В центральный комитет вкп(б) И. Г. Лежнева (альтшулера).

Заявление (1929)

В мая 1926 г. был закрыт редактированный мною в Москве журнал «Новая Россия», а я выслан из пределов СССР на 3 года [...]

С октября 1926 г. по апрель 1929 г., т.е. в течение 2 1/2 лет, я вел внештатную работу в берлинском Торгпредстве в качестве экономиста.[…]

Предложения о работе в германской буржуазной и соцдемократической прессе, делавшиеся мне в последнее время, я отверг с той же решительностью, с какой по приезде за границу отвергнул участие и в русской эмигрантской печати. [...]

Изучение капиталистической экономики и наблюдение над социальной и политической жизнью за границей в течение 3 лет убедили меня не по книжкам и не в теории, а на живом и конкретном опыте, что капиталистическая система не в состоянии прийти к прочной и длительной стабилизации, несмотря на все частичные успехи (технические и финансовые) и организационные новшества. [...]

Классовая борьба не ослабляется, а все более обостряется; безработица растет вместе с рационализацией, как ее неизбежный «побочный продукт»; столь же неизбежен катастрофический продукт всей системы — новая мировая война — и только слабые души отмахиваются от нее, как от чудовищного наваждения. Подсознательное ощущение катастрофы насыщает собой всю сферу культурной жизни в Зап. Европе, сообщает ей тон.

Духовная конъюнктура на Западе еще более лихорадит, чем экономическая. Она переживает свой инфляционный период: развал семьи, бешенство эротизма в быту и искусстве, халтура в человеческих отношениях, откровенное и циничное делячество во всем, коррупция публично правовых институтов. Коротко — самый худший вид мещанства, потому что оно утратило даже былые свои устои и ничего не приобрело, кроме беспринципности, потребительской горячки, лихорадочного цепляния за материальные блага сегодняшнего дня во что бы то ни стало, смакования этих благ. Попытки утвердить в этом хаосе инфляционных настроений какую-либо твердую целостную единицу, золотую валюту идейности — жалки, беспомощны и бесплодны. [...]

Тот же застой во всей сфере художественного творчества. На литературе и искусстве лежит печать творческого бессилия, от которого они тщетно пытаются освободиться. Потуги уловить новое слово, схватить свежую ноту подчас просто смешны, как попытка выскочить из самого себя. Добросовестное усердие только множит продукцию и снижает качество. Оказывается, пацифистски-демократическая идеология слишком ублюдочна, чтоб породить что-либо значительное в искусстве. [...]

Все, что я читал в свое время в СССР о зап.-европ. соцдемократии, мне казалось тогда тенденциозным преувеличением. «Этого не может быть», — думал я. [...]

Я обращаюсь в ЦК с просьбой снять с меня все запреты, наложенные на меня в мае 1926 г. и сохранившие карательную силу до настоящего времени, но в 1929 г. уже вряд ли целесообразные в отношении меня после проделанного мною опыта заграничной жизни, и дать мне возможность участвовать в советском строительстве в меру моих сил, знаний и способностей. Если для снятия запретов я должен что-либо предпринять, то прошу указать, что именно.

Со своей стороны я рассматриваю настоящее заявление в ЦК, как политическое выступление, предпринятое мною безо всякого давления извне, по собственному почину и по свободной воле, как выражение моих нынешних политических настроений. [...]

Самым главным я считаю (и это хочу подчеркнуть в заключение) возможность приехать в СССР. При острой моей впечатлительности и легкой подверженности ассимиляции — длительный отрыв от СССР сказывается худо. Уже сейчас, после 3 с лишним лет отсутствия в СССР, я во многом потерял чувство реальности и начинаю видеть советскую действительность глазами как бы иностранца, т.е. лишь в общих смутных очертаниях. Между тем для литератора революционной эпохи, каким я хочу себя считать, отрыв от революционной действительности является худшим из возможных зол для его творческой работы.

