Ошибки, обусловленные непониманием смыслов исходного текста

В течение нескольких десятилетий теория перевода разраба­тывалась главным образом самими переводчиками, опиравшими­ся на собственный опыт практической работы и в меньшей сте­пени на критический анализ других переводов. Переводчики же априорно исходят из того, что текст оригинала понят полностью, поэтому герменевтический аспект перевода оказался менее раз­работанным, чем трансформационный. Вопрос «как вернее пре­образовать текст оригинала в текст на языке перевода?» почти вытеснил вопрос «как вернее понять текст оригинала?»

В то же время анализ некоторых переводов, выполненных в последние годы (речь идет о переводах художественных произве­дений), показывает, что немалая доля переводческих ошибок про­исходит именно в силу неполного или искаженного понимания оригинального текста.

Ошибки на этапе расшифровки смыслов, заключенных в зна­ках исходного сообщения, могут затрагивать все аспекты текста как знаковой сущности: прагматический, семантический и син­таксический.

Неверная трактовка прагматического аспекта оригинального высказывания может возникнуть в случае, если переводчик стал­кивается с так называемыми косвенными речевыми актами, т.е. высказываниями, внешняя форма которых скрывает истинные намерения автора вызвать у получателя речевого произведения ту или иную реакцию. Она возможна также при столкновении с разного рода аллегориями, «эзоповым языком» и другими форма­ми образной речи. Фразеологические обороты, метафоры и другие тропы нередко выполняют определенную прагмагическую функ­цию и также представляют трудности для понимания. Для декодирования их прагматики требуются глубокие знания чужой культу­ры и исключительное внимание к речевой ситуации, к условиям коммуникации.

Семантические искажения представляют собой наиболее рас­пространенный вид переводческих ошибок на герменевтическом этапе. Они могут касаться как понятий, простых и сложных, так и смыслов целых высказываний. При этом возможны искажения не только на сигнификативном, но и на денотативном уровне, когда переводчик неверно понимает, какой класс предметов соот­носится с тем или иным понятием.

Синтаксические искажения обусловлены непониманием ха­рактера логических связей между элементами высказывания, его коммуникативного членения. Они могут возникнуть также, если переводчик не смог понять взаимной обусловленности отдельных элементов высказываний, особенно в тех случаях, когда они на­ходятся не в непосредственной, а в дистантной связи, т.е. того, что каждый элемент представляет собой часть единого целого.

Переводческие ошибки, происходящие от непонимания смыс­лов оригинального текста, возникают на разных уровнях речевой цепи, т.е. когда единицей ориентирования оказываются разные по своей протяженности и структуре знаки. Переводчик может не разобраться, какой концепт заложен в том или ином слове или словосочетании, какая идея доминирует во фразеологическом обороте, какие признаки описываемой предметной ситуации ока­зываются самыми необходимыми, наконец, какая предметная си­туация описывается в тексте оригинала.

Иначе говоря, выстраивается вполне структурная типология уровней логико-смысловой структуры, на которых возникают ти­пичные переводческие ошибки, а именно:

- уровень простого понятия;

- уровень сложного понятия;

- уровень суждения;

- уровень представления о предметной ситуации.

§ 2. Ошибки понимания на уровне «знак — понятие»

Переводческие ошибки на семантическом уровне происходят в результате неверных трансформаций. Они основываются на ошибочном представлении переводчика о соответствии знаков исходного языка понятиям, т.е. знакам приписываются совсем не те понятия, которые они заключают в себе на самом деле. Рас­смотрим отрывок текста из романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» и его переводы на некоторые языки, обращая особое внимание на выделенные фрагменты.

«В час жаркого весеннего заката на Патриарших прудах по­явилось двое граждан. Первый из них — приблизительно сорока­летний, одетый в серенькую летнюю пару, — был маленького рос­та, темноволос, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нес в руке, а аккуратно выбритое лицо его украшали сверхъестествен­ных размеров очки в черной роговой оправе. Второй — плечис­тый, рыжеватый, вихрастый молодой человек в заломленной на затылок клетчатой кепке — был в ковбойке, жеваных белых брю­ках и черных тапочках.

Первый был не кто иной, как Михаил Александрович Берли­оз, редактор толстого художественного журнала и председатель правления одной из крупнейших московских литературных ассо­циаций, сокращенно именуемой Массолит, а молодой спутник его — поэт Иван Николаевич Понырев, пишущий под псевдони­мом Бездомный.

Попав в тень чуть зеленеющих лип, писатели первым долгом бросились к пестро раскрашенной будочке с надписью "Пиво и воды".

Да, следует отметить первую странность этого страшного майского вечера. Не только у будочки, но и во всей аллее, парал­лельной Малой Бронной улице, не оказалось ни одного человека. В тот час, когда уж, кажется, и сил не было дышать, когда солн­це, раскатив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо, — никто не пришел под дины, никто не сел на скамейку, пуста была аллея.

