Отважные поступки застенчивого человека

Иреней де Тремеле отправился по дороге, которая вела в Тет. Он шагал довольно быстро не потому, что куда-то спешил, а потому, что насмешки и намеки маркизы де Пресиньи попали прямо в цель. Именно для того, чтобы встретить некую женщину, он забрался в гасконские ланды, которые, как мы уже говорили, в ту пору не были обозначены ни в каких ныне известных маршрутах.

Гостиница, в которой он жил уже целую неделю, ничем не отличалась от других приморских гостиниц. Здесь были все те же тихие английские обычаи, перекочевавшие во Францию. Это заведение, украшенное в высшей степени честолюбивой вывеской: «Гостиница для всего мира и для иностранцев» (как вам нравится это «и для иностранцев»?), принадлежало некоему господину Юо, в котором в пригородах Парижа едва ли разглядели бы качества, необходимые для трактирщика.

Сегодня, когда Тет-де-Бюш получил всеобщее признание, тут возникло немалое количество меблированных комнат и ресторанов, но в то время, о котором идет речь, гостиница господина Юо, хоть и была гостиницей средней руки, являлась единственным местом, где можно было прилично устроиться.

«Гостиница для всего мира и для иностранцев» стояла на берегу, где утром и вечером лодки поджидали желающих прокатиться.

Но желающих было не так уж много, и, как и в предыдущие годы, сезон обещал пройти среди единодушного безразличия туристов.

Однако сегодня, когда Иреней подошел к гостинице, ему показалось, что на лице господина Юо, горделиво стоявшего на пороге, он видит зримые следы удовлетворения.

Когда господин Юо, в свою очередь, увидел Иренея, он выразил еще большее удовольствие: он потер руки, шумно вздохнул несколько раз и радостно подпрыгнул.

Иреней ускорил шаги.

– Что случилось? – спросил он, подойдя к хозяину гостиницы.

– Случилось то, господин де Тремеле, что вы видите перед собой человека, который наконец-то сможет ответить на вопрос, который вы задаете ему ежедневно.

«Вы видите перед собой человека» было любимым выражением владельца «Гостиницы для всего мира и для иностранцев».

– К вам прибыли новые путешественники? – быстро спросил Иреней.

– Совершенно справедливо.

– Ах, вот оно что!… И сколько же их?

– Всего-навсего двое: господин и дама. Это не так-то много, но сильная жара, конечно, пошлет мне и других, тем более что…

– А как их фамилии?

– …Тем более что,– продолжал господин Юо,– вы видите перед собой человека, который поместил объявление во все газеты: в «Гюйенн», в «Бордоские записки», в «Сильфиду Гаронны».

– Превосходно!… Ну, а как их фамилии? – с тревогой спросил Иреней.

– Чьи фамилии?

– Этой дамы и господина.

– Э, да я еще и не спросил их об этом! – воскликнул господин Юо.– Спрошу попозже, а то и завтра… Еще будет время! Это важные персоны.

Иреней с досадой повернулся спиной к господину Юо.

– Это все, что угодно вам знать, сударь? – спросил хозяин.

– Да, если вам больше нечего мне сказать,– с раздражением отвечал Иреней.

– Вы видите перед собой человека, пришедшего в отчаяние…

– Послушайте, господин Юо: зачем же вам в таком случае книга записей?

– Затем, чтобы записывать фамилии людей, делающих мне честь останавливаться у меня. Но вы, сударь, легко поймете, что не могу же я приставать к людям сразу же по приезде. Хозяин гостиницы не должен быть суровым, как жандарм.

– Но вы хотя бы видели этого господина и эту даму?

– Не имел этого удовольствия. Вы видите перед собой человека, который был тогда в Кюжане: я ездил туда к хирургу моих друзей, чтобы посоветоваться с ним насчет объявлении, которые я поместил в газетах. Постояльцев встретили слуги. У них большой багаж. Им отвели номера семь и восемь – те самые номера, что оклеены новыми обоями и где стоят комоды-туалетные столики.

– А где они теперь? – прервал хозяина Иреней.

– Около часу спустя после приезда они потребовали лодку.

– Лодку?!

– Они хотели совершить морскую прогулку – это в обычае у путешественников. Уже несколько дней у нас новый тариф: на Пуэнт д'Эгильон – два франка, на Капеллу, туда и обратно,– четыре франка…

– А они куда отправились?

