Вавилонский эпос «О все видавшем».

Сегодня утром случилось то, чего я втайне ожидал и боялся: со мною заговорил терафим.

Я долго разглядывал его в первый день, когда знакомился со своим жилищем в недрах Меру. Сначала показалось мне, что передо мною драгоценная безделушка из фарфора или металла, под стать мрачновато-роскошным и непомерно большим хоромам. Но, вглядевшись пристальнее, я переменил свое мнение... На подставке в виде цветка лотоса, под стеклянным колпаком стояла женская голова натурального размера и вида, словно отрезанная под самый подбородок. Юное, милое скуластое лицо с полными губами и выпуклым лбом, с волосами, узлом собранными на темени, так, что были открыты лепестки нежных ушей. Голову покрывал слой золотистой краски, наложенной очень гладко, но не отражавшей, а как бы впитывавшей свет. Глаза были закрыты, каждая ресничка виднелась сквозь полупрозрачный лак.

Содрогнувшись, я понял, что передо мною подлинная мертвая голова, чудесным образом сохраненная от гниения и распада. Зачем она здесь? Неужели таково их чувство красоты?.. Воистину, «что наверху, то и внизу», по словам Гермеса Трисмегиста[34]: привычное украшение хижины каннибала радует взоры гималайских магов, Избранных... Но ведь и кое-кто из наших «мертвоголовых» заказывает в лагерях сувениры - сушеные головы хефтлингов!..

А может быть, все не так просто? И жуткие сувениры, и черепа на фуражках - лишь отголоски древнейшего тайного знания?.. Мне вспомнились терафимы. Так в писаниях раввинов названы головы для гадания. Их отрывали у детей-первенцев, натирали маслом и солью, затем клали под язык золотую пластинку с именем одного из демонов. Готового терафима укрепляли на стене, зажигали перед ним восковые свечи и, встав на колени, задавали вопрос. Голова же, отверзнув губы, вещала.

Эллины верили, что Орфей, обожествленный певец и маг из Фракии, был растерзан вакханками за свое равнодушие к женщинам. Оторванная, снова-таки, голова рапсода была брошена в реку Гебр и вынесена в море. Плывя, голова продолжала петь; а когда волны выбросили ее на склоны, стяжала славу оракула и жила еще много лет, открывая людям будущее...

Соблазн был велик - спросить о чем-нибудь прелестного терафима; но страх удержал меня в первый день... Сегодня же, доставая книгу с полки, я невольно загляделся на позолоченную голову. Странное дело! - почудилось мне, что выражение девичьего лица стало несколько иным. Губы, казалось, вздрагивали, подбородок так и подался вперед...

Чтобы не успеть передумать, я быстро спросил:

- Как там, в Германии?

И она заговорила - так же, как я спросил, по-немецки, даже слишком по-немецки, чище и правильней, чем диктор берлинского радио. Грудной глуховатый голос звучал размеренно, не выражая чувств. Кроме мускулов рта, не двигалась ни одна мышца; ресницы лежали, словно приклеенные.

Бомбы сыплются на Берлин все гуще, гигантское здание райхсканцелярии почти разрушено, Первый Адепт с приближенными переселился в бункер. Он совсем болен, у него дрожит рука, контуженная в июле 44-го; едва переставляет ноги и не может сам себе подвинуть стул... Доктор Морелль пичкает своего богоподобного пациента стрихнином и чистым кислородом, чтобы тот мог хотя бы говорить с людьми. Мокрый туман в обреченном городе; с востока и запада клещами сдвигаются фронты, и главные бонзы райха за спиною Первого выторговывают себе жизнь у американских генералов, добиваются мира ценою головы того, кому лишь вчера пели осанну... Сам Глава Ордена, не слишком веря в магическую поддержку Агарти, ведет тайные переговоры с «расово неполноценными» победителями. Но большинство «мертвоголовых», как и положено верным адептам, дерется за каждый метр немецкой земли, уничтожает саботажников и предателей. Для этих людей проигрыш войны на физическом плане не обозначает поражения в высшем, мистическом смысле.

