, имелись фазы, не пройденные отдельными народами. Последнее справедливо, но не отменяет вышесказанного. Дело в том, что проблема универсальности формационного подхода не обсуждается. (Хотя на этот счет не может быть иллюзий: будучи теоретической конструкцией, исходящей из предпосылок, формационный подход не в состоянии охватить всего массива фактов. В каких-то своих частях он должен органично дополняться культурологическим, цивилизационным подходом и т. д.) Вопрос, который обсуждается, стоит только так: 1) формационному обособлению социализма активно препятствует идея единства, цельности исторического процесса; 2) материально-экономические предпосылки социализма создаются не в послереволюционный период усилиями пролетарской диктатуры, а в предреволюционный период имманентного капиталистического хозяйственного самопрогресса; 3) поступательное движение человечества к социализму не может уклониться от прохождения такого этапа истории, как капитализм, причем не просто капитализм, а капитализм суперразвитый.

Допущение второе: капитализм достиг своего апогея. Обоснование этого дается в концепции империализма как загнивающего и умирающего капитализма (нарастание противоречий между трудом и капиталом, колониями и метрополиями, пик межимпериалистических противоречий и т. д.), кануна социалистической революции.

Однако сегодня несомненно: образ капитализма, который принимали основоположники доктрины, соответствует не вершине формации, а ее начальной, нерепрезентативной стадии. Капитализм, проанализированный в «Капитале», даже по тем временам не характеризовал существа капитализма в целом. Так, К. Маркс с самого начала абстрагировался от внешнего рынка, что сузило его выводы. Правда, в дальнейшем он намеревался разработать вопрос о роли торговли в появлении вторичных и третичных капиталистических отношений, т.е. вопрос о периферии капиталистической формации, но не сделал этого. Аналогично империализм, описанный В. Лениным в «Тетрадях по империализму» и в «Империализме как высшей стадии капитализма», не соотносится с позднейшим и тем более современным государственно-монополистическим капитализмом. Совершенно ясно, что развитый государственно-монополистический капитализм

не рядовая модификация капитализма свободной конкуренции, а качественно иная фаза капиталистического способа производства, обладающая значительными потенциями внутреннего развития производительных сил. В настоящее время капитализм вступил в новый этап исторической эволюции — принципиальных сдвигов качественного порядка, вызванных сращиванием высокой социально-политической организации с научно-технологической революцией. Последнее по своим масштабам и последствиям сопоставимо (если не более важно) с изменениями начала века.

Итак, восходящее движение цивилизации рассматриваемого базового допущения не оправдало.

Старение идей естественно. Последующие аналитики ревизуют, корректируют, выбраковывают компоненты и фрагменты некогда созданных теорий, да и сами теории просто потому, что они больше и лучше знают. Все это объяснимо и понятно. Трудно объяснимо и мало понятно невнимание к перспективным идеям, высказываемым современниками. Как бы там ни было, мы не возьмемся объяснить факта устойчивого невнимания, которое авторы и адепты практического марксизма XX в. проявили в отношении не только к аргументам еще вчерашних своих единомышленников социал-демократов, много лет назад возражавших против представления, будто капитализм уже достиг своего апогея, но и прямых идейных предшественников. Имеется в виду ценное критическое прозрение Ф. Энгельса, в конце XIX столетия утверждавшего буквально следующее: «История показала, что и мы, и все мыслившие подобно нам были не правы. Она ясно показала, что состояние экономического развития европейского континента в то время далеко еще не было настолько зрелым, чтобы устранить капиталистический способ производства»⁶.

Допущение третье: переход от капитализма к социализму осуществляется через революционный переворот, диктатуру пролетариата.

Антецедент этого допущения двусоставный. Один аспект связан с идеей формационной обособленности социализма; ему дана оценка выше. Другой состоит в признании неуклонной социально-политической деградации пролетариата в условиях капиталистической реальности.

Тезис «Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей, — обретут же они весь мир» навеян узкой недолговременной полосой общественного развития на заре капитализма, когда преобладала индивидуальная капиталистическая собственность, росла непривлекательность труда, существовала угроза абсолютного и относительного обнищания, падал жизненный уровень, ущемлялись гражданские права и свободы трудящихся. В период

⁶ Маркс К, Энгельс Ф. Соч. Т. 22. С. 535.

