Нобелевский лауреат

— А кто, по-вашему, самый великий писатель Америки?

— Мой муж,— сказала моя жена.

— Нет, это в вас семейная гордость говорит. А в самом деле, кто? Уж ко­нечно не Эптон Синклер и не Синклер Льюис. Кто ваш Томас Манн? Кто ваш Валери?

— У нас нет великих писателей,— сказал я.— Когда наши хорошие писате­ли достигают определенного возраста, с ними что-то происходит. Я мог бы объ­яснить, что именно, но это длинный раз­говор, и вам будет скучно слушать.

«Зеленые холмы Африки»

По мере приближения последней недели октября все чаще давало себя чувствовать нараставшее изо дня в день нервное напряжение.

Хемингуэй не мог, да на сей раз и не особенно ста­рался, скрывать от близких своего возбуждения. В кру­гу приятелей он прямо говорил, что «набит, как рюкзак бойскаута, самыми разноречивыми настроениями». Хо­се Луису Эррере писатель признавался, что его волнует и в то же время забавляет столь незнакомое состояние, так как раньше он знал: «мне плохо или мне хорошо, а чтобы было и плохо, и хороню, радостно и тревожно одновременно — так раньше не бывало».

Близился день принятия Шведской академией реше­ния об очередном присуждении Нобелевских премий.

Хемингуэй знал, что его кандидатуру на соискание этой премии выдвинул Гарвардский университет, и по­началу писатель посмеивался, со свойственным ему пренебрежением ко всякого рода отличиям. Но слухи о том, что премия по литературе за 1954 год будет при­суждена именно ему, распространялись все упорнее, и Эрнест Хемингуэй заволновался.

Точнее и конкретнее других, с кем мне довелось раз­говаривать, определил состояние, охватившее тогда Хемингуэя, Хосе Луис Эррера: «Было что-то противо­речивое, вызывавшее сомнения в настойчивом возвра­щении Папы к разговорам о том, что всякие премии это лишь бесплодная выдумка тех, кто их не имеет, что промни только приносят вред, и тем больший, чем они вмачительнее. «Глупая человеческая затея,— говорил Хемингуэй.— Премии только мешают. Ни один сукин сын, получивший Нобеля, не написал после этого ниче­го путного, что стоило бы читать»,— неустанно твердил нам Папа в те дни».

При этом Хемингуэй часто обрушивался на Фолк­нера, приводя в пример его роман «Притча», который вышел из печати в августе 1954 года и Хемингуэю не понравился!. Однако тот же Хосе Луис, его брат Робер­то, Марио Менокаль и Энрике Серпа, с которыми Хе­мингуэй не раз беседовал на тему о премиях,— все схо­дились в мнении, что «окружавшим писателя было не­трудно в этих нападках Хемингуэя на Фолкнера видеть, что Эрнестом владела «envidia» 2.

Дело было, конечно, не в «зависти». Однако МОЖНО не сомневаться, что Хемингуэя одолевали, что было для него свойственно, смешанные чувства. Безразли­чие к славе и стремление получить премию; опасения по поводу того, что принесет она и что будет, если его выдвинули, а вдруг предпочтут другого; было и охот­ничье суеверие — он боялся спугнуть удачу; думал он и о ТОМ, что — если другие были удостоены—чем он хуже, и иною. бон:нп.», что звание лауреата наложит на нею новые обязанности, которые лишат покоя.

Хемингуэй в душе хотел получить премию, но боял­ся того, что последует за ней. Исключительная интуи­ция, которой обладал он всю жизнь, его и в тот раз не подвела. Премию Хемингуэй получил, а с ней пришло то, что мешало плодотворно работать, именно когда он «оказался вновь на взлете».

Рано утром, 28 октября 1954 года, когда Хемингуэй, сделав утреннюю гимнастику, совершив туалет и съев легкий завтрак, принялся за работу, в «Ла Вихию» позвонил шведский посол. Он и был первым, кто сооб­щил о присуждении премии.

Рене, который обычно никогда не тревожил писате­ля по утрам, почти вбежал в кабинет с глазами, полны-

1 У. Фолкнер получил Нобелевскую премию в 1949 году. 1 В испанском языке слово «envidia» означает не только «яаписть», но и «стремление», «желание».

ми радостных слез. По ним Хемингуэй безошибочно определил причину появления Рене, прежде чем тот успел сказать: «Папа, извините, но на телефоне сеньор шведский посол».

Хемингуэй, распрощавшись с послом, долго не мог надеть трубку на рычаг телефонного аппарата. Руки его дрожали. Оба они — 55-летний писатель и его 24-летний друг и помощник — несколько секунд стояли в радостном оцепенении, а потом с жаром обнялись и долго хлопали друг друга по спинам. Повар Чино — те­лефон в «Ла Вихии» висел в кухне — был единствен­ным свидетелем этой сцены.

