Письма к Элизе

Лондон, конец января 1767 Вместе с этим письмом Элиза получит мои книги: "Проповеди" идут отсамого сердца, хотя и остались без названия; остальные - от головы; к тому,как их примут, я отношусь более безразлично... Не знаю, как это получилось, - но я полувлюблен в Вас. Пора бывлюбиться и полностью, ибо никогда прежде ни одна представительницапрекрасного пола не производила на меня большего впечатления. Итак, прощайте. С признательностью (чтобы не сказать с любовью) Л. Стерн Лондон, февраль 1767 Хотя в половине первого я навещу Вас, Элиза, я не успокоюсь, пока неузнаю, как Вы себя чувствуете. Пусть же прелестное твое личико осветитсяулыбкой, как сегодняшнее утро осветилось солнцем. Я очень опечалился,услышав вчера, что Вы захворали; и огорчился, что Вы не пустили меня к себе.Помните, моя дорогая: друг имеет те же права, что и врач. В этом городе(возразите Вы), это не принято. И что с того? Изысканность иблагопристойность соблюдают бездушные правила этикета далеко не всегда. Я иду завтракать, но к одиннадцати вернусь в надежде прочесть однустрочку, написанную твоей рукой: "Мне лучше и я буду рада увидеть своегоБрамина". 9 утра. Лондон, март 1767 Твое письмо, Элиза, я получил вчера вечером по возвращении от лордаБатхерста, где я обедал и где меня слушали (о тебе я говорил целый час безперерыва) с таким интересом и вниманием, что добрый старик трижды пил затвое здоровье, и, хотя ему уже восемьдесят пять, он говорит, что надеетсядожить до того дня, когда его познакомят с моей прелестной ученицей изИндии, которая, он убежден, затмит всех жен самых богатых набобов - и нетолько внешне, но (что гораздо важнее) и внутренне. И я надеюсь на то же.Этот аристократ - мой старый знакомый. Представьте, он всегдапокровительствовал людям умным и талантливым; за его столом сиживали иАддисон, и Стил, и Поуп, и Свифт, и Прайор, и многие другие... Впервые онподошел ко мне, когда я находился при дворе принцессы Уэльской, ипредставился столь же оригинально, сколь и вежливо: "Хочу познакомиться сВами, мистер Стерн, однако и Вы должны знать того, кто выражает это желание.Вы, вероятно, слышали, - продолжал он, - о старом лорде Батхерсте, которогоэти ваши Поупы и Свифты так воспевали и превозносили. Прожив всю жизнь свеликими людьми, похоронив их и отчаявшись найти им равных, я уже нескольколет перестал вести записи и забросил свои книги, вознамерившись никогдабольше их не раскрывать. Вы, однако, разожгли во мне желание, прежде чем яумру, открыть их вновь, что я сейчас и делаю; а потому прошу Вас отобедатьсо мной у меня дома". Этот лорд - чудо природы: в свои восемьдесят пять онобладает умом и живостью тридцатилетнего. Умение получать радость от жизни иискусство доставлять радость другим сочетаются у него с образованностью,учтивостью и чувством. То, что рассказывал я о тебе, Элиза, доставляло ему огромноеудовольствие; в нашей беседе участвовал еще один, также весьмаздравомыслящий джентльмен, и мы с жаром проговорили до девяти вечера. И ты,Элиза, была той путеводной звездой, что направляла и освещала наш разговор!И даже когда я говорил не о тебе, ты все равно целиком заполняла мой ум,согревала все мною сказанное, ибо все это время - говорю не стыдясь - мнеочень тебя не хватало! <...> Пусть же розы вновь вернутся на твои щечки, а рубины - на твои губки!Но поверь мне, Элиза: твой муж (если только это добрый, проницательныйчеловек, во что я искренне верю) заключит тебя в еще более крепкие и нежныеобъятья, поцелует твое бледное, изможденное лицо с еще большей страстью, чемесли б красота твоя цвела пышным цветом. Если же я ошибаюсь, то мне его отдуши жаль. Странный у него должен быть вкус, раз он не в состоянии подостоинству оценить такое существо, как ты! <...