– Честное слово, вы видите перед собой человека, которому это неизвестно… Ах, да, вспомнил! – прибавил господин Юо, хлопнув себя по лбу.

– Что вы вспомнили?

– Когда они садились в лодку, здесь был господин Бланшар; сегодня он не выходил из гостиницы. Он может все вам рассказать подробно.

– Вы так думаете?

– Вы видите перед собой человека, который в этом уверен.

Не дослушав эту фразу, которая во всех речах господина Юо была словно рефрен баллады, Иреней поспешил к лестнице, которая вела на второй этаж, где помещался салон «Гостиницы для всего мира и для иностранцев».

Там он застал расхаживавшего взад-вперед господина Бланшара.

Господину Бланшару перевалило за сорок; он был довольно некрасив, но это была некрасивость, присущая людям умным и весьма образованным. С первого взгляда по его сдержанности и спокойному тону в разговорах вы могли бы принять его за англичанина. Но вскоре его выходки развеяли бы ваше заблуждение: его язык, обычно изящный, вдруг становился язвительно-колким, как укус гадюки среди цветов его изысканного красноречия; это был какой-то неслыханный парадокс, как и вся его необычная жизнь, которая представлялась истинно французской жизнью. Он был полноват, но в этой полноте не было ничего вульгарного, и его оригинальный ум позволял сотворить из этой тучности еще одну маску.

Увидев Иренея, господин Бланшар вытащил свой портсигар.

– Закуривайте,– сказал он, и под его пальцами захрустела настоящая гавана.

– Охотно,– отвечал Иреней,– но с одним условием.

– С каким?

– Что это не помешает вам по-прежнему разгуливать по салону, по крайней мерс, если вам того хочется.

– Хорошо,– произнес господин Бланшар.

И паркет салона снова ритмично заскрипел под его ногами.

Иреней уселся в кресло, обдумывая, как бы завести разговор о двух вновь прибывших. Проницательность господина Бланшара была ему известна, и ом отнюдь не хотел испытать ее на себе.

– Как вам нравятся эти сигары? – сделав десятый круг по комнате, спросил господин Бланшар.

– Они великолепны! Превосходны!

– Если бы они не говорили сами за себя, я мог бы рассказать вам, откуда они прибыли, и посвятить вас в хитрости мошенников, которые мне их продали; но эти истории я держу в запасе для пресыщенных курильщиков.

С этими словами он возобновил ходьбу.

В течение пяти минут Иреней молча следил за ним глазами.

По прошествии этих пяти минут он решился прервать молчание; поручение, которое дала ему графиня д'Энгранд, помогло ему начать разговор.

– Господин Бланшар! – передвинув свое кресло, заговорил он.

– К вашим услугам, господин де Тремеле!

– Я далек от желания быть нескромным, но готов побиться с вами об заклад, что догадываюсь о том, что занимает ваши мысли.

– Что занимает мои мысли… в настоящий момент?– внезапно остановившись, спросил господин Бланшар.

– Да.

– Честное слово, я не прочь подвергнуть испытанию вашу проницательность.

– Дело в двух словах,– с улыбкой заговорил молодой человек.– Сегодня я был у графини д'Энгранд и маркизы де Пресиньи.

– Как? Вы знакомы с ними?

– С детства.

– Ах, вот как!

– Хороший ли я отгадчик?

– Превосходный! – отвечал господин Бланшар.– Превосходный!… Но коль скоро вы знакомы с этими дамами, вы можете сказать мне…

– Все, что вам угодно… а главное, то, что вам не угодно.

– Понимаю… Они говорили с вами обо мне.

– Более того: они сделали меня своим послом и отправили к вам.

– Черт побери! Послом!… Что же вы должны мне сказать?

– Прежде всего, дорогой господин Бланшар, вы можете быть уверены, что это не касается лично вас…

– Хм!… Начало скверное!

– …И что… мое вмешательство в это дело…

– Вы прелестный юноша, это я знаю; ну а поручение? Перейдем к поручению!

– Прежде всего, госпоже д'Энгранд неизвестны причины вашей настойчивости.

– Ничего нет проще: общество Тета не представляет собой никакого интереса для меня, а графиня д'Энгранд и маркиза Пресиньи, как говорят, женщины, обладающие редким умом, и я очень хочу с ними познакомиться.

