Главный инженер как инженер

Любой мемуарист «натягивает одеяло на себя», я вряд ли являюсь исключением, и у читателя может сложиться впечатление, что я был неким столпом Ермаковского завода ферросплавов, вокруг которого все крутилось. Это не так, я был достаточно мелкой величиной, особенно в первый десяток лет своей работы, а в первые 18 лет истории завода все дела крутились вокруг Друинского и крутились его мозгами.

Я не могу считаться ни его другом, ни приятелем — я был просто его товарищем по работе, причем не входил и в тридцатку тех, на кого он опирался в первую очередь. Я никогда не был у него в доме, я ни разу не участвовал в застолье с ним, даже на проводы, когда он уходил с завода, я не был приглашен. Поэтому с чисто бытовой точки зрения я не имею по отношению к нему никаких обязательств и пишу о нем исключительно с целью отдать долг ему как главному инженеру моего завода, очень достойному главному инженеру.

Из четырех главных инженеров, с которыми мне приходилось работать, по-настоящему инженерами, т. е. людьми, ищущими новое в технике и производстве и получающих удовольствие от находок, были двое — Друинский и Матвиенко. Пагубная привычка или обычай мемуаристов писать обо всех хорошо привела Друинского к тому, что он в своих воспоминаниях называет «главным инженером» А.В. Масленникова, которому Друинский сдал должность, уходя с завода. Я с этим категорически не согласен. Масленников был никем — он не только не был инженером, он не был и главным, не был и порядочным человеком.

Как-то на Новый год у нас в квартире была гулянка с нашими обычными друзьями, и вдруг часа в два приперся Масленников, тогда уже главный инженер завода, с бутылкой портвейна. Что делать — гость есть гость. Мы его усадили за стол, налили водки, и вдруг в перерыве между танцами он меня отзывает в прихожую и говорит: «Что у тебя делает этот Карев? Выгони его!» Ах ты падла! Ты мне еще будешь указывать, с кем дружить?! Я ему так вежливенько и говорю: «Саша! Забирай нахер свой портвейн и чеши с моей квартиры к едреной фене!» Он все свел к тому, что это он так шутит, но я сам шутник, однако таких шуток не понимаю.

Когда он стал главным, мы, его старые знакомые, собутыльники и одногодки, вдруг обратили внимание, что он на личной машине всегда ездит в одиночку. Едет в личной «Волге» на завод, проезжает мимо автобусных остановок, на которых стоим мы в ожидании автобуса туда же — на завод, и никого никогда не подберет, даже не кивнет головой, приветствуя, пялится перед собой, якобы никого не видя. А как же — большая шишка! Мы ему теперь не ровня.

Чтобы пояснить разницу в том, кого я считаю инженером, а кого нет, приведу случай, в котором участвовали и Друинский, и Масленников. Раньше я уже писал, что мне пришла в голову идея рафинировать (очищать) 75 %-й ферросилиций от алюминия серой. Надо было эту идею опробовать, а для этого нужна была сера. Чистая сера, имевшаяся в химлаборатории, не годилась, нужен был пирит — сульфид железа. Я знал из справочной литературы, что это был недефицитный и очень распространенный минерал, но в Минчермете его не было, поскольку сера — это исконный враг стали. Я начал искать выходы на Минцветмет и как-то случаем узнал, что в находившемся в нашей области рудоуправлении «Майкаинзолото» пирит есть. Позвонил туда, и мне любезно предложили взять его сколько угодно — хоть тысячу тонн сразу, поскольку пирит при обогащении полиметаллических руд шел в отвал, но взять его можно было только самовывозом. Я полагал, что мне для начальных опытов хватит 100–150 кг, но и эти килограммы надо было на чем-то вывезти. До Майкаина было километров 300, на рейсовом автобусе такое количество не вывезешь, нужна была автомашина, а приспичил мне этот пирит аккурат в августе, когда у завода забрали автомашины на уборку урожая и автохозяйственный цех едва обеспечивал технологию завода оставшимся автотранспортом.

Каждый день в 12–00 главный инженер проводил селекторную оперативку, в которой участвовали все начальники цехов и служб. Я стал настаивать, чтобы Парфенов, начальник ЦЗЛ, выпросил у Друинского автомашину на Майкаин для меня. Толя несколько дней ставил этот вопрос, но автомашин не хватало и для более серьезных дел, Друинский сначала отказывал, а потом спросил у Парфенова, что мы, собственно, хотим в Майкаине? Парфенов ответил, что Мухину нужен пирит для опытов, Друинский помолчал, а потом сказал, чтобы я пришел к нему после обеда и объяснил, что хочу сделать. Я пришел, рассказал химическую и термодинамическую суть своей идеи, Друинский оценил ее оригинальность, заинтересовался и теперь уже специально позвонил начальнику АХЦ по поводу автомашины для меня. Однако В.В. Бабченко совершенно искренне клялся и божился, что у него нет ни одного свободного колеса и что невозможно выделить на целый день автомашину, чтобы серьезно не поставить под угрозу выплавку ферросплавов. Друинский не стал настаивать, подумал и распорядился, чтобы завтра в 8-00 я был у входа в заводоуправление готовым к поездке в Майкаин.

