Вон видишь – лось! Над ним отозвалось

Лес н ое эхо – и в о л га з апе л а.

Строки воистину запели, играя звуками «н», «в», «с», «л», «з».

Удивительная жизнерадостность, вера в торжество справедливости, в победу Света, Красоты и Гармонии отличают первый венок сонетов Юрия Линника.

В венках 90-х годов и нового столетия пафос меняется: оставаясь верным вселенской и земной теме, поэт ставит глубже, тревожнее вопросы бытия и небытия, активно вторгаются в поэзию Линника эсхатологические мотивы, все значимее вопросы веры.

Философ-космист, поэт-космист, чувствующий движение планет, прозревающий каждую былинку как чудо мирозданья, странник по Вселенной, поэт всеми корнями, всеми струнами души – Землянин. Мир природы, мир Русского Севера прорастает в стихах Линника как высшая ценность. Тревога за край и планету, молитва о сохранении природы – такова тема многих венков. Ярко раскрывается она в венке сонетов «Многозвучье».

«У меня культовое отношение к Русскому Северу. Он – моя религия. Молитвенная связь с ним – с его красотой и чистотой – питает мою душу. Многое в нашей стране развеяно и размётано. Но Русский Север сумел сохранить ключевые ценности нации. Он наша память. Недуг амнезии нельзя одолеть без него. Уповаю на Русский Север!» [11]

В его венках сонетов, как и у многих поэтов-современников, звучат боль и тревога за родной край, резкая критика периода разброда рубежа ХХ–ХХI столетий, порой отчаяние: «Вокруг и равнодушье, и остуда. / Казалось бы, спасительного чуда / Ждать нечего – надежда умерла», – констатирует автор венка сонетов «Преображение»[12]. Еще более резкие осуждающие ноты звучат в венке сонетов «Державная»:

…О, как ветха, дырява

Ткань государства! Дрянь и дребедень

Везде и всюду – вдалеке и рядом.

Ах, что вокруг? Ужасная потрава [13].

И всё-таки, обращение к Богородице-заступнице даёт силы противостоять разгулявшимся бесовским силам: «Я поднимаю меч / На мерзкого, шипастого дракона. / О Богоматерь! Я твой белый воин –/ В бой ухожу, святыни заслонив»; «Не дамся бесам! Создан для полета, / Из мрака я рвану в голубизну»; «Совсем не тщетно наше упованье! / Я знаю: возвратится благодать»;

Я призван свыше! Есть в Господнем плане

Сверхцель такая: светлую печать

Вновь наложить на наше мирозданье [14].

Тема призвания художника, личного призвания – творить их хаоса Космос – многогранно варьируется в разных венках:

Не обольщаясь пагубной тщетой.

В пропорцию влюбленный золотую,

Я этот мир спасаю красотой –

Я против сил разлада протестую [15].

«У каждого человека есть свое призвание, – пишет Ю. В. Линник. – Это не должность или род занятий, а нечто гораздо большее: место человека в мире; его роль – пусть скромная, но всегда неповторимая – в космическом процессе. Говоря о призвании, да не упустим из виду глубинный, сущностный смысл этого слова: человек не просто приходит в мир, а призывается в него, получая некое задание свыше» [16].

Венок сонетов «Преображение» раскрывает глубинные тайны и мечты поэта. В катренах магистрала читаем:

Я чаю полноты Преображенья,

Когда совсем не будет в мире зла.

Утопия моя! Мои томленья!

Их суть и романтична, и светла.

Вся наша ложь, все наши прегрешенья

Сгорят в огне раскаянья дотла –

И вдруг исчезнет сила притяженья:

Мы за спиной почувствуем крыла [17].

Стремление преобразить мир – это стремление, прежде всего, самосовершенствования. «Но поздно, поздно! Горькие упреки / В себе я слышу, – пусть мои пороки / Сгорят в огне раскаянья дотла» [18], – признаётся лирический герой в пятом сонете данного венка. Наследник мировой культуры, Линник во многом продолжает линию младосимволистов, мечтавших словом, силой искусства «заклясть хаос», «творить из хаоса Космос».

