В.Г. Распутин

"Изводиться Матёрой". В " Прощании с Матёрой " (1976) писатель продолжил тему "нравственного закона", и прежде всего, закона родовой жизни, хранительницей которого издавна является Мать земля[13], ибо народные представления о земле были тесно связаны с понятиями Родины, земли предков, или иначе сказать, родины рода. В этой системе мышления имя деревни и острова, носящих одно название в повести, - Матёра (не случайна перекличка со словом "матерь"), - идёт от фольклорного "Мать сыра-земля", и сам образ Матёры выступает как образ родной земли, где жили, а теперь, по замечанию главной героини, восьмидесятилетней старухи Дарьи, лежат её "братья, сестра, дядья, тётки, деды, прадеды и дальше", что, в свою очередь, позволяет Матёре выступить прямым олицетворением целого мира, векового бытового и трудового уклада, с "извечным порядком" жизни, воплощающим идею непрерывного существования Рода и неотрывности от него человека.

Подобно В.Белову, В.Астафьеву, Ф.Абрамову и др., Распутину изначально дано чувствовать силу человека, кровно связанного с Родом. Но в отличие от писателей-современников ему дано и горько чувствовать отрыв человека от Рода[14]. Эта драматическая ситуация, предопределившая, как уже говорилось, гибель Настёны, в "Прощании с Матёрой" имеет не менее страшные последствия, одно из которых – человеческое беспамятство. Его пример в повести говорит сам за себя: на матёринском кладбище орудуют здоровенные мужики в брезентовых спецовках, сваливают как попало кресты, оградки, пирамидки с фотографиями, словом, занимаются санитарной очисткой кладбищенской территории перед затоплением острова. Однако эта, казалось бы, государственная надобность видится местному юродивому, "божьему человеку" Богодулу не иначе как кощунством: "Мёр-ртвых гр-рабют!.." – "кричал" он и "бил о пол палкой" в доме Дарьи. Именно это событие и перерубило жизнь Матёры, в результате чего в ней "всё стронулось, всё сдвинулось, всё "поехало" с места". И как следствие – "нарушился извечный порядок", угрожающий необратимыми процессами в человеческих душах. Одни из них – у Петрухи, у Клавки Стригуновой – навсегда окаменеют, другие, как Дарьина, займутся непреходящей мучительной болью. И невдомёк "окаменевшим", что каждый из живущих не просто человек, творящий себя с нуля, а чьи-то сын или дочь, и что большая часть нас уходит в прошлое, в предков: они дали нам всё: само существование, оставили в наследство навыки, умения. Вот почему Дарья ощущает глубокую личную ответственность перед умершими. Не за себя и не за свой привычный уклад, а за род болеет, за "полную матёринскую рать", что жила ради неё, Дарьи, "отдав всё своё за неё… и для таких, как она". И теперь вместо этой "рати", ещё вчера запечатленной на фотографиях, освещённой крестами и пирамидками, стояли сиротливые холмики оголённых могил.

Нет, Распутин не ведёт речь о том, надо или не надо строить ГЭС, а стало быть, и затоплять Матёру. Писателя волнует то, какой ценой строить и всегда ли бывает оправданной самая высокая, самая дорогая цена, каковой является уход в небытие материка прежней крестьянской жизни. Последнее обстоятельство заставляет задуматься и матёринцев над тем, что если так безжалостно и бездумно погублена эта малая земля, то не пробьёт ли такой же час и для всей земли: "Не спечется ли, глядя на Матёру, вся остальная земля?"

