Фиби собирается замуж

«Мистер Джордж Толбойз. Всякий, кто видел этого джентльмена после 7 сентября сего года, а также располагающий сведениями относительно его нынешнего местопребывания, получит щедрое вознаграждение, явившись по адресу Ченсери-Лейн, 14»

Сэр Майкл прочел это объявление во второй колонке «Таймс» во время завтрака три дня спустя после возвращения Роберта Одли в Лондон.

– А о друге Роберта до сих пор ничего не слышно, – сказал он, прочтя объявление вслух жене и дочери.

– По-моему, давать это объявление в газете было вообще глупо, – заметила миледи. – Друг Роберта никуда не пропадал: просто он из тех людей, кому ничто не мило на земле и кого беспокойная, неуемная натура вечно гонит с места на место!

И хотя после этого объявление публиковалось в газете еще три раза, никто в Одли-Корт не придал особого значения исчезновению мистера Толбойза, и никто – ни сэр Майкл, ни миледи, ни Алисия – не вспомнил о нем даже в случайном разговоре.

С мачехой Алисия по-прежнему не ладила.

– Тщеславная, бессердечная кокетка! – говорила она, обращаясь к Цезарю – здоровенному ньюфаундленду, единственному живому существу под родимым кровом, которому могла излить свою досаду. – Мало ей того, что в Эссексе половина мужчин сходит с ума от ее желтеньких кудряшек и глупого хихиканья, так она еще и кузену моему голову вскружила. Честное слово, просто зла не хватает!

Враждебность мисс Алисии Одли по отношению к мачехе была столь очевидной, что сэр Майкл, наконец, счел необходимым вмешаться в конфликт.

– Бедная женщина так чувствительна, – с упреком обратился он к дочери. – Знала бы ты, как она страдает от твоей язвительности!

– Не верю я в ее чувствительность, папочка! Думаешь, если у нее мягкие ручки, больше голубые глаза с длинными ресницами и взбалмошные манеры с претензией на оригинальность, так она и впрямь чувствительна? Как же! Видела я однажды, с какой жестокостью ударила она своей белой ручкой моего Цезаря, ударила прямо по голове. Если бы я не подоспела вовремя, бедный пес разорвал бы ее на месте. Она может затуманить мозги любому мужчине в Эссексе, но моего пса ей вокруг пальца не обвести!

– Если еще хотя бы один раз твой пес бросится на Люси, я прикажу его пристрелить! – багровея от гнева, промолвил сэр Майкл.

Пес посмотрел вслед уходящему хозяину с таким видом, словно понял каждое слово, и, когда спустя несколько минут в комнату вошла леди Одли, он с ворчанием спрятался за спиной у мисс Алисии, чувствуя, что присутствие первой красавицы графства грозит ему смертельной опасностью.

– Вряд ли ты сможешь полюбить меня, Алисия, – сказала леди Одли, решив объясниться с падчерицей начистоту, – но я хочу, коль скоро нам не дано быть друзьями, чтобы мы не стали врагами. Ты же не будешь вредить мне, правда?

– Вредить? Вам? Каким это образом, позвольте спросить?

– Ну, например, ты не станешь лишать меня привязанности своего отца.

– Я, может быть, и не раздариваю обворожительные улыбки каждому встречному-поперечному подобно вам, миледи, но на такую низость я не способна. Но даже будь я на это способна, отец слишком любит вас, чтобы я смогла испортить вам жизнь. Испортить ее сможете только вы – собственными руками.

– Какая ты жестокая, Алисия! То, что ты приписываешь моей хитрости, дано мне от природы. Такой уж у меня характер, я не могу не улыбаться людям, не могу не говорить им приятные вещи. Я знаю, что я, по сути, ничем не лучше всех прочих смертных, но я знаю и то, что я приятнее многих, и от моей воли это никак не зависит: это у меня врожденное.

Разумеется, после такого объяснения мачехи с падчерицей ни о каком сближении между ними речи быть уже не могло.

Сэр Майкл интересовался земледелием и охотой, его постоянно не было дома, и неудивительно, что потребность миледи в человеческом общении сблизила ее с Фиби Маркс.