Мир поэзии Линника безграничен в пространстве и времени. Его лирическому герою равно (космически) близки и Данте, и Татлин («Stephanos»).

Как Татлин, возвожу свою витую,

Крутую башню. Я дружу с мечтой –

Я ради высших целей существую…

<…>

Граница двух миров осталась долу –

И Данте, о минувшем не жалея,

На Эмпирей взирает световой [19].

Доктор исторических наук Юрий Савватеев предложил доктору философских наук, поэту Юрию Линнику ответить на четыре анкеты, желая, по его словам, «заглянуть внутрь Линника». Великому чуду бытия человека во Вселенной поэт-философ противопоставляет трагедию смерти. «На пике звёздных мигов осознаёшь главное: ты есмь – ты приобщён к великой мистерии существования.

Это ли не упоительно?

Это ли не величайшая удача – заявиться в сём мире? Событие крайне маловероятное! Но оно случилось», – читаем в ответах Ю. В. Линника на вопросы «Анкеты» Ю. А. Савватеева. И здесь же: «Своей смерти очень и очень боюсь. Примириться с её неизбежностью не могу» [20].

Вечные вопросы жизни, смерти, бессмертия и тлена поднимают многие венки. Обращаясь к мировым образам, вечным типам, поэт не идёт иллюстративным путем, не создаёт галереи портретов, но воскрешает их, чтобы острее ставить вопросы бытия, сталкивая современность с вечностью. Таков, например, венок «Гильгамеш» (2010). Здесь поначалу только заглавие произведения отсылает читателя к герою древнего шумеро-акадского эпоса: монолог, открытый магистралом, не несёт в себе никаких конкретных черт и атрибутов, позволяющих отнести ведущуюся речь к ролевой игре и идентифицировать персонаж. Лирического героя тревожат сомнения, мучит неверие в загробную жизнь:

Всего достигнув, я стою у края.

Открыты мне и высь, и глубина.

Амбиции все резче умеряя,

Я начал понимать, как смерть страшна [21].

В этом признании прорывается голос самого автора.

Только в шестом сонете встречаем упоминание о деяниях, приписываемых легендарному царю: «Надо для Урука / Построить стены – эта цель простая / Ведёт к бессмертью». Историческая тема развивается в седьмом сонете («Сажаю кедр. Копаю водоём. / Свой образ на печати вырезая, / К потомкам пробиваюсь напролом»), с тем, чтобы всем земным делам, которые могут прославить человека и оставить его имя в веках, противопоставить истинное бессмертие, даруемое лишь поэзией:

Что выше смерти? Фикции развеяв,

Я утверждаю: вечен дар поэтов!

Всё остальное – тленье и распад [22].

Осознание того, что «Сохранно имя. Незабвенна слава. / Все остальное тленье и распад» [23], свойственно, скорее, самому поэту-философу рубежа ХХ – ХХI вв., чем легендарному Гильгамешу. Те же трагические предощущения в строках его венка: «Загробный мир? Он фикция пустая. Предвечный свет? Я кану в темноту». Бессмертие – только в поэзии:

… Бессмертье обретя в игре созвучий.

Необходима ль цепь реинкарнаций?

Жизнь тем прекрасна, что она одна.

Тайна мироздания и тайна бессмертия, Вселенная и загробный мир. В произведениях Линника всегда поиск истины, острые вопросы, противоречия высшего порядка и попытка прорвать пелену непознанного.

В венке сонетов «Врата» темой становится извечная тревога человечества о том, что ожидает нас за смертной чертой, за гранью земного существованья:

Передо мной высокие врата –

И я переминаюсь оробело:

А вдруг за ними только темнота?

Кричать в нее – поверь – пустое дело [24].

Ответа на волнующие первовопросы нельзя найти – «Земля молчит. И небо онемело», но ищущий разум не в силах смириться с безоответностью дольнего и горнего миров.