– И это все?

– Это все.

– В самом деле,– сказал Иреней,– в таком желании ничего странного нет; но я боюсь, что оно потерпит крушение.

– Вы так думаете?

– По крайней мере, сегодня утром они дали мне это понять.

– Таким образом, они отказываются от знакомства со мной?

– Нет… они это откладывают.

– Как так?– спросил господин Бланшар.

– Я хочу сказать, что они будут рады принять вас в любое время в Париже или в Энгранде – там двери их гостиных открыты круглый год; но в Тете вы роковым образом подпали под их закон не принимать никого. Вы меня понимаете?

– Прекрасно понимаю и благодарю их за столь лестные для меня приглашения на будущее, которыми я, несомненно, не воспользуюсь никогда в жизни.

– Но почему же? – в свою очередь, задал вопрос Иреней.

– По двум причинам: во-первых, скорее всего я никогда не попаду в Энгранд, а во-вторых, как только я окажусь в Париже, я тут же забуду о графине и маркизе. Знакомство с ними представляет для меня ценность только в этой пустыне.

– И что же?

– Да то, что я поищу другую возможность встретиться с ними.

– Другую возможность?

– Разумеется! Уж не думаете ли вы, что я совершенно лишен воображения? И разве нельзя проникнуть к людям, не постучавшись к ним в дверь?

– Признаюсь, что до сих пор я довольствовался именно этим способом, все же прочие казались мне достоянием театров и «Криминального вестника».

– Что ж,– заметил господин Бланшар,– я вижу, что, оказывается, я моложе вас!

И он возобновил прогулку по комнате.

Иреней подошел к окну и стал вглядываться в даль.

– Видите ли,– внезапно заговорил господин Бланшар, подойдя к Иренею,– я всегда считал необходимым сделать то, что я решил сделать. Это один из главных моих принципов, вернее, самый главный. Величайшей моей заботой всегда было сдержать данное мною слово. Я бросаю вызов самому себе и бестрепетно его принимаю; я вызываю самого себя на поединок с необычным и трудновыполнимым. Если вначале я не стремлюсь сделать какое-то дело, то именно оно тут же меня и увлекает. Вы ошибаетесь, если видите в этом оригинальность; здесь нет ничего, кроме той последовательности, которая внушает уважение к воле человека. В моей системе мне помогает значительное состояние, а мои желания не выходят за пределы возможного. Всем известно, как тщательно я избегаю внимания общества и сколько усилий я приложил, чтобы скрыть мои поступки от нескромных газет. Я не снимаю зрительный зал для себя одного; я не вмешиваюсь в дела укротителей диких зверей в надежде увидеть, как их сожрут их же питомцы; я не сворачиваю горы для собственного удовольствия; я не ношу тюрбана, как это делал господин де Бонневаль[9]; я не поджигаю никаких храмов; я, наконец, человек, который живет, что называется, частной жизнью, и именно в моей частной жизни я и ищу впечатлений. Я не стремлюсь к развлечениям – это было бы признаком непомерного честолюбия, но я хочу не очень скучать – это более скромное желание. Чувственные наслаждения – это для меня наслаждения второго сорта; большинство моих удовольствий я ищу в сфере интеллектуальной. Не угодно ли пример?

Однажды вечером, в некоей гостиной, где было человек пятьдесят, я развлекался, размышляя вслух. Редчайшее наслаждение, не правда ли? Бесценное удовольствие!… Четверть часа спустя слуга подал мне шляпу, и я получил десять вызовов на дуэль на завтрашнее утро. А я всего-навсего сказал нескольким женщинам, что они некрасивы, и нескольким мужчинам, что они не блещут умом.

Иреней не смог удержаться от смеха.

– Остается пожалеть,– заявил он,– что с вами не был знаком Гофман.

– Почему?

– Да потому, что он, несомненно, сделал бы вас персонажем какой-нибудь своей сказки.

– Господин де Тремеле, ваш взгляд, как взгляды всех людей на свете, останавливается на поверхности. Вы делаете мне честь, считая меня фантастическим персонажем потому, что я пренебрегаю обычаями. А между тем наука о гипнозе зашла куда дальше, чем я, в проявлениях феномена воли.