Собственно, двойная природа войны - физическая и астральная - была главной темой орденского послания, которое я изложил Бессмертному. Но от моего появления в убежище до встречи с иерофантом прошло много часов. А начались они чередою событий, угнетавших своим размахом и напористым темпом; мне отводилась роль жалкого бессильного существа, деловито передаваемого из рук и руки…

Меру надвинулась и проглотила круглый самолет, внутри которого мы, трое пришельцев извне, лежали, спеленатые подобно младенцам; скользнув под потолком необозримого ангара, машина мягко легла на пол среди подобных ей двояковыпуклых дисков. Рослые расторопные пилоты, спустив нас по трапу, вручили еще более видным невозмутимым молодцам; все были с ног до головы затянуты в черную кожу, носили зеркальные каски и зловещего вида оружие у пояса. Помню взмах красно-белого полосатого жезла в чьей-то руке - и нечто вроде автокара без водителя, с сиденьем, на которое поместили меня, пристегнув ремнями руки и ноги. Тележка понеслась сводчатым тоннелем, зачастил надо мною огненный пунктир плафонов; налетел тоннельный перекресток, мы резко свернули... Перекрестки и повороты следовали все чаще. Вдруг автокар провалился вместе с участком пола - и после долгого падения в темноте, помеченной лишь красными светляками указателей ярусов, снова запетлял подземными кварталами. Куда девали Ханну и того, я не имел представления...

Ненадолго удалось сосредоточиться в зале, где стоял туманный зеленоватый свет без видимых источников. Что это было, лечебница?.. Я парил обнаженный, не чувствуя никаких опор; к моему телу присасывались механические змеи, чем-то покалывая или слегка обжигаясь, а вокруг степенно ходили высокие, одетые в черное женщины с удивительно правильными лицами; их заботливое безразличие оскорбляло, но я не мог ни заговорить, ни шевельнуться.

Морозные ожоги были стерты, прошла боль в легких от безвоздушья; еще окруженный медсестрами, я погрузился в целительный сон... Очнулся уже на постели среди своих нынешних покоев, полностью отдохнувшим и мальчишески голодным.

Меня не торопили. Подкрепившись вином, сыром и фруктами, ожидавшими меня на столе у ложа, я вволю побродил по комнатам. Обстановка напоминала нечто знакомое - скорее всего, «модерн» начала века, фантазию на вавилонские или египетские темы; но вместе с тем казалась странной; будто бы и не людьми созданной, а какими-нибудь элоями из роскошного и невеселого уэллсовкого будущего. Анфилада комнат ветвилась; вычурная мебель, оазисы тропической зелени, сплетение рельефов на стене - все подавляло чрезмерностью, пугало и завораживало... Чьи это были хоромы? Неужто они выполняли роль «гостиничного номера» для посвященных, что живут во всех странах и порою прибывают в убежище за наставлениями? Если так, - то какие чудовищные усилия (и чем вызванные?) были нужны, чтобы в недрах горы выстроить город, где на долю самых скромных адептов приходятся целые дворцы!..

Задержавшись в библиотеке, где на солидных дубовых полках тусклых золотом отсвечивали тома, наверняка редчайшие или вообще исчезнувшие в библиотеках мира, - я впервые увидел в углу девически серьезное лицо терафима... Но разговор тогда не состоялся - еще и потому, что мои колебания были прерваны мелодичной трелью переговорного устройства. Изящные аппараты, мало похожие на телефон, виднелись повсюду... Крайне вежливый, хорошо поставленный голос пригласил меня на важную встречу: «Бессмертный ждет вас, оберштурмбанфюрер; будьте добры собраться, не задерживаясь, за вами зайдут».

Я едва успел надеть костюм, заранее оставленный мне в спальне - переливчатую иссиня-черную рубаху без застежек, такие же брюки и широкий пояс; когда навешивал на шею цепь с золотым крылатым диском, в дальних покоях уже звучали четкие рубленые шаги.

Черно-кожаный верзила с полосатым жезлом проводил меня коридорами к лифтовому колодцу; он молчал, а я все рассматривал мозаичный паркет, гобеленовую обивку стен... Непомерная, расточительная роскошь захлестывала Убежище - быть может, чтобы жители его забыли о сотнях метров горной породы над головой?.. Зеркально-сафьяновая кабина лифта провалилась в шахту; на нужном ярусе меня встретил очередной молчаливый жезлоносец...

Наконец, приустав от долгих путаных переходов, я оказался перед исполинскими, будто в кафедральном соборе, чеканно-рельефными дверями. Они растворились легко, без шума, и я вышел...