> Как можешь ты просить прощенья за твое последнее письмо?! Мне онокажется тем более прелестным, что ты за него извиняешься. Пиши мне и впредь,дитя мое, только такие письма. Пусть они выражают непритязательнуюбеспечность сердца, что во всей своей полноте раскрывается человеку,которого ты должна чтить, которому должна доверять. Такое письмо, Элиза,пишу тебе и я, и такой жизнью - безыскусной, полной любви - я буду жить стобой, если только Судьба не разведет нас по разным материкам, чего никогдане переживет навсегда преданный тебе Брамин. Лондон, март 1767 Дражайшая моя Элиза! Сегодня утром начал я новый дневник; ты увидишь его, ибо, если я недоживу до твоего возвращения в Англию, он останется тебе в наследство. Этастраница - печальная, но будут и веселые; если только я смогу писать тебеписьма, то встретятся среди них и радостные; боюсь только, что дойдут дотебя лишь немногие! А впрочем, можешь быть спокойна: с каждой почтой будешьты получать что-нибудь в этом роде - до тех пор, пока не махнешь рукой и невелишь никогда больше тебе не писать. Как Вы поживаете? Какую силу духа вложили в Вас небеса? Как Выустроились, моя дорогая? Все ли в порядке? Пишите мне, ничего не утаивая,обо всем. Если же попутный ветер Вас задержит, я приеду к Вам вместе сДжеймсами, можете не сомневаться. В самом деле, Элиза, знай я, что могуоказать Вам услугу, сделать для Вас доброе дело, - и я бы с радостьюприлетел к Вам, как на крыльях. Господь милостивый! Прояви снисхождение кбедной крошке, сохрани ее от любых потрясений. Сейчас, кроме Тебя одного,защитить ее некому! Спаси ее от всех напастей, ниспошли ей наконец утешение! Надеюсь, Элиза, молитва моя будет услышана, ибо, сдается мне, небо,когда я смотрю на него, улыбается мне в ответ. Я только что вернулся отнашей доброй миссис Джеймс, где три часа кряду только о тебе и говорил. Унее есть Ваш портрет, и он ей нравится, но Мэриотт и некоторые другиенаходят, что портрет, принадлежащий мне, лучше, выразительней. Но что он всравнении с оригиналом?! Я бы сказал так: портрет, который висит у миссисДжеймс, предназначен для света; мой же способен доставить удовольствие лишьочень искреннему другу или же сентиментальному философу. На первом Вы вся -улыбка, Вы разодеты в шелка, жемчуга и горностаи; на втором - просты, каквесталка; там Вы такая, какой Вас сотворила природа, - образ, на мой вкус,куда более естественный и привлекательный, чем миссис Дрейпер, красующаяся,покоряющая поклонников пышными своими нарядами, с блеском в глазах и сямочками на щеках и подбородке <...> А теперь позвольте мне сказать Вамправду, которую, впрочем, я Вам, кажется, уже говорил. Когда я увидел Васвпервые, Вы не вызвали во мне ничего, кроме сострадания; внешность Вашапоказалась мне вовсе непримечательной. Покрой Вашего платья (пусть имодного) портил Вас... ничто не может повредить Вам более, чем желаниепокрасоваться. Вы не красивы, Элиза, лицо Ваше не способно привлечь идесятой части тех, кто на Вас смотрит; Вы - нечто большее; скажу, как надуху: никогда прежде не приходилось мне видеть лицо столь же умное, столь жеодухотворенное, столь же доброе; не было еще (и не будет) ни одногоздравомыслящего, проницательного и чувствительного мужчины, который бы,пробыв в Вашем обществе три часа, не проникся к Вам любовью или дружбой - втом, разумеется, случае, если Вы не станете изображать из себя то, что Вамне свойственно, и предстанете перед ним тем безыскусным существом, какимсоздала Вас природа. Есть что-то в Ваших глазах и голосе такое, чего нет ниу одной женщины из всех, кого мне случалось видеть, о ком приходилосьслышать и читать. Это то пленительное, невыразимое совершенство, что ощутитьспособны лишь люди самого тонкого вкуса. Будь Ваш супруг сейчас в Англии, я бы с радостью заплатил ему пятьсотфунтов (если только подобное приобретение можно сделать за деньги), чтобы онразрешил Вам сидеть рядом со мной два часа в день, пока я пишу свое"Сентиментальное путешествие". Уверен, в этом случае книга продавалась бынастолько лучше, что я сумел бы вернуть эти деньги сторицею... За Ваши жепортреты, заказанные Ньюнэмами, я не дал бы и девяти центов: на них Вы -надутая, разодетая кокетка. Ваши глаза и овал лица (совершеннее мне видетьне приходилось), что способны поразить самого бесстрастного судью, ибо этоистинное творение Господа, краше которого я не видал нигде на свете, -обесцениваются притворной улыбкой на одном и гримасой на другом <...