– Наука о гипнозе – да. Но вы совершаете свои поступки, не будучи загипнотизированы, и потому вы, должно быть, встречаете препятствия на каждом шагу

– Верно, на каждом шагу, и именно это придает моей жизни интерес, то непредвиденное, которое ваши обычаи изгоняют. Вы думаете, что самые несложные мои планы весьма сложно осуществить? Вы правы, и в подтверждение вашей правоты расскажу вам один случай.

Я не люблю обедать в одиночестве. Два года назад я приехал в один пограничный город, и, так как я никого там не знал, я решил пригласить к столу первого встречного. Это совсем просто, не правда ли? С этой целью я встал на самой людной улице и по очереди заводил разговор с теми, чья одежда и физиономия казались мне наиболее приемлемыми. Большинство из них вежливо отказалось, скрывая удивление или же недоверие; одни ссылались на то, что уже куда-то приглашены, другие ссылались на то, что семейные традиции не позволяют им обедать вне дома. Один из них, самый чистосердечный и самый экспансивный, изо всех сил старался привести меня к себе, но это не входило в мои планы, о чем я ему и сказал.

Потеряв надежду залучить к себе людей соответствующего положения или людей, которых я принимал за таковых, я счел нужным спуститься по социальной лестнице на ступеньку ниже и обратиться к так называемым эксцентричным людям: к учителям, небрежно одетым, но загоревшим на свежем воздухе, к людям меланхоличным, ведущим беспорядочный образ жизни и не сохранившим достойного обличья. Так вот, от этих людей я опять-таки получил отказ, да, отказ: одни отказывались из гордости, другие – из смирения. Самый бледный, самый желтый, самый худой из этих праздношатаек сказал мне, опустив глаза и приняв вид юной девы: «Сударь, я пообедал четверть часа тому назад». Я был ошеломлен, но тут же пришел в себя и предложил ему зубочистку.

– Вы поступили жестоко!

– Что вы хотите! Меня начало раздражать это дружное сопротивление… Самый благоразумный из этих чудаков согласился принять мое приглашение лишь при том условии, что он приведет с собой жену, тещу и двух детей, дабы они могли разделить с ним трапезу. Я повернулся к нему спиной. Однако мой аппетит уже не позволял мне медлить. Потеряв терпение, я прямиком направился к рассыльному, стоявшему на углу; это был почтенный савойяр в зеленой бархатной куртке.

– Хочешь пообедать со мной? – резко спросил я.

– Охотно, сударь, если платить будете вы,– с радостью ответил он.

– Тогда идем сей же час!

– Извините, но я не могу покинуть свой пост до вечера. Я все едино что часовой на посту, а это дело священное. Черт возьми! В моем квартале мне доверяют, а стало быть, обмануть доверие клиентов я не могу.

– Но ведь до вечера еще два часа!– воскликнул я.

– Возможно. И за это время мне могут дать какое-то поручение: либо чемодан донести, либо проводить куда-то приезжего, и я потеряю службу в гостинице. Делу время, потехе час.

– Попроси, чтобы кто-нибудь тебя заменил.

– Не могу, сударь. Я очень огорчен, но в эти два часа я отсюда не уйду.

– Ты выпьешь шампанского!

– Превосходно, только вечером.

– Ты будешь есть все, что захочешь!

– Отлично, только через два часа. Э! Два часочка пройдут незаметно, сударь, и вы еще нагуляете аппетит

– Ну уж нет!

– Нет так нет; стало быть, и говорить не о чем.

Мое замешательство достигло предела; наконец я решил, что нашел наилучший выход из положения.

– Послушай,– сказал я,– ты же и мечтать не можешь, что за эти два часа ты получишь больше четырех поручений; будем считать, что за каждое из них ты получишь по три франка; это составит двенадцать франков, верно? Вот тебе луидор, покидай свой пост и идем обедать.

Тут мой савойяр покраснел от гнева.

– Я беру деньги только за работу!– вскричал он.– Не желаю я брать деньги за развлечения! Если вам нечего больше делать, кроме как потешаться надо мной или унижать меня, то ступайте своей дорогой!

– Ах, черт побери,– сказал я, тоже обозлившись,– я имею право дать тебе любое поручение, коль скоро я тебе плачу. Ступай за мной!

Тут я схватил его за шиворот.

– Эй, сударь, без рук! – сказал он.– А не то придется мне вас отдубасить!

– А мне придется тебя образумить!

– Что ж, по рукам!

