Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

ГЛАВА 79

 

Украшением лебенского отеля была гостиная с высокими потолками и с камином. Метрдотель затопил камин и решительно закрыл двери перед другими гостями.

– Поход в монастырь утомил вас, – только и сказал он, поставив перед отцом бутылку коньяка и рюмки – пять рюмок, словно мы все вернулись назад и могли выпить вместе перед огнем, – но по взгляду, которым он обменялся с моим отцом, я угадала, что их связывало много большее.

Мэтр весь вечер сидел на телефоне и как-то сумел договориться с полицейскими, которые допросили нас прямо в гостинице и отпустили под его благожелательный надзор. Подозреваю, что он связался и с моргом, или с похоронным бюро, или что у них там было в этом крошечном французском городке. Теперь все формальности были улажены, и я сидела на неудобной дамасской софе рядом с Элен, которая то и дело не глядя поднимала руку, чтобы погладить меня по голове, и старалась не вспоминать доброго лица мастера Джеймса и его окостеневшего тела, вытянувшегося под простыней. Отец сидел в глубоком кресле у огня и смотрел на нее, на нас. У Барли покраснели глаза от молчаливых слез, но он, казалось, не хотел, чтобы его утешали. Когда я взглянула на него, у меня тоже на минуту подступили слезы к глазам.

Отец поглядел на Барли, и мне вдруг показалось, что и он сейчас расплачется.

– Он был отважный человек, – тихо сказал отец. – Его атака дала Элен возможность прицелиться. Она сумела попасть в сердце только потому, что чудовище отвлеклось. Я думаю, в последнюю минуту мастер Джеймс успел понять, что он сделал. Он отомстил за любимую – и за многих других.

Барли кивнул, но говорить он еще не мог, и вокруг нас повисло короткое молчание.

– Я обещала рассказать все, когда выпадет спокойная минута, – сказала наконец Элен, отставив рюмку.

– Может, мне лучше уйти? – неохотно спросил Барли. Элен рассмеялась, и я поразилась, как мелодично звучит ее смех, совсем непохожий на обычный ее голос. Даже в этой комнате, наполовину заполненной горем, ее смех не казался неуместным.

– Нет, нет, дорогой мой, – сказала она Барли. – Как же нам обойтись без вас.

Мне нравился ее акцент, этот резкий, но милый английский выговор, который казался знакомым мне дольше, чем я себя помнила. Высокая худощавая женщина в черном платье – вышедшем из моды платье, а седеющие волосы были кольцом уложены вокруг головы. Поражало ее лицо: морщинистое, усталое, с молодыми глазами. Я каждый раз изумлялась, глядя на нее, – не только потому, что она была здесь, живая, но и потому, что всегда представляла себе Элен только молодой. Моего воображения не хватало, чтобы представить себе все эти годы, проведенные без нас.

– Рассказывать придется очень-очень долго, – тихо заговорила она, – но я уже сейчас скажу самое главное. Первое – что мне очень жаль. Я знаю, Пол, сколько боли причинила тебе. – Она взглянула на отца, сидевшего по ту сторону камина. Барли смущенно шевельнулся, но она остановила его уверенным жестом. – Еще больше боли я причинила себе. Второе я должна была сказать тебе раньше, но теперь наша дочь, – она блаженно улыбнулась, и в ее глазах блестели слезы, – наша дочь и ее друг будут свидетелями. Я живая, не не-умершая. Он не добрался до меня в третий раз.

Мне хотелось посмотреть на отца, но я не могла заставить себя повернуть голову. Я чувствовала, что эта минута принадлежит только ему. Впрочем, я слышала, что он не всхлипнул.

Она помолчала, переводя дыхание.

– Пол, когда мы приехали в Сен-Матье и я услышала их легенду – про аббата, восставшего из мертвых, и брата Кирилла, стерегущего его, – меня переполняло отчаяние и в то же время страшное любопытство. Я чувствовала, что не случайно меня так тянуло сюда. Еще до поездки во Францию я занималась исследованиями в Нью-Йорке – я тебе не говорила, Пол, – в надежде вычислить его новое убежище и отомстить за смерть отца. Но мне ни разу не попадалось ничего о Сен-Матье. Меня потянуло в монастырь только после того, как я нашла его название в твоем путеводителе. Это был просто каприз, без научного обоснования.

Она оглядела нас, чуть склонив свой тонкий профиль.

– Я снова взялась за поиски в Нью-Йорке, потому что мне казалось, будто отец погиб по моей вине – из-за моего стремления затмить его, разоблачить изменника, предавшего мать, – и эта мысль была невыносима. Потом мне стало казаться, что дело в моей злой крови – крови Дракулы, и пришло в голову, что эту кровь я передала своей малышке, даже если сама с виду совсем излечилась от прикосновения не-умершего.

Прервав рассказ, она погладила меня по щеке и взяла в ладони мою руку. Я вздрогнула от ее прикосновения, от близости этой знакомой и чужой женщины, сидевшей на диване прижавшись плечом к моему плечу.