Но ещё важнее, что Распутин, изображая время, сошедшее с "привычного хода", говорит о необходимости осторожного обращения с человеком, его судьбой и укладом жизни. Конечно, он заостряет проблему, но тем самым подводит нас к тому пределу, когда уже трудно, невозможно не осознать важности поставленных им вопросов. Так, в сцене, где матёринцы "миром" пришли, - как совсем недавно собирались на сенокос, уборку хлеба и картошки, - проводить первую "умирающую" избу, подожженную беспутным Петрухой, автор обращает внимание на их лица, кажущиеся в страшных всполохах всё уничтожающего огня "слепленными, восковыми", как у умерших, и словно предсказывающие, что часть жизни этих людей умрёт вместе с Матёрой, бывшей им домом. Не менее пронзительной выглядит картина прощания с поверженной избой её хозяйки, кладущей земные поклоны пепелищу и не покидающей его "до ночи", при этом всё время "что-то отыскивая, что-то вороша в горячей золе и в памяти…" Трудно будет забыть очевидцам "первую жаркую и яркую ночь на Матёре". Но ещё труднее читателям вычеркнуть из своего сознания "авторский комментарий" пожарища: "…огнём изба горит недолго, два-три часа, но многие ещё дни курится, не остывая, избище и остро пахнет горелым, но не выгоревшим до конца, ничем не убиваемым жилым духом", - свидетельствующий о противоестественности насильственного убиения исполненного жизни матёринского мира, не соглашающегося с наступающей на него смертью. И здесь становится очевидной ещё одна причина заострённости писателем изображаемой беды Матёры, призванной, как считает Е.Старикова[15], "концентрировать силу любви к уходящему крестьянскому миру, благодарности за нравственные и поэтические ценности, которыми он нас одарил, боль за невозвратимость уходящего, отличающую человека нравственного от бездуховного варвара". Тем самым Распутин последовательно вводил в сущности частный случай с Матёрой в контекст современного исторического времени с его социальными и духовными проблемами, с острым беспокойством о дальнейших путях цивилизации, о приобретениях и потерях и, главное, о человеческих судьбах на путях прогресса. Наступившие перемены, - справедливо отмечает Г.А.Белая[16], - волнуют Распутина не потому, что он против перемен вообще; для него гораздо принципиальнее вопрос об органичности этих перемен. Распутин не зовёт нас назад, потому что верит в преемственные силы человеческого духа, основание чему видит в памяти людей, их любви к Родине, к родительским могилам. Правда, таковой была позиция писателя в советские 70-е годы. В девяностые от его веры не останется и следа. И получается, что распутинская Дарья оказалась дальновиднее своего создателя, ибо она трезво понимает, что время её кончилось, на судьбе её сверстников "преломился" век. И на какую человеческую память ей можно надеяться после всего увиденного и пережитого на кладбище?! А горящие избы?! А поджог мельницы, что столько "хлебушка… перемолола" матёринцам! У старого поколения особое отношение к хлебу. Поэтому не хочет Дарья оставлять народную кормилицу умирать в окружении чужих людей ("Каково ей середь их – никто добрым словом не помянет!.."), вместе с Катериной идёт проводить её в последний путь: "Пускай хош нас под послед увидит".

То, что распалась связь поколений, а с нею и звенья искони прочной родовой цепи, Дарья сознаёт, наблюдая за молодёжью Матёры, не понимающей глубинной связи с землёй, предками, стремящейся к "облегченной жизни" в посёлке городского типа. И судьба избы Петрухи видится ей особенно горькой оттого, что погибает она не от рук пожогщиков, но своего молодого хозяина. И невыразимо трудно Дарье смириться с мыслью о том, что её внук Андрей, почти не ведая смущения, готов отдать родную Матёру под "электричество". Но больше всего старуху удивляет, что он навсегда уходит с острова, даже не оглянувшись, словно и не жил там.

Естественно, Дарья растерялась сначала, столкнувшись с тем, что те, кто решает судьбу Матёры, лишены здравого смысла, простого и ясного понимания того, что жизнь всяким новым поколением подхватывается, а не начинается сызнова. Она пытается напомнить об извечной связи всех – отживших, ушедших, живущих и грядущих поколений. И когда наталкивается на непонимание не только со стороны "пришельцев", но и отдельных матёринцев, а также сына и внука, то готова к самоуничижению, причисляя себя к зажившимся старухам, которые кажутся ей лишь препятствием для будущей "младой жизни". "Старость запускать нельзя – со всей свойственной ей категоричностью говорит Дарья. – Никому этого не надо… Знай свой срок…"

Между тем в мире Распутина старость – это не столько возраст, сколько духовное состояние, помимо прочего исполненное глубокого, проницательного вчувствования в жизнь и в человека. Не случайно именно матёринские старухи во главе с самой старой из них – Дарьей сразу ощутили степень беды, нависшей над деревней и островом. И если бы не они, события в Матёре могли бы разворачиваться по облегченному варианту. А так "чужим" людям чинят неудобства, кстати, в том числе и нравственные, именно старухи.

