Роскошный банкет

Наступило утро светлого Воскресенья 1861 года. Звон колоколов звучно разносился по улицам Мадрида, зовя молящихся к обедне.

Великий пост, наконец, прошел. С сегодняшнего дня при дворе опять начинался нескончаемый ряд всевозможных увеселений.

— Мы служим отличным примером для народа, — говорили герцог Риансарес и маленький король, — тем, что так часто ездим в кафедральный собор, молимся и каемся в своих грехах. Грехи наши нам отпущены, а то, что будет потом, мы со временем можем исправить.

Королева-мать получила отпущение грехов от патера Фульдженчио, Изабелла — от Кларета.

Прекрасный лейб-гвардеец Арана впал в немилость, потому что его цветущее лицо имело несчастье покрыться лишаем, и королева никак не могла перенести этого. Он немедленно получил доходное место командира в какой-то отдаленной части страны. От простого солдата к командиру — это все-таки скачок, который убедил бывшего солдата, что счастье не ускользнуло из его рук.

Сестра Патрочинио вместе с благочестивым духовником Кларетом тотчас позаботились о том, чтобы место Араны не осталось вакантным. Новый фаворит еще лучше сумел воспользоваться своим счастьем, разумеется, в ущерб государственной казне, которая, несмотря на замену настоящих бриллиантов святого Исидора поддельными, находилась в самом неутешительном состоянии, что, впрочем, не касалось жадных фаворитов, преследовавших лишь собственные интересы.

Маршал Серано в последнее время редко посещал двор, отдавшись заботам о состоянии армии. О'Доннелю приходилось часто прибегать к совету и помощи опытного и любимого народом маршала, чтобы подавлять вспыхивавшие в войсках беспорядки и бунты недовольных генералов.

Тем удивительнее показалось Серано, что он вдруг получил приглашение на банкет, имевший быть в мадридском дворце. В последнее время его стали постепенно избавлять от подобных приглашений, потому что он уже несколько раз игнорировал их, всегда находя какой-нибудь предлог. Но теперь он решил пойти, чтобы убедиться, имеют ли какое-нибудь основание слухи, распространявшиеся в высших кругах и грозившие дойти до народа.

Серано принял приглашение.

Роскошный обеденный стол был накрыт в Филипповом зале, гости же собирались в зале аудиенций. Войдя туда, Серано несказанно обрадовался, увидев среди прочих грандов и генералов дона Олоцагу, Прима и Рамиро, которые всего час как прибыли в Мадрид с каким-то важным поручением от Луи-Наполеона и получили приглашение от королевы присутствовать на банкете. Серано был очень доволен встречей, поскольку друзья его намеревались на следующий день возвратиться в Париж. Они должны были так много сказать друг другу, что Франциско почти не замечал остальных гостей. Он лишь увидел Эспартеро, Кабальеро де Рода, генералов Олано и де ла Роза, О'Доннеля, графа Честе-Барселонского и некоторых принцев королевского дома.

Когда в украшенном зеркалами Филипповом зале раздался национальный гимн — знак, что приближается королева с супругом, гости поспешили туда, чтобы, поклонившись их величествам, занять свои места.

Серано случайно очутился у двери, откуда входила в зал Изабелла. На ней было надето темно-красное атласное платье, с головы ниспадала длинная белая вуаль. Рядом шел король, за ним офицер, затем несколько адъютантов. Офицер с таким наглым видом посмотрел на Серано, что он тотчас же догадался, что это тот самый Примульто, который, как говорили, был в большой милости у королевы; герцог де ла Торре не удостоил его вниманием.

Вскоре появилась и Мария-Христина со своим супругом, а вслед за ней воспитательница с десятилетней инфантой Марией, которая сегодня впервые присутствовала на парадном обеде. Красивая девочка с белокурыми локонами и голубыми глазами, с любопытством оглядев гостей, подошла к королеве, которая, прежде чем занять место, обменялась несколькими словами с Примульто.

Девочка обратилась к матери с каким-то вопросом, заставившем королеву улыбнуться и сказать:

— Да, дорогая Мария, ты сегодня увидишь, или, вернее, познакомишься с маршалом и его друзьями. — Ты, вероятно, и не помнишь их, потому что маршал стал редким гостем при нашем дворе. Благодаря какому-то благоприятному стечению обстоятельств мы видим сегодня трех представителей нашей гвардии. Инфанта Мария желает приветствовать герцога де ла Торре, — продолжала Изабелла, бросая на Серано многозначительный взгляд, — она часто спрашивает о вас и ваших друзьях.