И. ЛЕЖНЕВ

ОТЗЫВ

Настоящий отзыв даю тов. Лежневу (Альтшулеру) в том, что я его знаю за время с конца 1926 г. до марта 1930 г., за время его вынужденного пребывания за границей. За это время я довольно часто сталкивался с ним, наблюдал переоценку его и т.д. За это время он не встречал ни сочувствия, ни поддержки (если не считать периодической, временной работы), наоборот, встречал настороженность и недоверие. Кроме того, он находился довольно большое [время] в очень тяжелом материальном положении, но, несмотря на все это, я при моих с ним встречах и разговорах не мог уловить никогда тени желания или намерения искать какие-то иные пути сближения, кроме советских. Чем настороженнее он встречал отношения к нему, тем упорнее боролся за свое возвращение в СССР.

Кроме [того] из разговоров с ним я слышал у него все чаще заявления, что те принципиальные разногласия, которые у него были с нашей партией, окончательно выправлены той действительностью, которую он видел тут собственными глазами.

Мои наблюдения тов. Лежнева в Берлине привели меня к заключению, что его [стремление] вернуться в СССР искренне, и что он близкий к взглядам партии человек.

Не знаю, как тов. Лежнев относится к актуальным вопросам, проводимым нашей партией сейчас (за время его пребывания в СССР я с ним не встречался и разговоров по этим вопросам не имел), об этом могут дать отзыв другие товарищи, знающие его здесь, но поведение его за границей позволяет рекомендовать (его) только (с) лучшей стороны.

А. КАУЛИН, член партии с 1904 г.

* * *

РЕКОМЕНДАЦИЯ

Товарища Альтшулера (Лежнева) я знаю в течение многих лет. Это исключительно преданный партии и Советской власти товарищ, который несомненно будет полезным членом ВКП(б).

Рекомендую его в кандидаты ВКП(б), совершенно уверенный, что он будет со всей энергией работать в рядах коммунистической партии.

Н. БРАИЛОВСКИЙ, член ВКП(б) с 1921 года

* * *

Протокол № 151 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 20 декабря 1933 г.

Слушали: Заявление И. Лежнева. Постановили: Принять т. Лежнева в члены ВКП(б).

№ 14.

Дорогой Иосиф Виссарионович!

Пять лет назад я направил Вам рукопись своей книги «Записки современника» (том 1, «Истоки»), которую просил рассматривать как расширенное заявление о приеме в партию. Самая заветная моя мечта была осуществлена: решением Политбюро ЦК от 20 декабря 1933 г. я был принят в ряды ВКП(б).

Чтоб выполнить взятое на себя прямое литературно-политическое обязательство перед советской общественностью, я должен написать II и III тома «Записок», т.е. довести до конца начатый в I томе труд по истории русской интеллигенции XX в. Наряду с этим мне предстоит завершить тоже начатую и тоже анонсированную в I томе теоретическую работу: «Молодой Маркс о Гегеле — Книга об интеллигенции и оппортунизме». Так разве не является благодарной задачей проанализировать ценнейшие впервые опубликованные при Советской власти философские работы молодого Маркса, до сего дня даже не изданные отдельной книгой.

Не меньше увлекает меня и замысел II и III томов «Записок современника», где в художественно-публицистической форме я должен рассказать о поучительном пути двух формаций русской интеллигенции: и старой, буржуазной, и новой, советской. Однако аппаратная газетная работа, к которой я был привлечен, хотя не имею к ней ни малейшей склонности, загружает настолько, что, к сожалению, лишила меня всякой возможности выполнить свои творческие планы; за пять лет не написал ни одной страницы. Я руковожу отделом литературы и искусства в «Правде» и — в непрерывной горячке — постоянно стал уже терять надежду, что когда-либо сумею вернуться к работе над начатыми книгами и тем самым осуществить дело моей жизни.