На следующее утро я к 8 часам с десятком мешков из крафт-бумаги подмышкой уже стоял на ступеньках заводоуправления. Подъехал на своей «Волге» Друинский, вышел вместе с работавшей в отделе оборудования женой и еще кем-то, кто ездил на завод на халяву в машине главного инженера, показывает мне рукой на открытую дверцу и говорит:

— Садись! Поедешь в Майкаин с Иваном, он уже заправился и взял путевку.

Ну, ни фига себе! У Друинского объекты завода, на которых он мог в этот день потребоваться, были расположены в радиусе минимум 5~7 км, кроме того, его могли вызвать и в горком, и в Павлодар в обком, но он обрекал себя на хождение пешком и поездки на случайном транспорте только ради того, чтобы я как можно скорее мог провести опыты, которые для выполнения заводом плана не имели ни малейшего значения и без каких-либо проблем могли быть проведены и через два месяца, когда весь автотранспорт вернется за завод. Вот что значит инженерное любопытство!

Белоусов домчал меня до Майкаина как короля, но там меня ждало разочарование: я ожидал, что пирит будет, по меньшей мере в виде щебня, а это оказался очень пылеватый материал фракции 300 меш (то есть он весь проходил через сито, у которого 300 отверстий на квадратном дюйме). Для задуманного мною опыта это было крайне неудобно, но делать было нечего, я нашел лопату и загрузил мешками с пиритом багажник «Волги» так, что Иван с сомнением постучал по задним покрышкам, но асфальт до Майкаина был в прекрасном состоянии, и мы вернулись на завод без проблем.

Для того чтобы оценить, как сера очищает ферросилиций, мне требовалось перемешать ее с жидким ФС-75. Пирит по плотности в два раза тяжелее этого сплава, и если бы он был в кусках, то мне оставалось бы только бросить его в объем жидкого ферросилиция. Камешки пирита опустились бы на дно, здесь сера пирита соединялась бы с кремнием в четырехсернистый кремний, а он при таких температурах находится в газообразном состоянии. Пары четырехсернистого кремния поднимались бы вверх, пронизывая слой жидкого ферросилиция, и по пути реагировали бы с растворенным в нем алюминием, образуя сульфиды и вынося их к шлаку. Такая была идея.

Но пылеватый пирит в ферросилиции не тонул из-за большого поверхностного натяжения, и сера пирита окислялась воздухом до двуокиси серы, т. е. мой пирит горел на поверхности жидкого металла безо всякого толка.

По моей просьбе печь 1200 KB А в экспериментальном цехе перевели на выплавку ФС-75 да еще на грязном кварците, чтобы алюминия в сплаве было побольше. Эта печь выпуск металла делает прямо в чугунный поддон, металл быстро застывает, и я ничего не успел бы сделать. Поэтому я на этом поддоне для каждого опыта сооружал из шамотного кирпича емкость, в которой жидкий ферросилиций одного выпуска (около 70 кг) образовывал объем высотой до 200 мм, и его несколько минут можно было обрабатывать пиритом. Но при такой его пылеватой фракции мне это все равно толком не удавалось. Струйки ферросилиция на выпуске из летки была едва в мизинец толщиной, если я насыпал пирит на дно емкости, то эта струйка его прожигала, а потом образующийся объем жидкого ферросилиция поднимал пирит на себе, и тот горел на поверхности. В цехе сильно воняло двуокисью серы, все плевались, поскольку в ее атмосфере во рту появляется чувство, как будто сосешь медный пятак. Я деревянной рейкой пытался загнать пирит на дно, но сама рейка, коксуясь, выбрасывала из древесины газы, которые отбрасывали от нее пирит и опять-таки не в объем, а на поверхность ферросилиция. Начал я делать брикеты из пирита на жидком стекле, но если жидкого стекла дашь мало, то пирит не склеивается, если дашь много, то при сушке брикеты становятся пористыми и легкими. Короче, не могу запихнуть этот чертов пирит в жидкий металл, хоть ты убей!