– Я все сильнее ощущала себя недостойной и, услышав от брата Кирилла легенду, поняла, что мне не знать покоя, пока длится неизвестность. Я уверяла себя, что если сумею найти Дракулу и покончить с ним навсегда, то совершенно исцелюсь, стану хорошей матерью, начну новую жизнь. Когда ты уснул, Пол, я вышла во двор. Я подумывала вернуться в склеп с оружием, попробовать вскрыть саркофаг, но сообразила, что в одиночку не справлюсь. Я колебалась, не разбудить ли тебя, чтобы умолять снова помочь мне, а тем временем присела на скамейку над обрывом. Я понимала, что не следовало бы приходить сюда одной, но что-то влекло меня к этому месту. Так красиво было смотреть, как в лунном свете туман поднимается по склонам гор.

Глаза Элен странно расширились.

– Я сидела там и вдруг почувствовала, как мурашки бегут по спине, словно кто-то стоял у меня за спиной. Я торопливо обернулась и на другом краю двора, куда не достигал лунный свет, увидела темную фигуру. Лицо человека оставалось в тени, но я, и не видя, чувствовала, как обжигает меня его горящий взгляд. Всего секунда нужна была ему, чтобы расправить крылья и обрушиться на меня, а я была совсем одна над парапетом. И тут мне послышались голоса; они отчаянно звучали у меня в голове, твердя, что мне никогда не одолеть Дракулу, что этот мир принадлежит ему, а не мне. Они приказывали мне прыгать, пока я еще остаюсь собой, и я встала, как во сне, и прыгнула.

Теперь она сидела очень прямо, глядя в огонь, а отец провел рукой по лицу.

– Мне хотелось свободного полета, падения Люцифера или ангела, но скалы были не видны сверху. Я упала на уступ, и не убилась, и не переломала кости. Думаю, я пришла в себя через несколько часов, почувствовала, что кровь еще стекает по лицу и шее, увидела луну над собой и пустоту внизу. Господи, если бы я не потеряла сразу сознания, а перекатилась… – Она помолчала. – Я не знала, как объяснить тебе, что я пыталась сделать, и меня охватил безумный стыд. Мне казалось, что никогда уже мне не быть достойной тебя или нашей дочери. Когда силы вернулись, я встала и поняла, что потеряла не слишком много крови. И хотя все у меня болело, но я ничего не сломала и чувствовала, что он не добрался до меня – должно быть, когда я прыгнула, счел, что со мной кончено. От слабости я едва держалась на ногах, но сумела пройти вдоль стены и выйти на дорогу. Я затерялась в мире. Это оказалось не так уж трудно. Сумочка была со мной – выходя, я по привычке захватила ее – и пистолет с серебряными пулями тоже. Я чуть не расхохоталась, вспомнив, как, очнувшись, обнаружила сумочку у себя на плече. И в ней были деньги – много денег за подкладкой. Я тратила их очень скупо. Моя мать тоже всегда носила с собой все свои деньги. Наверное, так поступали все у них в деревне. Она никогда не доверяла банкам. Гораздо позже, когда те деньги кончились, я взяла немного с нашего счета и положила в швейцарский банк. После этого я сразу уехала из Швейцарии, боясь, что ты, Пол, попытаешься выследить меня. Ах, простите меня! – вскрикнула вдруг она, крепко сжимая мои пальцы, и я поняла: она просила прощения за свое бегство, не за деньги.

Отец стиснул руки.

– Ко мне тогда на несколько месяцев вернулась надежда или, вернее, сомнение, но банку не удалось проследить, кто снял деньги. Потерю мне возместили.

«Но не тебя», – мог бы добавить он, но не добавил. Его усталое лицо светилось радостью. Элен опустила взгляд.

– В общем, я нашла место, недалеко от Лебена, где можно было отлежаться, пока не зажили ссадины и порезы. Там я пряталась, пока не обрела возможность снова показаться на людях.

Пальцы ее сами потянулись к горлу, и я в который раз заметила на нем маленький белый шрам.

– Я чувствовала, что Дракула не забыл обо мне, что он будет снова и снова искать меня. Я наполнила карманы чесноком и постаралась собраться с духом. Куда бы я ни попала, я заходила в местную церковь и просила благословения, хотя иногда старая рана наливалась болью еще у церковных дверей. Я никогда не показывалась с открытой шеей. Позднее я сделала короткую стрижку, покрасила волосы, сменила манеру одеваться, стала носить темные очки. Долгое время я остерегалась городов, но понемногу стала заезжать в архивы, необходимые для продолжения поисков.

Я ничего не упускала. И находила его всюду, куда бы ни направилась: в Риме в 1620-х, во Флоренции Медичи, в Мадриде, в революционном Париже. То сообщения о странном море, то случаи вампиризма на старинном кладбище. Кажется, он всегда предпочитал писцов, архивариусов, библиотекарей, историков – всякого, кто через книгу соприкасался с прошлым. Я пыталась, проследив его перемещения, вычислить, в какую гробницу он перебрался после того, как мы открыли его убежище в Светы Георгий, но никак не могла уловить системы. Я мечтала, как, отыскав и убив его, вернусь и расскажу тебе, что мир стал безопаснее. Я должна была заслужить тебя. И я жила в вечном страхе, что он найдет меня раньше, чем я его. И повсюду, где бы я ни была, мне не хватало тебя – о, как же мне было одиноко.