Немецкий славист, литературный критик Вольфганг Казак так охарактеризовал поэзию Юрия Линника: «Поэтическое творчество Линника носит философско-нравственный характер, он стремится к целостному положительному восприятию мира. Духовные истоки его поэзии – в работах Е. Блаватской и Н. Рериха, что выражается в сходстве религиозно-духовного мировоззрения, однако стихи Линника сохраняют при этом самостоятельность. С одной стороны, мир для него полон таинственности, с другой, – поэт поражён закономерностью космических событий. Созвездия содержат ночную семиотику, смысл которой раскрывается с трудом, космос становится ему „двойником“, совершенство и красота Вселенной всегда проявляются как в большом, так и в малом, в системе созвездий и в структуре растений. Линник обладает тонким чутьём к принципу духовной связи (между людьми, с далёкими душами, с космосом), к сущности времени, интуиции, значению памяти в мировом масштабе, к святости и духовности»[25].

Истинный талант поэта-новатора сказывается в словотворчестве Линника. Запоминаются такие введённые им словообразы: суеворот, затемь, душевредный, водокруть, стыдь, неуследимо, чудодей, хронолёт, звездистый, напечатления, светизна, цвель, блескучий, тысячелучье и многие другие неологизмы, от которых парадоксально веет стариной и вместе непредсказуемым космическим будущим. Вечностью! («Моя душа для вечности открыта» – «Крита-Йога»)[26] Укажем отдельные примеры:

«Я вовлечен в пустой суеворот» («Державная»);

«И ты уже забыл про душевредный / Греховный мир» («Столп»);

«Опять в сердцах – неверие и стыдь» («Крита-Йога»);

«Не им ли будет мир преображён / Неуследимо быстро – в одночасье?!» («Крита-Йога»);

«Пусть в Атлантиде сядет хронолёт» («Атлантида»);

«И вот я с ним парю в Стрельце звездистом» («Стефанотерапия»);

«В себе напечатления стираю» («Готика»);

«Я понапрасну в затемь прокричал» («Гильгамеш»);

«Где закрепиться даже цвель сырая» (« Гильгамеш»);

«Для нас огни блескучие зажгут» («Шагал»);

«И вспыхивает вдруг тысячелучьем /Прекраснейшее это полотно» («Шагал»),;

«Пускай меня завертит водокруть» («Сольвейг»).

Юрий Владимирович Линник как философ, культуролог, искусствовед является глубоким знатоком и теоретиком обсуждаемого нами жанра, ему присущи и саморефлексия, и умение обобщить опыт собратьев по цеху «сонетовенкового плетения». Так, родились у него 8 тезисов «О венке сонетов»:

«1. Венку сонетов соприсуще вегетативное начало. Он обладает растительной силой – осуществляет себя как растение. Законы филлотатаксиса – и автомодельная симметрия венка: уверен, что здесь имеются глубокие аналогии. Люблю венок за его органичность, биологичность.

2. Венок движется по спирали. Кто сопоставит его со спиралью ДНК? Механизм редупликации, самокопирования работает в обоих случаях. На уровне слова венок воспроизводит ключевые алгоритмы изменчивости и наследственности.

3. Венок сонетов иногда называют кольцом сонетов. Кольцо можно представить в образе тора. Именно такая форма задаётся ускорителям. Так вот: венок для меня – ускоритель духовной энергии. По мере развёртывания венка она возрастает, усиливается.

4. Но иногда я разворачиваю тор в вертикальный цилиндр – внутри него вижу винтовую лестницу из 14 ступенек. Как легко взбегает по этой лестнице стих! На пределе он обретает сверхсветовую скорость, свободно выходя в трансцендентные измерения.

5. Внутри венка работает мощная духовная тяга. Это своего рода самоупорядоченный вихрь, который тоже спирализован, – он подхватывает, увлекает, возносит. Венок сонетов для меня – средство подъёма в Эмпирей.

6. Можно и должно говорить о синергетике венка. Он самоорганизуется, самовыстраивается. Это так таинственно! Будто стих движется помимо автора, не нуждаясь в никакой внешней регуляции. Вот когда участие музы становится несомненным. Создание венка – всегда сотворчество: незримые силы вступают в синергию с тобой.

7. Венок – не версификация, венок – чудотворство. Какое не стесняет, а даёт русло, оптимальное для движения стиха. Нечто подобное мы наблюдаем и в случае иконописного канона. Внутри венка я свободен как нигде – он не сковывает меня, а даёт крылья.