Появление сейчас курса Истории ВКП(б), особенно одной из важнейших его глав, IV, и Ваши высказывания на совещании пропагандистов окрылили меня. С чувством внутреннего удовлетворения я обнаружил, что в I томе «Записок» был нащупан путь к правильному освещению некоторых вопросов, напр.: о действенном значении диамата, о роли субъективного фактора в революции и последствиях вульгаризации марксизма. С новой силой пробудилась во мне потребность выполнить свои литературные замыслы. Укрепилось убеждение, что дальнейшие два тома «Записок», посвященные истории интеллигенции нашего века, и начатая мною в 1933 г. философская работа о марксовом понимании диалектического противоречия действительно могут явиться нужными партии, политически актуальными книгами.

Очень прошу Вас сказать авторитетное слово, которое позволило бы мне вернуться к творческой жизни.

Горячо преданный Вам И. ЛЕЖНЕВ

№ 15. [194]

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Отдел кадров печати и издательств просит ЦК ВКП(б) освободить тов. ЛЕЖНЕВА И.Г. от работы в газете «Правда».

Тов. ЛЕЖНЕВ И.Г., член ВКП(б) с 1933 г.

В «Правде» работает зав. отделом литературы и искусства. Политически себя не проявил. Среди писателей, критиков авторитетом не пользуется. Тормозит и не вовлекает в работу редакции писателей и критиков.

В мае 1926 г. решением Коллегии ОГПУ был выслан за границу на три года как редактор сменовеховского журнала «Новая Россия». С деловой и политической стороны вызывает сомнение. Для работы в «Правде» не подходит. Зав. сектором управления кадров ЦК ВКП(б) (Щербаков) (до 16. VII. 39 г.)

№ 16. Из доклада Ю.В. Ключникова «Евреи и русское национальное чувство» на диспуте об антисемитизме в Москве [195]

ноябрь 1926 г.

<...> Советский Союз строится на национальных признаках. При этих условиях законны национальные чувства всякой нации. Когда затрагивают национальные чувства евреев, вы справедливо протестуете и не можете не протестовать, так не бойтесь же признать законным и чувство осторожности у других наций, в частности у русских. У жителей больших городов может явиться это осторожное чувство, поскольку страшно нарушена пропорция в государственном строительстве и в практической жизни и в других областях между численным составом и культурным населением. Когда нам указывали здесь и приводили цифры о количестве евреев в Москве и больших городах и профсоюзах, ясно, что цифры эти выросли страшно по сравнению с дореволюционным временем, это несомненно. Если бы у нас в Москве не было жилищного кризиса, ясно, что это напряжение двух национальных чувств, конечно, не было бы в той степени, как сейчас. Масса людей теснится в помещении, где нельзя совершенно жить и в то же время вы видите, как люди из других частей страны и занимают живую площадь. Если бы речь шла о тех незаметных численно количествах людей, на первый взгляд безразлично какой национальности они принадлежат, они нежелательны, раз они занимают жилую площадь, но эти приезжие евреи. Вы видите, как по всей Москве настроились мелкие будочки с хлебом и колбасой, являющиеся еврейскими. Вот вам первоисточник этого недовольства, мы здесь в своем городе, а к нам приезжают и стесняют нас. Другой мотив экономического характера — безработица и подглядывание как живется другим (шум). И вот, когда вы видите, когда русские видят, как русские женщины, старики и дети мерзнут по 9-11 часов, мокнут под дождем под ларьком Моссельпрома и когда они видят эти сравнительно теплые ларьки с хлебом и колбасой, у них появляется ощущение (шум, крик). Можете возражать сколько угодно, можете быть недовольными (шум). Товарищи, из уважения к вашему терпению, я миную ту скалу примеров и поводы (шум) имейте в виду, что есть еще 6 докладчиков или оппонентов, которые могут мне возразить за вас. Как видите, эти явления катастрофичны, которые затрагивают отнюдь не интеллигенцию, напрасно на нее здесь так часто ссылались, и не крупную буржуазию, а вымирающую русскую мелкоту населения. Это явление выпускать из виду нельзя. С этим надо считаться. Не нужно видеть здесь антисемитского чувства, здесь просто чувство естественного голода и недовольства. Это явление идет дальше. Указывается, что еврейская часть населения Москвы занимает служилые места достаточно почтенные и имеет много прочных мест и в профсоюзах и на разных ступенях проявления общественной деятельности. Когда вы сравните в этом отношении количество безработных, которые должны быть выброшены со службы и знать, что они сокращены и что не могут попасть на место, может быть в течение многих месяцев, они не смогут не чувствовать известной досады на приехавших, которые отнимают у них места. Национальные моменты отходят здесь на другое место. Эти моменты являются абсолютно второстепенными. Здесь вопрос конкуренции. С этого момента появляется именно то, что еврей приехал, не имея возможности жить в другом месте, здесь не чувство злобы против еврея как еврея, а чувство злобы против отнимающего место конкурента. Это явление нужно считать временным <...> То, что скажет русский русскому, того он еврею не скажет из уважения. Эти массы говорят, что слишком много евреев в Москве (голоса: верно), с этим считайтесь, но не называйте это антисемитизмом <...>