Франциско наклонился к девочке и ласково посмотрел на нее.

— Я очень рад, что инфанта знает обо мне, — приветливо проговорил он.

— О, я слышала много прекрасного о вас, графе Рейсе и доне Олоцаге, — ответила Мария со сдержанной улыбкой.

— Вы можете заключить из этого, господин герцог, что не остались нам чужим, как ни старались им сделаться, — прошептала Изабелла, — и в доказательство наших слов просим вас и ваших друзей занять места за столом напротив, нас.

Серано поклонился, Прим прошептал несколько слов благодарности, а дон Олоцага воспользовался минутой, чтобы представить королеве графа Теба.

— Мы приветствуем графа и в знак нашей милости просим его повести к столу инфанту, — произнесла Изабелла, подходя под руку с королем к своему месту и тем давая знак гостям.

— Дон Примульто ведь сядет рядом с нами? — забеспокоился Франциско де Ассизи, разговаривавший долгое время с высоким, прекрасно сложенным гвардейским офицером, лицо которого можно было бы назвать красивым, если бы не отталкивающе наглое выражение, шокирующее всех, кроме королевы и ее супруга.

Франциско Серано в раздумье наблюдал эти странные отношения. Гвардейского офицера называли фаворитом Изабеллы, и сам король, по-видимому, способствовал этому.

Примульто знал свое влияние и прочное положение, потому что тотчас уселся с королевской четой, в то время как другие сановники и гранды еще стояли. Он занял место напротив Франциско де Ассизи, возле дона Олоцаги. Прим и Серано сели напротив королевы. Рядом с ней устроилась Мария-Христина, затем герцог Риансарес, патер Фульдженчио, а за ними прочие гости. Принцы королевского дома следовали за инфантой Марией и графом Теба.

В зале раздались чудные звуки музыки, благоприятствующие более свободным разговорам. Лакеи наполняли бокалы и разносили кушанья. Старик Эспартеро оживленно беседовал с французским послом о Мексике, вокруг которой с приездом дона Олоцаги и Прима велись все разговоры.

После официальных тостов за здоровье королевы и всего королевского дома, армии и иностранных монархов Изабелла обратилась к Приму с поздравлением, весьма любезно заметив, что с радостью услышала о его недавней женитьбе. После этого поздравления гвардейцы королевы поняли причину отсутствия на банкете контр-адмирала Топете.

— Мы тем более радуемся вашему выбору, господин граф, — продолжала Изабелла, — что можем изъявить наше желание вскоре познакомиться с вашей супругой, принадлежащей к одной из самых знатных семейств Мексики. Нам было бы очень жаль, если бы и вы вследствие своего брака, прервали всякие отношения с нашим двором.

Серано посмотрел на королеву, желая убедиться по выражению ее лица, что ее слова являлись намеком на Топете. С языка уже готов был сорваться вопрос, но, прежде чем он успел задать его, Изабелла проговорила:

— Мы должны, к несчастью, сознаться, что между представителями нашей гвардии, которых мы вечно будем ценить, не достает одного.

Серано все понял — святым отцам удалось возбудить подозрение против супруги контр-адмирала и таким образом без всякого труда устранить одного из своих врагов.

— Я очень рад сообщить, — обратился Серано к Приму достаточно громко, чтобы его могла слышать Изабелла, — что контр-адмирал Топете со своей прекрасной и во всех отношениях достойной супругой после отъезда в Кадис вполне счастлив. Он предпочел переселиться туда, чтобы, несмотря на болезнь, которую недавно перенес, постоянно находиться рядом с флотом, состоявшего под его командованием. Два месяца тому назад я имел случай посетить его в Кадисе и изумился, обнаружив наш флот в прекрасном состоянии.

Пока королева, не слыша слов маршала Серано, полушепотом разговаривает с Марией-Христиной, постараемся описать обстановку банкета.

Зал освещали многочисленные свечи, отражавшиеся в зеркальных стенах — королева не любила для подобных празднеств дневного света.

На длинном столе стояли дорогие плоские вазы с цветами, тут же — хрустальные с виноградом, вишнями и финиками, этажеры с гаджиконфетами — любимым лакомством гарема, марципаном, шоколадными конфетами и маленькими китайскими паштетами.

