Культура власти

Производимое властью перемещение сознания (политического, национального, группового) в сферу бытия регуляризовано. Учитывая масштабы обязательств института власти перед обществом, принимая во внимание грандиозность резонансных общесоциальных эффектов от властных начинаний, инициатив, отправление властедеятельности (в идеале) должно характеризоваться цивилизованностью, привнесение которой во власть обеспечивает культура. Культура в контексте проблемы власти трактуется нами как высокогуманитарный институт, задающий условия властной активности, подразумевая весь спектр связей и отношений, обусловливающих достойность политического участия, способов воздействия на электорат, стиля гражданского поведения, восприятие оппонентов, способность к диалогу и т. п. Культура как механизм генерации, трансляции и аккумуляции ценностей в онтологической плоскости придает власти нор-мосообразный статус, вытекающий из ориентированности на человеконе-сущие, гуманитарные абсолюты.

Цивилизованность власти. Фундамент выживаемости любой культуры, цивилизации образует механизм последовательной выработки, закрепления, умножения и трансляции ценностей.

Нормальный цивилизационный режим есть цепочка производства, потребления и воспроизводства всей гуманитарной формации, где налицо баланс сочетания безостановочности модернизации с «исключительно высокой степенью преемственности, непрерывным накоплением плодоносного культурного слоя»³⁵. Не только вне производства, но и вне закрепления

³⁵ Борко Ю. О. О социальном прогрессе в меняющемся мире // Коммунист. 1990. №11. С. 125.

трансляции не существует плотных и прочных культурных тканей. Это аксиома, общее место культурологии, эпистемологии, а также удовлетворяющей здравому смыслу политики. Эта аксиома, к несчастью, не стала достоянием нашего менталитета, нашей многострадальной реальности. Потрясает факт; весь многовековой российский национально-исторический опыт демонстрирует тенденцию не множить, а делить, не строить, а разрушать, не обиходить имеющееся жилище, а закладывать новый дом на всегда новом месте. Отсюда — нелепости, хаос, беспрестанное обрубание корней в стремлении получить более раскидистую крону. Но лишенное связей с почвой растение чахнет — так получается результат, противоположный намеченному.

В объяснениях незавидности нашей ситуации недостатка нет. Наиболее основательным из них представляется связывающее причины практически перманентного у нас кризиса с непрестанным разрушением культурного слоя, выражающимся в повсеместном прерыве традиций, игнорировании реализованных прошлым цивилизационных накоплений. Наша история — сплошная великая битва потомков с предками, где, как во всякой битве гигантов, истощаются все: деградирует общество, утрачивает опоры, приходит в запустение личность.

Не оставлять камня на камне — руководящий устой нашей жизни. Охваченные зудом обновления, пренебрегая преемственностью, едва ли не всякую фазу своего существования мы открываем очередным «де» — десталинизация, дехрущевизация, дебрежневизация. Поговаривают и о брезжащем на горизонте, грядущем, надвигающемся «де».

Ток нашей истории подчиняется правилу не связи, а разобщения времен, не принятия, а отторжения наследия, не приращения, а разбазаривания культурного генофонда, совокупного национального богатства, не диалога поколений, а монолога и мартиролога их представителей. Все у нас делается, чтобы выветрить инвариантное, развалить, разложить общезначимое. Теряя универсальные мобилизующие положительные идеалы, инспирирующие ценности, мало-помалу мы утрачивали понятие гражданской сопричастности, солидарности, встроенности в творение единого и неделимого социального актива, передаваемого от эпохи к эпохе, от предшественников к современникам. Так, обрубая корни, возвеличивая преходящее, дистанцируясь от целого, выпячивая части, пренебрегая вечным, замыкаясь в конъюнктурном, мы подрывали потенции собственного развития. Мы никогда не знали закона поступательности в форме диалектического сбережения снятого, которое, лишаясь непосредственности, не уничтожается вследствие этого.

Отчуждение преемственности выхолащивало элемент унитарности, превращало историю в простую сумму следующих одно за другим разрозненных изменений, не охваченных органической логикой развертывания единой судьбы народа. Пускаясь в модернизации, мы хотели всего сразу, не завершая одних преобразований, брались за другие, более впечатляющие и грандиозные, бросали и их, принимались за третьи, в итоге теряли то, что имели изначально.

«На малое несогласные, великого не достигающие» — таков внутренний метафизический стержень нашего бытия, к несчастью, и по сей день остающегося малоцивилизованным.