№ 17. Из письма студента 4-го курса 1-го МГУ А. Арутаняна заведующему агитационно-пропагандистского отдела ЦК ВКП(б) В.Г. Кнорину [196]

10 декабря 1926 г.

Г-н Ключников отстранен от работы в 1 МГУ по политическим мотивам, согласно постановлению бюро ячейки 1 МГУ от 4 числа с.м.

Он вел кафедру по внешней политике СССР на IV курсе Международного Отделения и должен был со второго полугодия тек. уч. года начать курс международной политики XX в. для студентов II, III и IV к. к. Межд. отд. Но его лекции на IV к. убедительно доказали вредность его пребывания в Университете в качестве воспитателя будущих советских международников.

Он развил открыто в аудитории свою политическую программу, явно антисоветскую. Причем, в ответ на указание студентов, что он проповедует устряловские идеи, он заявил, что он не стесняется и не боится развивать свои идеи и что эти идеи не им, т.е. Ключниковым, заимствованы у Устрялова, а, наоборот, Устрялов заимствовал у него, Ключникова.

По рассказу товарищей сокурсников в первой своей лекции Ключников дал установку всему своему курсу, молол обыкновенную низкопробную буржуазную чепуху, что вызвало возражения со стороны аудитории, и открылся первый диспут на его лекциях (вообще профессорские лекции не превращаются в институте в диспут). В этой же лекции он заявил, что будет заниматься изучением предмета в историко-социологическом аспекте, и далее» что всякий историк вкладывает в предмет то, что его индивидуально интересует. Иначе говоря, он, как советский профессор, открывал двери нашего университета для ключниковщины, сиречь для устряловщины, ибо «социологический аспект» г-на Ключникова да еще то, что его «индивидуально интересует», очень уже откровенно. Характерно: Ключников заверял, еще задолго до начала лекций, тов. Вышинскому, что он как «опытный педагог», безусловно, понимает, что он не должен в университете проповедовать идеи, враждебные или противоречащие «официальному мнению». Но, видно, шила в мешке не утаишь. Устряловщина прет из каждого его слова, из его ехидного тона, каким он обычно читает свои лекции (после лекции по интервенции у одного студента невольно вырвалось: он (т.е. Ключников) издевается над советской дипломатией).

