ЧАСТЬ II 10 страница

Навстречу лорду Бенедикту и Сандре ш„л добряк Мильдрей, издали улыбаясь обоим.

– Что скажете, лорд Мильдрей? Вы, верно, послом от Алисы?

– Вот и не угадали, лорд Бенедикт. Пастор просил меня обратиться к вам с просьбой навестить его.

Все трое прошли на балкон пастора, который был укутан пледом, несмотря на т„плый вечер. Узнав, почему пастор волнуется, лорд Бенедикт обещал ему вс„ устроить.

– Кстати, хотел предложить доставить сюда вашего слугу. Он так привязан к вам, что, наверное, сильно скучает, да и вы привыкли к нему. Завтра рано утром Сандра поедет в Лондон, отвез„т наши письма в Академию и будет представительствовать за вас на торжественном заседании. Затем заедет за вашим слугой, и вечером оба будут здесь, ко всеобщему удовольствию. И ещ„ у меня к вам вопрос. Ваша жена и Дженни любят морские купания и шумное общество. Не пошлете ли вы им с Сандрой письма и деньги на этот предмет? Вы ведь скоро будете Крезом, так как тираж вашей книги колоссальный. Я мог бы пока одолжить денег, и они бы уехали из Лондона довольные вами и предстоящей курортной жизнью.

– Лорд Бенедикт, то был бы наилучший и наиболее спокойный выход для всех нас, особенно для меня и Алисы. Я был бы вам премного благодарен.

– Вот и прекрасно, дорогой друг. Скушайте конфету и пойд„мте вниз ужинать.

В столовой уже ждали Наль и Николай, обрадовавшиеся пастору и Алисе так, точно век с ними не виделись.

– Мы совершенно не согласны, лорд Уодсворд, быть без вас и Алисы. Если вам не хочется гулять, мы будем сажать вас у теннисной площадки, в тени, с кучей книг. Но, пожалуйста, не лишайте нас своего общества, – обнимая поочер„дно отца и дочь, говорила Наль.

Быстро пролетел вечер, который Алиса украсила музыкой, а пастор чудесно спел несколько арий. Любовь к искусству победила слабость, и вдохновенная песнь захватила слушателей.

– Вот ведь как странно создан человек. Я и умирая, верно, буду петь.

– Не знаю, будут ли у меня силы играть, но умереть под музыку – это, наверное, большое счастье.

– Не знаю, какое это счастье, мисс Алиса, – утирая глаза, сказал Сандра.

– Знаю одно, что сегодня сердце мо„ несколько раз тонуло в полном блаженстве.

– Я тоже как-то особенно прониклась твоей музыкой, дорогая сестр„нка, – прижавшись к Алисе, шепнула Наль. – Я за двоих тебя благодарю. Тот, кто начал жить во мне, как счастлив он благодаря тебе. Он сразу готовится понимать и природу, и красоту е„, и людей, и чудо звуков. Алиса, друг, я вместе с тобой несу и радость, и горе. И кроме всего, в тебе для меня опора и помощь. Ты единственная женщина-друг мой. Хотя ты такая молоденькая, но в тебе так много доброты, серь„зности и любви, что я чту тебя, как подругу и мать. Не покидай меня, Алиса, без тебя, несмотря на всю любовь мужа и отца, я буду одинока.

– Откуда ты взяла, что я собираюсь уехать, Наль? Напротив, лорд Бенедикт оставляет нас с папой здесь на два месяца. Но и потом я тебя не покину, я вс„ время буду с тобой.

Полюбовавшись ещ„ немного красотой ночи, обитатели дома разошлись по своим комнатам, и в эту ночь все они мирно спали. На следующее утро Сандра уехал в Лондон. Он выполнил поручение в Академии и отправился в дом пастора. Его встретил старый слуга, которому Сандра передал письмо его господина с приказанием собрать вещи, захватить несколько книг из кабинета и ехать немедленно, вместе с подателем письма, в деревню. Дженни была дома и вышла в переднюю, услышав голос Сандры.

– Здравствуйте, мисс Дженни. Я прив„з вам и вашей матушке письма от вашего отца. Быть может, вы захотите ответить? Я могу подождать.