Она снова взяла мою ладонь, погладила ее движением гадалки, а во мне помимо воли вдруг вспыхнуло горькое негодование: столько лет без нее!

– В конце концов я подумала, что, пусть я даже этого недостойна, я должна хоть издалека увидеть вас. Вас обоих. Я читала о твоем фонде в газетах, Пол, и знала, когда ты бываешь в Амстердаме. Совсем не трудно было найти тебя, или посидеть в кафе у твоей конторы, или провожать вас в разъездах: очень осторожно – очень, очень осторожно. Я никогда не позволяла себе заглянуть тебе в лицо – боялась, что ты меня увидишь. Я приезжала и уезжала. Если работа хорошо продвигалась, я позволяла себе побывать в Амстердаме и оттуда поехать за тобой. А потом настал день – в Италии, в Монтепердуто – когда я увидела его на пьяцце. Он тоже следил за вами, следил среди бела дня. Он снова был в силе, еще больше, чем прежде. Тогда я поняла, что вам тоже грозит опасность, но не посмела подойти и предупредить, боясь приблизить угрозу. Как знать, может быть, ему нужна была я, а не вы, или же он надеялся, что я наведу его на ваш след. Я догадывалась, что ты снова взялся за розыски – что ты снова интересовался им, Пол, и тем привлек его внимание. И я не знала, что делать.

– Это из-за меня… я виновата, – пробормотала я, сжимая ее морщинистую ладонь. – Я нашла ту книгу.

Она поглядела на меня, склонив голову набок.

– Ты историк.

Это был не вопрос – утверждение. Затем она вздохнула.

– Несколько лет я писала тебе открытки, доченька, но, конечно, не отправляла их. Но тогда я решила, что безопаснее связаться с вами издалека, дать знать, что я жива, не показываясь на глаза. Я послала их в Амстердам, к вам домой, на имя Пола.

Теперь уже я к отцу обернулась в изумлении и ярости.

– Да, – грустно ответил он на мой взгляд. – Я не решился показать их тебе, растревожить тебя, не вернув тебе прежде твоей матери. Сама представь, каково мне тогда пришлось.

Я представила. Я вспомнила, каким смертельно усталым казался он в Афинах, в тот вечер, когда я застала его полуживым за письменным столом в номере. Но он улыбнулся нам, и я поняла, что теперь он станет улыбаться каждый день.

– Ах… – Она тоже улыбнулась, и морщины в уголках губ и у глаз пролегли глубже.

– И я начал искать тебя – и его.

Его улыбка сменилась грустью. Она не сводила с него взгляда.

– А я забросила архивные изыскания и просто следила за ним – пока он следил за вами. Иногда мне удавалось увидеть тебя – опять в библиотеках, Пол. Как мне хотелось передать тебе все, что удалось узнать за это время. Потом ты поехал в Оксфорд. Меня мои поиски еще не приводили в Оксфорд, хотя я читала, что в позднем Средневековье там замечен был взрыв вампиризма. А ты оставил книгу открытой…

– Он же ее закрыл, увидев меня, – вмешалась я.

– И меня, – сверкнул улыбкой Барли. Наконец-то он заговорил свободно.

– Ну а просматривая ее в первый раз, забыл закрыть, – лукаво подмигнула нам Элен.

– Верно, – согласился отец. – Теперь я вспоминаю, и вправду забыл.

Элен послала ему свою чудесную улыбку.

– А знаешь, мне до того ни разу не попадалась эта книга, «VampiresduMoyenAge».

Классика, – отозвался отец, – но весьма редкая.

– Думаю, мастер Джеймс тоже ее видел, – задумчиво вставил Барли. – Знаете, я видел его там после того, как мы застали вас над книгой, сэр.

Отец озадаченно взглянул на него.

– Да-да, – продолжал Барли, – я оставил свой макинтош в главном зале, а через полчаса спохватился и вернулся. Тогда я и видел, как мастер Джеймс вышел из двери на балкон, а он меня не заметил. Мне показалось, что он ужасно озабочен чем-то, вроде как сердит и рассеян одновременно. Я, когда решил позвонить ему, как раз об этом вспомнил.

– Ты звонил мастеру Джеймсу? – поразилась я, уже устав возмущаться. – Когда? Зачем?

– Позвонил из Парижа, потому что кое-что припомнил, – спокойно отозвался Барли, вытягивая длинные ноги.

Мне хотелось подойти и обнять его за шею, но ведь не при родителях? Он поглядел на меня.