Теперь о Бресте. После подробной семинарской проработки вопроса Ключников весь свой доклад построил на исключительной критике внешней политики советской власти этого периода. Конечно, он делал некоторые реверансы (еще бы!): гений Ленина вывел страну из тупика, советская дипломатия имеет славные страницы в последующих этапах развития, а брестские ошибки надо учесть и на них учиться, при этом взывал к чувствам студентов, мол вы пришли ведь учиться. Но его «критика» не думайте, что имеет что-нибудь общего с той критикой Бреста, которая дается в нашей литературе. Ключниковская «критика» это — критика сов. политики с точки зрения буржуазного дипломата, с одной стороны, и с другой — с точки зрения устряловца. По первой линии: он долго критиковал власть за неумение организовать переговоры — делегация была составлена из людей без предшествовавшего дипломатического опыта, не умеющих успешно вести переговоры, технический аппарат был никудышный («спасибо немцам, что они дали бумагу, а то не на чем было бы писать») и т.д. и т.д. Но все это еще не принципиальные вопросы, хотя «умысел» Ключникова понятен — дискредитировать практическую деятельность сов. власти в период, который он, как сменовеховец, не «приемлет». Соответствующий отпор в открывшемся после лекции диспуте он получил со стороны студентов, разоблачивших его «желание» нас учить. Далее, он пересмотрел всю революционную тактику Брестской политики. Отрицал ее агитационное значение. В доказательство того, что Брестские переговоры не выявили свою агитационную значимость, он приводил слова одного солдата немца: «Ну и слава богу, мир заключен!» Г. Ключников философствует: если ближайший солдат, рабочий рад похабному миру, то нечего говорить о других, все радовались, что победили Россию и мир заключен. Факты волнений и восстаний он забыл. Но больше он уделил внимания на развенчание нашей политики разоблачения двуличия германского империализма и его делегации. «Не знаю, что она дала — одни только упущения». Его мысль: надо было ухватиться за первые декларации немцев, говорить о том, что ваше желание заключить демократический мир равно нашему желанию, никаких принципиальных разногласий; вместо этого же мы почему-то разоблачали, да еще очень неумело, их политику, что кроме вреда ничего нам не дало. Интересная деталь. Лозунг «ни мира ни войны» он считает лозунгом с реальной перспективой, подкрепляя эту мысль примером из турецкой послевоенной истории (Кемаль). Когда его студенты приперли, он начал оправдываться тем, что он, мол, не хотел сказать о реальности этого лозунга («вы не поняли») в период Бреста, ибо обстановка Турции и России не одна и та же, но вообще огульно отрицать лозунги, как принято у нас, неправильно.

О периоде интервенции. Прежде всего он заявил, что политику Антанты в этот период он будет разбирать с точки зрения буржуазного права. «Я остаюсь на почве буржуазного права». С внешней стороны постановки вопроса как будто ничего. Что ж, разбирает человек вопрос с буржуазной точки зрения, ведь есть такой метод, когда рассматривают вопрос с точки зрения противника, в данном случае Антанты. Ключников только придерживался этого метода. На деле вышло: развернул устряловщину. Отрицал переходный характер нашего периода (это одна мода?); отрицал столкновение двух миров и интервенции, если хотите, это столкновение в одних рамках наподобие столкновения доктрины Монро с Европой. Доктрина Монро — отгородительный щит молодой развивающейся американской буржуазии против старой крепкой буржуазии Европы. Октябрьская революция, видно, акт самосохранения русской буржуазии. Тут еще развертывается старая программа министра иностранных дел правительства Колчака. «Возмущение в белом стане» политикой Антанты. Указание его самого представителям Антанты в переговорах в Париже («где я жил», но для чего и в качестве кого — молчок, будто так переговоры были, между прочим за чашкой кофе случайно встретившихся приятелей), что не создает условий для успешного объединения России и т.д. Словом, жалобы неудачника-белогвардейца, который продолжает думать, что другая политика Антанты могла обеспечить их объединение России, а не большевиков.