Появившиеся с материка на острове "чужие", как и положено чужим, провожают Матёру в небытие весело, беззаботно или по-деловому равнодушно[17], например, как это делает санитарная бригада на кладбище. Однако всё, что они там творят, выливается в кощунство. Хотя нужно, чтобы "дело государственное" через посредство "исполнителей" стало и личным делом каждого из жителей Матёры. А Жук? Он тут как бы и ни при чём, он только "исполняет". "Исполнением" занимаются и пожогщики, насылая на остров всё истребляющий огонь. Единственный, кто не уступил их "искусству", - "царский листвень", продолжавший крепко стоять сам и крепить к речному дну Матёру, тогда как кресты на могилах и души матёринцев не сумели выдержать натиска "санитаров".

С того страшного дня на кладбище Дарья стала жить между двух деревень – той, что догорала у неё на глазах, и той, большой и безмолвной, что лежала поодаль, без крестов, пугающе оголённая[18], мучаясь безответными вечными вопросами, в разговорах-пересудах перебирая разные варианты места человека – "венца всего живущего" – во вселенной. При этом имеющие место мучительные сомнения героини ("А может, так и надо! – постоянно спрашивает себя Дарья, пытаясь понять и объяснить участь Матёры) происходят не от малодушия, не от беспринципности, но от ощущения естественной слитности рефлексирующей, "исходящей Матёрой", Дарьиной души со всем сущим, её пребывания в бесконечном пространстве жизни, которая, как известно, полна тайн, неподвластных человеку[19]. А ещё, воспринимая последние дни и ночи Матёры всё одно, что "край света", конец всему, Дарья, подобно многим другим героям Распутина, ощущает себя как бы на судном месте в руках испытующей их судьбы[20]. Однако, по мысли Г.А.Белой, суровость настоящего момента заключается не в том, что настал "судный день", а в том, что человек встречает его неготовым к этому испытанию, о чём и разговаривает мысленно Дарья с Богом, надеясь на Его понимание и прощение за её многочисленные к Нему вопросы: "Прости, прости, господи, что спрашиваю я. Худо мне. А уйти Ты не даёшь".

Худо же Дарье от осознания навеки утрачиваемой родины рода, на которую никому из живых не будет возможности вернуться. Действительно, последнее, что видит Павел на месте Матёры, это "замершая масса воды". А сама Матёра "куда залегла", неизвестно. Отсюда прощание с нею – это прощание навсегда. Прощаться же для героини Распутина означает просить прощения у старших, что не защитила их последнего пристанища. Старуха Дарья потому так болезненно переживает затопление кладбища, что ей кажется, - оставшись одни, мёртвые тоже будут "маяться на этом поселенье без связки со своим родом-племенем". Собственно, и конец острова она ощущает как личную вину перед Родом, жизнь которого оказывается безжалостно перерубленной. Однажды приснится Дарье сон, как сходит она в свой Род, и собираются для суда над нею все, кто сошёл раньше её, все её предки, и выстраиваются огромным "многовековым" клином – "все с угрюмыми, строгими и вопрошающими лицами". Они говорят, что "она, Дарья, оставила их без надежды и будущего". И она, чувствуя себя ответственной перед ними, ищет слова, чтобы утешить и ободрить, ищет – и не находит.

Наивысшей точкой прощания с Матёрой становится обряжение Дарьей своей избы. При этом ей приходит в голову естественная для христианского сознания аналогия[21], а именно – деревня с её избами уходит навеки, значит, нужно проститься с родными стенами, как прощаются с родными людьми: прибрать, оплакать, помолиться… Она подмазывает печку, моет полы, стирает занавески, белит, украшает избу чистой пахнущей пихтой и травами, творит молитву в тишине матёринской ночи, и во всё это время окончательно прощается со всем, что было Матёрой, готовящимся уйти под воду, кануть в небытие. Иными словами, в Дарьиных проводах избы в последний путь запечатлено осознание и приятие героиней бесповоротного расставания с матёринским миром. Но отдавая родную избу в огонь, Дарья тем самым как бы говорит, что и с нею теперь пусть делают, что хотят, тем более, что она свой выбор уже сделала – не разлучаться с Матёрой. И это её решение известно, а главное, понятно только одному Хозяину острова.