И тут мы у всех на глазах принялись колотить друг друга по-боксерски, как это делалось в добрые времена лорда Сеймура, в челюсть, в грудь, и так, и этак. В конце концов мы расстались. Судьба была против меня. Я ушиб палец, и обедать мне пришлось в одиночестве.

– Да уж, действительно, вас постигла неудача,– заметил слушавший вполуха Иреней.

– Из всех моих неудач это была самая унизительная по своей незначительности,– подхватил господин Бланшар.– Но, как правило, все мои начинания завершаются успешно. Мир, плохо подготовленный к стихийному нападению, оказывает мне лишь невольное сопротивление, рождаемое удивлением. А знаете, как возникла у меня эта решительность, эта отвага?

– Честное слово, не знаю.

– Ее породила чрезмерная застенчивость.

Иреней сделал три-четыре затяжки и промолчал. У него возникло опасение, что его собеседник потешается над ним.

– Ни один человек не страдал так, как я, от этой проклятой застенчивости, отравившей мне детство и юность,– продолжал господин Бланшар.– Дикость юного Руссо, ребячества юного Стерна не идут ни в какое сравнение с этой странной болезнью, переполнявшей меня скорбью и отчаянием. Как это ваши врачи до сих пор не удосужились написать книгу о застенчивости? Им, должно быть, неизвестно, что среди всего прочего это предвестник самоубийства, безумия или преступления. До двадцати пяти лет я жил с этой необъяснимой болезнью, с этой проказой, и рассказ о том, какие сверхчеловеческие усилия я приложил, чтобы от нее избавиться, занял бы несколько книг. Ах! Люди думают, что физиологией объясняется все на свете! А я становился красным, как заходящее солнце, от одного слова, сказанного по моему адресу; у меня сжималось горло, и я не мог выдавить из себя ни единого звука в ответ на самый пустячный вопрос, и вот я заставил себя говорить в самом многочисленном и в самом значительном обществе. Один взгляд женщины приводил меня в замешательство, прикосновение ее платья обращало меня в бегство, и вот я вменил себе в обязанность смело идти женщинам навстречу, смело глядеть им в лицо, хотя бы к горлу у меня подступали слезы; брать их за руку и даже сжимать им пальцы, хотя бы я при этом умирал от стыда!

И чем большим было удивление, которое вызывали мои неожиданные поступки, тем больше я радовался моей победе над самим собой. Я готов был плакать кровавыми слезами, у меня бывали судороги и спазмы, но я неуклонно шел своим путем, неумолимо побеждая себя. Не раз я терял сознание, не раз моя природа брала верх над моим мужеством, но, по крайней мере, я не сдавался без упорной борьбы.

– В первый раз мне описывают застенчивость столь яркими красками,– сказал Иреней.

– Не было таких безрассудных поступков, которых я бы не совершил в ту пору, чтобы укротить эту странную, трагическую болезнь, каковая бесцельно меня мучила, бесполезно истощала всю мою энергию, лишала меня воли; я не сомневаюсь, что немало сильных людей, для которых застенчивость была сущей пыткой, погибли из-за нее. Представьте себе: знать, что твоя голова полна мыслей, сердце полно чувств, быть способным на любое геройство, на любое доброе дело, на любой замысел, на любое приключение, знать, что наедине с самим собой, перед зеркалом, ты изящен, как Моле[10]или Бруммел[11], воспламеняться своими монологами… но стоит появиться одному-двум человекам, и ты пуст… совершенно пуст!… Обладать самыми редкими способностями и быть не в состоянии тронуть пружину, приводящую их в действие! Это больше чем смехотворно, это ужасно.

И поверьте мне: человеку, задушившему свою застенчивость, ничто в мире не страшно. Я только что говорил вам о безрассудных поступках, которые я совершал, чтобы достичь этой цели. А знаете ли вы, что мне случалось войти в первый попавшийся дом, постучаться там в первую попавшуюся дверь, попасть к незнакомым мне людям, сесть и говорить все, что мне приходило в голову?

Да, воля – это не пустое слово, я делал самые разные опыты, и я понял, чего стоили Талейрану его холодное лицо и ледяная улыбка. Я разрушил преграды, которые терпеливо и коварно воздвигала застенчивость между мной и людьми.

В то время, как господин Бланшар произносил этот монолог, Иреней высунулся в окно.