Как студенты относятся к курсу Ключникова? На этот счет имеются три точки зрения. Одну свою, думается, достаточно я развил. Другая:

Ключников — профессор, что бы он ни читал, раз допущен к преподаванию, мы должны его слушать безо всяких прений, тем более, что мы уже взрослые, и он нас вряд ли переубедит. Третья точка зрения: мы согласны, что допущение Ключникова к преподаванию ошибка, но раз он уже читает — большой беды нет, наоборот даже полезно, ибо дает нам возможность развивать наши способности критического мышления. На абсурдности и политической беспринципности этих двух точек зрения не останавливаюсь — она очень открыта, тем более, что серьезных защитников этих точек зрения нет.

В заключение мне представляется, что дальнейшее пребывание г-на Ключникова после всего этого в рядах научных работников Коммунистической Академии, этого мирового центра марксистской мысли, бросает тень на славное имя Академии и дает ему возможность выступать как профессору с явно антисоветскими речами.

№ 18. Из письма в Секретариат ЦК ВКП(б) заведующего агитационно-пропагандистского отдела ЦК ВКП(б) В.Г. Кнорина [197]

11 января 1927 г.

До известного Вам диспута об антисемитизме проф. Ю.В. Ключников состоял профессором 1-го МГУ и научным сотрудником ИМХ и МП Комакадемии. В связи с явно сменовеховским характером его преподавания, особенно на семинарских занятиях, по инициативе студенчества (с предварительного моего согласия) он был устранен от преподавания [198]. Причем форма была такая: он сам заявил, что в связи с обострившимися отношениями между ним и студентами он не может продолжить своего курса. После постановки вопроса на секретариате ЦК был поставлен вопрос и об устранении его от работы в кабинете мировой экономики и политики при Комакадемии. Следовательно, к началу нового семестра проф. Ю.В. Ключников ни на какой учебной и ученой работе в советских учено-учебных учреждениях не состоит.

Если Секретариат ЦК считает, что необходимо принять еще какие-либо дополнительные меры, то необходимо дать указания об этом тов. Меньжинскому. По моему мнению, в настоящее время в этом нет нужды. К данным, которые были во время высылки Лежнева, прибавилось только его выступление на диспуте об антисемитизме, за который довольно крупную долю ответственности должны нести также устроители диспута. Поэтому я полагал бы, что в настоящее время вопрос можно считать исчерпанным <...>

№ 19. Предварительное заключение Л.Д. Троцкого и И.С. Уншлихта по вопросу дальнейшего поведения в отношении Слащова и его группы, рассмотренное и утвержденное 18 ноября 1921 г. на заседании Политбюро ЦК РКП(б) [199]

16 ноября 1921 г.

Предлагаем:

1) Копии показаний прислать Троцкому и Чичерину, дабы эти показания могли быть изучены с точек зрения военной и дипломатической и дабы заинтересованные ведомства могли поставить ряд дополнительных вопросов перед ВЧК.

2) ВЧК по соглашению с военным ведомством и Наркоминделом (тройка — тт. Уншлихт, Троцкий, Чичерин) составляет в кратчайший срок сообщение о возвращении группы Слащова с точными цитатами из показаний Слащова и других о причинах этого возвращения.

3) Одновременно слащовцы составляют воззвание к остаткам белых армий за границей. Воззвание это, просмотренное той же тройкой, публикуется одновременно с сообщением о прибытии группы или немедленно же на следующий день.

4) Ввиду заключающихся в показаниях Слащова ссылок на сравнительно недавние военные предложения агентов Англии и Франции, направленные против Советской России, необходимо немедленно отобрать на основании вопросов, формулированных Наркоминделом, точные показания от Слащова и других, как материал для дипломатической ноты.

5) Ввиду настаивания Слащова и других на предоставлении им военных должностей, преимущественно строевых, ответить им, что военное ведомство несомненно рассчитывает приобрести в их лице ценных работников, но что окончательное определение характера работы сможет произойти только после того, как Красная Армия узнает о самом факте перехода на сторону Советской России названных лиц, поймет мотивы, вообще освоится с этим фактом.