> Будуписать тебе завтра снова, лучшая и пленительнейшая из юных дев! Мирной тебеночи! Да будет душа моя с тобой во все ночные стражи. Прощай. Лондон, март 1767 Как бы я хотел, Элиза, чтобы ты смогла отложить свой отъезд в Индию ещена год. Ибо я свято верю, что твой муж никогда не стал бы ограничивать тебяво времени <...> Элиза, раз ты так тяжко больна, и не помышляй о том, чтобы в этом годувернуться в Индию. Напишите своему супругу - скажите ему всю правду о своемсостоянии, и, если муж Ваш столь же благороден и человеколюбив, каким Вы егорисуете, он Вас, безусловно, одобрит. Из самых достоверных источников мнеизвестно, что его недовольство Вашей жизнью в Англии вызвано лишь тем, чтоон возомнил, будто здесь Вы расточительствуете и наделаете долгов, покоторым ему рано или поздно придется платить. Подумать только: богиняприносится в жертву грошовым расчетам! Поверь, дитя мое, если б толькоприличия мне позволили, я бы возместил ему все связанные с тобой расходы допоследнего пенса! С радостью отдал бы я ему все свои средства, все, чемвладею, целиком положившись на тот дар, коим наградили меня небеса... Верно, ты многим обязана своему мужу, чем-то - своей внешности и мнениюсвета, но поверь, поверь, моя дорогая, столь же многим обязана ты и самойсебе. А потому, раз Вы по-прежнему больны, возвращайтесь-ка из Дилапоскорей. Я буду лечить Вас - и совершенно безвозмездно. Вы - отнюдь непервая женщина, кого я выхаживал, и не без успеха. Я пошлю за женой идочерью, и они, дабы поправить пошатнувшееся Ваше здоровье, отвезут Вас вМонпелье, на воды в Банкуа, в Спа - куда только пожелаете. Мы будем удитьрыбу на берегах Арно, бродить в ее долинах. И если ты будешь (как я не разуже слышал) стенать: "Я потерялась, я потерялась", - мы непременно отыщемтебя, моя Элиза. Не это ли прописал Вам Ваш врач: "Покой, короткие прогулки,чистый южный воздух Франции или еще более мягкий климат Неаполя - в обществедрузей, людей добрых и ласковых"? Разумный человек! Он определенно проник вВаши мысли. Он понимает, сколь ненадежны лекарства для существа, ЧЕЙ НЕДУГВЫЗВАН ГОРЕСТЯМИ РАССУДКА. Боюсь, дорогая моя, Вы можете довериться в полноймере только времени; пусть же оно даст Вам то, чего заслуживает истиннаяжрица этой обворожительной богини. Я горжусь Вами, Элиза, за то, что Вы скрываете от мира такие вещи,которые, откройся они, явились бы Вам панегириком. Истинное достоинство втом и заключается, чтобы, страдая, не искать у мира сочувствия, необращаться к нему за поддержкой. Вы выдержали характер, мой любезный ивдумчивый друг! Признаться, я начинаю думать, что добродетелей у Вас ничутьне меньше, чем у вдовы моего дяди Тоби. Впрочем, я ничуть не менеепристрастен, чем он в отношении миссис Водмен, и никакой Трим не способенубедить меня в обратном. Ни при каких обстоятельствах! Кстати, о вдовах.Если, Элиза, Вы когда-нибудь овдовеете, умоляю, ни за что не отдавайте рукуи сердце какому-нибудь богатому набобу, - я намереваюсь жениться на Вас сам.Моя супруга едва ли долго проживет: она уже раздала все французскиепровинции - я же не знаю другой женщины, кроме Вас, с которой я мог бысоединить свою судьбу после ее смерти. Верно, если исходить из состояниямоего здоровья, мне - девяносто пять лет, а Вам - двадцать пять: разницадовольно солидная, - но нехватку здоровья я возмещу умом и добронравием.