Он внимательно следил за двумя лодками, которые как будто направлялись к «Гостинице для всего мира и для иностранцев».

Видя, что его не слушают, господин Бланшар несколько минут молча смотрел на Иренея, затем подошел к нему и легонько тронул его за плечо, как это делают, желая разбудить человека.

– Ах, простите!– вскричал сконфуженный Иреней.

– Вы рассеяны,– сказал господин Бланшар.

– Извините меня. Если бы вы знали…

– Что знал?

– Смотрите: видите вы эти две лодки?

– Да, они плывут рядышком и, по-видимому, собираются пристать здесь.

– Так вот: возможно, что в одной из этих лодок находится моя жизнь.

– Вы говорите серьезно?

Вместо ответа Иреней повернулся к господину Бланшару и протянул ему свою пылающую руку.

– Ах, вот оно что! – сказал господин Бланшар, в свою очередь, высовываясь в окно.– А ведь одна из этих лодок принадлежит гостинице.

– Вы в этом уверены?

– Еще бы, черт побери! Часа два назад она увезла отсюда очень хорошенькую молодую женщину и сопровождавшего ее молодого человека. Я столкнулся с ними на лестнице и услышал: «Вы все так же страдаете, Марианна?»

– Марианна!

Повторив это имя, Иреней уже не сводил глаз с двух точек, проводивших две борозды на воде.

Господин Бланшар, стоя позади него, ожидал развития событий.

– В самом деле, я узнаю гостиничную лодку,– пробормотал Иреней.– Но в таком случае это очень странно…

– Что же тут странного?

– То, что, если я не ошибаюсь, другая лодка принадлежит графине д'Энгранд.

– Графине д'Энгранд?

– Да, теперь я разглядел голубую полосу.

Они разом смолкли, а между тем два суденышка по-прежнему шли параллельно друг другу.

До берега было уже совсем близко.

Тут Иреней вздрогнул.

– Ах, Боже мой!– воскликул он.

– Что случилось? – спросил господин Бланшар.

– Разве вы не видите что-то белое на дне вон той лодки?

– Постойте… Да, вижу. Похоже, что это женщина… женщина в обмороке.

– Это, конечно, Марианна! С ней случилось какое-то несчастье! Идемте! Идемте!

И он вне себя бросился вон из комнаты.

Поразмыслив несколько секунд, господин Бланшар, никогда не терявший способности размышлять, последовал за ним.

Две лодки подходили к причалу.

На дне одной из них можно было ясно различить лежащую женщину в мокрой одежде; голову ее поддерживал какой-то молодой человек.

Именно к этой лодке немедленно устремился Иреней де Тремеле.

Не успел старший из гребцов спрыгнуть на берег, чтобы подтянуть лодку, как он почувствовал, что его схватили за шиворот.

– Ого! – обернувшись, с досадой вскричал он.– Что с вами стряслось, господин Иреней?

– Эта женщина… скажи, Пеше… ведь это ты привез ее… Почему она потеряла сознание?

Житель Тета, которого звали Пеше и который смахивал на злого бульдога, пожал плечами.

– Э! Пустяки! – отвечал он.– Сами знаете: женщины вечно падают в обморок. Эта вот испугалась крабов, которых увидела в моей лодке. Она слишком резко отскочила, ну и свалилась в воду подле мыса Ферре.

– Но это же одно из самых опасных мест!

– Я думаю!… Да уж, нелегкое было дело выуживать ее из воды! Мы уж думали, что дело это пропащее, и если бы не мадемуазель д'Энгранд…

– Мадемуазель д'Энгранд?

– Ну да! Эта храбрая малютка прыгнула в воду, рискуя тем, что ее утянет в водоворот, в три взмаха подплыла к ней и ухватила ее за пояс. И уверяю вас, это было как раз вовремя.

Пеше обеими руками подтянул лодку к берегу, и она ткнулась в песок.

Марианна еще не открывала глаз. Сопровождавший ее молодой человек с помощью второго гребца осторожно взял ее на руки.

Коснувшись ногой земли, он очутился лицом к лицу с Ирснеем. Он остановился.

– Вы здесь, сударь! – произнес он.

– Вы полагали, что больше меня не увидите? – спросил Иреней.