– Я тебе еще в поезде говорил, что мне припоминается что-то – про мастера Джеймса. А в Париже я вспомнил. Я как-то видел у него на столе письмо. Он убирал бумаги, и я заметил конверт. Мне понравилась марка, вот я и пригляделся повнимательней. Письмо было из Турции, очень давнее. Я заметил штемпель. Отправлено лет двадцать назад, от профессора Бора. Я еще тогда подумал, что когда-нибудь и у меня будет такой большой стол, а на нем письма со всего света. Мне запомнилось имя Бора – прямо из «Тысячи и одной ночи». Внутрь я, конечно, не заглядывал, – поспешно оговорился Барли. – Мне бы и в голову не пришло.

– Конечно-конечно… – Отец тихонько фыркнул, но мне показалось, что в глазах у него светится симпатия.

– Так вот, когда мы высаживались в Париже, там на платформе стоял старик, мусульманин, должно быть, – в темной красной шапочке с кисточкой и в длинном халате, прямо оттоманский паша. Тут мне и вспомнилось то письмо. И история твоего отца тоже: помнишь – фамилия турецкого профессора. – Он серьезно смотрел на меня. – Я и позвонил. Мне показалось, что мастер Джеймс тоже участвует в облаве.

– А я где была? – ревниво поинтересовалась я.

– В ванной, наверно. Девушки большую часть времени проводят в ванной.

По-моему, ему хотелось послать мне воздушный поцелуй, но не при родителях же?

– Мастер Джеймс чуть не убил меня но телефону, но когда я объяснил ему, что происходит, он сказал, что будет всю жизнь за меня молиться. – Румяные губы Барли чуть дрогнули. – Я не спросил его, что он намерен делать, но теперь мы знаем.

– Теперь мы знаем, – грустно откликнулся отец. – Он тоже подсчитал сроки по той старинной книге и вычислил, что прошло ровно шестнадцать лет с той недели, когда Дракула в последний раз побывал в Сен-Матье. И конечно, сообразил, куда я подевался. На самом деле он тогда, наверно, меня искал в отделе редкой книги. Он несколько раз в Оксфорде пытался выяснить, что со мной: расспрашивал о здоровье и настроении. Мне не хотелось его втягивать в опасное дело… Элен кивнула.

– Да. Он, я думаю, подошел сразу после меня. Я нашла открытую книгу и как раз сопоставляла даты, но тут на лестнице послышались шаги, и я выскользнула в другую дверь. Я, как и наш друг, сообразила, что ты поедешь в Сен-Матье, Пол, в надежде найти там меня и нашего демона. Я спешила, как могла, но не знала, каким ты едешь поездом, и уж конечно, не знала, что наша дочь тоже бросится вдогонку.

– Я же тебя видела! – вспомнила я.

Она глянула на меня, но не стала расспрашивать. Теперь будет много случаев поговорить. Я видела, что она устала, что все мы вымотаны до предела и этой ночью нам еще не до радости победы. Стал ли мир безопаснее теперь, когда все мы собрались вместе, а его больше нет в нем? Мне представилось будущее, какого я не видела прежде. Элен будет жить с нами и задувать свечи в столовой. Она придет на мой выпускной вечер, и на первый день в университете, и поможет мне одеться к свадьбе, если я вздумаю выйти замуж. Она будет читать нам вслух после обеда. Она вернется в мир и снова станет преподавать, будет водить меня покупать туфли и блузки и ходить со мной в обнимку, как подружка.

Тогда я еще не догадывалась, что временами она будет отдаляться от нас, часами молчать, проводя пальцами по горлу, что через девять лет мучительная болезнь унесет ее от нас навсегда – задолго до того, как мы привыкнем к тому, что она снова с нами, хотя, наверно, мы бы так никогда и не привыкли, никогда не стали бы равнодушны, не могли бы устать от ее присутствия. Я не могла предвидеть, что последним утешением для нас станет мысль, что она упокоилась в мире, хотя могло бы быть по-другому, и что эта уверенность, разбивая нам сердца, в то же время исцелит их. Если бы я могла предвидеть все это, то знала бы, что после ее похорон отец исчезнет на целый день, и маленький кинжал из гостиной исчезнет вместе с ним, и я никогда, никогда не спрошу его, где он был.

Но у камина в Лебене протянувшиеся перед нами годы виделись бесконечной чередой счастливых минут. Они начались почти сразу, когда отец встал, поцеловал меня, с несвойственной ему горячностью пожал руку Барли и потянул Элен с дивана.

– Идем, – сказал он, и она, измученная и счастливая, оперлась на его руку. Он погладил ее ладонь. – Идем спать.

 

 

ЭПИЛОГ

 

Пару лет назад я была в Филадельфии, на конференции историков-медиевистов, и мне представилась необычная возможность. Я никогда не бывала прежде в Филадельфии, и меня увлек контраст между нашим собранием, копавшимся в прошлом феодалов и монастырей, и живой столичной жизнью, кипевшей вокруг и сохраняющей еще аромат более свежей истории республиканского Просвещения и революционной эпохи. Из моего окна на четырнадцатом этаже отеля открывался вид на странное смешение небоскребов и домов семнадцатого-восемнадцатого веков, выглядевших рядом с ними игрушечными.