экономического бесправия и политической зависимости, поворота от демократии к реакции рабочий класс действительно не имел ничего такого, что требовало бы его опеки и охранения. В этот период призыв к разрушению всего пролонгирующего господство ответственной за прозябание и бесправие порочной частной собственности был оправдан.

Но положение вскоре изменилось. Капитализм сумел адаптировать разнообразные хозяйственные и социальные формы к своим нуждам, устоям и принципам. В результате — ремиссия основного противоречия, деиндивидуализация собственности, создание заинтересованным лицам (в первую очередь рабочим) приемлемых условий существования.

Видоизменение форм собственности превращает рабочего в держателя акций, пайщика, совладельца, который небезразличен к судьбе фирмы: ему есть что терять. Отсюда поразительный, небывалый подъем, инициатива, творчество, — чего стоит, скажем, тот же «местечковый» патриотизм японских рабочих, развертывающих борьбу за рационализацию, процветание своих «эксплуататорских» предприятий.

Относительно высокий уровень жизни рабочего класса в развитых капиталистических странах имеет разные причины (сверхэксплуатация природных ресурсов, разграбление стран третьего мира и т. д.), но идентичные последствия. Для нас важно то, что он направляет революционный процесс в существенно иное русло, нежели уготованное ему классической схемой. Путь к социализму через революцию и пролетарскую диктатуру реализовался в экономически отсталых странах, в итоге оказавшихся в историческом тупике. Последнее закономерно, так как насильственный переход к социализму, минуя материальную подготовку его в развитом капитализме, заказан. «Путь к социализму» индустриально развитых стран реализуется внутриинформационной эволюцией — через эффективизацию общественного производства, повышение благосостояния, качества индивидуального и социального существования.

Допущение четвертое: между капитализмом и социализмом лежит переходный период.

Лейтмотивом здесь служат популярные соображения автора «Критики Готской программы», в которых нашло свою опору позднейшее социалистическое идеологизирование. Захватив власть, пролетариат не может воспользоваться наличными политическими и экономическими механизмами, ибо они не социалистичны, приспособлены к подавлению, угнетению, эксплуатации народных масс. Но в обществе без механизмов, соединяющих субъекты с объектами деятельности, невозможно. Возникает задача их перестройки: приспособление властных и хозяйственных процессов и структур к пролетарской надстройке — мировидению, мироощущению наиболее

прогрессивной, передовой социальной силы. Эту задачу, собственно, и решает переходный период, революционно превращающий прошлое общество в будущее. В политической сфере осуществляется слом буржуазной военно-бюрократической государственной машины, создается новый государственный аппарат, подавляющий сопротивление «наследия мрачных времен» и обеспечивающий успешное социалистическое строительство. В экономической сфере проводится обобществление, означающее превращение средств производства в государственную собственность, достигается необходимая плановость развития производительных сил. Политическая власть трудящихся в сочетании с общенародной собственностью на средства производства и планомерной регулируемостью социальной жизни — это ли не база социализма?

Идея переходного периода как опосредствующего звена между капитализмом и коммунизмом является логичным следствием фундаментального и эфемерного ингредиента канонической схемы формационной обособленности социализма: некогда разорванное когда-то должно быть сшито. Наше отношение к этому ингредиенту схемы, как и к схеме в целом, зафиксировано ранее. Поэтому, избегая повторов, выскажемся по поводу столь же фундаментального, сколь и эфемерного, сопряженного с рассмотренным иного ингредиента схемы — положения о революционном превращении в переходный период прошлого общества в будущее.

Начнем с уточнения исходных понятий. Во-первых, что значит «революционный»? В контексте анализируемых рассуждений «революционный» трактуется как «коренной» — всестороннее, капитальное преобразование общества, и как «насильственный» — преобразование под эгидой силовой пролетарской диктатуры, преодолевающей сопротивление классовых антагонистов. Во-вторых, что значит «превращение»? Речь идет о системе социальных действий, нацеленных на фронтальную структурную и функциональную перестройку существующего состояния и достижение ранее не существовавшего желательного состояния. В-третьих, что значит «будущее»? Будущее — категория ответственная, обращение к ней требует осторожности, так как она фиксирует то, что актуальным бытием не обладает, речь идет о проекте возможного общественного состояния, достижение которого рассматривается как преимущественная цель социальных действий.