Кроме того, на ФС-75 даже печь экспериментального идет непросто, выпустить металл без прошуровки (прочистки) летки трудно. Шуруют летку стальным прутом, а 75 % ферросилиций сталь мгновенно растворяет, и при мизерности веса плавки добавочное железо, входящее в сплав из прута, резко снижает про

30 декабря 1966 год. Первая плавка металла в экспериментальном цехе, крайний справа М.И.Друинский. Здесь я и проводил полупромышленные эксперименты

центное содержание кремния в сплаве. И уже ни черта не поймешь, отчего у тебя в ФС-75 понизился кремний: то ли ты его снизил разбавлением сплава добавочным железом, то ли кремний угорел от обработки сплава серой. А мне же важно было снизить в сплаве содержание алюминия, не снижая в нем содержания кремния.

Исходя из того, чем я реально располагал, наиболее эффективным было бы проведение этого опыта в плавильном цехе, в данном случае в цехе № 4, который частью печей плавил ФС-75. Там жидкий сплав был в ковшах, а из ковша его можно слить мощной струей, поэтому если дать пирит на дно второго пустого ковша, а потом резко накрыть его жидким ферросилицием из полного, то при таком сливе ферросилиций придавит пирит ко дну и быстро образует над ним жидкий слой, который и будет обрабатываться снизу парами четырехсернистого кремния. Иду докладывать результаты опытов в экспериментальном цехе Друинскому, поскольку он распорядился держать его в курсе дела, объясняю проблему и прошу разрешения провести опыт в цехе № 4. Но это дело никому еще не известно, а посему может оказаться опасным — может произойти взрыв, выброс жидкого металла, могут пострадать люди и оборудование.

Михаил Иосифович подумал и распорядился подготовить еще один опыт в экспериментальном, чтобы он сам мог посмотреть на результаты контакта пирита с жидким ферросилицием. Я подготовил, он приехал, сделали выпуск ФС-75 из печи 1200 KB А на пирит, я заталкивал его в жидкий металл рейкой, сыпал на поверхность дополнительно и перемешивал. Вони от двуокиси серы, конечно, было много, но ничего особенного не было — никаких вспышек, микрохлопков, каких-либо особо опасных эффектов. Друинский ограничил в опыте вес жидкого ФС-75 одной тонной и вес пирита 40 килограммами и дал распоряжение начальнику цеха № 4 провести этот опыт на печи № 42. Начальник цеха, естественно, дал команду старшему мастеру первого блока, а этим старшим мастером и был Масленников.

Я притащил пирит на балкон 42-й печи, пошел искать Сашку. Тот сидел в комнате начальников смены и травил мастерам байки. Я объяснил ему, зачем пришел, и Масленников скривил физиономию, как будто я оторвал его от важных государственных дел, но все же вышел со мной и дал задание бригадиру печи. Я объяснил тому, что надо, бригадир подозвал кран, я и крановщику растолковал, что хочу. Выбрали самый заросший шлаком ковш, чтобы уменьшить риск его проедания, крановщик поднес его под балкон печи, я вбросил в ковш два мешка с пиритом, после чего этот ковш поставили на площадку, вблизи которой ничего особо ценного не было. Выкатили ковш с плавкой, крановщик его снял с телеги, горновой надел на серьгу ковша крюк малого подъема, и все отошли подальше. До этого момента Масленников стоял рядом со мной.

Как и договорились, крановщик сразу плюхнул в ковш большую порцию металла, и тут из ковша вылетело пламя метра на три и даже не белое, а голубое, то есть, на глаз, с температурой градусов тысяч до трех. Пламя заканчивалось густым белым дымом, и этот дым, так уж получилось, понесло в кабину крановщика. Бригадир завопил, что надо кончать эту херню, а то ковш сожжем, крановщик матерится, хотя ему надо было бы закрыть рот и не дышать, я кричу: «Лей дальше!» — и оглядываюсь, чтобы Масленников поддержал меня своей командой, а его нет — как сквозь землю провалился! То ли у него очко сыграло, что произойдет выброс и мы пострадаем от жидкого металла, поскольку мы стояли так, чтобы видеть, что происходит в ковше, то ли он смылся, чтобы не отвечать за возможные последствия, хотя Друинский своим распоряжением взял эту ответственность на себя, но в любом случае я остался один и пришлось орать самым авторитетным голосом, чтобы мужики не прекращали эксперимент, пока не сольют тонну.

Слили, крановщик отъехал, пламя через несколько секунд спало, и тут появляется Сашка с матом, что я с Друинским затеял эксперименты, от которых пострадать можно. Я не стал с ним разговаривать, а спустился вниз и отобрал пробы металла и шлака. Между прочим, алюминий упал очень ощутимо, если мне память не изменяет, то с 1,6 % до 0,9 % при том, что падения содержания кремния вообще не было. Эксперимент в этом плане был очень удачным, но повторять его, само собой, было нельзя.