Что знал я доселе о Меру-Агарти? Это главное убежище расы Избранных, допотопных хозяев планеты. Предвидя великую катастрофу, - приближение Луны, - сумели они сохранить часть своих сокровищ, машин и архивов под каменной бронею Гималаев. Были и другие укрытия, но погибли в земных конвульсиях, в кипящем котле потопа; лишь гималайская твердыня выстояла, ее население - адепты Внутреннего Круга, их слуги и рабы - уцелело почти полностью. Дивные средства, подвластные Кругу, позволили адептам не выродиться, тысячелетиями заключая браки внутри Убежища, между кровными родственниками... Раскол, случившийся в Меру до появления первых исторических царств, помешал Избранным вновь овладеть Землею, - но явно или тайно Круг вдохновлял многих правителей, направлял жизнь стран и народов, дабы все же продолжился оборванный потопом путь к созданию человека-бога, опоры Вселенной...

Итак, мне предстояла встреча с одним из владык Меру, посвященнейшим из посвященных, - может быть, и вправду бессмертным сверхмагом, стократ более могущественным, чем любой король или император. Я шагал к нему по сплошному, пылающих красок ковру, с пересохшим горлом и оглушительным стуком в висках...

Культура беспредельно старая, изощренная, пресыщенная богатством ощущалась в каждой мелочи... Дыхание шахского Востока было в искусственном ручье, журчавшем под помостом, где со свитою восседал Бессмертный. Приблизившись, я вытянулся, словно перед высшим орденским начальством, и боднул себя подбородком в грудь. У нас, германских адептов, между собою не было принято вскидывать руку.

Плотный, в просторной красной одежде, он чуть приподнялся на подушках и, растопырив пятерню, приветствовал меня. Большой диск на груди Бессмертного метнул сноп лучей. Я бы затруднился назвать возраст иерофанта: эти спокойные, выцветшие голубые глаза по сторонам внушительного носа, будто припыленный серебрянкою ежик волос, скупая щель рта могли принадлежать и мужчине едва за пятьдесят, и Мафусаилу. Люди, сидевшие вокруг Бессмертного, одетые в вороненую ткань, казались понятнее, ибо были явно молоды.

По-немецки отрапортовав о своем имени и звании, я ожидал, что услышу ответ на том же языке, но владыка заговорил со мною тихим, чуть надтреснутым голосом на санскрите. Слава Высшим Неизвестным, этот язык я знал досконально...

Да, он говорил так тихо, что приходилось прислушиваться - в этом бессознательном пренебрежении к собеседнику сказывалась многовековая безмерная власть: ничего, потерпят, в любом случае будут ловить каждый звук... Произносил вроде бы простые и любезные фразы; но каждая из них, по обычаю Верховного Ордена, имела несколько значений. Сообщив, что в Меру знают обо всех «событиях внешнего мира», Бессмертный сказал:

- Что бы ни случилось в дорогой нам Германии, мы рады, что немецкий Внутренний Круг не забывает своих верных друзей!..

Это значило примерно следующее: грубо вещественный план бытия становится важным, когда рвутся более тонкие связи. Через ритуалы - действия, совершаемые в видимом мире - можно способствовать возвращению астральной гармонии. Один из необходимых сейчас ритуалов - приход посла младшего Ордена к наставникам...

Вестник подставил мне кресло. Сказав несколько фраз в том же духе - о стремлении немецких посвященных унаследовать мудрость и силу учителей из Агарти, о нерушимости духовного моста через Евразию - и выслушав благосклонные ответы, я немного осмелел и спросил:

- Могу ли я узнать, зачем вы приютили профана, и к тому же врага райха и Ордена? Он доставлен в Убежище живым, - значит, может быть, тело его принесет пользу, если разрушен или недоразвит дух?..

Пользуясь двухслойной орденской речью, я намекал на опыты, которые Внутренний Круг ставит с незапамятных времен, исследуя суть живого. Дерзкие и кощунственные с точки зрения христианской морали, эти вторжения в плоть переняты у Избранных нашими врачами…

- Не в обиду вам, адепт, - но есть уровень, при взгляде с которого различие между профаном и посвященным весьма условно... К тому же, любой человек - средоточие влияний, важных для оперирующего мастера. Особенно тот, кто непохож на нас самих.

Я понял все, словно он и не затемнял свою мысль, а выложил ее с детской прямотою. Меру пытается воздействовать на исход войны, и сейчас немалую ценность для Круга являет воин противника. О нет, данные разведывательного характера Избранным ни к чему, - здесь располагают любыми сведениями. Но коль скоро низшие расы побеждают на Земле, значит, они служат фокусом неких внематериальных сил; и будет прелюбопытно разобраться, как эти силы отщепляются через отдельного человека... кстати, кто он, мой неутомимый преследователь?