Тарелки, которые сменялись после каждого блюда, представляли каждая большую ценность, ложки и вилки — золотые, но еще драгоценнее настоящие китайские вазы с фруктами.

На больших золотых блюдах лакеи разносили всевозможные заморские кушанья: салат из устриц, черепаший суп и разные соусы с пикантными приправами, подридо, то есть пучеро из яиц пигалицы и разной зелени, и к каждому блюду соответствующие вина; затем шли форель, фазаны и бекасы, лейпцигские жаворонки, ивикасы и кабритосы — маленькие печеные жирные птицы, различное жаркое на парижский, венский, лондонский и берлинский лад, потом опять подридо и после всего этого — мороженое.

Разговор, возбужденный шампанским, был очень оживленный. Гости шутили, следуя примеру королевы, которая, казалось, блаженствовала, болтая с Примульто. Гаджиконфеты и китайские паштеты, известные своим возбуждающим свойством, тоже оказали свое действие на гостей. Внезапно по знаку Изабеллы в люстрах и канделябрах потухли свечи, задняя стена зала раздвинулась и взорам возбужденных гостей представилась прекрасная живая мифологическая картина, изображавшая классические фигуры героев и богинь в коротких прозрачных юбочках ярко-красного и темно-синего цветов. Сам набожный патер Фульдженчио с таким вниманием смотрел на картины, как будто хотел запечатлеть их в своей памяти; Изабелла с большим интересом навела на них усыпанную бриллиантами лорнетку. Через минуту стена задвинулась, свечи в люстрах опять зажглись, как будто все только что виденное было волшебным сном.

Лакеи стали разносить в маленьких изящных чашках душистый кофе.

Вновь появилась живая картина: в очаровательной позе на диване лежала баядерка, рядом стояла другая. Их соблазнительные формы четко обрисовывались плотно облегавшим трико; своей внешностью они напоминали тех баядерок Востока, против которых, как рассказывают, не могли устоять даже боги.

Внезапно фигуры ожили. Взяв тамбурины с золотыми полумесяцами и пестрыми лентами, баядерки начали танцевать, глаза их блестели, юные лица сияли. Вдруг они остановились, высоко подняв над головой вуали, и быстро исчезли под восхищенные возгласы гостей.

По знаку королевы все встали из-за стола. Общество разделилось на группы и разошлось по другим залам. Граф Теба, весело болтая с красивой юной инфантой, направился в раковинную ротонду.

Мария-Христина незаметно исчезла с герцогом Риансаресом, Эспартеро, разговаривая с Серано, вошел с ним в зал, где уже были О'Доннель, Прим и Олоцага.

Из парка через высокие открытые двери веяло свежестью. Начинало смеркаться.

—Королева согласна со всем, что мы предпринимаем, — проговорил Эспартеро, который, несмотря на преклонные годы так обожал внешний блеск, что сегодня увесил всю грудь орденами, — поэтому нам остается только прийти к какому-нибудь окончательному решению.

— Французский и английский послы, по-видимому, уже знают о предполагаемой экспедиции, — заметил О'Доннель, — и, если не ошибаюсь, сама королева Англии одобряет наш план.

Серано в раздумье смотрел перед собой. Он размышлял о том, насколько выгодна эта экспедиция, и, наконец, объявил четверым грандам, что очень сомневается в успехе дела.

— Странно, — заметил Прим, — мой старый друг Серано, кажется, забыл, сколько дел мы совершили вместе.

— Это разные вещи, их нельзя сравнивать, Жуан.

— Конечно, мы должны иметь в виду, что три государства пришлют своих представителей, которые должны будут сойтись на чем-то одном, — проговорил О'Доннель, не замечая, что кто-то подслушивает за портьерой, отделявшей зал аудиенций от кабинета короля, — на переговоры явятся три человека, каждый из которых, разумеется, захочет быть первым.

Портьера немного отодвинулась в сторону, и показалась голова Кларета. Патер не удовольствовался одним подслушиванием, он хотел рассмотреть лица тех, кто вел таинственный разговор.

— Это противоречие мы можем разрешить, — заявил Прим решительно, — в случае, если Испания присоединится к экспедиции в Мексику, она возглавит это предприятие.

— Если бы только обещания всегда исполнялись!

— Условие это будет утверждено актом, Франциско. Я ручаюсь за то, что оно будет исполнено.