—Дайте нарзану, — попросил Берлиоз.

—Нарзану нету, — ответила женщина в будочке и почему-то
обиделась.

—Пиво есть? — сиплым голосом осведомился Бездомный.

—Пиво привезут к вечеру, — ответила женщина.

—А что есть? — спросил Берлиоз.

— Абрикосовая, только теплая, — сказала женщина.

—Ну, давайте, давайте, давайте!..

Абрикосовая дала обильную желтую пену, и в воздухе запахло парикмахерской. Напившись, литераторы немедленно начали икать, расплатились и уселись на скамейке лицом к пруду и спи­ной к Бронной».

Обратимся сначала к фрагменту, где Булгаков говорит о на­питке, который пришлось выпить его героям, — абрикосовая. Сама грамматическая форма этого слова свидетельствует о том, что речь идет о воде, т.е. абрикосовая — это свернутая форма сло­восочетания абрикосовая вода, название напитка, весьма распро­страненного в Советском Союзе на протяжении многих десятков лет, а именно газированной воды с различными фруктовыми сиропами. Углекислый газ придавал этим напиткам шипучесть и пенистость в момент, когда они наливались в стакан.

Во французском переводе мы обнаруживаем интересную за­мену: газированная вода превращается в абрикосовый сок — le jus d'abricot. Но сок, а тем более абрикосовый, обычно довольно гус­той, плотный, не может давать пены, если только не прокис. По­этому следующая фраза текста, переведенная вполне точно, оказы­вается абсурдной: En coulant dans les verres, le jus d'abricot fournit une abondante mousse jaune. Читатель начинает думать, что чертовщина уже начинается, хотя у автора пока еще ничего сверхъестественно­го не происходит. Возникает вопрос: может быть, французам вов­се неизвестно, что такое газированные напитки? Обратившись к словарю, мы видим, что во французском языке есть слово soda — газированный ароматизированный напиток. Soda аи citron (= limo-nade\ а Г orange атёге. По этой модели можно было сконструиро­вать и абрикосовую: soda a I'abricot.

Характер ароматизаторов дается в определениях, вводимых предлогом а. «Преобразует» воду в сок и английский переводчик. В его версии абрикосовая — это apricot juice, который также затем дает обильную желтую пену: The apricot juice generated an abundance of yellow foam,

Наиболее точным оказывается немецкий переводчик, который передает интересующее нас понятие сложным словом Aprikosen-limonade.

Данный пример показывает, что переводчики не всегда стре­мятся уяснить сущность того явления, которое обозначено подле­жащим переводу словом. Но если абрикосовая представляет неко­торые трудности для перевода, так как может быть отнесена к разряду реалий, хотя и весьма прозрачных, то значение слова кривой в следующем примере, казалось бы, могло быть расшиф­ровано довольно точно: портреты каких-то генералов в треуголь­ных шляпах, с кривыми носами (из рассказа Н.В. Гоголя «Порт­рет»). Итальянский переводчик передает эту фразу следующим образом: ritratti di certi generali in tricorno col naso aquilino. Как ви­дим, кривые носы у Гоголя превращаются в орлиные носы у перевод­чика. Надо полагать, что переводчик понимает значение русского слова кривой, т.е. неправильной, искривленной формы. Орлиный нос тоже неправильной, искривленной формы, но кривизна совсем иная. По-русски кривой нос — это нос, свернутый набок. Гоголь говорит о портретах довольно низкого качества, выполненных не­искушенными в вопросах передачи объема художниками. На та­ких «плоских» портретах носы действительно выглядят кривыми. Но переводчик не стал вдаваться в расшифровку прилагательного кривой, словосочетания кривой нос и его соотношения со словосо­четанием орлиный нос. Он пошел по пути штампа: орлиный нос — нос неправильной (не прямой, т.е. кривой) формы; такой нос считается признаком мужественности; мужественность есть свой­ство генералов, поэтому кривой нос = naso aquilino.

Особую группу слов, трудных для понимания, составляют слова, принадлежащие диалектам и региональным говорам. Даже если язык оригинала родной, читатель не всегда может понять значения диалектизмов и регионализмов. Еще труднее это сде­лать переводчику. Но «трудно» и «невозможно» — не одно и то же. Переводчику следует использовать все для расшифровки тек­ста оригинала. Иногда ответы на вопросы, возникающие у пере­водчика, дают литературоведческие источники. Обратимся к фрагменту главы «Лесное воинство» из романа Б. Пастернака «Доктор Живаго». Глава начинается так: «Осенью лагерь партизан стоял в Лисьем отоке, небольшом лесу на высоком бугре, под кото­рым неслась... пенистая река».