Фиби Маркс получила повышение, перейдя из горничных в компаньонки, и, надо отдать ей должное, она соответствовала вполне своей новой должности, ибо была достаточно образованна, чтобы разобраться в глупостях, которые слетали с языка ее госпожи, когда той приходила охота поговорить на возвышенные темы. Внешнее сходство женщин также способствовало возникновению симпатии между ними – сходство, впрочем, относительное, но, когда Фиби Маркс легкой походкой шла по тенистым аллеям Одли-Корт, ее вполне можно было принять за миледи.

Наступил октябрь.

Черное чрево старого колодца завалило увядшими листьями, в великом множестве кружившимися вокруг разбитого сруба.

– Ненавижу этот месяц! – промолвила миледи, зябко поводя плечами под собольей накидкой, когда они с Фиби гуляли по осеннему саду. – Вокруг распад и гниение, а холодное солнце подчеркивает уродство и безобразие земли, подобно тому как свет газовых рожков подчеркивает морщины старухи. Неужели и я когда-нибудь состарюсь, Фиби? Неужели и мои волосы когда-нибудь опадут, как листья этих деревьев?

Миледи вздрогнула от собственных слов и прибавила шагу. Фиби шла рядом, едва поспевая за ней.

– Ты помнишь, Фиби, – сказала миледи, успокаиваясь и вновь переходя на обычный шаг, – ты помнишь французский роман, что мы с тобой читали? Роман о прекрасной женщине, совершившей преступление – я забыла какое, и как раз тогда, когда весь Париж по вечерам пил за ее здоровье и когда люди бежали прочь от кареты короля, если на улице появлялась ее карета, – бежали ради того, чтобы хоть одним глазком взглянуть на ее прекрасное лицо? Ты помнишь, как ей удалось сохранить свою тайну, и почти полвека никто ничего не знал, а она доживала свои годы в фамильном замке, окруженная любовью и восхищением целой провинции, почитаемая как покровительница и благодетельница бедных, почти святая? А когда волосы ее стали совсем белыми, а глаза почти ослепли от старости, тайна открылась – открылась из-за одной из тех странных случайностей, какими полны подобные романы, и вот эту женщину судят, признают виновной и приговаривают к сожжению заживо – помнишь? Короля, который когда-то носил ее цвета, давно уже нет в живых; могущественные придворные – когда-то они поклонялись ей, как божеству, – спят в своих могилах; храбрые молодые кавалеры – они готовы были умереть за нее – полегли на полях былых сражений; она пережила их всех, чтобы увидеть, как поколение, к которому принадлежала она сама, отошло в небытие, растаяло, как туман, как сновидение. Она пережила их всех и встретила свой последний час, окруженная грубыми невежественными простолюдинами, которые, забыв о ее прежних благодеяниях, бежали следом за ее повозкой, насмехаясь над ней и понося ее последними словами.

– Не стала бы я, миледи, забивать себе голову мрачными историями, живя в столь унылом месте, – сказала Фиби Маркс.

– Место, в самом деле, унылое, хотя моему доброму старому супругу так не кажется. Впрочем, все это не важно, ибо я – жена одного из самых влиятельных людей целого графства, а те соболя, что сейчас покрывают мои плечи, стоят шестьдесят гиней.

При всех преимуществах, что давало Фиби Маркс ее новое положение, она помышляла не о том, чтобы укрепить его, а как раз наоборот, готова была поступиться им ради того, чтобы стать женой своего троюродного брата Люка, хотя в этом качестве будущее ее представлялось весьма малообещающим.

Молодой человек, напротив, не замедлил воспользоваться тем, что дела его возлюбленной пошли в гору, и не успокоился до тех пор, пока Фиби, действуя через миледи, не добилась для него места младшего конюха Одли-Корт.

Он никогда не сопровождал сэра Майкла или Алисию – только леди Одли. Как-то, подведя ей серую лошадку, выезженную специально для нее, он напросился в провожатые и в первые же полчаса их совместной прогулки понял, что наездница леди Одли никудышная.

Леди Одли очень сожалела о том, что Фиби решила выйти замуж за неотесанного конюха.

Как-то в серый октябрьский день женщины сидели у камина в гардеробной миледи. Плющ чуть покачивался на ветру, затемняя оконные проемы.

– Неужели ты в самом деле любишь это грубое животное, Фиби? – внезапно спросила миледи.

Девушка сидела на низкой табуретке, стоявшей у ног госпожи, глядя отсутствующим взором на затухающий огонь, и на вопрос миледи ответила не сразу.