Если Богодул – это воинственный охранитель Матёры от всякой нечисти (В.Чалмаев), то Хозяин ("маленький, чуть больше кошки, ни на какого другого зверя не похожий зверёк") – добрый дух острова, своего рода домовой, как о нём пишет Распутин ("Если в избах есть домовые, то на острове должен быть и хозяин"), иначе, добрая хранительная сила Матёры. И в этом смысле он родственен "царскому лиственю" – "держателю" острова, его своего рода отцу-"корню". Отсюда не случайно Дарья, отдав избу пожогщикам, идёт именно к лиственю. А за что она может ещё "ухватиться" в образовавшейся пустоте, в навалившемся на неё духовном сиротстве, как не за силу, уходящую в "одну общую" с Дарьей землю?! И пока "шла и шла" она к лиственю, "всё будто сбоку бежал" Хозяин и "пытался заглянуть ей в глаза". Хотя он и без того знал, что решила Дарья, поскольку способен видеть будущее, правда, не способен ничего изменить. Поэтому Хозяин является лишь безмолвным и невидимым свидетелем всех переломных событий в уходящей Матёре: от первого пожара до последнего прощания Дарьи с избой… Единственное, что, как и Дарье, остаётся ему, так это выполнить свой долг: не разлучиться с Матёрой.

Однако для героини Распутина подобное решение означает не только следование долгу, но и возможность оправдания собственной жизни. И приходит она к этому благодаря исповедуемому ею закону родовой жизни. Ведя на кладбище мысленный разговор с ушедшей "полной матёринской ратью", Дарья мучится ответом на главный вопрос – о правде жизни: "Для чего вы были?.. И наши дети, родившись от нас,.. станут спрашивать, для чего их рожали…" – и находит его в памяти: "Правда в памяти. У кого нет памяти, у того нет жизни". Отсюда вполне закономерно, что смысл собственной жизни Дарья видит в своей нерушимой памяти о "родове", сопряжённой с непреходящей любовью к земле предков. Вот почему уход Матёры тотчас обессмыслит Дарьино существование, оставив её жить с беспамятными. А потому изначально другого пути, как быть до конца с Матёрой, у Дарьи нет. Вместе с тем, обладая великим знанием "правды жизни", она пытается передать его остающимся без Матёры детям и внукам, ибо оно даст им силу найти себя. Но способны ли они расслышать её слова? В сценарии фильма "Матёра" Ларисы Шепитько таковым являлся Павел. И как было задумано в финальном кадре картины, слушая уже из небытия, его зов в тумане, Дарья улыбалась тому, что сын не забыл свою мать, и значит не прервалась материнская "родова".

Тем не менее сама Матёра ушла на дно рукотворного моря, и вместе с нею канул в вечность целый мир – старая русская деревня, с которой, - оплакивая избы свои, родные могилы, остров свой ненаглядный, - попрощались матёринские старухи и писатель тоже. Крестьянская Атлантида исчезла в водах времени, не выдержав железной поступи прогресса. Но когда Дарья говорит внуку Андрею: "Возьмите и срежьте Матёру… Срежьте её и отведите, где земля стоит… Отведите и пущай будет. Вам сгодится и внукам вашим послужит…" – она защищает не конкретные деревню и остров, а уходящий под воду целый материк Прошлого, воплощающего в себе высокую духовность, без чего невозможно ни настоящее, ни будущее.

Однако "срезать", то есть сохранять Матёру никто – за ненадобностью – не собирался. И Матёра, словно почувствовав это, сама сгинула, растворилась в сошедшем на землю тумане, прихватив с собою таких же, как она, ни в настоящем, ни тем более в будущем никому не нужных старух. Но, казалось, писатель оставлял надежду на спасение, выстраивая финал на звуковом контрапункте: прощальный голос Хозяина и слабый шум мотора катера, спешащего за старухами[22]. Критика семидесятых годов в положительном разрешении событий не сомневалась, хотя и отмечала, что автор "обрывал повествование, ничего больше не объясняя и, видимо, желая, чтобы… оставалось тревожное и печальное чувство"[23]. Пройдут два десятилетия, и Распутин вычеркнет последнее предложение. И теперь Матёра со старухами уходила на дно только под тоскливый вой Хозяина. На взгляд писателя из девяностых, прощание общества с Прошлым, исполненным неотторжимого духовного смысла, состоялось. Соответственно, у него нет нужды "изводиться Матёрой". Однако и по сей день "Матёра" для всех живущих – это противоядие от окаменелости души.

Дата добавления: 2015-08-05