Главный вопрос этого предложения; что такое оток? Ком­ментарии к роману, составленные В. Борисовым и Е. Пастернаком, говорят о том, что оток — это речной полуостров. Переводчик, не сумев найти значения этого слова, строит клишированный ло­гический ряд: «Лисий оток» — это место, где, видимо, прожива­ют лисы; лисы не любят открытого пространства и строят свои норы в зарослях, следовательно, оток — это заросли. И в перево­де на английский язык появляется Fox's thicket — Лисьи заросли. Переводчик не задумывается над формой слова оток, а ведь она достаточно прозрачна: оток — ср.: протока, приток, поток; во всех случаях речь идет о потоке воды. Но оток — отекать, обте­кать. Явно, что речь идет о предмете, который обходится, омы­вается потоком воды, в данном случае рекой. И речной полуост­ров превращается в переводе в заросли.

Еще одна загадка: Предвыборная сходка на буйвище. Абсолют­но понятно слово предвыборная. Слово сходка определяется слова­рями: 1) собрание членов сельской общины в дореволюционной общине; 2) революционное собрание рабочих, студентов и т.п. в дореволюционной России¹. Но буйвище остается совершенно не­понятным. Помогает комментарий, который разъясняет, что буйви­ще — это открытое место, прогалина, обычно на возвышенности. Сразу вспоминается слово буйный, восходящее к вышедшему из употребления прилагательному буи — сильный, смелый, первич­ное значение которого было «рослый, большой». Рассмотренный пример показывает также, что значения регионализмов и диалек­тизмов нередко расшифровываются обращением к истории слов.

Переводчик, не сумевший расшифровать значение данного слова, применяет самый простой переводческий «прием» — он просто его не переводит. И тогда предвыборная сходка на буйвище превращается в лишенную каких бы то ни было красок клиширо­ванную английскую форму pre-election meeting.

Переводческие ошибки могут возникнуть и тогда, когда пе­реводчик сталкивается в тексте перевода с многозначным словом, т.е. знаком, заключающим в себе несколько понятий. Иногда эти понятия могут настолько далеко отходить друг от друга, что по­лисемия перерастает в омонимию. Нередко знаки содержат вто­ричные понятия, возникшие в результате образного переосмыс­ления первичных. Переводчику необходимо очень внимательно проанализировать контекст, т.е. окружение знака, для того чтобы определить, какое из понятий актуализируется в том или ином случае. Приведу пример из перевода на русский язык романа французского писателя М.Турнье «Лесной царь»: «Се jour-la, elle observa negligemment en se rhabillant que je faisais Г amour "comme un serin"... C'etait seulement ma precipitation dont il s'agissait, comparable, selon elle, аи coup de tampon expeditif que les petits oiseaux s'administrent en guise de devoir conjugal». В этом фрагменте женщина упрекает мужчину в том, что в любви он напоминает птичку: слишком быстро все происходит, как у птичек. Француз­ское слово un serin кроме основного значения «канарейка» имеет и переносное, просторечное «простофиля, легковерный, доверчи­вый человек». В данном контексе, где автор дает развернутое объяснение данного сравнения, значение образа очевидно. Одна­ко переводчик идет иным путем и останавливает свой выбор на переносном значении слова un serin — «...она между делом броси­ла, что я трахаюсь по-простецки». Оставим пока в стороне ис­ключительную изящность и стилистическую выдержанность из­бранного переводчиком глагола и обратим внимание только на сравнение. Оно выглядит довольно странно в данном контексте. Переводчика не смущает, что автор специально разъясняет смысл своего сравнения. Сравнение дается и в переводе: «Она имела в виду исключительно мою торопливость: словно птичка, по ее словам, — раз, и готово». Остается неясным, причем здесь про­стак? Неверно выбранное понятие из двух возможных, заключен­ных в знаке un serin, искажает картину и нарушает логическую связность текста.

§ 3. Ошибки понимания на уровне «знак — сложное понятие»

Теперь проанализируем примеры переводческих ошибок в расшифровке смыслов не отдельных слов, а словосочетаний.

Вернемся к выбранному фрагменту текста Булгакова и по­смотрим, что и как нес Берлиоз: свою приличную шляпу пирожком нес в руке Шляпа пирожком — это сложное понятие, в содержании ко­торого видовой признак родового понятия иыяпа передан сравне­нием (как пирожок), в русском языке обозначено устойчивым словосочетанием. Смысл его в том, что шляпа напоминает пиро­жок, то есть она имеет сверху довольно глубокую продолговатую впадину. Французский переводчик, видимо, не поняв смысла сравнения, но желая сохранить образность, предлагает своему чи­тателю весьма пространное и путанное высказывание, не имею­щее ничего общего с русским оригиналом: Quant a son chapeau, de qualite fort convenable, il le tenait froisse dans sa main comme un de ces beignets qu'on achete аи coin des rues, что означает буквально сле­дующее: что касается его шляпы, очень хорошего качества, так он нес ее в руке скомканной, будто какой-то пончик, какие продают на углу улицы.

