Фрицы драпают

Жизнь продолжалась. Всё шло вроде как и в прошлые годы, но чувствовалось, что немцы уже не такие гонористые, ведут потише себя, чем раньше. А гестаповцы, фельджандармы и полицаи, наоборот, злее стали. Недаром...

Недалеко от нас, через шоссейку наискосок, шагов может сто пройти, кто-то ночью поджёг бывший Дом пионеров. Там у немцев склад был, имущества разного полным-полно набито. Всё сгорело.

Напротив клуба, прямо в парке, рядом с госпиталем, что немцы в бывшем детсаде устроили, сгорел большой кирпичный дом.

Там артистка театра жила. Говорят, была радисткой, сведения о фрицах передавала нашим по радио. И когда пришли её арестовывать, долго отстреливалась. А потом гранатой подорвалась и так и сгорела.

Снова партизаны поезд подорвали. На окраине местечка,*** ближе к Николаевской стороне. Посылали против них карателей и полицаев. Но многих побили партизаны. В этот раз убили и одного из братьев-близнецов Чижевских, что добровольно в полицию записались. Корову тогда им дали за это, продажным шкурам. Чижевские – соседи нашего дома, на углу школьного двора и завода минвод. Я с пацанами соседскими ходил аж на Николаевскую сторону, где хоронили убитого. Они раньше там где-то жили.

А ещё немцы стали разные продукты подчистую отбирать, что

только найдут.

У нас же дома, наоборот, получше с едой стало.

Мы весной посадили на вскопанном вручную огороде всякой всячины понемногу – картошки, тыквы, морковки, кукурузы, фасоли, подсолнухов.

Эти немцам не по нутру. А уже в начале лета кое-что можно было есть. Картошку молодую, ещё зелёные стручки фасоли...

Чуть попозже подсолнухи начинали жевать. Не только недозревшие семечки, которые ещё невозможно было щёлкать, их ели вместе с шелухой; белую мякоть, что внутри шляпки.

Не очень-то насытишься ею, но живот-то набит. В парке –чеснок дикий. А то ещё конский щавель в ход шёл или листья кислицы. Это кустарник такой. А там, смотришь, листья и цвет липы... Да мало ли зелени всякой...

В посадке железнодорожной можно было навалом еды раздобыть. Тут тебе дикая вишня. Только непонятно, почему дикая. Ягоды, правда, помельче. А жёлтой сливой так вообще деревья усыпаны. И деревьев – целая полоса, шагов двести. И вкуснющие сливки, намного вкуснее венгерки. Только что мелкие.

_________

* Будёновец – в годы Гражданской войны боец конной армии Будённого.

** Будёновка – головной убор в виде древнерусского шлема.

***Местечко – посёлок, городок, от украинского «мисто» – город. А в Каменке «местечком» называли центральную часть.

А белая акация. Вот что мне нравилось! Как только расцветала, я прямо объедался её цветками. Такие сладкие, даже вкуснее сахара...

Правда, в посадку лучше не соваться. В это лето, особо опасаясь партизан, немцы вдоль линии, что через местечко проходит, понастроили будок и блиндажей, а в них и днём и ночью охрана. Одного пацана, с хутора Шевченко, что направо за переездом, чуть не подстрелили, когда он из посадки на путь выскочил. Так что посадку лучше стороной обходить. А жалко.

Там в одном месте я в прошлом году несколько раз набирал грибов. По целой торбе. Пэчэрыци, по-здешнему. А мама сказала, что это шампиньоны, очень хорошие гри­бы. И вкусные, и питательные. И правда, повкуснее мяса будут...

Да и в клубе находок стало больше. Потому что части немецкие то туда передвигались, то обратно. И всё в спешке.

Вообще, время быстро летело. Не успели оглянуться, как урожай пора со­бирать. Целую подводу привезли мы всякой огородины.

Немцы тоже урожай собирали. Правильнее сказать – отбирали.

Мало того, что из колхозных закромов повыгребли всё, так у многих людей скотину угнали. А уж гусей, уток или кур, которыми до войны каждый сельский двор кишел, ре­дко теперь можно было увидеть.

Но не всем выращенным смогли попользоваться и фашисты.

На сахарном заводе, который осенью только запустили в работу, кто-то что-то там такое вывел из строя. И теперь сахарная свекла гниёт. А люди только посмеиваются: нечего, мол, разевать рот на чужой каравай.

Несколько домов фашисты сожгли. По слухам, это где семьи партизан жи­ли.

Подходили с какими-то вроде канистрами, с насосом, как мотоциклетные камеры накачивать... Покачают-покачают, побрызгают из трубочки на стены чем-то вонючим и зажигалкой – чирк! Сразу огонь до неба... Там, слышно, полицаи кого-то забрали. Другого – в гестапо. Что с ними – никто не знает. Много таких случаев.