Цивилизованность... Поддерживается она, в первую очередь, чувством удовлетворенности прошлым, историей, которая с каждым новым политическим деятелем не завершается. У В. Соловьева в притче «Тайна прогресса» сильна мысль, что можно не верить в будущность старой святыни, но предавать забвению ее на том основании, что она в прошлом, невозможно. Блаженны идущие вперед, не гнушающиеся принять на плечи тяжесть былого, прожитого. В пустой охоте за беглыми, минутными благами, летучими фантазиями теряется правый путь жизни, наблюдается выпадение из истории. Остаться в ней позволяет положительное удержание прошлого, обеспечивающее высокопреемственное развитие. В последнем — цивилизованность, выступающая таким качеством общественного прогресса, где достигается воспроизводимость основных социальных параметров — от государственных, гражданских институтов до традиций письменности.

Сохранение — условие, закон цивилизованности, обусловливающий, естественно, историчность жизнедеятельности. Пока мы не поймем этого, мы не построим нормально устроенный, жизнеспособный социум. Сказанное принципиально для последующего углубления в тему.

Почему, прибегая к слогу Салтыкова-Щедрина, у нас происходит продолжительная отсрочка общественного развития, почему многократно предпринимавшиеся в стране реформации неизменно завершались безуспешно и безрезультатно? Ответ очевиден: изначально обращенные к Апокалипсису (Бердяев) русская мысль, русская реальность оказываются жертвой собственного варварства. Отталкиваясь от идеи Герцена, можно сказать: у нас, как везде, где отсутствует историческая почва, безумно любят нововведения, сводящиеся к постоянным, ничего не улучшающим изменениям. Пошлое и бездарное, всякий раз возвещающее новое откровение реформи-тельство — может ли быть что-либо страшнее и опаснее его?! Сколько раз у нас сбрасывали с корабля современности «проклятое прошлое», сколько раз прицельно и бесцельно у нас громили благоприобретенное, гордясь

безоглядным палачеством. В итоге, не учась историческому опыту, мы не жили по-человечески; наша держава, государственность являлись значительным пробелом трезвомыслящего сознания, поучительным негативным примером для народов цивилизованных. Обидно, досадно, поразительно, несообразно, но факт: всё и всегда в России рушится навеки, тогда как строится на годы. Вероятно, данное обстоятельство позволило столь тонкому, проницательному мыслителю и патриоту, как Чаадаев, заключить: Россия — страна с темным прошлым, тщетным настоящим, безотрадным, сомнительным будущим. Верные квалификации, справедливые, хотя и тяжелые. И держать их в памяти нужно, но не с целью смакования горькой доли, а с целью положительной работы над поиском путей российского развития, разъяснением национальных вопросов.

Пора положить конец небрежению наследием, варварскому отношению к предшественникам, собственному прошлому, стимулирующим безответственное новаторство. Необходимо осознать: пока мы не научимся беречь то, что получено в наследство от предшествующих поколений, мы не будем иметь культурных цивилизованных основ общественного прогресса, мы не встроимся в общечеловеческий ритм естественноисторического развития.

Действуя, как прежде, — перечеркивая и зачеркивая, обливая и поливая свое национально-культурное сущее, в надежде осуществить прорыв, «большой скачок» в несуществующее неведомое и желанное,— всякий раз мы будем преподавать человечеству разнообразные уроки, однако не сдвинемся с мертвой точки, все более удаляясь от магистралей нормальной жизни.

Без прошлого нет настоящего, без настоящего нет будущего; лишь обретя первое, укрепя второе, можно двигаться в третье. Прочный тыл, уверенность в силах, точный расчет скорости и направления марша — предпосылки движения, и притом не движения неизвестно куда, к очередному заоблачному совершенному и недосягаемому символу, а естественноирическое восхождение к социально потребному, реалистически доступному состоянию.

Главное — не беспорядочное реформирование, не застарелый, до ломоты в костях, перестроечный зуд, а возрождение естественного самодвижения общества, обеспеченного совокупной способностью его членов сознательно действовать, ставить и достигать обозримые цели, реализовывать свою гражданскую и личностную свободу. Естественность общества — в естественности побуждений и устремлений людей, живущих единожды и строящих жизнь сообразно своим (а не чьим-то) идеалам, в согласии с наличной доступной степенью собственного волеизъявления, уровнем надежд, потолком притязаний.