Произведенные уточнения подводят к такой теоретической реконструкции: пролетариат, захватывая власть, независимо от степени формационной зрелости общества (допущение первое и второе) приступает к его всестороннему насильственному преобразованию (допущение третье), руководствуясь идеологией. Hie Rhodus, hie salta (Здесь Родх, здесь прыгай).

Что получается, когда идеология, где сущее смешано с должным, действительное с возможным, подлинное с мнимым, становится платформой социальной техники, объяснять не надо. Если логика дела подменяется делом логики, если разум руководствуется не реалиями, а символами, в силу вступает закон обратного отношения жизни и мысли: не первая порождает вторую, а наоборот. В качестве компенсации, правда, можно тешить себя той мыслью, что пролетарская идеология не умышленна, а научна. Однако и здесь необходимо давать себе отчет в том, что эта компенсация — из разряда ad hoc (искусственных) уловок, своеобразная «хорошая мина при плохой игре»; она ничего не компенсирует и не нормализует. Это потому, что прилагательное «научная» не отменяет существительного «идеология», которое употребляется для обозначения системы нарочитых взглядов, способных обретать плоть различных модусов ложного, превращенного, искаженного, утопического, смещенного, нагруженного, дереализованного, воспаленного, деформированного и тому подобного сознания.

Наука и идеология мало совместимы. Наука стоит на истине, на знании положения дел в мире. За истину, за «2x2=4» на эшафот не идут; продукты науки безличны, рано или поздно они все равно пробивают себе дорогу. Идеология стоит на ценности, на субъективной оценке мира, дающей руководство, как жить, во имя чего жить. За ценность, выражающую правду жизни, на эшафот идут. Ценность субъективна, она воплощается на протяжении жизни человека, который живет единожды, и ему небезразлично, что делать и как быть. В науку могут проникать фикции, и социальный резонанс этого мизерный. Каково же, если фикции наводнят идеологию? На индивидуальном уровне может произойти трагедия личности, а на социальном — трагедия народа. Говорить хладнокровно об этом недопустимо.

По этой причине идеология — особый тип духовности, требующий к себе отношения благоговейного, трепетного и одновременно взвешенного, осмотрительно трезвого. Тем более подобного отношения требует к себе идеология будущего. Ее можно предлагать, но нельзя навязывать, ее можно обсуждать, но нельзя класть в основу социальной практики. В каких-то своих социальных проявлениях идеология должна ограничиваться наукой, представлением реального, закономерно типического. И это должно быть императивом нормальной, полноценной, т. е. не питаемой иллюзиями жизни.

Так — в модусе должного. В модусе сущего же идеология подавила и поглотила науку, произведя сие в силу своей «подлинно единственной научности». Понимание экспансивности, репрессивности, нетерпимости, непримиримости нашей всепроникающей, знающей все, что ни есть, так, как оно «в действительности» есть, идеологии дает канву разумения налично

социалистической до мозга костей идеологичной реальности. Почему социализм деформирован? Потому что идеологичен. Не имея материально-экономических, он имеет «идеологические» основания. Однако существовать in vivo без точки опоры нельзя, потому социализм существует in vitro, в самопроявлениях идеологов.

Идеологическое давление пролетарских надстроечных институтов в насильственном творении нового строя закономерно. Оно компенсирует отсутствие материально-экономической, естественно-формационной подготовленности социализма и одновременно разрушает прямое предназначение переходного периода, вырождая намечаемое движение к социализму в движение от социализма (итоговая ситуация исторического тупика). Реальной и концептуальной необходимости в переходном периоде нет. Введение его избыточно, так как служит для покрытия искусственного таксономического разлома, вызванного легковесным предположением формационной обособленности социализма.

Допущение пятое: применительно к социализму утверждается примат надстроечных образований относительно базисных.

Поскольку в качестве conditio sine gua поп (непременное условие) конституирования социализма полагается революционная диктатура пролетариата, подобное допущение понятно. Однако требует изъятия из более общего и широкого теоретического контекста, ибо связано с конверсией принципиального тезиса о доминирующем статусе базиса и производно-сти от него надстройки как идейного отображения или организационного оформления господствующих материальных отношений. Опять социализм выпадает из общей схемы. Насколько это оправдано?