После комендантского часа ещё больше патрулей ходит по местечку.

В Германию стали угонять многих. На работы, поясняют. Больше брали уже взрослых парней. Поначалу. А потом и девчат. Кто мог, по деревням прятал­ся. Но потом и там непросто стало укрыться. Смотря какой староста. Были по­лучше, а были и хуже фашистов. Нескольких таких партизаны казнили как пре­дателей народа.

Шурку нашего тоже в Германию угоняли. Аж два раза. Но ему повезло – убегал.

Куда-то подевались тетя Дуся с Валей и Петькой. Никому не сказали. Но не могли же они вместе с немцами удрать... Пыки с мамашей тоже что-то не ви­дать давно. Ну, эти могли от стыда скрыться.

После того, как в Каменку прорвался наш танковый десант, даже нам, па­цанве, стало ясно, что очень скоро фрицев насовсем вышибут.

Это по многим приметам виделось. И по тому, как вывозили они в Германию всё, что было ценного. И по расправам с теми, кто вредил им или просто не смирился с ихней властью. И по бегству семей прихлебателей немецких.

Однажды к нам в квартиру ввалилось с десяток немцев. Уставшие, зарос­шие, на некоторых одежда грязнущая. И не испугались, что больной в доме. Видно было – всё им нипочём, лишь бы передохнуть.

Некоторые, не обращая внимания на шумную ораву детворы, поулеглись прямо на пол, на свои тощие шинельки, и почти сразу же позасыпали. Трое разделись до пояса догола, вшей давай вылавливать. Да всё лопочут: «Партизанен, партизанен...» Это они так вшей называли. Наверное, потому, что надоедливые они и неуловимые, как партизаны.

У нас вшей не было. Хотя при немцах их расплодилось повсюду видимо-невидимо. Конечно... Бедность, неустроенность, мыла днём с огнём не сыщешь нигде... Ни тебе помыться, ни постирать одежду нормально.

Но мама каким-то чудом спасала от этой напасти всю семью. То керосином головы нам натирала, то какой-то вонючей мазью. А одежду не просто стирала, а всегда кипятила.

И тут, чтобы не насеяли нам этой напасти незваные гости, она разогрела им утюг угольями. Был у нас такой, с крышкой. Внутри пустой, а сбоку понизу дырочки, как поддувало в плите. Быстро нагревается и долго, пока уголь в нём древесный горит, можно им гладить. Не то, что обыкновенный, из куска железа.

Понравилось немцам это устройство.

Проведёшь таким по шву – только треск стоит. Это вши от жара лопаются. А немцы, знай, радостно белькочут: «Панцер, панцер...»

Слышу, отец с мамой тихонько пересмеиваются:

«Это они утюг с танком сравнивают».

Вдруг – дверь настежь. А в проёме – два мордастых фельд-жандарма со своими обязательными железными бляхами на груди, на молодой месяц похожими.

Сколько их видел – все мордастые эти жандармы. Да здоровенные, как быки.

И вот что-то забелькотали по-своему. Один из пришлых, старший, видно, сердито что-то ответил им.

Те автоматами так махнули, выходите, мол.

Тут старший как крикнет что-то своим, все повскакивали, за автоматы похватались. И на жандармов наставили.

Те посмотрели, посмотрели, развернулись и ушли. Даже дверь

не закрыли.

А наши приблуды о чём-то быстро посовещались, собрались, и тоже только мы их и видели.

– Эт-то очень интересно, – сказал отец. – Не слышно было раньше, чтобы немцы так смело вели себя с полевой жандармерией. Да, видно, прищемили им хвост наши...

Ещё через день или два стали слышны отдалённые взрывы, артиллерийская стрельба.

И тут повалили через Каменку отступающие. Всякой-разной техники столько на шоссейке скопилось, что не вмещается.

Еле-еле движется колонна, потому что тихоходные остальным мешают. Нам хорошо видно – мимо нас не пройдёшь, не проедешь.

Рядом переезд через железную дорогу. Его никак не минуешь, потому что нигде больше невозможно перебраться через путь. Даже верхом на лошади. Такие откосы крутые и высокие. Пешком и то трудно на них забраться. Даже летом. А зимой, когда снегом присыпаны они или тоненьким слоем гололёдным – и не пробуй.

А другие переезды не близко. Один где-то аж в начале Николаевской стороны, километра четыре до него.

А другой около станции, где спиртзавод. Так туда только через Покровскую сторону добраться можно. А там дорога плохая и пет-ляет сильно. Так что тоже не ближе.

Почти целый день шоссейка была забита отходящими немецкими частями. Кое-где попадались подводы с полицаями, некоторые с семьями и с разным барахлом домашним. Драпают холуи немецкие. Вслед за хозяевами.