— Рене, заморозь побольше шампанского. Принеси из подвала ящик лучшего красного вина. Приготовь три свежие гваяверы,— распорядился Хемингуэй, провел ладонями по глазам и поспешил в спальню жены.— А ты, Чино, готовься. Сегодня здесь такое будет...

О том, как развивались события того дня, расска­зывают очевидцы.

Кубинский литературный критик и публицист Саль­вадор Буэно:

— Новость распространялась с быстротой молнии. Двери редакций не переставали хлопать, звонили теле­фоны, все сразу, повсюду шли возбужденные разгово­ры, возникали горячие споры. И все это было вызвано не «подсчетом» голосов и заботой о судьбе «переизбра­ния» Фульхенсио Батисты президентом Кубы,— не было журналиста, которого не взволновало бы пришед­шее из Стокгольма известие: «Шведская академия объявила лауреатом Нобелевской премии Эрнеста Хе­мингуэя». Все кругом только и говорили: «Нобелевский лауреат на Кубе».

Когда вслед за вереницей автомобилей, набитых до отказа репортерами и фотокорреспондентами, мы до­брались до виллы писателя в Сан-Франсиско-де-Пау-ла, где было уже полным-полно народу, в усадьбу въезжали специальные машины 2-го и 6-го каналов ТВ. Первыми словами Хемингуэя, которые я услышал, бы­ли: «Я выиграл «Е1 gordo» в литературе».

Каждый из нас, журналистов, стремился получить ответ на свой вопрос. Все в один голос спрашивали, кто же Старик и где он живет? А писатель говорил лишь о том, как ему хорошо на Кубе, как он дружит

с рыбаками Кохимара, что, живя на Кубе, он просто не мог плохо написать «Старика и море».

Хемингуэй быстро устал,— он буквально обливался потом,— и мы принялись прощаться, а писатель каж­дому говорил: «Эта премия принадлежит Кубе».

Известный журналист Марио Парахон, сотрудник гаванской газеты «Эль Мундо», опубликовавший 29 ок­тября 1954 года в своей газете статью, во время моей встречи с ним ничего к тому, что было им ранее напи­сано, добавить не мог. Статью эту интересно привести здесь полностью.

ХЕМИНГУЭЙ: «Я ЧУВСТВУЮ СЕБЯ КУБИНЦЕМ»

Я глубоко удовлетворен тем, что присуждение мне Нобелевской премии состоялось благодаря произведе­нию, написанному на кубинскую тему»,— заявил вчера писатель в своей усадьбе, расположенной в Сан-Фран-сиско-де-Паула.

Да, в решении Шведской академии упоминалось, что во время обсуждения кандидатур главную роль сыграла недавно переведенная на испанский язык по­весть «Старик и море» — произведение о борьбе челове­ка за свое существование.

Когда речь заходит о личности и жизни Хемингуэя, нет места преамбулам. Этот человек встречает нас и говорит: «Предпочитаю чтение любому виду спорта. Я не променяю удовольствие, получаемое от чтения хорошей книги, ни на какое иное ощущение, каким бы приятным оно ни было».

Хемингуэй не является интеллектуалом в том смыс­ле, какое принято придавать этому слову. Его просто­та, естественность, полное отсутствие педантизма ста­вят его в ряд «живых» писателей, а не «деланных». Это, впрочем, не означает, что Хемингуэй не труженик слова, своеобразный «строитель параграфов», который каждое утро садится за стол, как прилежный ремеслен­ник становится к своему станку.

«В юношеские годы я принадлежал к богеме,— го­ворит он.— Но богемным писателям никогда не удава­лось создать что-либо достойное. Только уединяясь, каждый день работая с упорством стоика и смирением послушника, можно сотворить стоящее». В этот момент

ззо

один из друзей писателя шепчет мне на ухо: «Со време­ни авиационной катастрофы он больше не может пи­сать сидя- Работает стоя. Повествование набрасывает обычно карандашом, но диалоги печатает сразу на ма­шинке. Он объясняет, что диалоги, старательно подго­товленные, не похожи на настоящий разговор — они те­ряют свою динамичность, свежесть, свою спонтанность».

Достаточно одного взгляда, чтобы убедиться, что Хемингуэй глубоко взволнован. Нашу беседу постоянно прерывают телефонные звонки — из Голливуда, Япо­нии, Парижа. Его поздравляют друзья. Застенчивый, робкий, огромный Хемингуэй похож на «cl niiio gran-de» *. Широкая спина, порозовевшие щеки и густая бе­лая борода — он больше напоминает состарившегося моряка, чем великого художника. Смущенная улыбка и лукавый блеск в глазах не мешают беседе. Происхо­дит это благодаря умению Хемингуэя «устранять ди­станцию», существующую между журналистами и «ве­ликими людьми». Чувствуется, что, хотя он и очень доволен получением высшей литературной награды, его в достаточной степени заботит эта «вершина», на которой волей-неволей он теперь вынужден пребывать.