— В письме императора говорится о том, что он с удовольствием поручает графу Рейсу командование экспедицией, — сказал О'Доннель, — потому что осада Мексики и вынужденное признание чужих прав — щекотливое дело, за которое лучше всего взяться генералу Приму, потому что его супруга…

— Оставим в стороне эти частные обстоятельства. Дело в том, что положение Мексики должно быть изменено, и кто, как не мы, имеем большее право сделать это. Большинство жителей этой страны одной с нами национальности, — возразил Прим с горячностью.

— Но громадные расходы на экспедицию?

— Их легко возместить тем золотом, которое незаконно отнято у других стран.

Серано предчувствовал, что они вступают на опасный путь, но он видел, как загорелся Прим, и промолчал, перебирая в голове все возможные последствия.

— Мы одни, нас никто не слышит, — продолжал Прим, подходя ближе, чтобы сообщить тайную мысль, сильно занимавшую его, — что сказали бы вы, если Мексика вдруг сделалась испанской провинцией? Если бы это благословенное государство стало принадлежать нашей короне? Вы молчите, потому что не знаете, как богата Мексика, и думаете, что ее денежные источники в руках духовенства! Ну, господа, в таком случае мы можем отнять у него приобретенные противозаконным путем сокровища! Или вы считаете, что я не способен на это?

Косые глаза Кларета блестели от любопытства, он напряг слух, чтобы не пропустить ни слова.

— Твой план превосходен, — заметил Олоцага, — но, как я уже говорил тебе в Париже, очень опасен. Кто поручится за то, что подобный план уже не созрел в голове Луи-Наполеона? Я почти уверен в этом, потому что слишком хорошо знаю императора, чтобы согласиться с мнением, будто он предпринимает экспедицию единственно для защиты притесняемых.

— Хорошо, предположим, что опасение твое сбудется, но зачем же думать, что именно мы останемся в этом случае на втором плане? — сказал Прим.

— Мне хотелось, чтобы на переговоры в Париже вместе с нами поехал какой-нибудь нейтральный человек.

— И я так считаю, — подхватил О'Доннель, — пожалуй, им мог

стать маршал Серано.

— Благодарю вас за доверие ко мне, маршал О'Доннель, — проговорил Серано, — я принимаю ваше поручение и завтра отправлюсь в Париж. Втроем мы скорее придем к какому-нибудь заключению.

Думаю, что экспедиции не избежать и хотел бы поставить условием, чтобы флот, который повезет наши войска в Мексику, находился под командованием контр-адмирала Топете. Нужно, чтобы граф Рейс имел около себя верного друга, на которого мог бы рассчитывать. Мы не должны забывать, что нас отделяет от Мексики океан, и потому не мешает позаботиться, чтобы, по крайней мере, между нашими людьми было единодушие.

— Я вполне согласен с тобой, — воскликнул Прим, — дайте мне Топете, и я буду совершенно спокоен в чужой стране. Ты всегда даешь нужные советы!

Прим крепко пожал ему руку. В это время Серано увидел выходивших из Филиппова зала королеву и Примульто, который прошел мимо него с видом победителя. Чувствуя, что Изабелла еще не остыла к маршалу Серано, тщеславный фаворит решил показать своему, как он считал, сопернику, кто сегодня герой дня.

Углубленная в разговор королева не заметила Франциско, стоявшего в углу полутемного зала, но Серано следил за ними. Они подошли к выходу в парк и остановились на лестнице, наслаждаясь свежим вечерним воздухом, затем спустились по ступеням террасы и исчезли в темных аллеях парка. Никого не поразило это обстоятельство. Все уже привыкли не находить ничего предосудительного в подобных вечерних прогулках королевы.

Разговаривавшие гранды даже не заметили, как маршал Серано отошел от них и приблизился к террасе. Франциско с мрачным выражением лица задержался минуту на ступенях. Казалось, какая-то мысль мучила его и побуждала спуститься вслед за королевой в парк. Была ли это ревность, или он хотел убедиться в правоте тех, кто распускает о королеве недостойные слухи. А может быть, тайная тревога толкнула его спуститься в эту минуту в дворцовый парк?

Франциско медленно шел по ступеням. Вдали еще бегали дети королевы-матери, которые, воспользовавшись отсутствием своих воспитателей, шумели и баловались. В аллее с правой стороны террасы было темно и безмолвно.

Стоял прекрасный весенний вечер. В теплом воздухе веяло благоуханием цветов. Легкий ветерок играл свежими листьями каштановых деревьев, освещенных бледным светом луны. В кустах раздавалось нежное пение соловья.

