Дения. Здесь снова различия с первым романом Стерна весьма значительны.

„Тристрам Шенди" — роман о том, как писатель создает роман. Тема творчества в нем центральна. Ассоциативность связей в повествовании, способ обрисовки характеров, проб­лема решения романного времени и многие другие вопросы не только нетрадиционно решаются практически, но и обсуж­даются теоретически. Огромное место занимают отступления, в которых анализируется сам способ построения романа; при­чем анализируется все новое, все хоть в чем-то отступающее от канона. Тем самым теоретико-литературные приемы выдви­нуты в „Тристраме Шенди" на первый план, и именно на них в значительной степени обращено внимание читателей.

В „Сентиментальном путешествии", как мы видели, ис­пользуются те же нетрадиционные приемы, но нет самой темы изображения творческого процесса. Приемы стали средством, а не содержанием. Поэтому необычность их сглажена, не актуа-лизована, остается незамеченной читателем.

Иными словами, Тристрам — прежде всего рассказчик; Йорик - прежде всего герой. Место, занимаемое Йориком в „Сентиментальном путешествии", центрально. „Центральность" же Тристрама опосредована — он „централен" лишь в том смыс­ле, что все происходящее пропущено через его творческое сознание и преображено им. А как герой Тристрам занимает незначительное место в своем повествовании. Но даже когда Тристрам выдвигается в седьмом томе романа на первый план, различия между ним и Йориком остаются все те же. Они стано­вятся даже еще очевиднее. Седьмой том „Тристрама Шенди" особенно интересен для сопоставления с „Сентиментальным путешествием". В обоих случаях рассказчики путешествуют по Франции и даже маршруты их в значительной степени совпа­дают. Видят они примерно те же места и даже тех же людей (Мария, мадемуазель Жанетон). Но чем ближе сюжетная си­туация, тем очевиднее различие тематики и героев этих двух произведений Стерна.

Различны уже причины, побудившие их путешествовать. По классификации Йорика, Тристрам - „путешественник поне­воле": болезнь - причина его поездки. А себя Йорик называет ^сентиментальным путешественником", он отправился во Францию не по житейской необходимости, он „ставит экспери­мент" - „делает пробу человеческой природы" (30).

Тристрама занимают прежде всего теоретико-литератур­ные проблемы. Через весь седьмой том проходит тема — как нужно и как не нужно описывать путешествия: „Но прежде, чем покинуть Кале, - сказал бы путешественник-писатель, —

не худо бы кое-что о нем рассказать". - А по-моему очень худо, что человек не может спокойно проехать через город, не потревожив его, если город его не трогает, но ему непремен­но надо оглядываться по сторонам и доставать перо у каждой канавы, через которую он переходит, просто для того, по сове­сти говоря, чтобы его достать" (Т. Ш. 467).

Мы найдем здесь и пародию на наукообразные путевые очерки его предшественников: „Кале, Calatium, Calusium, Calesium. Город этот, если верить его архивам... был некогда всего лишь небольшой деревней, принадлежащей одному из первых графов де Гинь... Хотя в этом городе есть четыре мо­настыря, в нем только одна приходская церковь... Я был чрез­вычайно разочарован тем, что мне не удалось получить разре­шение снять точный план укреплений, которые являются силь­нейшими в мире" (Т. Ш. 468 — 470).

Когда же Тристрам не пародирует, его путевые наброски —
это непосредственная фиксация впечатлений, переданных с
поразительной для этого времени импрессионистической ося­
заемостью. Так, страдания рассказчика от морской болезни
почти физически ощущаются читателем: „- Тошнит! тошнит!
тошнит! - Когда же мы приедем, капитан? — У них не сердца,
а камни! — О, меня до смерти укачало! — Дай-ка мне эту штуч­
ку, юнга: - самое неловкое положение при тошноте - уж лучше
бы я был на дне моря. — Мадам, а как у вас дела? — Ни­
как не могу! Не могу! Не-------- О! не могу, сэр! — Как, в пер­
вый раз? — Нет, это второй, третий, шестой, десять!й, сэр. —
Вот это да!" [пер. мой. — К А.]. Вот как нужно и не нужно
вести путевые записки — как бы хочет продемонстрировать
Тристрам¹.