Дженни взяла письма, провела Сандру в зал и поинтересовалась здоровьем отца очень официальным тоном. – Лорд Уодсворд очень и очень болен. – Ох, всю жизнь, скоро уж двадцать три года, вс„ слышу только об этом. Но, слава Богу, он вс„ жив„т, – так же холодно продолжала Дженни. – Мамы нет дома, и это очень жаль. Она бы, наверное, тоже пожелала ответить. Вы простите меня, я покину вас на несколько минут и напишу ответ у себя.

Дженни вышла, а Сандра сел на покрытое белым чехлом запыленное кресло. Как мало времени прошло с тех пор, как он был здесь у пастора в последний раз! Но от души этого дома не осталось ничего. Где мир, царивший здесь, которым наполнял дом хозяин? Где безукоризненная чистота этой комнаты, которую, очевидно, поддерживала Алиса? Где вес„лый смех и музыка? В томящем молчании дома невес„лые думы бродили в голове юноши. Он думал о Дженни, о том, какой она казалась ему прежде обворожительной, умной и содержательной, а оказалась сверкающим мыльным пузыр„м. Думал, как страдал пастор, о ч„м он никогда прежде и не догадывался. И в сердце Сандры вставал вопрос за вопросом. Зачем должен был пастор нести этот груз внутреннего разлада? И как мог он быть при этом таким ровным, добрым, улыбаться? Где, в ч„м источник самообладания, позволившего ему скрывать свои раны и утешать других? А он, Сандра, бессилен, вспыльчив, невыдержан и даже эгоистичен.

Дженни вернулась, сказав, что письмо отца несколько сбило е„ с толку, что она сейчас ничего не ответит, но пошлет письмо завтра почтой.

– Отец тоже говорит, что здоровье его плохо. Но, признаться, в первый раз он не только не протестует, но и сам желает, чтобы мы с мамой ехали на морские купанья. Мне это улыбается. Я не терплю деревни с е„ скучищей. Это для Алисы самое подходящее место. Неужели вам ещ„ не надоели красоты природы? – иронизировала Дженни. – Я и рассмотреть их не успел ещ„, мисс Дженни. – Но что же вы там делаете? Алиса, та, конечно, перешивает графине туалеты, и времени ей оста„тся мало. Но что сама графиня? Вы вс„ так же восхищаетесь ею?

– Графиня и мисс Алиса почти неразлучны, как и все мы, с вашим отцом и лордом Бенедиктом. Обе дамы учатся верховой езде и другому виду спорта, который считает полезным и необходимым для здоровья наш хозяин. Кроме того, у лорда Бенедикта прекрасная библиотека. Обе наши дамы учатся и со мной, и с графом Николаем, и с самим лордом Бенедиктом.

– Ну, меня можете уверять сколько угодно, – я не поверю. Туалеты для скачек, несомненно, были сшиты Алисой…

И вдруг Дженни осеклась под взглядом Сандры. Что было в этом взгляде, что привело е„ вдруг в бешенство? Точно какой-то огонь, –такой она почувствовала себя раздраж„нной.

Сандра смотрел на не„ печально, словно жалея. Это не был тот юноша-поклонник, которого она, смеясь и сознавая власть над ним, припирала к стенке своим остроумием. Не мужчина, восторгавшийся е„ умом и видевший в ней женщину, стоял перед ней. Это был какой-то новый, вглядывавшийся в е„ душу человек. А Дженни хотелось легко скользить по жизни. Быть женщиной, пленять и нравиться, а никак не интересоваться чужой душой. Гнев заставил е„ резко спросить, почему это Сандра смотрит на не„, как добрый самаритянин, в чь„м сострадании она вовсе не нуждается.

-Да, я знаю, что милосердию нет места ни в вас, ни подле вас. Но я вс„ же надеялся, что вы лучше защищены от зла. А сейчас вижу, что вы раскрыты настежь для всего дурного. Кто способен так легко раздражаться, тот привлекает к себе страдания.

– Это вы в доме лорда Бенедикта научились проповедовать? Или у моего отца заразились его манией исправлять людей? Я ненавижу проповедников, – топнула ногой Дженни. – Милейший папаша-проповедник, предлагая отправиться на любой курорт, забыл о самом главном, о деньгах. Он, конечно, по рассеянности позабыл о такой мелочи, – почти кричала Дженни.