Никакой Свифт так не любил свою Стеллу, Скаррон - свою Ментенон или Уоллер -свою Сакариссу, как я буду любить и воспевать тебя, моя Богом избраннаяжена! Все эти громкие имена уступают твоему, Элиза. Скажите же, чтопринимаете мое предложение, что оно делает Вам честь и что Вам, как иизвестному персонажу из "Спектейтора", доставит больше радости надеватьдомашние туфли старику, чем иметь дело с веселыми, сластолюбивыми имолодыми. Прощай, моя Simplicia {Простушка (лат.).}! Лондон, 30 марта 1767 Моя дорогая Элиза! Я находился на самом краю смерти. Последний раз, когда я Вам писал, ябыл болен не на шутку и знал, что мне угрожает... Опасения моиподтвердились, ибо через десять минут после отправления письма бедный Йорикбуквально развалился на части: в груди у меня лопнул сосуд, и я не мог дочетырех утра остановить кровь, которой перепачканы теперь все твои индийскиеносовые платки. Мне казалось, что кровь хлещет из самого сердца. Заснул я отслабости. В шесть я проснулся и обнаружил, что рубаха у меня залита кровью.Мне снилось, будто я сижу в полной прострации, ты входишь в комнату с шальюв руках и говоришь, что дух мой прилетел к тебе в Дил сообщить о моейнезавидной судьбе и что ты явилась узнать, какую помощь может оказать мнетвоя дочерняя привязанность, а также получить мое благословение и принятьмой последний вздох. С этими словами ты приложила шаль к моей груди и,опустившись на колени, взмолилась, чтобы я обратил на тебя внимание. Япробудился - но в каком виде! О мой Бог! "У Тебя исчислены мои скитания;положи слезы мои в сосуд у Тебя....... Дорогое дитя! Ты всегда у меня перед глазами! Ты постоянно присутствуешь в моем воображении: обнимаешьслабые мои колени и подымаешь прекрасные свои глаза мне в утешение; и, когдая говорю с Лидией, слова Исава, произнесенные тобой, постоянно звучат в моихушах: "Отец мой! благослови и меня". Посылаю тебе, дитя сердца моего, своеблагословение! Сейчас кровотечение совершенно остановилось, и я вновь ощущаю приливжизненных сил, а потому не тревожься, Элиза, я знаю, я поправлюсь.Позавтракал я с аппетитом и пишу тебе с радостным чувством, что "всекончится ко всеобщему удовольствию". Утешайся же тем, "что лучшие из людей(как сама ты изящно выразилась) не могут, что бы ни произошло, создать такуюцепь событий, которая бы стала источником несчастий для Того, кто за них вответе". Наблюдение это весьма уместно, в высшей степени здраво исформулировано на редкость точно. Хорошо бы мне запомнить его слово в слово.Кто, скажите, научил Вас, Элиза, так складно писать? Вы, вне всякихсомнений, этим искусством овладели. Когда я буду сидеть без денег и слабоездоровье не даст моему дарованию проявиться в полной мере, я напечатаю Вашиписьма в виде законченных эссе, написанных "несчастной дамой из Индии" <...>Я показал Ваши письма миссис В. и половине всех литераторов в городе.Надеюсь, Вы на меня за это не рассердитесь - я имел в виду оказать Вамчесть... Вы даже не можете себе представить, как растет число ценителейВашего эпистолярного таланта, а ведь они не знают прочих Ваших дарований.Остается только гадать, где сумела ты приобрести столько грации, столькодоброты, столько разнообразных достоинств. Природа, несомненно, потрудиласьнад тобой так, как не трудилась ни над кем другим, ибо ты (и не только вмоих глазах) - лучшее и совершеннейшее из ее созданий. Итак, это последнее письмо, что ты от меня получишь: "Граф Четемский"(о чем прочел я в газетах) уже прибыл в Дил, и ветер, насколько мнеизвестно, дует теперь попутный. А потому, благословенная, прими моепоследнее, последнее прости! Храни память обо мне, думай о том, как высоко яценю - нет, горячо люблю тебя; помни, что ты для меня. Прощай, прощай! И,прощаясь, позволь дать тебе один совет - на этот раз он будет краток. Всегодва слова: ЧТИ СЕБЯ P. S. <...> Пусть же сопровождают тебя мои благословения, покой иГигиея! Возвращайся скорей в мире и довольстве и освети мою ночь! Твоеотсутствие я буду оплакивать последним - и первым радоваться твоемувозвращению... ПРОЩАЙ!

Дата добавления: 2015-08-05