6) Тем временем главная работа группы Слащова должна состоять в писании мемуаров за период борьбы с Советской Россией. Ввиду того, что мемуары эти обещают дать ценный политический, военный и бытовой материал, предоставить в случае надобности в распоряжение группы Слащова надежных стенографов, которые облегчили бы работу, и назначить для редактирования и вообще для руководства этой работой определенного товарища литератора.

7) До написания этих мемуаров рекомендовать группе Слащова воздержаться от встреч, посещений и пр., дабы внимание не рассеивалось и работы над мемуарами не затягивались. Указать Слащову и другим на большую политическую важность мемуаров.

8) Поддержать инициативу Слащова в отношении вызова других бывших врангелевцев в Советскую Россию, оказав необходимое содействие.

№ 20. Обращение генерала Я.А. Слащова к офицерам и солдатам армии Врангеля и беженцам [200]

21 ноября 1921 г.

С 1918 г. льется русская кровь в междоусобной войне. Все называли себя борцами за народ. Правительство белых оказалось несостоятельным и неподдержанным народом — белые были побеждены и бежали в Константинополь.

Советская власть есть единственная власть, представляющая Россию и ее народ.

Я, Слащов-Крымский, зову вас, офицеры и солдаты, подчиниться советской власти и вернуться на родину, в противном случае, вы окажетесь наемниками иностранного капитала и, что еще хуже, наемниками против своей родины, своего родного народа. Ведь каждую минуту вас могут послать завоевывать русские области. Конечно, платить вам за это будут, но пославшие вас получат все материальные и территориальные выгоды, сделают русский народ рабами, а вас народ проклянет. Вас пугают тем, что возвращающихся белых подвергают различным репрессиям. Я поехал, проверил и убедился, что прошлое забыто. Со мной приехали генерал Мильковский, полковник Гильбих, несколько офицеров и моя жена. И теперь, как один из бывших высших начальников добровольческой армии, командую вам: «За мной!» Не верьте сплетням про Россию, не смейте продаваться, чтобы идти на Россию войной.

Требую подчинения советской власти для защиты родины и своего народа.

Ноября 21 дня 1921 г.

Слащов.

Мысля едино со Слащовым и подписывая его обращение, мы в свою очередь обращаемся ко всем знающим нас, верящим нам и искренно любящим свою родину без всяких колебаний последовать настоящему призыву.

Мильковский.
Э. Гильбих.

№ 21. Заключение уполномоченного КРО ОГПУ по делу Л.Л. Коленберга, обвиняемого в убийстве Я.А. Слащова [201]

26 июня 1929 г.

1929 года, июня 26 дня, я, уполномоченный 6-го отделения КРО ОГПУ, рассмотрев следственное дело за № 77170 по обвинению гражданина Коленберга Лазаря Львовича в преступлениях, предусмотренных 138 ст. УК, находящегося на свободе, нашел:

Гражданин Коленберг Лазарь Львович, 1905 года рождения, из мещан г. Николаева, 11 сего января убил бывшего белого генерала Якова Александровича Слащова выстрелом из револьвера на его квартире.

Следствием установлено, что Л. Коленберг в 1919 г. совместно со своими родителями и другими членами семьи проживал в г. Николаеве. После занятия Николаева белыми он работал в большевистском подполье. Проводимые белыми жестокие репрессии и бесчинства по отношению к еврейскому населению, публичные расстрелы заподозренных в причастности и даже сочувствующих революционному движению, расстрел родного брата Коленберга — все это произвело на него глубокое впечатление, и у него запала навязчивая идея мести командовавшему белыми генералу Слащову. После занятия Николаева красными войсками Коленберг вступил в Красную Армию и прослужил в ней до 1926 г., будучи демобилизованным на должности командира взвода.