– Ах, простите, это я, болван, забыл, а не он. Вот пакет для вас, а это для вашей матери.

И Сандра подал ей два объ„мистых пакета, надписанных рукой пастора. Жадно их схватив, Дженни сконфузилась, но затем ещ„ больше озлилась. Чтобы как-то скрыть свои чувства, она отвернулась к окну. Сандра воспользовался моментом и быстро вышел из комнаты.

В передней его ждал Артур. Они тихо вышли из дома, нашли экипаж лорда Бенедикта и через некоторое время уже сидели в поезде. Впервые Сандра пригляделся к старому слуге. Годы не согнули этого человека. Он был прям, широкоплеч, не очень большого роста, но отлично слож„нный, с красивым, благородным и добрым лицом. Этот старик скорее походил на друга пастора, чем на его слугу. – Вы давно жив„те в семье пастора? – Я никогда не разлучался с сэром Уодсвордом. Ему было семь, а мне четырнадцать, когда покойный лорд Уодсворд, дядя пастора, у которого он тогда жил, приставил меня к нему. Лорд Эндрью уже тогда был святым реб„нком, как потом святым юношей, святым мужем и отцом и святым пастором. – Он закрыл лицо руками, чтобы скрыть полившиеся из глаз сл„зы. – Святые долго не живут. Что им здесь делать? Мой господин молод ещ„, но сердце его уже не может выносить муки. Оно сгорело. Его спалило страдание. Я знаю очень хорошо, что уже не привезу в Лондон моего господина, а только его гроб. Если вырос вместе с человеком, – врос в его сердце. Слов не надо – вс„ знаешь. Так и я это знаю, хотя никто мне ничего не говорил. – Он смахнул ещ„ раз слезу, и лицо его осветилось мужеством. – Мой господин тоже, наверное, знает, что не верн„тся в свой дом. И велико же милосердие Божье, что умр„т он не там, где находится его ежедневная Голгофа.

Сандра с восторгом и уважением смотрел на слугу, язык которого, его манера выражать свои мысли обличали в н„м вполне культурного человека.

– Неужели вы так и прожили всю жизнь возле лорда Уодсворда, не имея своей семьи?

– Ни на один день до сих пор не разлучался я с моим господином. Если бы у него вс„ было в порядке, я, вероятно, имел бы время создать себе семью. Но пастор был так несчастлив, так страдал сердцем и так скрывал от всех свою болезнь и сво„ горе, что я ему всегда был нужен. Только года три как мисс Алиса разгадала вполне его болезнь. А то и от е„ любящих глаз удавалось скрывать истину.

Глубокая верность слуги своему господину пронзила сердце Сандры. Невольно он сравнил сво„ поведение по отношению к лорду Бенедикту, и в сердце его проникли стыд и горечь от сознания, что вот он, философ и изобретатель, имеет более низкую духовную культуру, нежели этот полный деликатности и любви простой слуга.

В молчаливом душевном согласии оба добрались до дома только к ужину. Свидание пастора со своим слугой послужило Сандре ещ„ одним уроком. Слуга, знавший о смертельной болезни своего господина, вош„л к нему в комнату так, будто вс„ время находился рядом с ним и только выходил за каким-то пустяком. Со спокойным лицом он сейчас же прив„л комнату и вещи в привычный порядок, подал пастору последние номера журналов, сегодняшнюю газету и стал рассказывать, как навещал своих родных. Сандра переглянулся с Алисой, обменялся с ней улыбкой и вышел из комнаты.

И снова в доме лорда Бенедикта потекли мирные дни, Такие мирные и однообразные внешне, но такие напряж„нные духовно, протекающие между двумя гранями земной человеческой жизни: постепенного ухода пастора и развивающейся жизни в Наль.