Требование возрождения, восстановления у нас традиций естественноисторического созидания жизни является, с нашей точки зрения, стратегическим для концепции обновления российской действительности, национальной цивилизации. Тактические же шаги в переходе к естественноисторичности нашего общества, в преодолении отлучения от «всемирного воспитания человеческого рода» логично связать со следующим:

1) с укоренением понятия ординарности национальной жизни. Россия — не мессия, не наставник, не поводырь, не духовный отец человечества. То же и русский народ — не богоносец, не богоизбранник, не богоотступник. Россия и русские не исключительны; они — как все. Идея нормальности, обычности, неизбранности, непредосуществленности должна стать осью нашего бытия, опорной, реперной точкой нашего этнического сознания.

Мы не третий Рим, не форпост, не любая другая финальная, третейская ипостась, всесовершенная из ряда вон инстанция человечества. Мы — его рядовая, штатная часть, достойная лучшей доли;

2) с переходом на стабильный, реалистичный режим развития. Довольно скачков, рывков, бросков, сверхнапряжения, сверхэнтузиазма, надрыва и надлома. Довольно форс-мажорного ритма жизни. Довольно бесконечной, неуемной тяги к новому, которая сулит разрушение: «Я новый мир хотел построить, да больше нечего ломать» (В. Друк). Беда в том, как много лет назад подметил Ф. Шаляпин, что «наши российские строители никак не могли унизить себя до того, чтобы задумать обыкновенное человеческое здание по разумному человеческому плану, а непременно желали построить «башню до небес». Вавилонскую башню. Не могли они удовлетвориться обыкновенным здоровым и бодрым шагом, каким человек идет на работу, каким он с работы возвращается домой,— они должны рвануться в будущее семимильными шагами... «отречемся от старого мира». И вот надо сейчас же вымести старый мир так основательно, чтобы не осталось ни корня, ни пылинки»³⁶.

Курс на преобразования не должен заслонять жизнь. Смысл жизни не в претворении какого-то там курса, а в самореализации при стабильном преемственном развитии, завязанном на запросы самого что ни на есть рядового человека;

3) с переходом на преемственный, континуальный тип воспроизводства жизни. Загадка стремительного прогресса западной цивилизации — в восприимчивости к всечеловеческим достижениям, в социальном, технологическом динамизме. Витающий же в российских пенатах дух

36 Шаляпин Ф. Маска и душа // Новый мир. 1988. № 6. С. 192.

первопроходчества, пионерства создает атмосферу социально-исторической и национальной изолированности. Для ее ликвидации требуется отказаться, во-первых, от формационной амбициозности, проявляющейся в молчаливом признании, будто мы уже вышли из предыстории и вошли в историю, что еще надлежит проделать всем остальным; во-вторых, от дискретизации отечественного социального строительства, связанного с утратой мобильности вследствие постоянного обесценивания плодов деятельности предшественников.

Возврат в цивилизацию немыслим без реставрации отработанных механизмов социализации, поддерживающих связь времен, взаимопитание народов и поколений.

Нам нужно самоуважение на базе принятия прошлого, какое оно есть, и его продолжения, развития. На пустом месте созидать невозможно. Поэтому нельзя отрицать собственную историю, обеспеченную уймой жизней, человеческих судеб, существований.

Стратегия перемен. Оценка фактического массива демонстрирует: российская история представляет странную последовательность чередований реформации с контрреформациями.

Констатация этого, многократно обоснованная ранее и явная сама по себе, может быть рельефно иллюстрирована рядом оппозиций, составленных из имен первых лиц — самодержцев и предводителей Отечества: Петр I— Петр II — Петр III; Екатерина II — Павел; Александр I — Николай I; Александр II — Александр III; реформы Столыпина — последующая реакция. Нацеленный на обновление прогрессизм первых буквально тонет, вязнет в консерватизме вторых. Причины? Они в природе всегда запаздывающей российской модернизации.

Во-первых, периодически развертываемая в стране форсированная реформация сама по себе конфликтогенна: обусловливая быструю дифференциацию общественных сил, населения, обостряя межнациональные проблемы, нарушая баланс целей и средств их достижения, отягощаясь «внеплановой», не идущей к делу политической возней, борьбой за лидерство, ведя к напряжению, форс-мажорному темпу жизни, порождая относительное снижение стандартов существования, едва зародившись, она уже иссякает, вызывая разочарование масс, которые, рассматривая политику «как помойку», своим протестом стимулируют возвращение к исходным рубежам (угроза выступления народа наряду с расколом рядов реформаторов — отправная точка контрреформации).