На наш взгляд, формационный подход (где в качестве фрагмента фигурирует учение о диалектике базиса и надстройки) соотносится с общемировым глобальным уровнем, фиксируя статистически преимущественную тенденцию. При определенных предпосылках последняя справедлива, так что противопоставлять ей частности, явления бесполезно. Формационный подход не может быть использован для планирования и прогнозирования развития конкретных социальных организмов, на нем нельзя основывать стратегию и тактику политической деятельности и т. д.; надо учитывать также неодноколейность, незапрограммированность исторического процесса, который неидемпотентен, реализуется как вероятностное резюме вариативных усилий человечества. Поэтому сам по себе фактор «возмущающего влияния» (в том числе надстроечного) — феномен вторичных и третичных общественных отношений, прерывы формационного движения, экзотическое развитие с невыраженной или выраженной симптоматикой обратного соотношения надстройки и базиса на локальном уровне —

должен найти и находит надлежащее место в общей, глубокой теории истории. С этим мы не спорим.

Мы спорим с трактовкой социализма как какой-то квазикультуры, входящей в историю и идущей по ней «своим» путем, «своим» шагом: не как все — материальной, а идеологической подготовкой, не развитием производительных сил, а насильственной (революционной) диктатурой. Общеизвестно, что заслугой формационной теории является прочная связь прогресса производства с общественными отношениями, отображающая существо исторического развития. Почему же эту связь надо приносить в жертву?

Как быстро поразительная дисгармоничность эскиза сообщается и факту социалистической цивилизации. Иного и не дано: не может не быть социализм деформированным, если его существование вызвано не необходимыми (базисная готовность) и достаточными (надстроечная готовность), а лишь достаточными причинами. За подтверждением ходить далеко не нужно. Довольно задать вопрос: насколько эффективно движение к социализму под железной (диктатура ведь) опекой надстройки? Не апеллируя к данным, ответим: настолько, что экономический базис социализма так и не был создан. Не действовал основной экономический закон социализма (обеспечение всестороннего развития трудящихся за счет максимального удовлетворения их материальных и духовных потребностей), столь капитальные законы, как планомерность и пропорциональность.

Предпочтительнее к социализму иной путь — путь внутреннего самоперерождения капитализма под влиянием, с одной стороны, НТР, обусловливающей достижение принципиально новых технико-технологических и социальных состояний; с другой — выработка национальных и наднациональных механизмов регулирования экономических и политических противоречий, макро- и микрохозяйственных тенденций, преодоления на этой основе разрушительных сил анархии и рыночной стихии; с третьей стороны, экономической и политической интеграции пролетариата в капиталистическую систему — развертывание широких социальных программ для населения, развитие отношений общественной собственности, особенно общественного присвоения результатов труда, участия трудящихся в управлении производством, распределении прибылей и т. п. Именно на этот путь встали уже многие народы и страны.

Допущение шестое: пролетариат — носитель сущностных отношений будущего, а потому в своей социально-политической преобразовательной деятельности прав⁷.

⁷ Ср. не допускающую сомнений декларацию Л. Каменева: рабочий класс «не может ошибаться». Собственно, почему?

Социально-политическая правота рабочего класса, с точки зрения «научной идеологии», представляющая гарант движения в верном направлении, определяется следующим. Отстаивая частный, классовый интерес в борьбе за гуманное, справедливое мироустройство, пролетариат выступает как носитель универсального общественного интереса. Установление диктатуры пролетариата не только воздает должное человеку труда, делая его центром общественной жизни, но и предоставляет возможность всеобщего перехода к органически целостному бесклассовому обществу, члены которого располагают свободой развития и применения своих способностей и сил, не посягая при этом на основные условия самого этого общества. Так, сводя счеты с социальным неравенством, угнетением, подневольностью, порабощением, отчуждением, зависимостью, порывая с борьбой за существование, навеянным свыше природой и историей порядком вещей, пролетариат делает нечто большее, нежели преобразует неправедное общество. Он преобразует всю неправедную предысторию, открывая новую эпоху сознательного, свободного творения исторического процесса.

Неадекватность этой теоретической конструкции — в неточной расстановке акцентов.

При всей условности периодизаций уместно различать до- и пост-научно-техническую фазы человеческой цивилизации. Первая насчитывает тысячи лет. Вторая берет начало со второй половины нашего столетия. Характерная примета последней фазы — развертывание НТР, под которой понимается небывалый по своим масштабам и интенсивности процесс внедрения науки во все сферы социальной практики. Процесс этот обладает статусом переворота, не имеющего аналогов в истории.