Алиса расцветала на глазах. Е„ духовный рост сказывался во всех е„ поступках. Казалось, так легко быть сиделкой при больном отце, хотя она тысячу раз в день вскакивала, кормила, давала лекарства, мерила температуру, меняла компрессы и грелки, шутливо выговаривая больному, что он чрезмерно терпелив и нетребователен. Лорд Уодсворд слабел и худел, на глазах превращаясь в аскета, а лицо его и взгляд вс„ светлели. Он получал сухие письма от Дженни и леди Катарины и сказал однажды Флорентийцу, сидя по обыкновению в кресле:

– Как странно, что Дженни моя дочь, с которой я прожил неразлучно двадцать три года, которой отдавал больше времени и забот, чем Алисе. И она даже не поняла, что письмо мо„ к ней, последнее прощальное письмо, полное любви, было горячей надеждой пробиться к е„ сердцу. И в этой отчаянной попытке я не преуспел, не выполнил свой долг по отношению к дочери.

– Если бы все отцы так защищали своих детей от зла, как это делали всю жизнь вы, мой друг, на свете было бы легче жить и люди страдали бы меньше. Вы не можете упрекнуть себя в несправедливости к Дженни. Вы внушали ей человеческие чувства, и не словами, а собственным примером. Вы не давали ей окончательно утонуть в пошлости. Но я уже говорил не раз: детям в жизнь дорожку ни отец, ни мать не протопчут.

Вы сделали вс„ для души, которую приняли на хранение от Единой Жизни. А как эта душа, в сочетании своих кармических путей и сил, ид„т по дню, примет она или нет ваши руководящие нити, зависит не от вас. У каждого наступают в жизни периоды, когда дух сбрасывает оковы накопившихся условностей. Внезапно глаза раскрываются, и тогда мы говорим: человек изменился. Но это не человек изменился, а освободилось в н„м какое-то количество светоносной энергии, которую он прежде затрачивал, на борьбу с самим собою. Как ветхое тряпь„, спадают страсти, давившие мысль и сердце, и освобожденная материя человеческого духа ль„тся Светом на его пути. Среди множества проходимых нами подобных поворотов у каждого есть общий для всех людей и непреложный кульминационный пункт. Это смерть.

В этот момент дух человека переста„т быть связанным законами земли. И нет никого, кто мог бы остаться на земле хотя бы ещ„ одно лишнее мгновение, если уже вышел из скорлупы иссохших страстей, которые непригодны больше для творческой, созидающей жизни. Неисчислимые примеры всегда индивидуально неповторимой жизни человека сводятся к этому закону Вселенной: к вечному движению к совершенству в творчестве. Есть случаи для данного воплощения безнад„жные, когда иссохшие страсти так срослись с материей духа, что стряхнуть их невозможно. Тогда погибает вс„ данное воплощение человека, И вс„ же и такому духу предоставляется много случаев для освобождения; человек уходит с земли, чтобы долго учиться в своей новой облегч„нной форме тому, как надо жить на земле в следующий раз.

Или, наоборот, человек перерастает сво„ окружение. Он отдал труду все свои творческие силы и поднялся в духе так, что ему требуется новое тело и более высокие условия жизни, чтобы выйти на новый виток творчества для земли. Тогда он оставляет землю, чтобы очень скоро вернуться. И в этих случаях – особо оберегаемых светлыми силами – его новая жизнь на земле становится той любовью, которую он посеял на ней прежде.

Не тревожьтесь, друг. Ваш случай как раз из последних. Вами отдано земле так много любви, что она уже сейчас выросла в мощную силу и притянет ваше новое воплощение к себе. Я уже просил вас отдать свои последние дни радости понимания великого пути человека. Для каждой вашей встречи с людьми до сих пор дверь вашего сердца была открыта. Теперь эта дверь уже и не может закрыться: в не„ вступила Вечность и слилась с живущею в вас Любовью. Идите, сознавая свой путь. Идите без страха, скорби и сомнений. Гармония ваша уже не может быть поколеблена ничем земным.

Флорентиец покинул пастора и Алису, ставших почти неразлучными. Сандра и Мильдрей, часто ездившие в Лондон по поручению обитателей деревни, тоже проводили почти вс„ сво„ свободное время подле больного. Наль и Николай, по требованию хозяина дома, утром ходили с ним в поля и леса, принимая участие в управлении имением и обучаясь тому, как вести сельское хозяйство. Но и они любую свободную минуту старались проводить с пастором.