В редкие свободные часы я сбегала от бесконечных разговоров о византийских артефактах, чтобы посмотреть их вживе в великолепном музее искусств. Там мне попался буклет маленького книжного музея и городской библиотеки, название которой я слышала много лет назад от отца. У меня были причины помнить эту коллекцию: она была известна всем занимающимся историей Дракулы, а их число со времени первых статей, опубликованных отцом, значительно разрослось. Я знала, что у них хранятся заметки, которые делал Брэм Стокер к роману «Дракула», выписанные им из различных источников в Британской библиотеке, а также известные средневековые памфлеты. Соблазн был велик, и я не устояла. Отец всегда мечтал побывать в этой библиотеке: проведу там часок ради него. Он погиб, подорвавшись на мине в Сараево, больше десяти лет назад: пытался помочь разрешить самый острый за десятки лет европейский конфликт. Мне до сих пор не хватало его – каждый день, каждый час.

Вот как я оказалась в маленькой комнатушке с кондиционером, в одном из особняков девятнадцатого века, наедине с документами, которые теперь дышали не только далеким прошлым, но и незабываемой историей поисков моего отца. Под окном стояли обшарпанные уличные деревца, а напротив – такой же особнячок с изящным фасадом, не оскверненным современными пристройками. В то утро в библиотеке, кроме меня, сидела всего одна читательница: итальянка, несколько минут пошептавшая в свой сотовый телефон и углубившаяся в рукописный дневник – я удержалась от искушения сунуть в него нос. Я устроилась в своем легком свитерке поближе к кондиционеру, открыла блокнот, и библиотекарша принесла мне ранние записки Стокера, а чуть позже – картонную коробочку, перевязанную ленточкой.

Заметки Стокера немало позабавили меня. Я никогда не видела таких беспорядочных записей. Одни были коряво нацарапаны на клочках бумаги, другие – отпечатаны на машинке на старинной тонкой бумаге. Попадались вырезки из газет со статьями о таинственных происшествиях, а иногда листки из его личного ежедневника. Как наслаждался бы на моем месте отец, как улыбался бы он стокеровской невинной болтовне на оккультные темы! Я же через полчаса отложила его заметки в сторону и открыла коробку. Там лежала тонкая книжечка в аккуратной обложке – видимо, заново переплетенная в девятнадцатом веке. Сорок страниц, отпечатанных на почти небеленом пергаменте пятнадцатого века, сокровище Средневековья, чудо рассыпного набора. На фронтисписе гравюра: навсегда запомнившееся лицо, большие глаза, округлые и все же словно бы раскосые, пронзительно глядят прямо на меня; густые усы свисают на крутой подбородок, длинный нос, тонкий, но грозный, и еле видные под усами чувственные губы.

Памфлет, отпечатанный в Нюрнберге в 1491 году, повествующий о злодеяниях Драколе Вайды, о его жестокости и кровавых пирах. Я на память могла бы повторить первые строки на средневековом немецком: «В году Господа нашего 1462 Дракула творил дела предивные и ужасные». Библиотека снабдила издание листком с переводом, и я вторично с содроганием прочла описание преступлений против человечества. Людей жарили заживо, сдирали кожу, закапывали по шею в землю, пронзали колами младенцев на материнской груди. Разумеется, отец читал все это и в других источниках, но этот памфлет он особенно ценил за его потрясающую свежесть, за хрусткость его пергамента, за превосходную сохранность. Листки, которые я держала в руках, словно только что вышли из-под печатного пресса. Словно и не было прошедших веков. Их чистота вдруг показалась мне тревожной, и я поспешила уложить брошюру в коробку и завязать ленточкой, удивляясь самой себе: зачем понадобилось мне снова вспоминать о нем? Даже захлопнув обложку, я ощущала на себе его высокомерный взгляд.

С чувством паломника, завершившего странствия, я собрала свои вещи и поблагодарила любезную сотрудницу. Ее, кажется, порадовал мой визит: она высоко ценила этот экземпляр и даже написала о нем статью. Мы сердечно распрощались, и я, пожав ей руку, спустилась вниз, в сувенирную лавочку, и дальше, на теплую улицу, пропахшую бензином, чтобы перекусить где-нибудь поблизости. Контраст между стерильным воздухом библиотечного зала и суматохой города был так силен, что мне показалось, что дубовая дверь, затворившаяся за мной, заперта и опечатана. Поэтому я немного оторопела, увидев выбежавшую вслед за мной библиотекаршу.

– Кажется, это вы забыли! – воскликнула она. – Хорошо, что я вас поймала.

Она улыбнулась застенчивой улыбкой человека, возвращающего вам сокровище – «вам было бы жаль это потерять…» – бумажник, ключи, красивый браслет.