Ни формирование производящей экономики в эпоху перехода от палеолита к неолиту, ни революция XVIII в., открывающая возможность утилизации энергии пара, — перевороты в жизни человечества капитальные, значительные — не идут в сравнение с недавним научно-техническим переворотом. Дело здесь в глубине, повсеместности качественных сдвигов, способах, темпах преобразований, силе и степени воздействия на общественное целое.

Недавняя НТР — феномен многомерный, объемный, разноплановый. Это — широкая ассоциация познавательных и социальных образований, движений, тенденций, которые обусловили кардинальную перестройку всей системы производительной деятельности, охватывая труд и потребление, материальную и духовную сферы, общество и личность. Следовательно, объективное содержание НТР как общественного явления — качественное преобразование производительных сил, влекущее за собой

изменение принципов, устоев жизни человека с его потребностями и запросами, стремлениями и идеалами.

Что нас здесь интересует преимущественно? То, что воплотившись в практику общественных масштабов, сопровождающие НТР интеллектуализация и рационализация, модернизация и техническое перевооружение, изменение статуса совокупного работника, вытеснение живого труда автоматизированным и многое другое, обновляющее понятие производительных сил, сделали реальной ситуацию, в которой рабочий класс не является ни первой, ни наиболее могучей производительной силой. С устойчивостью, присущей закону, чем дальше, тем больше ею становятся интеллектуалы (среднего ранга — техники, технологи, операторы, программисты, техники-аграрии и высшего — инженерно-технические работники, конструкторы). Резонируют с указанными процессы в социальной сфере. Превращение политики в самостоятельный отсек духовного производства, требующий специальной подготовки, рост сферы обслуживания, непроизводительной прослойки, занятой в инфраструктуре, и т. д. также подорвали главенствующую общественную роль пролетариата.

Таким образом, уже в настоящий момент ясно, что пролетариат не обладает особым футурологическим кредитом ни в количественном (абсолютное снижение численности), ни в качественном (передислокация в требующие наименьшей квалификации, образовательного ценза отрасли) отношении. Следовательно, с позиции социальной перспективы рабочий класс — аутсайдер; он вызван к жизни сравнительно недолговечной полосой общественного развития относительно несовершенного слабоосна-щенного производства, зиждущегося на живой малоподготовленной силе, и вынужден уступить свое место подлинной носительнице отношений будущего — интеллигенции. Тенденция «сдачи» рабочим классом своих позиций налицо в современных высокоразвитых странах (доля пролетариата составляет там лишь 15—17%), и она нарастает. Серьезно выпадает из этой тенденции Россия, где удельный вес рабочего класса в общественной жизни непропорционально значителен. Последнее объясняется абсолютно прозаичными обстоятельствами — формационной отсталостью, экстенсивностью нашего общества.

Вывод следует сам собой: с тактической точки зрения пролетариат в силу своего экономического положения в современном производстве не способен быть политическим вождем масс; со стратегической точки зрения пролетариат как класс архаичен, звание путеводителя человечества по реальности он уступает интеллигенции, Понимание этого разрушает догму о состоятельности насильственно-преобразовательных акций пролетариата на пути выполнения им всемирно-социалистической миссии.

Наше итоговое оценочное суждение таково. Каноническая схема естественно-исторического прогресса крепится на ряде далеко не бесспорных допущений, при ближайшем рассмотрении критики не выдерживающих и обусловливающих внутреннюю антиномичность доктрины. Действительно, с одной стороны, в ней прорабатывается формационный мотив, настаивающий на естественноисторичности, объективности процесса развертывания общественно-экономических формаций, через фазы которых нельзя перескочить произвольно, отменяя их декретами. С другой стороны, в ней прорабатывается волюнтаристский, силовой мотив революционного импульса, толчка истории, контроль над которым берут коммунисты. Последнее не что иное, как идея насильственного переустройства наличного порядка вещей и насильственного творения нового мира.