Его спрашивают: «В какой степени кубинский пей­заж влияет на ваше творчество?» Он, кому, видно, очень свойственно натягивать на себя ироническую маску, отвечает, что море с его постоянно меняющими­ся тонами, бесконечным движением, своими законами и силой само написало за него повесть. «Я не делал ни­чего иного, кроме того, как слушал, что кубинское море мне диктовало. Поэтому я чувствую себя кубинцем. Здесь, на Кубе, я легко работаю». «Какое произведение из всех, созданных вами, вы считаете лучшим?» — спрашивает кто-то, и Хемингуэй быстро отвечает: «Мои книги — это мои дети. Я люблю своих сыновей одинако­во и ни к одному из них не питаю пристрастия, ни од­ному не отдаю предпочтения. В каждое из создаваемых мною произведений я в равной степени вкладываю все мои силы. Однако, когда книга закончена, я практиче­ски забываю о ней, ибо начинаю другую». Писатель ни разу не назвал «По ком звонит колокол», «Прощай, ору­жие!», «И восходит солнце». Вместе с тем он постоянно

1 Большой ребенок (исп.).

no:u»|.mi.- п н n i a iroBope к аварии, в которую ob попал в прошлом году, когда самолет, летевший над Афри­кой, упал на землю. «Я до сих пор не могу прийти в себя. Спина у меня до сих пор болит. Поэтому все ве­чера я посвящаю утомительной гимнастике и должен ложиться спать не позднее десяти часов вечера».

«Вам нравятся кубинские писатели?» — и вновь Хе­мингуэй отвечает, не задумываясь: «Меня очень инте­ресует кубинская литература. Однако здесь писатели встречаются со сложными проблемами: нет постоянных и надежных издателей, нет по-настоящему читающей публики. Мне нравятся Гильен, Серпа — автор «Конт­рабанды» — и Лино Новас Кальво».

Мы видим на губах лауреата его извечную улыб­ку — смесь наивности и озорства. «Какие авторы, счи­таете вы, сыграли главную роль в вашем формирова­нии как писателя?»—«Да все. Мой учитель — Шекспир. Но думаю, что во многом обязан я и Флоберу, Стенда­лю и Кеведо, которого считаю великим знатоком жиз­ни». На лице Хемингуэя появляются явные признаки усталости: возбуждение, вызванное новостью, множе­ство посетителей, бесконечные разговоры — все это утомило писателя, который, прощаясь с нами, говорит: «С завтрашнего дня не буду никого принимать. Надо возвращаться к работе. Я очень доволен премией и ду­маю, что она принадлежит Кубе. Я не уверен, что су­мею прожить более пяти лет, и поэтому надо спе­шить...»

В газете «Пренса либре» была опубликована кор­респонденция заведующего бюро американского агент­ства Юнайтед Пресс Интернейшнл на Кубе Френсиса Л. Маккарти. Его статья совместно с материалом «Ас­сошиэйтед пресс» послужили для мировой обществен­ности основными источниками информации о происхо­дившем в тот день в «Ла Вихии». Вот выдержки из них, дополняющие повествование.

«НОБЕЛЕВСКИЙ ЛАУРЕАТ БЕСЕДУЕТ С ЖУРНАЛИСТАМИ

Американский писатель Эрнест Хемингуэй, узнав из пресс-бюллетеня Юнайтед Пресс о присуждении ему 1 Нобелевской премии по литературе за его повесть «Ста­рик и море», принял представителей печати у себя в деревенском доме под Гаваной и заявил, что написал эту книгу «porque cstaba arruinado» l.

...Хемингуэй заявил, что употребит часть премии (35 066 амер. долларов) на то, чтобы расплатиться с долгами. Когда его спросили о сумме долга, он заявил— «должно быть, тысяч восемь долларов»...

...Что касается «Старика и моря», то Хемингуэй ска­зал: «Я перечитал повесть столько раз, что вконец обес­силел.— И тут же добавил: — Надо обладать огромным везением, чтобы создать хорошую прозу. Со «Стари­ком» мне сопутствовала удача».

Писатель встретил журналистов, одетый в бе­лые фланелевые брюки и кремовую гваяверу, весь мокрый от пота. На ногах его были коричневые мока­сины.

Возвратившись в беседе к повести «Старик и море», писатель сказал, что ранее этот сюжет составлял часть уже написанного произведения, состоящего из четырех книг, рукопись которых находится на хранении в сейфе одного из гаванских банков.

«Я дважды просматривал их,— заявил Хемингуэй,— однако мне предстоит над ними еще очень и очень много работать»*.

29. X. 1954 года кубинская газета «Эксельсиор» опуб­ликовала корреспонденцию «Ассошиэйтед пресс».

Дата добавления: 2015-08-18