Район сильных боев

Родимая Наташенька! Дочурка моя любимая Надюша!

Я так давно не писал вам. Мне не хотелось разрушать горем своим и без того трудное житье ваше, не хотелось тревожить ваш относительный жизненный покой. Но мне с каждым днем становится все труднее и труднее переносить тяжкое бремя сол-датской судьбы, пошел я на берег бурно разлившейся реки и ре-шил: пусть тяжесть моих переживаний разделит со мною моя

семья и может быть легче будет. И вот пишу большое, тоскливое письмо. Не знаю, дойдет ли оно до вас. А если дойдет, – буду ли я жив в тот день, когда почтальон принесет его в ваш милый теплый уголок. Дело в том, что мы находимся сейчас в чрезвы-чайно невыгодном и тяжелом положении. Не будет ошибкой или преувеличением, если я скажу, что в такой обстановке мы еще не бывали с начала войны.

Редко я пишу вам и потому, что не всегда на нашу солдатскую долю выпадает счастье хотя бы на полчаса побыть в покойном состоянии. Вот уже около недели я не снимал с плеч промок-шей и грязной шинели, не просушивал портянок. Изо дня в день по колено, по пояс в снежной воде мы бредем вперед, не имея возможности обогреться: на добрую сотню верст вокруг немцы сожгли все деревни, уничтожили все запасы кормов, разрушили все дороги и водные переправы. Трудно с подвозом продуктов; желудок потрескивает и в уборную не тянет.

Трудно! Я болею. Судороги сводят ноги и руки. Сердито ворчит пустеющий с каждым днем живот. А что ему скажешь, подлецу? Пусть ворчит. Болит, ох как болит голова. И кашель, и насморк, и мордоворот основательно запаршивел – аж негде с бритвой пройтись по личности. Посмотрел я сегодня в зер-кальце и подумал: на кой хрен кому такой кавалер нужен. Коль и погибну – не жалейте: плохое я есть украшение для вашей се-мейной обстановки.

Минут сорок тому назад было у нас до того шумно, что даже сейчас стоит в ушах страшный звон: сотни орудий, минометов, «катюш», «андрюш» в течение двух часов изрыгали тысячи тонн гремящего огненного металла. Немного в меньших разме-рах громыхал и противник. Изуродованная земля лежит вокруг нас, корчатся в смертельных агониях люди, стонут, плачут. Тя-жело. Еще десяток седин и несколько морщин изукрасили меня сегодня. Я сидел в ожидании своей смерти и думал о вас. Я гово-рил себе: «Была бы здесь моя Наталка и загнулась бы от одного страха видеть этот ад битвы».

Много ночей мы провели под открытым небом на прошло-годней жухлой траве. И считали великим счастьем, если удастся на несколько часов устроиться в лесу: хотя ветер не так пронзи-тельно обдувает измокшее тело. С каким бы наслаждением я пе-респал бы несколько часов дома под кроватью или в коридоре! Это в миллион раз лучше «природных прелестей» смоленской весны.

Кстати, о весне. Боже, боже! Опять не для счастья, не для радости наступила весна. До чего же обидно: в весеннем небе заливаются жаворонки, по утрам токуют глухари, свищут сквор-цы, а на земле – изуродованные остовы машин, мертвые люди, дохлые лошади, угли от сожженных городов и деревень. Зачем

поют жаворонки? На кой черт это сердцетомящее щебетание скворцов, переклички грачей?! Не нужно этого! Тяжело! Невы-носимо тяжело!!!

Наташенька, милая, родная! Доченька моя ненаглядная! Трид-цать три года ваш папа с радостью встречал весенний разлив рек, прилет птиц, голубизну весеннего неба. А сейчас радость эта невмоготу мне. Хоть вы, милые мои, порадуйтесь весне; за меня ликуйте, за меня гуляйте. Пусть дочурка копает ручейки, пусть слушает трели соловьиные, пусть думает вечно, что папа ее когда-то любил весну по-настоящему.

Вы не пугайтесь правды. Мне кажется, что больше я уже не увижу ни весны, ни любимых… Сегодня, в самый разгар артил-лерийского наступления, мне принесли два твоих письма. Но не было возможности прочитать их. Ты вот пишешь, что когда по-лучила мои письма, то бросила всю стряпню и стала читать их. А мне нельзя было отставить «стряпню» свою, и только сейчас удалось прочитать милые, дорогие письмишки твои.

Наташенька! Ты просишь у меня совета относительно изме-нения места службы. Я понимаю, что тебе тоже очень трудно жить. Но право же, я не в состоянии помочь тебе. Война сделала меня глуповатым в смысле хозяйственных, домашних вопросов. Особенно неспособен я стал в эти дни. Ты умней меня теперь, ты опытнее в практических делах и поэтому придется одной тебе решать жизненные задачи (может быть, на всю жизнь одной). Вчера мне удалось послать тебе свои скудные сбережения – 700 рублей – «детишкам на молочишко». Рад буду при случае оказать большую помощь.

Что же касается вопросов моего перемещения на работу в артполк, то перешел я потому, что хотелось этого. Кроме того, командир полка подполковник Васильев, знающий и уважающий меня, помог мне выбраться из политотдела. И, конечно, никаких пороков за мной не было и нет. Я честен и этим горжусь, как бо - гатством, как славой. Друзья у меня и здесь, в штабе, имеются.

Вот и все. В воздухе крутятся вражеские самолеты. Не меша - ет уйти в овраг. Хотя там и вода, но гораздо безопаснее, чем на верху.

До свидания, любимые! Целую тебя и Надиньку. Привет маме.

Пиши так: ППС 20 770. Литер «Б» Горохову И.С. Кланяйся всем родным.

И. Горохов

На письме штамп: « Просмотрено военной цензурой ^БЖ ₁₁».

ГУ ЦАНО. Ф. 6217. Оп. 6. Д. 13. Л. 21–22об. Ксерокопия, руко-пись.

Громов Александр Дмитриевич –уроженец д.СтечкиноСосновского района Нижегородской области. Других сведений не обнаружено.

№ 34

Дата добавления: 2015-08-09