Йорик, как уже говорилось, не ставит перед собой теоре­тико-литературных проблем. Его волнует вопрос — не как опи­сывать путешествия, а как путешествовать. В Предисловии к своему „путешествию" Йорик хочет разобраться в том, нужно ли вообще путешествовать, и если да, то зачем, какие быва­ют путешественники и что значит быть „сентиментальным пу­тешественником". На первый план выдвинуты проблемы мо­рально-этические, а не теоретико-литературные.

С изменением темы меняется и герой. Теперь это уже не педант-мемуарист, который хочет и не может втиснуть мно­гомерность человеческой жизни и своего собственного созна­ния в линейное пространство художественного текста. Йорика не тревожат муки творчества, его занимают проблемы фи­лософские. Стерн создает нового героя и нового рас­сказчика, и это уже не писатель, а самый обычный чело­век.

С персонажем этим читатели Стерна были уже знакомы — ведь трагическая история жизни и смерти пастора Йорика была рассказана в „Тристраме Шенди". Но Йорик, герой „Сентимен­тального путешествия", совсем не похож на благородного и скромного священника Шенди-Холла. Стерн опять обыгры­вает со свойственным ему юмором „проблему точки зрения". В „Тристраме Шенди" был Йорик, увиденный глазами сторон­него наблюдателя. В „Сентиментальном путешествии" Йорик показан изнутри.

Казалось бы, Йорик - типичный „сентиментальный" герой. Его отличает прежде всего пассивно-созерцательное отноше­ние к жизни. Персонажи Филдинга или Смоллета вели бурную, полную приключений жизнь — не случайно этот тип романа на­зывают „роман большой дороги". Герой Стерна тоже коле­сит по дорогам Франции, перед ним мелькает калейдоскоп сценок и лиц. Однако он практически бездействует, наблюдает, размышляет, сопереживает... О подобном герое, правда приме­нительно не к самому Стерну, а лишь к его имитаторам, сказал современный австралийский литературовед Р. Ф. Бриссенден: „Он проходит по миру, где живут реальные люди, с их радостя­ми и горестями, любовью и страданиями, но его самые сильные чувства — это те „нюансы эмоций", которые он испытывает, наблюдая других людей и принимая косвенное участие в их жизнях. Он проливает над ними слезу, иногда облегчает их непо­средственные материальные нужды, но он совершенно не спо­собен по-настоящему кому-либо помочь. Чем безнадежнее ситуация, тем изысканнее сентиментальный трепет, который он испытывает при сопереживании. А раз так, эмоция и не долж­на — и не может — привести к действию, эмоцией наслаждают­ся только ради эмоции как таковой"².

Йорик проповедует доверие к чувству, к непроизвольно­му импульсу, непосредственному порыву, первому впечатле­нию. „Движения сердца", по его убеждению, „обыкновенно определяют его поступки" („Признаться, я терпеть не могу трезвых представлений, как не терплю и порождающих их убо­гих мыслей" (56); „В поступках своих я обыкновенно руко­вожусь первым побуждением" (25).

Тут и сентиментальное умиление („Праведный боже! По каким мудрым обоснованиям устроил ты, чтобы крайняя степень нищеты и изысканная вежливость, которые в таком раз­ладе в других странах, нашли здесь дорогу к согласию?" — 40), и сентиментальная меланхолия („Но что такое счастье! что такое величие на пестрой сцене жизни!" — 43), и сентименталь­ное любование патриархальным крестьянским укладом („Бед­ный, терпеливый, смирный, честный народ! Не бойся; мир не

позарится на твою бедность, сокровищницу простых твоих добродетелей, и долины твои не подвергнутся его нашествию" — 134).

Йорик живет в мире иллюзий. Он упорно, даже демонстра­тивно не интересуется фактами: „При первом же взгляде на даму, решив в своем воображении, „что она существо высше­го порядка", — выставив затем вторую аксиому, столь же неос­поримую, как и первая, а именно, что она — вдова, удрученная горем, - я дальше не пошел: я и так достаточно твердо зани­мал положение, которое мне нравилось — так что, пробудь она бок о бок со мной до полуночи, я остался бы верен своим догадкам и продолжал рассматривать ее единственно под уг­лом этого общего представления" (25).

Дата добавления: 2015-08-05