Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Доктор Иван Иваныч. Учусь говорить.

Читайте также:
  1. VII. Аттестация докторантов, аспирантов, соискателей и назначении надбавок к стипендии
  2. Анатолий Кузовкин, доктор экономических наук
  3. Бросив стилус, доктор Петерсен принялся набирать текст. По моим прикидкам, к тому времени, когда все будет сказано и сделано, у него наберется материала на целый роман.
  4. ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ: РОКОВАЯ ОШИБКА ДОКТОРА ФРЕЙДА
  5. ВТОРОЙ ДОКТОР - СВЕЖИЙ ВОЗДУХ
  6. Глава 21. ПЕРВЫЙ ДОКТОР — СОЛНЕЧНЫЙ СВЕТ
  7. Глава 22. ВТОРОЙ ДОКТОР — СВЕЖИЙ ВОЗДУХ

 

И вот однажды, когда мы только что легли и только что умолкла сестра, засыпавшая всегда в ту минуту, когда она произносила последнее слово, и наступила эта печальная тишина, а потом завыл в трубе ветер, я услышал, что стучат в окно.

Это был высокий бородатый человек в полушубке, в треухе, такой замерзший, что когда я зажег лампу и впустил его в дом, он не мог даже закрыть за собой дверь. Заслонив свет ладонью, я увидел, что у него совершенно белый нос. Он хотел снять заплечный мешок, согнулся и вдруг сел на пол.

Таким впервые предстал передо мной этот человек, которому я обязан тем, что сейчас пишу эту повесть, – замерзший до полусмерти, он вполз ко мне чуть ли не на четвереньках. Пытаясь положить в рот дрожащие пальцы, он сидел на полу и громко дышал. Я стал снимать с него полушубок. Он пробормотал что то и в обмороке повалился на бок.

Мне случилось видеть однажды, как мать лежала в обмороке и тетя Даша дула ей в рот. Точно так же поступил и я в этом случае. Мой гость лежал у теплой печки, и неизвестно, в конце концов, что помогло ему, хотя дул я просто отчаянно, так что и у меня самого голова закружилась. Как бы то ни было, он пришел в себя, сел и стал с жадностью греться. Нос его отошел. Он даже попробовал улыбнуться, когда я налил ему кружку горячей воды.

– Вы здесь одни, ребята?

Саня только сказала: «Одни», а он уже спал. Так быстро заснул, что я испугался: не умер ли? Но он, как будто в ответ, захрапел.

По–настоящему он пришел в себя на следующий день.

Когда я проснулся, он сидел на лежанке рядом с сестрой, и они разговаривали. Она уже знала, что его зовут Иваном Иванычем, что он заблудился и что никому не нужно о нем говорить, а то его «возьмут на цугундер». Честно сознаюсь – до сих пор не знаю точного смысла этого выражения, но помню, что мы с сестрой сразу поняли, что нашему гостю грозит какая–то опасность, и, не сговариваясь, решили, что никому и ни за что не скажем о нем ни слова. Разумеется, мне легче было промолчать, чем Сане. Иван Иваныч сидел на лежанке, подложив под себя руки, и слушал, а она болтала. Все уже было рассказано: отца забрали в тюрьму, мы подавали прошение, мать привезла нас и уехала в город, я – немой, бабка Петровна живет – второй дом от колодца, и у нее тоже есть борода, только поменьше и седая.

– Ах вы, мои милые, – сказал Иван Иваныч и легко соскочил с лежанки.

У него были светлые, глаза, а борода черная и гладкая. Сперва мне было странно, что он делает руками так много лишних движений; так и казалось, что он сейчас возьмет себя за ухо через голову или почешет подошву. Но скоро я привык к нему. Разговаривая, он вдруг брал в руки какую–нибудь вещь и начинал подкидывать ее или ставить на руку, как жонглер.

В первый же день он показал нам множество интересных затей. Он сделал из спичек, коры и головки лука какого–то смешного зверя, напоминавшего кошку, а из хлебного мякиша – мышку, и кошка ловила мышку и мурлыкала, как настоящая кошка, Он показывал фокусы: глотал часы, а потом вынимал их из рукава; он научил нас печь картошку на палочках, – словом, эти дни, которые он провел у нас, мы с сестрой не скучали.

– Ребята, а ведь я доктор, – однажды сказал он. – Говорите, что у кого болит? Сразу вылечу.

Мы были здоровы. Но он почему–то не захотел идти к старосте, у которого заболела дочка.

 

Но в такой позиции

Я боюся, страх,

Чтобы инквизиции

Не донес монах,

 

– сказал он и засмеялся.

От него я впервые услышал стихи. Он часто говорил стихами, даже пел их или бормотал, подняв брови и сидя по–турецки перед огнем.

Сперва ему, кажется, нравилось, что я ни о чем не могу его спросить, особенно когда он по ночам просыпался от каждого скрипа шагов за окном и долго лежал, опершись на локоть и прислушиваясь. Или когда он прятался на чердаке и сидел, пока не стемнеет, – так он провел один день, помнится, праздник Егория. Или когда он отказался познакомиться с Петровной. Но прошло два–три дня, и он заинтересовался моей немотой.

– Ты почему не говоришь? Не хочешь?

Я молча смотрел на него.

– А я тебе скажу, что ты должен говорить. Ты слышишь, стало быть, должен говорить. Это, брат, редчайший случай, коли ты все слышишь – и немой. Может, ты глухонемой?