- Питер Баллард, - вступил чернобородый синеглазый красавец из свиты Бессмертного, - Питер Баллард, капитан армии ее величества, сотрудник восточного отдела британской секретной службы.

По выжидательному молчанию хозяев я понял, что вводная часть окончена - и, подобравшись в кресле, стал излагать послание германского Черного Ордена. То, что не могло быть записано никаким, даже самым нераскрываемым шифром...

Речь шла о действиях, совершаемых по закону подобия и вселенской связи событий; как сказано тем же Гермесом: «Что в большом, то и в малом...»

Некогда ацтеки проводили священную игру в мяч, веруя, что таким образом они могут влиять на ход светил; круглые мячи были двойниками Солнца и планет, поле олицетворяло Вселенную. Мы тоже хотели научиться подобной игре; в засыпаемом бомбами Берлине создать магический центр, посылающий вибрацию воли и власти. Как следует поступить, к каким прибегнуть церемониям и обрядам, чтобы добиться невозможного - повернуть войну от полного разгрома к выигрышу? Какими средствами привлечь на свою сторону Высших Неизвестных: молитвами, заклинаниями, черной мессой, воскрешением какого-нибудь первобытного шаманства или, как считают некоторые в Ордене, массовыми человеческими жертвами? Я должен был вернуться в Берлин с ответом...

Меня доброжелательно выслушали; иерофант часто кивал головою, как бы готовый легко разрешить мучительные сомнения немецких посвященных. Когда я окончил, хозяева быстро перешепнулись и - устами синеглазого бородача объявили, что я свободен и буду в надлежащее время приглашен для новой беседы.

Честно говоря, - с той поры, как полилось наше гладкословие, я предчувствовал такую развязку. Эти непроницаемые, предельно закрытые сверхлюди просто не могли дать ясный, прямой ответ. Хотя бы последний оставшийся в живых германский адепт истекал сейчас перед ними кровью, - они не поторопятся... Да, я почти не ждал иного, но все же надеялся, и обида ужалила больно. Что ж, - теперь только встать и резко склонить голову, прощаясь. Поворот через левое плечо...

- Погодите, - прошелестел Бессмертный, и я прирос к полу, будто в детской игре «замри», - Вы ведь хотите... очень хотите узнать одну вещь, но не решаетесь спросить. Напрасно... - Он поморщился с шутливой укоризной. - Ваши побуждения достойны рыцаря. Она жива, под хорошим присмотром, раны скоро будут залечены. При обоюдном желании, непременно увидитесь...

Я снова поклонился, с души немного отлегло.

...Сутки я маялся тоскою, все сильнее чувствуя гнет своей царской многокомнатной тюрьмы. Наверняка в подземном городе имелись развлечения - и такие, до которых не додумался наш ослабленный христианством мир; стоило лишь провести ладонью над переговорным устройством и выказать желание хорошенько встряхнуться, как мне тут же предоставили бы все возможности... Но что-то удерживало меня, то ли остатки провинциального добронравия, то ли упрямая злость на хозяев: пусть мне будет хуже, а виду не подам! Я листал инкунабулы, ненадолго увлекся прижизненным изданием брантовского «Корабля дураков»; затем присел перед терафимом и задал тот самый вопрос...

Окончив свой рассказ, она сомкнула уста, и сразу стало трудно поверить, что когда-нибудь эта золоченая маска, неподвижная, как металл, могла шевелиться. Я сидел потрясенный; но егозил, просился наружу еще один вопрос, самый больной: что там дома, в родном Веймаре? Все так ли размеренно тихо живет он, и хозяйки перекликаются из окон через тесные улицы, и под парковой лестницей петляет по лугу любимый мною с детства, мелководный Ильм? Что с матушкой, с сестрой Магдой - она должна родить в начале мая? Не гниют ли их обугленные трупы под обломками нашего дома на Якобштрассе после визита какой-нибудь заблудившейся «летающей крепости»? Да, я хотел спросить себя обо всем этом, но не осмелился. Если бы эти губы принялись вещать о родных мне местах и людях, я бы, кажется, сошел с ума...

Заставив себя встать и отвернуться, я, не раздумывая, провел ладонью над аппаратом связи.

Дата добавления: 2015-08-09