Я поблагодарила и взяла у нее из рук блокнот и книгу, снова обомлела, благодарно кивнула, и она скрылась за тяжелой дверью так же внезапно, как появилась. Да, блокнот мой, хотя я точно помнила, как, уходя, сунула его в портфель. А вот книга… не знаю, что пришло мне в голову в первый момент, когда я увидела обложку из потертого старого бархата, очень-очень старую, одновременно незнакомую и знакомую моим пальцам. Пергамент под обложкой не поражал свежестью, как только что просмотренный памфлет: пустые страницы носили следы прикосновения многих рук. Устрашающая гравюра открылась сама, не дав мне опомниться, и, едва взглянув, я тут же снова захлопнула книгу.

Я стояла, застыв посреди улицы, чувствуя, как рушится мир вокруг меня. Но проезжающие машины выглядели такими же осязаемыми, как прежде, где-то сигналил гудок, мужчина с собакой на поводке все никак не мог обойти меня, протиснуться между мною и стволом дерева. Я торопливо подняла голову к окнам музея, ожидая увидеть лицо библиотекарши, но в стеклах отражались только соседние дома, и кружевные занавески не шевельнулись, и ни одна дверь не закрылась бесшумно под моим взглядом.

Вернувшись в свой номер, я положила книгу на стеклянный столик и умылась. Потом вышла на балкон – мне вдруг подумалось: с какой стати на такой высоте, не заботясь о безопасности жильцов, устроили балконы? – и стояла там, глядя на город внизу. В конце квартала мне виден был патрициански-уродливый городской дворец Филадельфии, украшенный статуей миролюбца Уильяма Пенна. Дальше зеленели квадраты скверов и парков, играло солнце на башенках здания банка. Налево вдалеке виднелось правительственное здание, взорванное месяц назад. Красные и желтые краны склоняли шеи к развалинам, и мне даже здесь слышен был гул строительных работ.

Но перед глазами у меня стояло иное. Мысли мои занимала картина, словно бы виденная когда-то. Склоняясь на перила балкона, я не чувствовала высоты, не боялась ее, потому что знала: если мне и грозит опасность, она исходит совсем из другого мира.

Мне привиделось ясное осеннее утро 1476 года, прохладное ровно настолько, чтобы над гладью воды поднялся туман. Лодка касается носом берега, под стеной, за которой высятся купола с железными крестами. Борта негромко скребут о камень, и два монаха выбегают из-под деревьев, чтобы вытянуть ее на берег. В лодке один человек. Ноги его, ступившие на каменный причал, обуты в сапоги из тонкой красной кожи, и на каждом – острая шпора. Ростом он ниже обоих молодых иноков, но смотрит на них сверху вниз. Он одет в пурпур и алую дамасскую парчу, а черный бархатный плащ застегнут на широкой груди фигурной застежкой. На нем остроконечная шляпа, черная, с пучком красных перьев. Покрытая шрамами рука играет рукоятью висящего на поясе короткого меча. Его зеленые глаза необычайно велики и широко расставлены, очертания губ и носа выдают жестокость, в черных волосах и усах видны белые пряди.

Настоятеля уже известили: он торопится навстречу, и под деревьями встречает гостя.

– Какая честь, господин! – восклицает он, протягивая руку – Дракула целует его перстень, и настоятель чертит над ним знак креста.

– Благословляю тебя, сын мой, – прибавляет он, вознося в душе благодарность. Он знает, что появление князя граничит с чудом: чтобы добраться сюда, Дракуле пришлось пройти через расположение турок. Не в первый раз их покровитель возникает, словно перенесен сюда божественным соизволением. До настоятеля доходили слухи, что столица – Курте де Арджеш – готова снова провозгласить Дракулу правителем, и тогда тот, без сомнения, очистит всю Валахию от турок. Пальцы настоятеля в благословении касаются широкого лба князя.

– Не увидев вас этой весной, мы предполагали худшее. Слава Богу!

Дракула молча улыбается и долго разглядывает настоятеля. Они уже говорили о смерти, припоминает монах; несколько раз, исповедуясь, Дракула выспрашивал у настоятеля, верит ли тот, святой человек, что каждый грешник, искренне покаявшись, попадет в рай. Настоятель, хотя и не осмелился сказать этого вслух, искренне озабочен тем, успеет ли его духовный сын и покровитель получить последнее причастие, когда настанет его срок. Подчинившись мягкому настоянию монаха, Дракула позволил заново перекрестить себя в истинную веру, доказав тем, что раскаивается во временном отступлении от нее ради еретической латинской церкви. Настоятель простил ему все – про себя – все. Разве Дракула не посвятил жизнь борьбе с неверными, с чудовищем-султаном, разрушившим стены царства Христова? Но так же, про себя, он задумывается, как встретит Всемогущий этого странного человека. Ему не хотелось бы говорить об этом с Дракулой, и он затаенно вздыхает с облегчением, когда князь просит показать ему, что они успели сделать с тех пор, как он был здесь в последний раз. Распугивая цыплят, они обходят монастырский двор. Дракула с довольным видом осматривает новые постройки и пышные грядки огорода, а настоятель торопится показать ему новые подземные ходы.

Потом в келье настоятеля Дракула выкладывает на стол бархатный мешочек.

– Откройте, – предлагает он, разглаживая густые усы.