Чтобы дальше вести даже исследования, надо было строить герметичную камеру для обработки ФС-75 серой, нужно было подводить к этой камере мощный отсос газов с нейтрализацией двуокиси серы. А это очень дорого и имело смысл только в случае, если бы завод получил заказ на ферросилиций с низким содержанием алюминия хотя бы в 40–50 тысяч тонн. Поэтому идею с рафинированием ферросилиция серой пришлось отложить до такого случая, а он так и не наступил.

Но подытожу размышления об инженерах. Вот два главных Инженера ЕЗФ — М.И. Друинский и П.В. Масленников, два металлурга-технолога, и вот интересный инженерный технологический вопрос — можно ли отрафинировать ферросилиций серой? Первый, чтобы увидеть ответ на этот вопрос, целый день ходил по заводу пешком, хотя ему полагалась личная «Волга», а второму приказали это увидеть, а он смылся, убоявшись всего лишь должностной ответственности.

Друинский писал свою кандидатскую диссертацию на заводе, а в это время ходило много историй про разных начальников, включая партийных, которым писали диссертации специально нанятые ученые. Судя по всему, это было уже тогда обычным делом. Но в данном случае я помогал Друинскому в оформительских вопросах по его диссертации, как, впрочем, и Меликаеву, и Парфенову. Михаил Иосифович, по мере написания текста отдавал его перепечатывать в машбюро завода, а я забирал оттуда готовые страницы и черновики, мы с Людой Чеклинской вычитывали текст, сверяли его с черновиками, исправляли ошибки, Люда вписывала от руки слова и символы, написанные буквами латинского и греческого алфавита, а я перечерчивал графики с миллиметровки на белую бумагу, а затем отдавал их фотографу. И я могу засвидетельствовать на любом суде — черновики диссертации были исполнены рукой Друинского. Да, в общем, и надо знать Михаила Иосифовича — вряд ли он позволил бы кому-нибудь думать за себя.

Выше я написал о технологической части работы Друинского. Для меня, начальника метлаборатории, это была вся работа — все ее 100 %, но для него, главного инженера, эта работа вряд ли составляла десятую часть от того, что ему приходилось делать и, соответственно, от того, что ему надо было знать.

Завод потреблял до 800 МВт электрической мощности, если я правильно помню, то средняя мощность Днепрогэса всего 230 МВт, то есть мы были заводом, перенасыщенным электрооборудованием, причем уникальным. И все окончательные решения по этому оборудованию принимал главный инженер.

Завод был сверхмеханизирован, имел огромное количество механического оборудования, достаточно сказать, что для его ремонта, а частью и для изготовления, Ермаковсакий завод ферросплавов имел внутри себя механический завод — Блок ремонтно-механических цехов со своим литейным цехом со всеми видами литья. Таким образом, Друинский был и высококвалифицированным инженером-механиком.

Михаил Иосифович не пришел на все готовое, он построил этот завод в голой степи с первого колышка. Строили, конечно, строители, но поймите, будь они даже идеальными строителями, у них нельзя принимать работу, не зная, как и что они должны строить, иначе они тебе такое настроят! Так что ко всем перечисленным профессиям добавьте Друинскому и профессию инженера-строителя.

Мало этого, чертежи всего, что было построено на заводе, не принимались строителями в работу, пока Друинский их не рассмотрит и не согласится с проектантами завода. И будьте уверены, если бы Друинского назначили директором или главным инженером любого проектного института, к проектам этого института заказчики не имели бы никаких претензий.

Друинский был выдающимся мультиинженером — человеком, для которого не существовало непонятных вопросов в огромных областях техники. Мне могут сказать, что у него были заместители. Да были: был главный механик, главный энергетик, был отдел капитального строительства. Но все эти специалисты имели предел сложности своих вопросов, и как только проблема поднималась над этим пределом, окончательное решение принимал Друинский, а для этого он обязан был знать, что за решение он принимает, обязан был понимать, какие последствия за этим наступят. Это не нынешние президенты СНГ или премьер-министры, которые подписывают указы и распоряжения, не соображая, что за ними последует. Вспомните премьер-министра Черномырдина, еще и не самого глупого из череды премьеров России, с его ставшей знаменитой фразой: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». У Друинского чаще всего (не ошибается только тот, кто не работает) получалось так, как он хотел, и получалось только потому, что он понимал, как достигнуть желаемого во всех технических вопросах завода.

Дата добавления: 2015-08-18