– Вы сами понимаете, что время и место для разговора выбраны неудачно; я не сомневаюсь, что вы не лишите меня удовольствия увидеться с вами снова. До скорой встречи, сударь, до скорой встречи!

– Горе вам, если жизнь Марианны в опасности! – вскричал Иреней.

Молодой человек хотел было ответить ему, но движение, которое сделала Марианна, напомнило ему о долге, и он вместе со своей ношей проворно направился к гостинице.

Господин Бланшар сжал руку Иренея, призывая его соблюдать осторожность.

Но его призыв запоздал: сидевшие в другой лодке г-жа д'Энгранд, маркиза де Пресиньи и Амелия видели эту мимолетную сцену, и, если слова не достигли их слуха, то ни одно движение, ни один жест собеседников не ускользнули от их глаз.

– Ну что, сестра? Теперь вы убедились, что я была права? – прошептала маркиза на ухо г-же д'Энгранд.

Графиня д'Энгранд промолчала.

Несмотря на свое замешательство, Иреней понял, что он должен, соблюдая приличия, поздороваться с графиней и маркизой и поздравить Амелию с мужественным поступком. Это он и проделал, причем проделал весьма неловко и неуклюже, что опять-таки не ускользнуло от внимания женщин.

Он спросил, не хотят ли они сойти на берег.

– Нет,– отвечала графиня,– нам вполне достаточно знать, что эта особа в безопасности. А кстати, Иреней, не можете ли вы сказать нам, кто она такая?

– Я, сударыня…– пролепетал он.

– А разве вы не заговорили с молодым человеком, который ее сопровождал?

– Да… я спросил его… я…

– Эта женщина – его сестра?

– Она, конечно, явится к вам с визитом и сама расскажет о себе,– с усилием произнес Иреней.

– Кто бы она ни была,– вмешалась маркиза де Пресиньи,– она очень красива, не правда ли?

Он вздрогнул, но не сказал ни слова.

– Поехали обратно,– сказала графиня д'Энгранд.

И, неожиданно схватив дочь в объятия, поцеловала ее в лоб.

При этой непонятной ей ласке Амелия подняла на мать свои большие удивленные глаза, а лодка тем временем поплыла по направлению к Пуэнт-дю-Сюд.

На берегу остались только Иреней и господин Бланшар.

Иреней, замешательство которого уступило место мрачной задумчивости, казалось, забыл о своем спутнике. Он вышел из задумчивости лишь тогда, когда господин Бланшар, дотоле державшийся с предельной сдержанностью, дружески повлек его к «Гостинице для всего мира».

Иреней пристально посмотрел на него.

– Хотите, я завтра же представлю вас госпоже д'Энгранд и госпоже де Пресиньи? – повинуясь какой-то внезапно возникшей мысли, спросил он.

– Я хочу этого больше, чем когда бы то ни было,– отвечал господин Бланшар,– но чего вы попросите у меня в благодарность за эту услугу?

– Весьма немногого.

– А именно?

– Я попрошу вас быть моим секундантом через несколько дней.

– На дуэли?

– Да, на дуэли,– произнес Иреней.

– С кем?

– Разве вы не слышали, что я сейчас обменялся несколькими словами с этим молодым человеком?

– Слышал. А как его зовут?

– Филипп Бейль.

– Филипп Бейль… Это имя встречалось мне уже несколько раз… Ах, да не дипломат ли он?

– В прошлом году он был атташе не то какого-то посольства, не то какого-то консульства.

– Господин де Тремеле, я принимаю ваше предложение. Но нужно, чтобы у нас с вами не было никаких недоразумений: завтра вы вводите меня в дом графини д'Энгранд и маркизы де Пресиньи…

– Да, завтра же,– подтвердил Иреней.

– А послезавтра или в любой другой день я готов присутствовать при вашей встрече с господином Бейлем.

– Договорились!

– Отлично; но коль скоро договор заключен, мне остается выразить еще одно желание, совсем простое и вполне естественное. Справедливость, которой вы отличаетесь, позволяет мне надеяться, что вы подпишете и эту статью договора.

– Я вас слушаю, сударь.

– Хотя я нисколько не сомневаюсь в вашей правоте, моя совесть и моя ответственность требуют, чтобы вы поведали мне историю ваших раздоров с господином Филиппом Бейлем. Будьте спокойны: я не стану отговаривать вас от дуэли. Я выполняю формальность – и только. Я не знаю, что вы думаете о нашем недавнем разговоре, но, что бы вы ни думали обо мне, знайте, что есть определенные принципы человечности, определенные законы морали, которые я считаю незыблемыми и от которых я никогда не отказывался.