Во-вторых, российская реформация, как правило, базирующаяся на копировании, заимствовании, рано или поздно оборачивается некритической инкорпорацией в нашу реальность трудно совместимых с ней, а подчас и

вовсе чуждых элементов. То у нас за идеал берут Голландию, то Пруссию, Францию, Англию; на смену вестернизации идет истернизация — восторгаются жизнеустройством Японии, Китая, стран Азиатско-Тихоокеанского региона... Вообще говоря, на мировой политической карте государств много, только вот являются ли их пути, их судьбы для нас образцовыми? Вопрос конечно же риторический.

В-третьих, российская реформация всегда шла насильственно как некое облагодетельствование, осчастливливание «темных» масс сверху. Пафосом вывода страны «в люди» исполнена деятельность буквально всех реформаторов от Петра I до большевиков, один из ретивых идеологов которых уже в приближенный к нам период без тени смущения утверждал:

«Пролетарское принуждение во всех формах, начиная от расстрела и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи»³⁷.

В-четвертых, российская реформация всегда — негация, представляет собой радикальное перетряхивание общества, не оставляя шанса «старому миру», от которого, как от исчадия ада, осуществляется тотальное отлучение-отречение. Характеризуя дух нажимного подстегивания истории, интенции на сознательное ускорение темпов роста, атмосферы субъективной нетерпимости, необузданности стремлений преобразователей, нельзя не воспользоваться строками В. Александровского:

Бешено,

Неуемно бешено,

Колоколом сердце кричит:

Старая Русь повешена,

И мы — ее палачи.

Обозревая историю нашу, понимаешь: пролеткульт не изобретение эпохи послеоктябрьской, он вечный и неизменный спутник российской жизни. В результате все возвращается на круги своя, как ни в чем не бывало. Так, одну и ту же идею — суда присяжных — у нас проводили в 1550 г., затем в 1860 г. и снова возвращаются к ней уже в 1990 г. Одновременно не перестаешь поражаться непримиримости, подчеркнутой высокомерности героев, лицедеев, проводников «нового». Скажем, тот же Сиплый из «Оптимистической трагедии» на полном серьезе считал, будто революционный сифилитик лучше здорового белогвардейца. Прошествие времен не развевает сомнений: лучше! Собственно — чем, почему?

37 Бухарин Н. И. Экономика переходного периода. М.. 1920. Ч. I. С. 146.

В-пятых, российская революционная реформация, как водится, далека от народа, «вертится вокруг себя, не приводя в движение общество» (М. Пришвин). Практически ко всем предпринимаемым у нас модернизационным акциям низы не готовы, следствие чего — насилие как метод внедрения новаций. Силовой порыв и надрыв в реформации оборачивается тягой к контрреформации, воспринимаемой народом в качестве желанного перехода к естественной, нормальной жизни. От политиков в России, точно, ничего не ждут, кроме безответственных экспериментирований, потрясений, расшатывающих и ослабляющих исходно могучую, великую державу.

Какова мораль, вытекающая из оценки опыта прошлого? В кругу принципиальных мыслей выделим три.

Главный вывод заключается в том, что требуемая сегодня модернизация должна избегать вторичности, подражательства. Геополитическое положение страны особое. Она часть Запада, но не Запад, часть Востока, но не Восток. Нас нельзя отождествить с кем-то, ибо мы самодостаточны, самоценны. Следовательно, мы должны войти в Европу (или Азию), оставшись самими собой. Пристально всматриваясь в реальности иных стран и народов, мы обязаны проложить свой путь — без оглядок и нелепых заимствований. У нас специфические условия, своя система отсчета. К основным завоеваниям — рынку и представительной демократии Запад шел долго, заплатив цену значительную. Достаточно сказать, что на все здесь ушло 3—4 столетия. Для нас, не имеющих подобного резерва времени, калькирование западной линии невозможно. Не подходит и опыт Японии, где на конституирование отлаженных общественных институтов понадобилось 35—40 лет. Для нас это слишком много, так что модернизация наша должна быть гораздо более краткосрочной.