8. Поэзия неисповедимо связана с потоком нетварной божественной энергии. Это им движется венок сонетов. Потому о венке можно сказать так: вот наилучший сосуд для удержания и сохранения благодати. Входя в венок, читатель вступает в незримое струение, чьи спиральные перевивы несут биотоки вечной жизни. Венок движет нас к Богу. Венок – от Бога» [27].

Еще более ярко идея венка и осмысление собственного творчества даются поэтом-философом в его венке сонетов «Stephanos» (29.5 – 1.6. 2001). Приведем его магистрал:

Во всём подобный чуткому растенью,

Венок сонетов движим сам собой –

Дивлюсь вегетативному стремленью!

Строка вот-вот покроется листвой.

Наперекор земному тяготенью

Растёт мой стих, влекомый красотой –

Свободному вы рады восхожденью?

По лестнице взбегайте винтовой.

О, как легки пружинные подъёмы!

Четырнадцать витков мы насчитали –

Я начинаю первый оборот.

Мы вместе расширяем окоёмы!

Внутри венка – мерцание спирали:

Она к созвездью Лиры уведёт [28].

Обращаясь к наследию предшественников и комментируя творения прославленных сонетистов, Линник приоткрывает двери и собственной творческой мастерской, даёт свое понимание сонета и венка сонетов. Во вступительной статье к изданной им антологии «Венок сонетов» он пишет:

«Вслушиваясь в сонеты великих поэтов, мы убеждаемся: внутри них идёт диалог.

Это может быть диалог человека и космоса – малое здесь контрастно сталкивается с великим, примиряясь в неожиданном синтезе: поэт прозревает сомасштабность своей души и бесконечности.

Это может быть внутренний диалог: в поэте спорят долг и свобода, любовь и ненависть, жажда забвения и жажда подвига.

Диалог: вот лоно, в котором взлелеян сонет.

Диалогическое начало соприсуще сонету, растворено в нём» [29].

Все отмеченные черты, соприсущие сонету, отличают и творчество автора приведённых строк. Диалог человека и космоса, прозрение своей души в бесконечности – это наилучшее и наиточнейшее определение ведущей темы венков сонетов Юрия Линника. Отмеченные ипостаси внутреннего диалога-спора человека самого с собой также характеризуют, хотя и не исчерпывают, поднимаемые сонетистом вопросы.

Ю. В. Линник приводит нас к заключению: «Как видим, архитектоника у венка сонетов очень сложная, и она может показаться нарочитой, искусственной, если за дело взялся ученик, а не мастер. А вот под пером мастера один сонет как бы вытекает из другого – сонеты словно подхватывают эстафету друг у друга, развивая и углубляя мысль поэта. Большие русские сонетисты никогда не писали венков с целью демонстрации своего изощренного мастерства. Они были убеждены: венок является оптимальной формой для реализации диалектически глубокого и нетривиального замысла» [30].

Выше отмечено, что в отличие от сонета, венки сонетов редко посвящаются самому жанру венка. Такие редкие в уже многотысячной семье венков сонетов создаёт Ю.В.Линник.

В качестве завершения всех наших размышлений и рассуждений о трудной, изысканной, твёрдой и теперь уже не редкой жанрово-строфической форме предлагаем текст венка сонетов Ю. В. Линника «Вестник» (1996). Публикуем текст полностью и в силу трудной доступности петрозаводских изданий («самоизданий») поэта, и в силу того, что данное произведение – образец научной поэзии, задача которой, по словам Брюсова, уже приводившимся в данной работе, «вовсе не в том, чтобы перелагать в стихи астрономию или социологию», а приложить «свои силы к разработке, своим методом, тех же вопросов, которые волнуют лучшие умы человечества и которые, в пределах своих средств, пытается решить наша наука» [31]. В Юрии Владимировиче Линнике мы видим то «сплетение редко сплетаемых линий: поэзии, философии, истории, этнографии» [32], о котором писал Андрей Белый, давая характеристику понятию культуролог 40.

Дата добавления: 2015-08-03