Он сидит, широко расставив сильные ноги, и неразлучный меч висит у него на боку. Настоятелю хотелось бы видеть в нем большее смирение при принесении даров, однако он молча развязывает мешок.

– Турецкие богатства, – говорит Дракула, улыбаясь еще шире.

У него недостает одного нижнего зуба, но остальные здоровы и белы. Настоятель высыпает из мешка чудные самоцветы – рубины и изумруды, тяжелые золотые кольца и броши турецкой работы, и еще несколько вещиц, среди которых – тонкий кованый золотой крест, украшенный темными сапфирами. Лучше не думать, как он попал в этот мешок.

– Украсим алтарь и закажем новую крестильную купель, – улыбается Дракула. – Приглашайте лучших мастеров. Плачу за все, и еще останется довольно на мою гробницу.

– Вашу гробницу, господин? – переспрашивает монах, почтительно потупив взгляд.

– Да, преподобный. – Рука князя снова гладит рукоять меча. – Я все обдумал. Похороните меня под алтарем и положите мраморную плиту. Не сомневаюсь, что вы отпоете меня как надо. Пожалуй, для такого случая пригласите второй хор певчих.

Настоятель согласно наклоняет голову, но его тревожит лицо собеседника, расчетливый блеск его глаз.

– И еще одно распоряжение – запомните его хорошенько. Пусть на могильной плите нарисуют мой портрет, и никаких крестов.

Потрясенный настоятель поднимает взгляд.

– Как же без креста, господин?

– Без креста, – твердо повторяет князь, глядя прямо в глаза монаху, и тот не осмеливается спорить. Но он – духовный отец этого человека, и, выждав минуту, он заговаривает снова.

– Все могилы отмечены знаком страданий Спасителя нашего, и вам подобает та же честь.

Лицо Дракулы омрачается.

– Я не намерен долго оставаться в плену у смерти, – тихо говорит он.

– Есть лишь один способ избежать смерти, – храбро возражает монах, – милостью Спасителя нашего, дарующего нам жизнь вечную.

Несколько минут Дракула смотрит в лицо настоятелю, и тот не дерзает отвести взгляд.

– Может, и так, – наконец говорит он. – Но мне недавно встретился один человек, купец, побывавший в западных монастырях. Он рассказал, что в Галлии есть место – старейшая из церквей в нашей части света, – где монахи нашли тайное средство пережить смерть. Он предложил продать мне их тайну, записанную им в книгу. Настоятель содрогается.

– Храни нас Бог от подобных ересей, – поспешно произносит он. – Я уверен, сын мой, что ты устоял перед искушением.

Дракула усмехается:

– Вы ведь знаете, как я люблю книги.

– Есть лишь одна истинная Книга, которую следует любить всем сердцем и всей душой.

Но, говоря это, монах не смеет отвести взгляд от изрезанной шрамами руки князя, играющей драгоценной рукоятью меча. На мизинце этой руки – кольцо; и настоятель, не глядя, может описать изображенный на этом кольце символ – свирепого зверя.

– Но довольно об этом. – К облегчению настоятеля, его собеседник, видимо, утомлен спором и легко поднимается на ноги. – Я хочу повидать ваших писцов. У меня для них особое поручение.

Они входят в тесный скрипториум, где трое монахов по старинке вручную переписывают манускрипты, а четвертый вырезает буквы, чтобы отпечатать страницу «Жития святого Антония». Печатный пресс стоит в углу. Это первый печатный стан в Валахии, и Дракула с гордостью гладит его крышку тяжелой широкой ладонью. Старший из писцов, стоя у пресса, чертит резцом по деревянной доске. Дракула склоняется над ней.

– И что это будет, отец?

– Святой Михаил, поражающий дракона, ваша милость, – лепечет старый монах, поднимая на князя подслеповатые глаза под кустистыми белыми бровями.

– Вырежи лучше дракона, поражающего неверных, – хмыкает Дракула.

Старик кивает, однако настоятель снова содрогается.

– У меня есть для вас новая работа, – говорит резчику Дракула. – Набросок я оставлю у отца настоятеля.

Выйдя на солнечный двор, он останавливается.

– Я задержусь, чтобы послушать службу и принять у вас причастие, – улыбаясь, говорит он настоятелю. – Найдется у вас для меня постель в келье на одну ночь?

– Всегда найдется, господин. Сей дом Господа – ваш дом.

– А теперь поднимемся на мою башню.

Настоятелю хорошо знаком этот обычай покровителя монастыря: он любит озирать озеро и его берега с высшей точки монастыря, подобно часовому, высматривающему врага. И тому есть веские причины, думает настоятель. Турки много лет охотятся за его головой, король Венгерский ненавидит его, и собственные бояре тоже боятся и ненавидят своего повелителя. Кто не враг ему, помимо населяющих этот остров? Настоятель медленно поднимается вслед за ним по винтовой лестнице, заранее готовя себя принять первый удар колокольного звона. Скоро зазвонят к службе, а здесь, на колокольне, звон бьет прямо в уши.