Следующий вывод состоит в том, что национальная модернизация не может быть всеотрицающе революционной. Пора перестать играть для мира роль истязающего себя веригами юродивого (В. Непомнящий), при виде которого в очередной раз, как в «Варварах», кто-нибудь да скажет: «Что же вы, господа, сделали?» Основанная на реализме грядущая модернизация должна быть обращена к положительным началам, притом не возвещать нового откровения, а лишь устранять старую ложь. Для пользы дела уже нельзя полагаться на форс-мажорность, жертвовать интересами нынешних поколений. Люди призваны жить, а не ожидать жизни в пришествии неведомого.

Наконец, последнее: лишь та модернизация допустима, которая получит законодательное, правовое обеспечение, вызовет поддержку народа. Делу помогут массы, а не мессии. Хоть раз в жизни надо испробовать не практикуемый в России путь власти и воли, а путь права и свободы.

Итак, нам надлежит увязать между собой три фактора: быстротечность, эволюционность и легитимность. Как ни трудно сделать, осуществить это необходимо. В противном случае реформы заблокируются контрреформами и нам не избежать участи предшественников, попадавшихся в ловушку той порочной сквозной межформационной черты, которая, как злой рок, довлеет над национальной историей и именуется аболицией. Памятуя об этом, можно очертить контуры оснащенной соответствующей политической культурой, подготовленной социальной реформации. Последнему служат предлагаемые ниже непространные соображения.

Внешняя политика. В аналогичный момент модернизации России на рубеже XX в. С. Ю. Витте указывал на необходимость свертывания активности во внешней политике. В письме военному министру А. Н. Куропат-кину он писал: «Мы не будем играть мировой роли — ну, с этим нужно примириться. Главное — внутреннее положение: если мы не успокоим смуту, то можем потерять большинство приобретений, сделанных в XIX столетии»³⁸. Идея приоритета внутреннего положения, где нужно добиваться успеха, важна. По сути дела, с начала реформации ей руководствовались Япония, Италия, ФРГ, Китай, тактически как бы отступавшие в тень, удалявшиеся с суетного международного поприща. Если учесть, что формы конфронтации теперь изменились, что война ведется уже не арсеналами, а экономическими и политическими средствами — разбаланс рынка, бюджета, внесение разброда в общественное мнение, межнациональные отношения и т. п.,— основные цели и задачи модернизации сосредоточиваются во внутренней сфере. Следовательно, возрождение страны немыслимо без поворота от великодержавности к державности со всеми вытекающими отсюда последствиями (целесообразность патронирования развивающихся стран, участия в многочисленных дорогостоящих международных организациях и т. д.).

Внутренняя политика. В условиях размежевания политических и этнических интересов, усиления центробежных тенденций, межнационального противостояния, антагонизмов между центром и периферией единственно приемлемый способ избежать тотальной войны всех против всех заключается в формировании правительства национального единства. Сегодня, как никогда, необходим максимально широкий блок всех патриотически настроенных, граждански ответственных сил, склонных к центристской либерально-правовой политике, базирующейся на демократии, консенсусе, компромиссах. Поскольку социальной опорой политики национальной консолидации является средний класс, а он у нас слаб,

38 Игнатьев А. В. Витте С. Ю. — дипломат. М., 1989. С. 258.

малочислен (по некоторым оценкам, он составляет от 15 до 30% самодеятельного населения со значительной долей высокооплачиваемых работников тяжелых и вредных производств, а также представителей бюрократии), возникает серьезная задача абсолютного наращивания рядов среднего класса — этого гаранта социальной стабильности, политической сбалансированности, источника позитивной инициативы.

Характер преобразований. Известны две формы модернизации — эволюционная (долговременная, постепенная) и революционная (кратковременная, радикальная). Революция у нас себя исчерпала. Как отмечалось, желательной для нас оказывается эволюционная, но темповая модернизация, содержащая две взаимосогласованные части. Первая — сильная, обозримая антикризисная программа, подводящая к преобразованиям не догоняющего (как в прошлом), а опережающего порядка. Вторая — наступательный план фронтальной реформации общества со структурными модификациями. Быстрота и опережение в модернизации достигаются верным выбором социального агента обновленческих мероприятий. Им (агентом) выступает такая футурологически кредитоспособная сила, как интеллигенция. В политическом отношении, входя в средний класс, она — олицетворение социальной надежности, высокой предсказуемости поведения. В экономическом отношении, сохранив способность к высокопроизводительному, созидательному труду, она — подлинный субъект нетрадиционного интеллектуально емкого производства.