Мрачно глядя перед собой, Франциско продолжал идти по аллее. Наконец, он достиг той части парка, где находились искусственные каменные гроты, окруженные розовыми кустами и увитые плющом. Когда маршал приблизился к ним, ему послышались какие-то тихие голоса. Страшно побледнев, он сначала остановился, но затем, сделав несколько решительных шагов, заглянул внутрь грота. Франциско Серано остолбенел и невольно выхватил шпагу. Не зависть и не ревность терзали его сердце, а стыд и ужас за королеву, опустившуюся так низко. Возмущенный до глубины души, он готов был уничтожить наглого фаворита.

Неожиданно из глубины парка донесся детский крик. Франциско встрепенулся. Только самая ужасная опасность могла вырвать из груди ребенка такой вопль.

В гроте тоже услышали этот страшный зов. Через несколько секунд Франциско увидел, как королева, по-видимому, сильно испуганная, под руку с высоким гвардейским офицером быстро пошла к террасе и скрылась в покоях дворца.

Серано, не замеченный ими, бросился через кусты к месту, откуда шел крик о помощи.

— Что тут происходит? Кто звал на помощь? Отвечайте! — крикнул он повелительным голосом, сильной рукой раздвинул ветви кустарников и, потрясенный, отступил назад.

Над ребенком склонился монах Жозе. Его худые костлявые руки сжимали горло несчастной жертвы, с которой он уже успел сорвать платье. С невыразимым ужасом узнал Франциско вампира, готовившегося насытить свою животную страсть.

Франциско Серано не верил глазам, он не мог осознать, что Жозе, его родной брат, был тем чудовищем, тем зверем в образе человека, перед которым дрожал весь Мадрид. Потрясение было слишком сильным для сердца маршала, этот крепкий человек был близок к обмороку.

На бледном, окаймленном рыжей бородой лице Жозе выразилось бешенство. Он выпустил почти задыхавшуюся девочку, в которой Серано узнал одну из младших дочерей герцога Риансареса.

Кровь бросилась в голову маршала, он схватил шпагу, чтобы нанести смертельный удар монаху.

— Я твой брат, ты убиваешь Жозе Серано, и убийством этим маршал Испании будет навеки опозорен, — прошептал Жозе хриплым голосом, — кровь, которой ты обагришь свои руки, ляжет пятном на твое имя, и пятно это никогда не смоется, потому что тебя станут называть братом вампира.

Франциско остановился, сердце его содрогнулось. Позор падет и на маршала Испании, если узнают, что он убил своего брата, вампира. Его рука с обнаженной шпагой бессильно опустилась — эта мысль была слишком ужасна.

— Я обещаю тебе, если сохранишь мне жизнь, никогда больше не показываться на глаза и умерить свои порывы, — продолжал Жозе, следя за выражением лица брата, — клянусь именем святого Викентия.

— Не клянись, негодяй, молчи, чтобы я мог решить, что лучше для нас обоих!

Франциско Серано приготовился нанести смертельный удар чудовищу, осквернившему его имя, и потом лишить жизни себя. Он знал, что мерзавец прав, говоря, что маршал Испании будет навеки опозорен, если запятнает себя кровью брата.

— Тогда умрем мы оба! — проговорил маршал.

Жозе видел, что брат уже поднял шпагу, чтобы привести в исполнение свое роковое решение. В эту последнюю минуту его осенила мысль, которая могла его спасти.

— Энрика! — прошептал он.

Серано вздрогнул и отступил — в его душе происходила страшная борьба.

— Энрика жива! — продолжал Жозе, видя, какое действие произвели его слова.

Расчет Жозе был верен: Франциско считал священным долгом сохранить свою жизнь для Энрики. Он не мог умереть, не вознаградив ее за все лишения и горе.

— Так я дарю тебе твою подлую жизнь, — проговорил Серано глухим голосом, — и пусть тебе судьба подарит случай стать на другой путь. Но пусть этот час, в который ты избежал верной смерти, явится грозным предупреждением неба! Не моей воле ты обязан жизнью, а моему долгу перед Энрикой. Ни слова, несчастный! Беги! Скройся в пустыне и трепещи перед самим собой!

Жозе поднялся и, когда Франциско наклонился к девочке, с язвительной усмешкой быстро удалился прочь от этого рокового места. Маршал Серано передал ребенка гофмейстерам, заметив с упреком, что случившееся должно послужить им суровым предостережением.

Дата добавления: 2015-08-05