Ближе к вечеру дорога почти очистилась от отступающих. И тут пушки немецкие пошли. К машинам прицепленные.

Я прозевал посчитать – пять их было или четыре. Остановились за переездом, и начали их разворачивать к стрельбе. А потом давай палить назад, откуда приехали.

Тут мама нас, чуть ли не за шкирку каждого, затащила домой, подальше от опасного зрелища.

И вдруг земля задрожала под ногами так сильно, что мы чуть не попадали. А через какой-то миг снова такой грохот раздался, казалось, что гора целая обрушилась неподалёку. Через какое-то время ещё целое землетрясение... Что это было, мы так и не догадались. Уже начало темнеть, когда стали слышны винтовочные и автоматные выстрелы. С наступлением темноты они прекратились.

Мы, хотя и сильно взволнованы были, начали подрёмывать. И в это время раздался стук в окно.

– Кто там? – опасливо выглянула мама.

– Немцев нет? – послышалось вместо ответа.

– А вы... кто?

– Свои! Так что немцы?..

– Удрали они... Заходите, ребята.

– Некогда, мамаша...

И за окном растаяли три светлые тени. Наверное, в маскхалатах.

Вот так пришли наши. Случилось это под старый новый год, 1944-й.

А утром мы узнали, отчего был такой грохот. Это немцы взорвали котлован.

Так называли здесь громадную насыпь железнодорожную, что вела через балку, которая отделяла местечко от Николаевской стороны.

Сколько ж взрывчатки понадобилось?! Ведь насыпь такая большущая, выше, чем два пятиэтажных дома, какие я в Харькове видел.

И предлинная, шагов сто, даже больше.

И ещё немцы расстреляли из пушек трубу сахарного завода. Она повыше котлована. Теперь только большущая куча кирпича.

И мост разрушили через речку. Как теперь на Покровскую сторону ходить будем?..

В тот же день у нас остановилось на отдых больше десяти красноармейцев. Хотел сосчитать их и запомнить – никак не получалось. То один выйдет, то ещё. То придут сразу несколько. Всё время по разным делам туда-сюда: за обедом, за патронами, портянки стирали да сушить выносили.

Один солдат подарил нам свои новые, только что полученные портянки. Байковые. Совсем новые. Мама рада-радёшенька: материи ведь никакой нет.

Красноармейцы теперь с погонами.

– Как раньше было, ещё до Гражданской, – сравнивал отец. – Только тогда на погонах были номера полков.

У него самого не звёздочки были, и не на погонах. А «кубари»* на петлицах и на рукавах. Три штуки. До того как заболел и уволился из армии.

А мне больше всего автоматы наши понравились. Не то, что немецкие! В наших магазины круглые и большие, патронов в них – аж семьдесят штук. Только знай пали по фашистам.

А ружья противотанковые... У немцев я таких не видел. Конечно, броню из него не прострелишь. А вот если в гусеницу попадёшь или в бак с горючим...

«Катюши» не рассмотрел. Не видно ничего. Машина как машина. Кузов только брезентом затянут, ничего не разглядишь.

А вот пушку одну видел такую громадную, что аж страх. Трак-тор её тянул. Дуло у неё такое большущее, что я в него пролез бы. Не позавидуешь фрицам, по которым пальнут из такой.

Ну а кто их просил к нам лезть?! Вот теперь и получайте!

Сколько нового и интересного всего... И не перескажешь.

Когда солдаты куда-нибудь идут строем, то всегда поют. Мне многие песни нравятся. Про Красную Армию, артиллеристов, про народную войну, про тачанку. Про тачанку особенно, потому что там, в припеве, можно вставить какой хочешь город, и петь не «тачанка-ростовчанка», а «тачанка-харьковчанка» или даже «каменчанка».

И всё-таки больше других мне про винтовку по душе.

Когда мы с пацанами вышагиваем рядом со строем солдат, я со всей силы подпеваю:

С Юга до Урала ты со мной шагала

Партизанскою тропой,

И врагов, бывало, падало немало

Там, где проходили мы с тобой.

Эх, бей, винтовка, метко, ловко

Без пощады по врагу.

Я тебе, моя винтовка,

Острой саблей помогу.

Это ещё в Гражданскую пели. Но тут и про винтовку есть, которая, отец говорит, самая лучшая: бьёт далеко и метко; здесь и про партизан, и про саблю. Костьку мне напоминает...

Бьют наши фашистов. Здорово поддают. Правда, те пока не очень далеко от нас отступили. Закрепились около Райгорода. Это в десяти километрах. И ещё в другом конце района, около Катериновки. Она подальше. Драпанули бы совсем, да окружили их наши.

Всё равно теперь уж не вернутся!

Дата добавления: 2015-08-05