Опережающий тип модернизации проявляется в ее беспрецедентности. Модернизация вдогонку, связывающая перспективу с основанным на хищническом природопотреблении индустриализмом, равносильна самоубийству. На смену техноцентризму идет космоцентризм, нацеливающий на обуздание не природы, а техники. Это еще один аргумент в пользу того, что, улавливая векторы потенциального развития, ставку следует делать не на сращенный с архаичной техногенной фазой цивилизации пролетариат, а на ведущую производительную силу будущего — интеллигенцию.

Идеология. Задача поставить экономику впереди пропаганды обостряет вопрос о соотношении теории и практики. Есть логика доктрины и есть логика преобразующего действия. Между ними нет взаимно однозначного взаимодействия. Понимание этого подводит к требованию автономизации практико-экономического пространства, которое не лимитируется доктринально (схемы, формулы, идеалы и прочие условности). В чем причина обреченности российских реформ? Во многом в безответственности и произволе идеологии, которая, исходя из «высоких принципов», вмешивается в ход реальных событий, негативно их трансформирует. Раньше априорным пределом обновленческих процессов объявлялись «самодержавие,

православие, народность», теперь — «держава, армия, народ». Эта тройка дополняется социалистическим, демократическим выбором, «землей» и т. д. В наличных обстоятельствах, однако, пора решать: либо мы задохнемся в чаду идеологии, либо выйдем на свежий воздух реальности. Первая возможность, опробованная 74-летним опытом организации жизни, ничего не сулит. Вторая открывает просторы поистине астрономические. Необходима существенная десикация нашей воинствующей идеологии. Лишь в этом случае общество может быть реформировано.

Экономика. Стартовые предреформационные условия страны скверные. Мы задавлены диспропорциями и дефицитами, низкой производительностью труда и экологической отсталостью.

По своему социальному типажу мы подпадаем под уровень государств «третьего мира». По индексу гуманитарного развития мы на 26-м, а по экономическим параметрам развития — на 30-м месте в мире. У нас отсталое производство и управление: по нашим техническим нормам 20—25% занятой в промышленности рабочей силы — излишне; средний ресурс оборудования у нас 28 лет, тогда как в передовых странах — 7—9 лет.

Казалось бы, положение беспросветное. Тем не менее выход есть. Он связан с переходом к многоукладности на базе диверсификации форм собственности, предоставления свободы и равноправия всем участникам экономического процесса. Близкие по смыслу социально-политические акции были проведены э период реформации в 1861 г. и в период 1907—1914 гг. Их скоротечность, легкость приводили в изумление аналитиков. По поводу первого переворота, позволившего уложить преобразования (при всей непоследовательности, половинчатости) в 20—30 лет, Ленин писал: после 1861 г. «развитие капитализма в России пошло с такой быстротой, что в несколько десятилетий совершались превращения, занявшие в некоторых старых странах Европы целые века!»³⁹

Впечатляюща по результатам и столыпинская реформа. Согласно представленной возможности, оказалась в состоянии купить землю 1/4 крестьян, из которых половина впоследствии не смогла вести фермерское хозяйство. Укрепившаяся же на земле 1/8 производителей к 1914 г. в целом по России подняла урожайность на 14%, а в Сибири — на 25%. По любым меркам это взлет небывалый.

Хорошо, если система акций, направленная на раскрепощение производителей, пойдет в пакете с такими мероприятиями, как введение прогрессивных налогов на собственность, вклады и денежные накопления населения, а также прекращение кредитования (в массе) неплатежеспособных

³⁹ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 20. С. 174.

убыточных предприятий. Схожие действия подобного рода в разрушенной войной Италии и Японии дали эффект уже спустя год.

Разумеется, обновление производства должно сочетаться с реформацией управления, которая заключалась бы в последовательной децентрализации. Заслуживающими внимания принципами здесь могли бы быть такие: центр существует на выделенные ему ресурсы; задания центра выгодны местам; оплата труда чиновников центрального аппарата осуществляется по итогам деятельности профильных хозрасчетных объединений.

Задача, которая стоит перед нами, суть задача «межкультурного перехода из варварства в цивилизацию» (В. Матизен). Совершить его можно не умывая в очередной раз Россию кровью, а трезвым культуротворческим действием просвещенных масс. Вне этого действия паушальная сумма всех отечественных модернизаций (как в прошлом) окажется минимальной (если не отрицательной).

Дата добавления: 2015-08-21