Иреней некоторое время молчал.

– Вы правы,– наконец заговорил он.– И несмотря на то, что мой рассказ пробудит у меня тягостные воспоминания, несмотря на то, что некоторые эпизоды заставят меня покраснеть, я обязан исполнить ваше желание, и я чувствую, что будь я на вашем месте, я поступил бы точно так же, как вы.

Они обменялись рукопожатием.

– Поднимемся ко мне,– продолжал Иреней,– там нам будет удобнее, чем здесь.

Они двинулись было к гостинице, как вдруг Иреней услышал чьи-то шаги.

Это был лодочник, известный здесь под странным именем Пеше[12].

– Что тебе нужно?– спросил Иреней и, повернувшись к господину Бланшару, прибавил: – Не хотите ли познакомиться с местным колдуном, ведуном, с крестьянином, который умеет наводить порчу? Так вот, поглядите на эту физиономию.

Пеше тем временем вылезал из лодки, в которой он сидел во время их разговора.

Он улыбался, но улыбался так, как улыбаются крестьяне, когда над ними смеются.

У него были темно-рыжие волосы и голова, напоминавшая сосновую шишку; лицо же его было так густо изборождено морщинами, что, казалось, с него не сходит какая-то гримаса.

Тем не менее это был человек в расцвете лет, коренастый, мускулистый, как рубенсовский Тритон, но его каждодневная борьба со стихиями придала ему такой облик, что, казалось, он уже не принадлежит к человеческому роду.

Его костюм был прост: голубая блуза и панталоны, закатанные до колен. Шапки он не носил, ее заменяла густая грива волос.

– Вы уж меня извините,– подойдя к Иренею, заговорил он,– но вы как будто знаете эту даму, и я подумал, что, может, вы согласитесь взять на себя одно дело.

– Какое дело?

– О, совсем пустячное: нужно передать ей вот эту штуку, которую я нашел у себя в лодке.

И Пеше протянул Иренею маленькую книжечку в переплете из шагреневой кожи – такие книжечки известны под названием английских записных книжек.

Иреней взял книжечку в руки.

– А почему ты думаешь, что она принадлежит ей, а не ему?– обратился он к лодочнику.

– Потому что дама что-то записывала в этой книжке за несколько минут до того, как свалилась в воду.

– Все ясно,– сказал Иреней и положил книжку в карман жилета.

Господин Бланшар внимательно наблюдал за гасконцем: он подметил злобное выражение его глаз.

Он решил, в свою очередь, задать ему вопрос.

– Еще одно слово, милый человек,– сказал он.

– Это вы мне, сударь?

– Да, вам. Почему бы вам самому не передать эту записную книжку ее владелице? Ведь, передавая ее через другое лицо, вы, возможно, лишаетесь солидного вознаграждения!

Пеше сделал какое-то движение и посмотрел на господина Бланшара.

– Честное слово, сударь,– со злобной ухмылкой отвечал он,– если правда, что я колдун, как утверждают иные, я полагаю, что вы мне малость сродни. Но большому кораблю большое плавание. А может, я хочу получить два вознаграждения вместо одного?

Господин Бланшар сделал резкое движение, выражающее досаду.

– А если господин де Тремеле с вами согласен,– лукаво продолжал Пеше,– он может вернуть мне эту штуку.

И он протянул руку за записной книжкой.

– Нет, нет,– поспешно заговорил Иреней,– ты прекрасно сделал, и вот доказательство.

Рука Пеше сжала двадцатифранковую монету.

А Иреней и господин Бланшар тотчас же вернулись в «Гостиницу для всего мира». Там, в комнате на втором этаже, Иреней, выполняя свое обещание, начал рассказывать историю своих отношений с Марианной – с молодой женщиной, которую он поджидал с таким нетерпением и которая сейчас так внезапно появилась. Так как рассказ этот чрезвычайно важен для нашей повести, мы возьмем на себя смелость заменить Иренея как для того, чтобы яснее обрисовать или же чтобы опустить какой-то эпизод, так и для того, чтобы избавить читателя от слишком пространного монолога.

IV

Дата добавления: 2015-08-18