Я замотал головой.

– Ну, вот. Значит, заговоришь.

Он вынул из заплечного мешка какие–то инструменты, пожалел, что мало света, хотя был ясный солнечный день, и полез мне в ухо.

– Ухо вульгарис, – объявил он с удовольствием, – ухо обыкновенное.

Он отошел в угол и сказал шепотом: «Дурак».

– Слышал?

Я засмеялся.

– Хорошо слышишь, как собака. – Он подмигнул Сане, которая, разиня рот, смотрела на нас. – Отлично слышишь. Что же ты, милый, не говоришь?

Он взял меня двумя пальцами за язык и вытащил его так далеко, что я испугался и захрипел.

– У тебя, брат, такое горло! Чистый Шаляпин. Н–да!

Он с минуту смотрел на меня.

– Нужно учиться, милый, – серьезно сказал он. – Ты про себя–то можешь что–нибудь сказать? В уме?

Он стукнул меня по лбу.

– В голове, понимаешь?

Я промычал, что да.

– Ну, а вслух? Скажи вслух все, что ты можешь. Ну, скажи: «да».

Я почти ничего не мог. Но все–таки сказал:

– Да.

– Прекрасно! Еще раз.

Я сказал еще раз.

– Теперь свистни.

Я свистнул.

– Теперь скажи: «у».

Я сказал «у».

– Лентяй ты, вот что! Ну, повторяй за мной…

Он не знал, что я все говорил в уме. Без сомнения, именно поэтому с такой отчетливостью запомнились мне первые годы. Но от моей немой речи еще так далеко было до всех этих «е», «у», «ы», до этих незнакомых движений губ, языка и горла, в котором застревали самые простые слова. Мне удавалось повторять за ним отдельные звуки главным образом гласные, но соединять их, произносить их плавно, не «лаять», как он мне велел, – вот была задача!

Только три слова: «ухо», «мама» и «плита», получились сразу, как будто я произносил их когда–то, а теперь оставалось только припомнить. Так оно и было: мать рассказывала, что в два года я уже начинал говорить и вдруг замолчал после какой–то болезни.

Мой учитель спал на полу, покрывшись полушубком и положив под сенник какую–то металлическую светлую штуку, а я все ворочался, пил воду, садился на постели, смотрел в замерзшее узорами окно. Я думал о том, как я вернусь домой, как стану говорить с матерью, с тетей Дашей. Я вспомнил первую минуту, когда я понял, что не умею, не могу говорить: это было вечером, мать думала, что я сплю, и, бледная, прямая, с черными косами, переброшенными на грудь, долго смотрела на меня. Тогда впервые пришла мне в голову горькая мысль, отравившая мои первые годы: «Я хуже всех, и она меня стыдится. Повторяя „е“, „у“, „ы“, я не спал до утра от счастья. Саня разбудила меня, когда был уже день.

– Я к бабушке бегала, а ты все спишь, – сказала она бистро. – У бабушки котенок пропал, его Мурка в котел снесла. А Иван Иваныч где?

Сенник лежал на полу, и еще видны были примятые места: голова, плечи, ноги. Но самого Ивана Иваныча не било. Он подкладывал под голову заплечный мешок – и мешка не было. Он покрывался полушубком – не было и полушубка.

– Иван Иваныч!

Мы побежали на чердак – никого.

– Вот те крест, он спал, пока я к бабушке бегала, я на него еще посмотрела, вижу – спит, думаю – пока я к бабушке сбегаю. Санька, смотри! На столе стояла черная трубочка с двумя кружками на концах: один плоский, побольше, другой маленький и поглубже. Мы вспомнили, что Иван Иваныч вынимал ее вместе с другими инструментами из заплечного мешка, когда смотрел мои уши.

Где же он? Иван Иваныч!..

С тех пор прошло много лет. Я летал над Беринговым, над Баренцевым морями. Я был в Испании. Я изучал побережье между Леной и Енисеем. И не из суеверия, а из благодарности к этому человеку я всегда вожу с собой эту черную трубочку, которую он забыл у нас или, может быть, оставил на память. Скоро я узнал, что это – стетоскоп, очень простой инструмент, которым доктора выслушивают легкие и сердце. Но тогда он казался мне таким же таинственным и милым, как и сам Иван Иваныч, как все, что он говорил и делал.

– Иван Иваныч!

Исчез, пропал, ушел, никому не сказавшись! Грустный, я вышел во двор и обошел вокруг дома. Следы! Его следы, уже слегка запорошенные снегом, шли прямо в поле, минуя дорогу, лежавшую в другой стороне. Все меньше становились они и, дойдя до пруда, исчезли на тропинке, по которой бабы ходили полоскать в проруби белье.

 


Дата добавления: 2015-08-09; просмотров: 90 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: ПИСЬМО. ЗА ГОЛУБЫМ РАКОМ. | Глава 2. | ХЛОПОТЫ. | Глава 7. | ПЕТЬКА СКОВОРОДНИКОВ. | Глава 9. | ТЕТЯ ДАША. | РАЗГОВОР С ПЕТЬКОЙ. | ГАЕР КУЛИЙ В БАТАЛЬОНЕ СМЕРТИ. | ДАЛЬНИЕ ПРОВОДЫ. |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
ДЕРЕВНЯ.| СМЕРТЬ ОТЦА. НЕ ХОЧУ ГОВОРИТЬ.

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.008 сек.)