В куполе колокольни пробиты длинные окна на все стороны света. Когда монах добирается до верхней площадки, Дракула уже стоит на своем любимом месте, глядя вдаль, на озеро, и руки сцеплены у него за спиной: обычная поза, когда он обдумывает или задумывает что-то. Настоятелю случалось видеть, как он стоит, заложив руки за спину, перед своими воинами, давая указания для завтрашней вылазки. Он совсем не похож на человека, со всех сторон окруженного опасностями, – этот воевода, которого ежечасно подстерегает смерть, которому следовало бы ежечасно думать о спасении души. Нет, думает настоятель, он выглядит так, словно весь мир лежит у его ног.

 


[1] Крик души (фр.).

 

[2] Имеется ввиду книга Чарлза Диккенса (Прим. редактора электронной версии).

 

[3] Имеется ввиду «Master of Arts in Central European History». Этот курс основан в 1991 году и рассчитан на послевузовское обучение исключительно в Венгрии. Ежегодно его прослушивают ученики из 40 стран Европы. (Прим. редактора электронной версии)

 

[4] Канал Сингел (Singel) — это ров вырытый вокруг городских укреплений в Амстердаме еще в XV веке (Прим. редактора электронной версии).

 

[5] Странное написание одного и того же, автор сначала пишет на французском, потом на родном языке. Поэтому и в переводе сохранена стилистика авторского написания «Восточной Пиренеи» (Прим. редактора электронной версии).

 

[6] Город Лебен основан в конце минойской эпохи. Сейчас на этом месте город Лендас. (Прим. редактора электронной версии).

 

[7] Имеется ввиду, что управляющий говорил отрывисто. «Стаккато» это музыкальный термин (Прим. редактора электронной версии).

 

[8] «Быть в курсе событий» (фр.) (Прим. редактора электронной версии)

 

[9] «Спасибо, я понимаю» (фр.) (Прим. редактора электронной версии)

 

[10] «Прекрасно» (фр.) (Прим. редактора электронной версии)

 

[11] «Добрый вечер» (фр.); «добрый вечер» (исп.).

 

[12] Тот, кто коверкает французский язык (фр.) (Прим. редактора электронной версии)

 

[13] Перпиньян — (Perpignan), город и крепость во Франции, главный город деп. вост. Пиренеев (Прим. редактора электронной версии)

 

[14] Дворец дожей — Венеция, прославленный памятник архитектуры. (Прим. редактора электронной версии)

 

[15] Прозвище (фр.).

 

[16] Причастие.

 

[17] Синьор (Ит.) (Прим. редактора электронной версии)

 

[18] Зд.: символ сопротивления (фр.).

 

[19] Псевдоним (фр.).

 

[20] Отец семейства (лат.).

 

[21] Туше (фр.) — удар, не требующий ответа.

 

[22] «Вампиры Прованса и Пиренеев» (фр.).

 

[23] «Вампиры в Средние века» (фр.).

 

[24] «Вампиры Тосканы» (фр.).

 

[25] «Вампиры Нормандии» (фр.).

 

[26] «Вампиры Прованса и Пиренеев» (фр.).

 

[27] «Вампиры в прованской деревне…» (фр).

 

[28] «Как рассказывает одна легенда…» (фр).

 

[29] Мой брат ужасно храпит (фр.).

 

[30] Пожалуйста (фр.).

 

[31] Мета — цель (Прим. редактора электронного варианта)

 

[32] Реальное название вокзала (Прим. редактора электронной версии)

 

[33] Бюро обмена валюты (фр.).

 

[34] Да, да (фр.).

 

[35] Фаршированный перец по-болгарски. (Прим. редактора электронной версии)

 

[36] Музей в Стамбуле. (Прим. редактора электронной версии)

 

[37] Мальчик (итал.) (Прим. редактора электронной версии)

 

[38] Варварских (Прим. редактора электронной версии)

 

[39] Местный самогон (Прим. редактора электронной версии)

 

[40] Надь, Имре (Nagy, Imre) (1896—1958), премьер-министр Венгрии. (Прим. редактора электронной версии)

 

[41] Состоит из элементов романских, греческого и восточных языков, служащий для общения в восточном Средиземноморье. (Прим. редактора электронной версии)

 

[42] Кофе с молоком (фр.).

 

[43] Восхищенный (фр).

 

[44] Другой ключ (фр.).

 

[45] Средство для разжигания огня и остановки кровотечения. (Прим. Редактора электронной версии)

 

[46] Краснела или вспыхивала светом. (Прим. редактора электронной версии)

 

[47] Переводится с латыни как «в четверть листа». Небольшие по размеру книги. (Прим. Редактора электронной версии)

 


Дата добавления: 2015-07-26; просмотров: 55 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: ГЛАВА 68 | ГЛАВА 69 | ГЛАВА 70 | ГЛАВА 71 | ГЛАВА 72 | ГЛАВА 73 | ГЛАВА 74 | ГЛАВА 75 | ГЛАВА 76 | ГЛАВА 77 |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
ГЛАВА 78| Обращение к читателю

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.062 сек.)