Поскольку мотивы эти взаимоисключаемы — естественное развитие истории несовместимо с ускорением ее хода за счет революционного подталкивания, — произошло концептуальное, стратегическое и тактическое размежевание, соответствующее социал-демократическому и коммунистическому пути развития. Преимущество первого перед вторым в настоящий момент очевидно. Из сказанного следует:

1) социализм — не обособленный формационный таксон, а закономерное общественное состояние, могущее возникнуть вследствие органичной самоликвидации капитализма. В него нельзя войти политическим путем (захват власти): вхождение в него возможно долговременным, исчисляющимся десятилетиями путем объективных материально-экономических и социально-политических цивилизационных преобразований;

2) социализм — не антикапитализм, а посткапитализм, осознание чего вело к снятию противостояния двух блоков, двух фрагментов цивилизации. Основным противоречием современной эпохи не могло быть декларированное, покоившееся на формационном разрыве противоречие между капитализмом и социализмом — двумя внутренне связанными консеквентными фазами непрерывного, целостного исторического прогресса. Требовало редактуры также и понятие содержания современной эпохи: переход к социализму возможен не насильственным прерыванием капитализма, а его фронтальным развитием;

3) переход человечества к новому строю — не локальное, а, как минимум, региональное или даже глобальное явление, охватывающее индустриально, социально, политически высокоразвитые страны. На фоне этого выглядит дезориентирующей заложенная в доктрине силовая тенденция «заставить быть счастливыми» представителей отдельных отсталых народов, искусственно сократить, форсировать объективно длительные муки родов нового строя через «якобинизм», «диктатуру».

Таким образом, фундаментальные причины нашего кризиса скрыты в доктрине, которая должна взять ответственность за практические злоключения социалистических представлений, за то, что сопоставительно с развитыми капиталистическими странами в настоящий момент мы дальше, а не ближе от жизненного воплощения идеалов и принципов социализма.

Марксизм, включая элемент науки (система политэкономических, политологических, социологических, философских взглядов в узком смысле), иммунитета к улучшению не имеет, требует уточнения, развития. Наличие проблем, затруднений, несостыковок с действительностью — общая и повсеместная ситуация в науке. Наука в отличие от ненауки ищет истину, а потому ошибается, блуждает, лишь изредка, невзначай достигая ясного. Наука вследствие отмеченного подвержена корректировкам, согласованиям, фальсификациям. Памятуя об этом, марксизму надлежало оперативно озаботиться причинами несоответствия течения истории предсказаниям теории. Во-первых, революционный процесс не шел по пути, предуказанному доктриной. Во-вторых, имело место не разложение, а упрочение капитализма, подрывающее исходную концептуальную модель его (капитализма) формационного истощения. В-третьих, следовало реагировать на критику доктрины из лагеря «гуманистов», которые, обобщив опыт Л. Сен-Жюста и его подручных, вынесли мораль о невозможности использования насилия как инструмента облагодетельствования человечества и которые небеспочвенно сомневались в приемлемости силовых рычагов (пролетарская диктатура) конструирования новой реальности. Никаких шагов в данном направлении, однако, к несчастью, предпринято не было (на большой и острый вопрос «почему» должны еще дать свой ответ историки).

Будучи ученым, К. Маркс, разумеется, не был гарантирован от концептуальных непоследовательностей, несовершенств, изъянов, разнообразных ошибок. Это нормально. Ненормально то, что в ходе идеологизации взглядов Маркса произошла канонизация: положения марксистской теории были возведены в абсолют, превращены в символ веры, знамя движения. После этого никакие ошибки уже не могли быть локализованы в теории и в последующем из нее выдворены. Дело, таким образом, не в присутствии в марксизме как научной системе неадекватностей (концептуальных лакун, рассогласований), дело в отсутствии в марксизме как идеологии атрибутивных способов их выявления, корректировки, компенсации, изъятия.

Догматизированная идеология с порога отметала саму возможность прогрессивной модификации исходной теории. Корректирующая деятельность строго контролировалась в соответствии с хлестким надзирательным идеологическим клише: «ревизионизм». Понятие ревизионизма, как

известно, имеет два смысла — ревизионист тот, кто развивает, и тот, кто извращает. В рамках истеричной ждановско-сусловской синодики, блюдущей чистоту рядов, два смысла понятия «ревизионизм» совместились: модифицирующая деятельность подверглась остракизму, прекратив существование; попытки пересматривать отжившее беспощадно пресекались, вытравливались. Творческая мысль в марксизме атрофировалась, исподволь, медленно, но верно вырождалась в защиту, «борьбу с происками», охранение.

