Вот это глазунья!

Вот уже больше двух лет, с тех самых пор, как немцы заняли Харьков, и мы ушли оттуда, убегая от голода, мечтой каждого из нашей большой семьи было раздобыть достаточно еды. Чтобы поесть не досыта пусть, то хотя бы терпимо.

Иногда это удавалось. Особенно в тех сёлах, что подальше от городов и больших дорог. В них немцы заглядывали не часто, а сельчане научились припрятывать продукты.

Но за всё это время ни разу ни мне и ни одному из нас не довелось мяса поесть или яичек. Да и молока вдоволь не было.

Коров почти всех немцы извели на мясо. А куры стали такой же редкостью, как, например, зайчатина. Ведь любой немец, появившийся в любом дворе, первым делом требовал: «Матка! Давай яйко! Давай млеко!» А курицу, утку или какую другую птицу домашнюю без всякого разговора к рукам прибирал.

Обычной пищей у нас были кулеш, такая жидкая каша из пшена, галушки да ещё затируха. Болтушка это мучная. Борщ с фасолью и то редко бывал на столе.

После прихода наших получше стало. Особенно когда у нас почти месяц жили связисты.

Считалось, что их десять. Но всегда было меньше, потому что несколько человек уходили каждый день на передовую, что в двенадцати километрах. И не всегда возвращались. Они там, наверное, ели. А оставшиеся угощали нас из солдатского котла.

Мне больше всего нравился гороховый суп, заправленный тушёнкой. Горох всегда был разваренный-разваренный. Как кисель. А мясо расползалось прямо на отдельные ниточки. Но – мясо!

Правда, мы ещё пробовали мясо из американских подарков. Нам, как многодетной семье, давали однажды ихние солдатские завтраки. Такая коробка из картона, а в ней манюсенький пакетик растворимого кофе, на полстакана, несколько печенюшек, таких сухих, как солома, называются галеты. И маленькая, чуть побольше баночки с ваксой сапожной, консерва. Там ключик специальный, крутишь его, и открывается баночка. А в ней вроде мяса. Только ни запаха мясного, ни вкуса. Сухомятина, как опилки. Отец так и говорил: «Америка помогает нам по принципу: «На тебе, боже, что самим негоже».

А вот жевательная резинка мне нравилась! Бывала в коробках, что без шоколадки. Мятная. Или ещё чем вкусным пахнет...

Яйца же были на вес золота. От тех нескольких куриц, что оставались после немцев в сельской части Каменки, на Покровской и Николаевской стороне, их получали – кот наплакал. И потому не ели. Копили для выведения цыплят. На Пасху и то почти ничего не набралось...

Мне всего одно перепало. А Женьке и Ленке – совсем нисколечко.

Зато Лизке мамка приберегла аж два!

Но что с неё возьмёшь. Она маленькая, всего пять лет. Ей расти надо.

А вообще-то жизнь стала страсть интересная, как наши немцев выгнали.

Отец добровольцем в армию мо-би-ли-зи-ро-вал-ся... Нет, не так... В общем, записался.

Шурка днюет и ночует в истребительном батальоне. Тоже как армия. Только они не на фронте, а ловят оставшихся у нас в тылу фашистов. Да диверсантов разных. Домой редко заявляется.

Женька только-только тифом переболела. Ходит всё время в платочке, потому что остриженная наголо. Учеником токаря на машиностроительный запросилась, хотя ей всего пятнадцать. Правда, с хвостиком.

На заводе сейчас не шарикоподшипники делают, а миномёты.

Ленка с подружками тоже дома не сидит – шастает неизвестно где. Она у нас боевая...

А мне часто приходится одному с Лизкой сидеть. А иногда и с Катюшкой, хотя она и в круглосуточном садике.

Ленка зато частенько приносит что-нибудь поесть. Правда, самую малость. Жаль только – не всегда.

Вот и на этот раз мамка уехала в Харьков, разузнать, как там бабушка и вообще... Сказала: на несколько дней. А самой уже неделю как нет...

Хорошо, в выходные с Катюшкой нянчилась Ленка. А то хоть пропади. Тут, как на грех, Лизка про яички вспомнила – вынь да положь. А где их раздобудешь. Вот если бы мама... А так... Вот бы сейчас шоколадку ей из подарков заморских! Да только были они и сплыли.

Перестала реветь Лизка. А мысли из головы не выходят. Раньше, когда меньше она была, почти никогда не капризничала. Подросла – научилась.

Другой раз не знаешь, куда деться от её рёва...

Тоже мне подарочек! Хотя я Лизку люблю. И рад бы ублажить, да где же возьмёшь. Хоть бы что-нибудь похожее раздобыть...

И тут вспоминаю, что как-то нам выдавали яичный порошок. Тоже из подарков американских. Конечно, не тот вкус у яичницы, что из настоящих яиц. Но ничего, есть можно.

Отец говорил, что этот порошок делают из яиц, что набирают на птичьих базарах. Не на таких базарах, где продают птиц, а где их в диком виде скапливается великое множество. Вот их там собирают, яйца, и потом из них порошок делают.

А ведь я знаю, где у нас птиц полно! В бывшей парикмахерской. Там гнёзд воробьиных – видимо-невидимо под крышей. Мы с Юркой Ступаковым не так давно лазили там. Брали для коллекции...

Наказав Лизке тихо сидеть дома, закрыться на крючок и никого-никого не впускать, заверив, что приду скоро, я побежал к полуразрушенной парикмахерской.

У неё только и сохранилось, что стены кирпичные, крыша, да над одной комнатой потолок. А под застрехой гнёзд – не сосчитать. И в каждом два, три, даже четыре яичка. А вообще-то я не считал, собирал все подряд, складывал в кепку. От воробьёв и так прохода нет. Не уменьшится их...

Когда спускался, из-под ноги вывалился кусок раскрошенной кирпичины... Приземлился не очень мягко. Хотя... на «мягкое место».

Так тряхнуло – нежные скор­лупки не выдержали...

Хорошо, что кепку сдёрнул с головы в момент!

...В печке ещё тлели не прогоревшие с утра головешки. И несколько ще­пок занялись без труда.

Довольная Лизка уплетала глазунью за обе щёки. И всё на меня зыркала: не отниму ли. Да как же я могу отнять у такой маленькой?! Что я, фриц какой?!

Но она всё же испугалась, когда я прервал её пир.

– Ну-ка, погоди! Можешь сосчитать, сколько желтков?

– Один... Два... Три... Четыре... Больше не знаю. Много!

– То-то же! – обрадовался я за неё. – Ела ты когда-нибудь такую большущую гла­зунью?!

Но что она могла ответить с набитым ртом?

Дата добавления: 2015-08-05