Почти каждый вечер Флорентиец уводил Алису на прогулку, оставляя с больным Наль. И эти часы для обеих женщин были счастливыми часами. Наль, видевшая пастора редко, но любившая его, как второго отца, из той же плоти и крови, что и она сама, тогда как Флорентийца и дядю Али причисляла к людям высшего порядка, чувствовала себя с ним очень просто. И все е„ жизненные, житейские недоумения и вопросы, с которыми она не решалась обращаться ни к Флорентийцу, ни к мужу, находили полное разрешение у пастора. Он напер„д угадывал вопросы будущей молодой матери и умел ввести в е„ сознание понимание великих законов природы, для которых в чистой душе нет места предрассудку стыдливости. Он умел показать ей, что мать должна думать не только о физическом здоровье, но и характере своего будущего реб„нка в самом его зачатке. Он не забывал напоминать ей, каким миром она должна окружить реб„нка уже теперь. От первых часов колыбели и до его семи лет стараться ничем не нарушать окружающей его гармонии в семье. Указывая на обязанности материнства, больше всего заклинал е„ само„ от безделья умственного и физического.

Алисе же всякий раз казалось, что после прогулок с Флорентийцем она возвращается обновленной. Изменилась вся е„ психика. Она не тосковала больше о предстоящей разлуке с отцом. Она легко говорила ему и себе: «До свидания». Девушка не задумывалась, как именно произойд„т дивное чудо нового воплощения отца в е„ собственной семье. Ей было ясно, что только е„ внутренний мир, духовная высота и благородство важны для их будущей общей жизни. Она больше не думала о внешних факторах жизни, поняв однажды и навсегда, что внешняя жизнь приходит как результат внутренней, а не наоборот.

Однажды, поднявшись после ужина к себе в комнату, Алиса услышала л„гкий стук в дверь. На разрешение войти в дверях показалась Дория, прин„сшая ей платье к завтрашнему дню.

– Простите, Алиса, я знала, что вы ещ„ не спите. – Что вы запоздали, Дория, – вставая с места и усаживая е„ рядом с собой, сказала Алиса, – это пустяки. Я отлично могла бы вовсе обойтись без этого платья. Но вот что вы так поздно стали засиживаться за работой, это уже не пустяки. Мы с Наль уже несколько раз просили вас побольше отдыхать. Но о ч„м же вы плачете, Дория?

– Я плачу, потому что только теперь и увидела, что наделала. Узнав вас, я до конца поняла, что никогда никого не любила. И не была верна никому и ничему до конца и даже не была по-настоящему добра, хотя жила, как полагала, только для того, чтобы делать добро. Когда теперь смотрю на вас, то понимаю, о ч„м мне говорил Ананда, утверждая, что я живу умом и вс„ ищу логические кольца, которыми стараюсь окружить людей как кольцами моей любви. И что хочу, чтобы все ясно видели, как я усердна в этом.

Передо мной была раскрыта светлая дорога. Мой руководитель, дорогой Ананда, развив во мне понимание вечных законов жизни, предоставил мне полную свободу формироваться не по его указаниям, но радостью того знания, которое он мне открыл. А я-то решила, что он мало занимается мною, предпочитая мне других. Я сердилась, ревновала, внесла ураган личного бунта в свои отношения с ним и с теми, кто ш„л за ним. Только теперь, встретив вас и узнав вашу жизнь, я поняла, что такое истинная доброта.

– Нет, вы не правы, Дория. Просто я возвращаю часть долга своему отцу. Вот тот, кого вы зов„те Флорентийцем, – тот действительно сама любовь и доброта. Это недосягаемый идеал, к которому и приблизиться-то невозможно.