В чешском варианте также сохраняется образ чего-то съедоб­ного: V ruce zmoulal kvalitni klobouk smacknuty naplacku... Ho placka по-чешски — это лепешка. Сама внутренняя форма слова говорит о том, что речь идет о чем-то плоском. Смысл словосочетания, использованного автором, оказывается также искаженным.

Английский переводчик вовсе опускает сравнение. В англий­ском переводе возникает мягкая шляпа'....held his proper fedora in his hand.

Пример со шляпой Берлиоза показывает, кроме всего проче­го, что французский переводчик не сумел верно расшифровать смысл всего суждения в целом, оформленного соответствующей синтаксической конструкцией русского высказывания. Поэтому шляпа пирожком, которую Берлиоз нес в руке, описанная в рус­ском высказывании, превращается во французском тексте в шля-пу, которую Берлиоз измял в руке так, что она стала похожа на пончик,

§ 4. Ошибки понимания на уровне «знак — суждение»

Как было отмечено еще в XVII в., ошибки в расшифровке смыслов исходного речевого произведения не ограничиваются непониманием только понятий, заключенных в отдельных словах или словосочетаниях. Они могут затрагивать смысл целых сужде­ний и более сложных логических конструкций. Эти ошибки часто происходят от недостаточно внимательного отношения к синтак­сической организации высказывания. Такие ошибки наиболее оче­видны в философских рассуждениях автора оригинального текста.

Обратимся еще раз к роману Турнье «Лесной царь» и его пе­реводу на русский язык. Герой, раздумывая о том, доставляет он удовлетворение женщине или нет, записывает в свой дневник образную фразу: «C'etait vrai. Et il est egalement vrai que Vhomme qui mange son pain ne s'inquiete pas de la satisfaction qu'eprouve, ou n'eprouve pas, le pain a etre ainsi mange». — И это было правдой. Но, ведь правда и то, что человека, поедающего хлеб, не заботит, полу­чает или не получает удовлетворение хлеб от того, что его съеда­ют именно таким образом (перевод мой. — Н.Г.). В этой фразе аллюзия на мужской эгоизм в любви очевидна.

Переводчику, видимо, некогда было разбираться в премудрос­тях философских размышлений автора, облаченных в определен­ную синтаксическую форму французского высказывания, поэтому он с легкостью распространяет объектное дополнение удовлетворе­ние (la satisfaction), относящееся к слову хлеб (le pain) — подлежа­щему придаточного предложения, на субъект главного предложе­ния — слово человек (Vhomme}. Тем самым смысл высказывания полностью искажается: «Опять чистая правда, как и то, что, утоляя голод ломтем хлеба, мы равно не заботимся ни о собствен­ном удовольствии, ни о том, чтобы доставить его поглощаемой пище». Для большей наглядности приведем французское высказы­вание и два его перевода в трех параллельных колонках:

Переводчика не очень беспокоит философия Турнье, поэтому он легко опускает весьма важный для понимания смысла выска­зывания фрагмент etre ainsi mange — быть съеденным именно та­ким образом. При этом он не стесняется в пустой отсебятине и добавляет определение чистая к слову правда, создавая тем са­мым штамп, слово ломоть к слову хлеб. Более того, он вводит в текст идею утоления голода, которая вовсе отсутствует у автора оригинала.

Философские рассуждения оказываются трудноразрешаемой задачей для переводчика. Следующий фрагмент текста демонст­рирует еще одно предательство, на этот раз обусловленное непо­ниманием смысла высказывания в целом. Для большей точности отметим, что искажение смысла возникает в этом случае в ре­зультате комплексного непонимания как синтаксической струк­туры высказывания, так и некоторых из составляющих его слов.

В самом начале романа Турнье размышляет о том, что такое монстр, чудовище, в чем суть этого явления.

Le monstre est ce que Г on montre — du doigt, dans les fetes forain.es, etc. Et done plus un etre est monstrueux, plus il doit etre exhibe. Монстр, пишет Турнье, это тот, на кого показывают пальцем на ярмарках, и т.п. Выходит, чем более чудовищно существо, тем более оно должно выставляться напоказ. Идея автора достаточно ясна: уродливость монстра неизбежно связана с его выставлением на всеобщее обозрение. Переводчик отделывается здесь лишен­ной всякого смысла фразой: «То есть это диковинка, которую вы­ставляют на всеобщее обозрение, к примеру, на ярмарке. Таким образом, существо тем более чудовищно, чем оно более диковинно».

Далее автор разъясняет, что именно это и наводит ужас на его героя:

Как видим, в опубликованной русской версии чудовище со­крушается совсем по иному поводу.

Дата добавления: 2015-08-21