– Нет; пожалуй, нет. Но мы с детских лет росли вместе, а когда мне было чуть более пятнадцати, я обещала, что стану его женой, и сейчас у меня не хватит духу взять свои слова обратно. Сколько раз я хотела ему отказать, но всякий раз, когда, обдумав каждое слово, решалась на это, слова сами собой застревали у меня в горле. Нет, я боюсь ему отказать. Когда я вижу, как он тешет кол своим огромным складным ножом, я содрогаюсь: я знаю, я чувствую, он не остановится перед тем, чтобы убить меня за нарушенное обещание. Он мстительный, когда еще был мальчишкой, не знал никакого удержу. Как-то, помню, поссорившись с матерью, замахнулся на нее этим самым ножом. Нет, миледи, я должна выйти за него.

– Зачем, глупенькая? Боишься, что он убьет тебя за отказ? А разве в женах тебе будет безопаснее? Ты можешь начать спорить с ним, можешь дать повод для ревности, или он вздумает жениться на другой, или, забрав твои сбережения, захочет избавиться от тебя – да мало ли поводов для убийства? Говорю тебе, Фиби: не выходи за него. Не выходи – мне будет слишком недоставать тебя. В конце концов, мы, я и мой супруг, можем дать парню несколько фунтов отступных, и пусть на эти деньги он заведет себе какое-нибудь дело.

– Боже, как вы добры, миледи! – воскликнула Фиби Маркс, схватив миледи за руки в порыве благодарности. – И все же, прошу вас, не отговаривайте меня. Я должна, должна выйти за него. Вы его просто не знаете. Если я нарушу слово, это будет погибелью и для меня, и для других. Я должна стать его женой!

– Хорошо, Фиби, – сказала миледи. – Не стану больше тебя уговаривать. И все же за всем этим кроется какая-то тайна.

– Да, миледи, так оно и есть, – чуть слышно промолвила девушка, отводя глаза в сторону.

– Мне будет очень жаль потерять тебя. Но я дала слово быть тебе другом, что бы ни случилось. На какие средства твой родственник собирается содержать семью, когда вы поженитесь?

– Ему хотелось бы открыть пивную.

– Значит, он получит свою пивную, и чем раньше сопьется в ней до смерти, тем лучше. Нынче вечером сэр Майкл обедает у майора Мэргрейва, а падчерица с приятельницами отправляется в Грейндж. Приводи своего жениха после обеда в гардеробную, я сообщу ему о том, что собираюсь для него сделать.

– Вы очень добры, миледи, – вздохнув, повторила Фиби.

Леди Одли сидела в роскошной гардеробной, освещаемой восковыми свечами и огнем, игравшим в камине. Желтые, янтарного оттенка подушки из камчатной ткани, лежавшие на софе, темно-фиолетовое платье миледи, ее волосы, вьющиеся золотистой дымкой вокруг шеи, – все вокруг свидетельствовало о богатстве и блеске, и, когда неуклюжий конюх, явившись на зов миледи, ввалился в ее апартаменты, весь его облик явил на этом фоне более чем странный контраст.

Леди Люси Одли самым дружелюбным тоном пообещала ему свою помощь и ожидала, что посетитель, каким бы невеждой он ни был, хотя бы на свой грубый манер, но все же поблагодарит ее. Однако он стоял, уставившись в пол, не говоря ни слова, а Фиби стояла рядом, сгорая от стыда.

– Поблагодари миледи, Люк, – робко попросила она.

– Не за что мне ее благодарить! Подумаешь, пятьдесят фунтов! Пивную на них не откроешь. Дайте мне сто фунтов, миледи.

– И не подумаю, – сказала леди Одли, и ее глаза засверкали от негодования. – И у вас еще хватает дерзости просить сверх обещанного!

– Еще как хватает, – отозвался Люк, и в тоне его прозвучала скрытая угроза. – Сто фунтов выложите как миленькая.

Леди Одли, встав с кресла, взглянула на него в упор и не отводила взгляд, пока Люк, смутившись, не опустил глаза, а затем, обращаясь к девушке, промолвила высоким пронзительным голосом, как всегда в минуты наивысшего душевного напряжения:

– Фиби Маркс, ты все рассказала ему!

Девушка упала на колени.

– Простите, простите меня! – закричала она. – Он заставил меня силой! Если бы не это… Если бы не это…

И Фиби Маркс горько зарыдала.

Дата добавления: 2015-08-05