– Вот видите, для вас ваш Учитель – не от мира сего. А я вс„ требовала от Ананды равенства, не понимая, не ценя всего, что он для меня делал. Однажды я стала просить Ананду доверить мне одно из тех трудных дел, куда он посылал других. Он доказывал, что я ещ„ не готова. Что мои утверждения от ума: «Я люблю», «Я верю», «Я не лгу», «Я иду без костылей и предрассудков» – и есть самые живучие мои предрассудки. Что надо ждать, пока радостью истинной любви упад„т эта рассудочная цепь – и тогда я буду готова к урокам и поручениям. Иначе выйдет двойное горе и для меня, и для тех, с кем буду иметь дело. И, улыбаясь своей чарующей улыбкой, Ананда добавил: «Мне же придется принять весь неудачный опыт вашей жизни на себя, а вам, бедное дитя, проходить вс„ сначала. Поймите, в вас горят желания, которые выше ваших возможностей, а победить их человек может, если занят трудом ниже его духовных сил. Там, где труд равен его духовным силам, – человек побеждает любовью и миром. В вас их нет, вы вспыхнете и… погаснете, если возьм„тесь за дело раньше, чем созреет ваше самообладание и установится гармония».

Я настаивала, добивалась, – и беспредельно добрый Ананда, дав двух помощников, не стал мешать мне действовать. Вероятно, вы сразу же представили, как сумбурно шла моя работа, как я была требовательна. Я тогда много думала о том, как я «устаю», и мало думала, что не умею дать ни отдыха, ни помощи тем людям, с которыми встречалась. Они не продвигались впер„д, уставали от меня, а я этого не понимала. Финал взятого мною на себя дела был печальный. По требованию Тех, Кто стоял выше, Ананда отозвал меня. И Флорентиец, бесконечно милосердный, взял меня к себе, разделив удар с Анандой.

Я слышала, он говорил Ананде: «Ты вс„ стараешься, чтобы люди шли совершенно свободно, так, как ш„л ты сам и И. Таких чудес для всех не бывает. Не ставь, от своей беспредельной доброты и смирения, слабых людей перед соблазном свободного выбора, не суди о них по своей колоссальной духовной силе. Лучше давай им созревать в рамках строгого послушания. Так им легче прийти к самообладанию».

Не знаю, было ли бы мне легче. Знаю только, что пришла благодарить вас за встречу, увидев в вас ум, талант и благородство в полном сочетании с добротой. Радость быть подле вас заставляет меня мужаться. Какое счастье для меня быть вам сейчас полезной, Алиса! Но я знаю, что вы не нуждаетесь в поддержке так, как в ней нуждаюсь я. С тех пор как я увидела, что каждую минуту вы кому-нибудь нужны, что все идут к вам со своими маленькими и большими делами, – мне захотелось стать вам верной слугой, такой, как старый Артур вашему отцу.

– Дория, голубушку, вы меня просто уморите. Я не выдержу и вовсю расхохочусь, да, пожалуй, весь дом перебужу. Для нас с Наль вы лучшая подруга и наставница, а е„ первенцу – чудесная т„тушка. Довольно вам быть смиренной слугой. Лучше, вернее, честнее и скромнее вас выдумать нельзя. Пока вы не выйдете замуж…

– Нет, Алиса, я дала обет безбрачия, и эта сторона жизни для меня не существует уже.

– Быть может, это очень эгоистично с моей стороны, Дория, но тогда уже ничто не разлучит нас с вами, и у каждого из моих детей будет по две матери, чему я уже сейчас не могу не радоваться.

Девушки расстались не скоро. Дория рассказывала Алисе об Ананде, о его голосе, красоте, о том, как по„т его виолончель.

– Представляю, что бы это было, если бы вы играли и пели вместе. Когда он по„т, – точно мечом рассекает ваше сердце и из него выпадает вс„ мелкое. Что-то не от земли, как в голосе Флорентийца, есть в пении Ананды… И вот, Алиса, я была подле такого человека. И искала пятна на одеждах людей, вместо того чтобы нести им радость. Я жила подле Ананды, у моря, среди неописуемой красоты. И не наслаждалась его обществом, а переживала, что он недостаточно ко мне внимателен.

– Вс„ это в прошлом, моя дорогая, – обнимая плачущую Дорию, говорила Алиса. – Теперь вы знаете свои силы. А подле лорда Бенедикта обрели новую, столь необходимую вам энергию и, конечно же, рано или поздно снова встретитесь с Анандой.