Применительно к эпистемологическому случаю все было бы просто. Отсутствие обратной связи с действительностью выбило бы у теории из-под ног почву, обрекло ее на дискредитацию, неминуемую гибель. Не то — применительно к случаю идеологическому. Функционирование продуктов идеологии подчиняется своеобразному правилу обратного отношения реализма к агрессивности: уменьшение одного влечет увеличение другого. Пагубность и социальный масштаб этого увеличения многократно усиливаются и расширяются процессами огосударствления идеологии. Здесь идеология становится прямым инструментом творения действительности, манипулятором человеческих жизней.

Одно дело — отрешенно-непрактические упражнения теоретика, иное дело — практически-жизненные упражнения идеолога.

В чем трагедия нашего народа? В том, что от имени благой, но идеологической цели: реализовать скачок из нечеловеческой нерациональной предыстории в подлинно человеческую рациональную историю, — на нем ставили гигантский, ничем не подготовленный, неоправданный эксперимент. В истоках этого эксперимента — сугубо теоретический спор двух ветвей российского марксизма. Поборники одной — меньшевики, исходя из неразвитости капитализма в России, малочисленности, слабости пролетариата, высказывались за буржуазную революцию, которая в перспективе перерастает в социалистическую. Поборники другой — большевики — призывали не дожидаться созревания общецивилизационных предпосылок революции, вначале завоевать власть, а затем, опираясь на интернациональную, пролетарскую солидарность, решать проблемы социально-экономические.

Не претендуя на роль третейского судьи, скажем: окончательно и бесповоротно решить данный спор в теории нельзя. С высот же нашего дня ясно, что на опыте воплотились оба пути: западная социал-демократия реализовала модель меньшевиков, в России материализовалась большевистская модель развития. Избегая скороспелости и с порога ни в чем не обвиняя большевиков, согласимся с ними, что в конкретных обстоятельствах российской действительности революция была необходима. Если не

октябрьский, случился бы какой-то другой переворот, но правительство А. Керенского в любом случае пало бы. По части этого альтернатив нет. Альтернативы возникают, когда задумываешься о вариациях послеоктябрьской ситуации. Капитальная ошибка большевиков, на наш взгляд, заключалась в неверной оценке социально-политических перспектив свершенной революции.

Попробуем объясниться. Политическая устремленность Октября — достижение народовластия. Поэтому, добившись его, с политическими нововведениями следовало повременить, сосредоточиться на обеспечении общецивилизационных условий жизни, непременно с учетом таких фактов, как многоукладность, отсталость экономическая, культурная страны, превалирование крестьянского населения и т. д. Одержимые же революционным порывом большевики взяли курс на насильственное преобразование истории, отправляясь от неадекватных фантомов, идеологем (расчет на мировую революцию, возможность перехода к социализму, минуя развитый капитализм, ставка на пролетариат как социальный носитель отношений будущего и т. п.), они перешли на политический форсаж, занялись силовым внедрением социалистических отношений на не готовой для этого почве. Как итог — репрессии, гражданская резня, бойня. Из нее-то вышел и в ее-то режиме функционировал отечественный социализм.

Таким образом, если здравый смысл и теория в ситуации отсутствия объективных условий социалистических реформаций диктовали осуществление формационной подготовки социализма, то идеология стимулировала торопливую, пристрастную его (социализма) культивацию административно-политическими методами. В этом судьбоносном противостоянии верх взяла идеология, индуцировавшая социализм не как естественное посткапиталистическое формационное образование, а как искусственную модификацию предкапиталистических формационных структур с азиатским фоном.

За насильственную перекройку действительности, сопровождавшие ее неисчислимые беззакония, преступления, повлекшие за собой многочисленные бедствия, страдания народа, за уйму разбитых судеб, человеческих жизней, существований, за создание у нас иллюзорной, не имеющей формационных корней, нежизнеспособной нереалистической рукотворной реальности — за все это прямая вина марксистской идеологии. Так просуществовав с начала века вплоть до наших дней, марксизм как идеология, надо полагать, завершил свое существование, при этом рельефнейшим образом показав эпистемологическую бесплодность и социальную опасность комбинации «научная идеология».

Дата добавления: 2015-08-21