Мысль о мести Слащову за все это время Коленберга не оставляла. После демобилизации он приехал в Москву с целью проведения задуманного им убийства Слащова. Однако, по независящим от него обстоятельствам, он вскоре уехал из Москвы и с той же целью вернулся обратно в сентябре 1928 г. по командировке винницкого военкомата в Московскую пехотную школу им. Ашенбренера и Уншлихта. Через два месяца он был демобилизован и поступил в военизированную охрану.

С целью изучения образа жизни Слащова Коленберг стал брать у него на дому уроки тактики. 15 декабря Коленберг специально выехал в г. Киев за хранящимся там у него револьвером системы «парабеллум». Вернувшись в Москву 11 сего января, во время урока Коленберг осуществил давно задуманное им убийство Слащова, убив его из револьвера тремя выстрелами. После чего отдался прибывшим властям.

Произведенной психиатрической экспертизой Коленберг признан психически неполноценным и в момент совершения им преступления — невменяемым, а посему постановил: [202]

На основании ст. 322 Уголовно-лроцессуального кодекса РСФСР дело в отношении Коленберга прекратить и сдать в архив.

Уполномоченный 6-го отделения КРО ОГПУ Гурский

На документе имеются резолюции:

«Согласен. Пом. нач. 6-го отд. КРО Чопяк»;

«Утверждаю. Пом. нач. КРО ОГПУ Пузицкий». ^[203]

№22. Письмо казаков Югославии руководителю Российского Общества Красного Креста в Женеве Ю.И. Лодыженскому [204]

12 сентября 1922 г.

Просим Вас от имени донских, кубанских и терских казачьих станиц в Югославии заявить энергичный протест против проекта д-ра Нансена о репатриации. Возвращающиеся в Советскую Россию казаки подвергаются ужасным репрессиям, расстрелу и ссылке в концентрационные лагери, в коих гибнут массами. Гарантии большевиков — ложь. Принятие «Лигой Наций» проекта Нансена равно убийству тысяч людей, самоотверженно боровшихся во имя культуры и права на свободную жизнь в своих землях.

ПРЕЗИДИУМ СБОРА СТАНИЧНЫХ И ХУТОРСКИХ КАЗАЧЬИХ АТАМАНОВ В ЮГОСЛАВИИ.

П.п. Председатель Генерал-майор Янов
Тов. Председателя казак Персианов Секретарь, Полковник Смелов
12 сентября 1922 г. г. Белград. Югославия

№ 23. Письмо А.Н. Толстого И.В. Сталину [205]

17 июня 1941 г.

Дорогой Иосиф Виссарионович, я получил открытку от писателя Ивана Алексеевича Бунина из неоккупированной Франции. Он пишет, что положение его ужасно, он голодает и просит помощи.

Неделей позже писатель Телешов также получил от него открытку, где Бунин говорит уже прямо: «Хочу домой».

Мастерство Бунина для нашей литературы чрезвычайно важный пример — как нужно обращаться с русским языком, как нужно видеть предмет и пластически изображать его. Мы учимся у него мастерству слова, образности и реализму.

Бунину сейчас около семидесяти лет, он еще полон сил, написал новую книгу рассказов. Насколько мне известно, в эмиграции он не занимался активной антисоветской политикой. Он держался особняком, в особенности после того, как получил нобелевскую премию. В 1937 г. я встретил его в Париже, он тогда уже говорил, что его искусство здесь никому не нужно, его не читают, его книги расходятся в десятках экземпляров.

Дорогой Иосиф Виссарионович, обращаюсь к Вам с важным вопросом, волнующим многих советских писателей, — мог бы я ответить Бунину на его открытку, подав ему надежду на то, что возможно его возвращение на родину?

Если такую надежду подать ему будет нельзя, то не могло бы Советское правительство через наше посольство оказать ему материальную помощь. Книги Бунина не раз переиздавались Гослитиздатом.

С глубоким уважением и с любовью

Алексей Толстой

Дата добавления: 2015-08-05