– Вы думаете, Алиса, это возможно? – Не представляю, чтобы это было иначе, Дория. Ведь Ананда, Флорентиец и, вероятно, другие им подобные, о ком я не знаю, живут лишь для того, чтобы помогать людям, всем без исключения. Как же могут они, видя ваши усилия, оставить вас без помощи? Нельзя быть наполовину преданной, потому что это уже не преданность сердца, а всего лишь компромисс. Но сейчас вы уже не сможете любить наполовину. Вы даже меня и Наль принимаете целиком, со всеми нашими качествами. Я уверена, что для вас наступает новая жизнь, в которой вы убережете многих от страданий и ошибок, так как сами прошли через бездну горя.

Девушки вышли на балкон, где, к их удивлению, уже сияло утро.

– Что же я снова надела/та! Для вас, Алиса, каждая капля сил важна, а я отняла у вас ночь.

– И потому потрудитесь немедленно сварить мне и Алисе шоколаду и принесите его сюда, под дуб, – раздался голос Флорентийца, сидевшего на скамье против балкона Алисы. – А ты, Алиса, сходи сюда, ложиться спать уже поздно.

Сконфуженные девушки разошлись, и через минуту Алиса была подле Флорентийца.

– Дитя мо„, дни бегут так быстро, скоро и теплу конец. Не сегоднязавтра отец твой покинет нас. Мужайся, дочь моя, – необычайно ласково говорил Флорентиец. – Помни, как мы говорили с тобой не раз, что иметь какое-то понимание и не уметь воплотить его в жизни, – значит не иметь истинного понимания. Вот и ещ„ одна страдающая душа открыла тебе свои раны. И ты снова убедилась, что у каждого своя Голгофа.

– Лорд Бенедикт, благословен тот день, когда я встретила вас. Как и мой отец, могу сказать: жизнь стала иною, стала сказкой и радостью после встречи с вами. Я буду стараться быть достойной того, кто говорит мне: «Дочь моя», и заменяет уходящего отца. Не осудите слабую дочь свою, если глаза е„ вс„ же прольют слезу. То будет слеза благоговения и принятия жизни именно такою, какой она мне да„тся. Дория подала шоколад, не поднимая сконфуженных глаз. – Сядь, Дория, с нами. Почему же себе не принесла шоколаду? Или ещ„ не чувствуешь, что твой урок слуги окончен? Благодарю тебя за усердие, за ласку и доброту, с которыми ты его несла. Спасибо тебе, друг Дория. Вскоре после смерти и похорон пастора мы все уедем в Америку. Планы у меня были несколько иные, но за короткое время они меняются уже второй раз. Что ж, мы должны гибко приспосабливаться к зову жизни, внимательно вслушиваясь в него. Ты, дорогая моя дочь Дория, осознала свои ошибки и главнейшую из них: требовательность к людям. Ты поняла сво„ место во вселенной, смирение помогло тебе окончить свой урок и скорее, и легче, теперь ты будешь для нас общим другом, дочерью моею, членом нашей семьи. Не раздумывай, как, каким пут„м добер„шься ты снова до Ананды. Делай каждое дело текущего дня до конца. Делай вс„ любя, как делаешь сейчас. И сама жизнь свяжет тебе новые нити, о которых ты и не догадываешься сейчас.

Флорентиец обнял Дорию, посадил между собой и Алисой, от„р сл„зы своим свежим платком и пододвинул ей свою чашку шоколада.

– Пей, дружок, – сказал он, поглаживая е„ по голове, как реб„нка. Дория приникла к нему, к ней прильнула Алиса, радуясь счастью подруги ещ„ больше, чем могла бы радоваться за себя.

– Я вс„ могла бы вынести спокойно и без сл„з, – почти ш„потом сказала Дория. – Но вы оказали мне: «Спасибо», – и это вконец лишило меня самообладания. Ваше милосердие уже однажды спасло меня. Теперь я вижу, что ему предела нет. Одно это слово обрубило канаты личных моих желаний навеки. Точно выстроило мост любви из моего сердца навстречу каждому человеку. Я больше не смогу думать о себе. Но только о тех, кого пошлет мне жизнь, чтобы утешить и обласкать.

– Хорошо, дитя. Пей же свой шоколад, а потом помоги Артуру. Смени его при больном. Ты, Алиса, прими эти капли и пойди спать. Дория разбудит тебя через три часа, и тогда ты сменишь е„ у постели отца.

Через несколько минут Дория вошла в комнату пастора. Больной тихо спал после тревожной ночи. Артур сидел в кресле, подперев голову руками. Теперь, когда его никто не видел, старый слуга предавался своему отчаянию. Скорбные глаза его были полны сл„з. Бледное лицо осунулось. Он был строг и печален. Обычной ласковой улыбки, с которой он говорил с пастором и Алисой, не выдавая своего горя, не было и в помине. Увидев Дорию, Артур встал, смахнул слезу. Он хотел пододвинуть ей кресло, но Дория, приложив палец к губам, указала ему на балконную дверь и тихо вышла из комнаты. Через несколько минут она вернулась, неся завтрак на подносе, который поставила на балконе, и жестом вызвала Артура из комнаты. Она усадила его и заставила кушать.

– Леди, я не могу есть. Я совсем потерял не только аппетит, но и смысл жизни.

– Я уж много раз вам говорила, чтобы вы не называли меня так, я такая же слуга, как вы.

– Быть может, леди Дория, вы и находитесь сейчас в положении слуги. Но поступаете, как истинная леди, и манеры ваши – манеры леди. Мой дорогой пастор всю жизнь учил меня, что надо всматриваться в сердце человека и уметь уважать его за страдания его и доброту, а не положение в свете. Вы всем улыбаетесь, леди Дория, как и моя дорогая барышня, леди Алиса. Только она всегда кроткая была, и милосердие ей дали ангелы ещ„ в колыбели. А вы, леди Дория, вы горды, и вам, чтобы стать милосердной, семь злых фей надо было победить. Вы простите меня за такие речи. Вообще-то я не посмел бы так разговаривать с вами, но перед лицом наступающей смерти самого дорогого для меня, – вс„ мне кажется несущественным, кроме одной только любви к человеку. Сейчас конец не только жизни пастора, но и мой. У меня больше нет ничего, для чего я желал бы жить. – А разве Алиса и е„ жизнь вам безразличны, Артур?

– Нет, конечно, мисс Алиса любима и уважаема мною очень глубоко. И не только за любовь к отцу, но и за душу е„, чистую и честную. Но у не„ будет своя жизнь, и может случиться так, что мне там места не будет. Даже сейчас она настолько сильна, что и утешения моего ей не надо.

– Вы очень ошибаетесь, Артур. Вы не только теперь ей нужны, но будете чрезвычайно нужны и впредь. Просто вы не можете сейчас понять, где и в ч„м Алиса находит силы быть ровной и сдержанной, отчего е„ сердце не рвется от боли, как ваше. А она знает, что если сегодня пастор закроет глаза, – это не значит, что связь ваша с ним разорвалась.

Не надо горевать, Артур, радостно проводите друга, потому что иначе ему будет трудно собрать в свой последний час мужество. Я знаю, что он оставит вам заветное письмо, из которого вы пойм„те, что будете счастливы и после его ухода. Бодритесь, верьте и ждите без сомнений. Лорд Бенедикт велел вам скушать эти две конфеты и идти спать. Я посижу здесь и разбужу Алису, когда вы оба отдохн„те.

Артур, неотрывно глядевший в лицо Дории, молча проглотил конфеты, поцеловал протянутую ею руку и, захватив поднос с недоеденным завтраком, молча вышел.

Дория села у кровати и посмотрела на бледное, преждевременно состарившееся и прорезанное глубокими морщинами лицо пастора. Лицо, носившее следы огромного утомления и страдания. Дория вспомнила, как Артур и Алиса рассказывали ей, что пастор был очень красив и строен. Что он, смеясь, сжигал письма от женщин, приходившие к нему с каждой почтой. И теперь лицо его ещ„ было красиво, а когда пастора посещало вдохновение, оно становилось прекрасным. Но лицо это уже говорило всему земному: «Прощай». Дория размышляла о жизни пастора, о его желаниях, борьбе, неудачах и слезах. Как мало было у него личного счастья! И вс„ же он всюду вносил с собой мир, всем дышалось легче в его присутствии.

Дата добавления: 2015-08-09