Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

ГЛАВА 43

 

Если бы я не растолкала Барли, он бы, пожалуй, проехал до испанской границы, а то и дальше, если бы испанские таможенники из вежливости не стали его будить. А так он, полусонный, вывалился на перрон в Перпиньяне, и мне пришлось самой узнавать дорогу к автобусной станции. Кондуктор в синей куртке нахмурился, явно полагая, что мне в такой час следовало бы спать дома в детской. Куда это мы направляемся? Я объяснила, что нам нужен автобус на Лебен, и он покачал головой. Ждать придется до утра – известно ли мне, что уже почти полночь? На той же улице есть приличный отель, где мы с моим… братом, поспешно вставила я, можем переночевать. Кондуктор оглядел нас с ног до головы: меня, темноволосую и явно слишком молодо выглядевшую, и тощего светловолосого Барли, но ничего не сказал, а только поцокал языком и пошел дальше.

«Погода наутро была еще ярче и прекраснее, чем накануне, и вчерашние предчувствия показались мне дурным сном.

Я встретился с Элен в гостиничном ресторане. Солнечный свет, пробиваясь сквозь пыльное окно, освещал крахмальную скатерть и тяжелые кофейные чашки. Элен что-то записывала в свой маленький блокнот.

– Доброе утро, – тепло поздоровалась она, когда я уселся и налил себе кофе. – Готов к встрече с моей матерью?

– Только ее и жду с самого приезда в Будапешт, – признался я. – Как мы к ней доберемся?

– В их деревню ходит автобус. Это к северу от города. В воскресенье только один утренний рейс, так что опаздывать нельзя. Ехать около часа, через скучнейшие пригороды.

Для меня в этой поездке ничто не могло показаться скучным, однако я промолчал. Кроме того, меня беспокоила еще одна мысль:

– Элен, я тебе точно не помешаю? Если ты предпочитаешь поговорить с ней наедине… Может быть, неловко заявиться с незнакомым мужчиной – да еще американцем. И не подведем ли мы ее под неприятности?

– Именно в твоем присутствии мне будет проще с ней говорить, – твердо возразила Элен. – Со мной она, знаешь ли, очень сдержанна. А ты ее очаруешь.

– Кажется, очаровательным меня еще никогда не обзывали… – Я подвинул к себе три ломтика хлеба и блюдце с маслом.

– Можешь не беспокоиться – чего нет, того нет. – Элен наградила меня обычной язвительной улыбкой, но в ее глазах мне почудился теплый свет. – Просто мою маму очаровать нетрудно.

Она не добавила: «Если ее очаровал Росси, так чем ты хуже», но я предпочел сменить тему.

– Надеюсь, ты ее предупредила о нашем приезде? – Глядя на нее, я гадал, расскажет ли она матери о нападении библиотекаря.

Неизменный шарфик надежно скрывал ее горло, я изо всех сил старался не коситься на него.

– Тетя Ева вчера послала телеграмму, – холодновато отозвалась Элен, передавая мне джем.

Мы поймали автобус на северной окраине города. Как и предупреждала Элен, он неторопливо крутил по улицам предместий, кое-где разрушенных войной, а местами уже застроенных высокими блочными домами, напоминавшими надгробия гигантов. Тот самый коммунистический прогресс, который так враждебно описывают западные газеты, размышлял я. Миллионы людей по всей Восточной Европе загнаны в стерильные однообразные квартирки. Наш автобус останавливался у новых кварталов, и я подметил, что они и в самом деле кажутся стерильно чистыми: у подножия каждого дома уютные скверики, пестревшие цветами и бабочками. В автобус заходили женщины в ярких цветастых блузках – воскресный наряд? – и одна из них везла клетку с живой курицей. Шофер спокойно пропустил ее внутрь, и хозяйка уселась на заднее сиденье, тут же достав вязание.

Когда предместья остались позади и автобус выбрался на пыльный проселок, вокруг потянулись возделанные поля. Несколько раз мы обгоняли конную упряжку – тележка представляла собой нечто вроде плетеной корзины – с крестьянами в жилетах и черных широкополых шляпах. Попадавшиеся на дороге автомобили в Штатах сочли бы музейными экспонатами. Зато земля была скрыта свежей зеленью, и над вьющимися через поля ручейками склонялись светлые ивы. Мы проехали несколько деревень. Над некоторыми церквями виднелись луковки православных куполов. Элен тоже поглядывала в окно.

– Дальше эта дорога идет в Эстергом – первую столицу венгерского королевства. Его стоит посмотреть – жаль, что у нас нет времени.

– В следующий раз, – солгал я. – А почему твоя мать здесь поселилась?

– А, она переехала сюда, когда я заканчивала школу, чтобы жить поближе к горам. Я не захотела переезжать с ней – осталась в Будапеште, у Евы. А мать никогда не любила города. Она говорит, что горы Боршони напоминают ей Трансильванию. Каждое воскресенье выходит в горы с туристской группой, если нет снега или сильного дождя.

Еще один кусочек к мозаичному портрету матери Элен, который я мысленно составлял по ее редким обмолвкам.

– А почему она не живет в горах?

– Там нет работы – заповедник. Кроме того, тетя была бы против, а она умеет быть очень суровой. Она и так считает, что мать непозволительно уединяется.

– А где работает твоя мать? – Я выглядывал в окно на единственную пассажирку, ожидавшую автобуса на остановке: старая женщина в черном платье, с черным платком на голове и букетиком красных и розовых цветов в руке. Впрочем, когда двери открылись, она не села в автобус и не поздоровалась ни с кем из приехавших. Когда автобус тронулся, старуха долго смотрела ему вслед, склонив лицо к букетику.

– Работает в сельском клубе: заполняет бумаги, печатает на машинке и подает кофе заезжему городскому начальству. Я пыталась ее убедить, что это не работа для ее ума, но она только пожимает плечами и продолжает свое. Моя мать достигла выдающихся успехов в простоте и скромности.

В голосе Элен сквозила горечь, и мне подумалось, что скромная карьера матери могла, по мнению дочери, вредить и ее собственным успехам. Хотя то, чего недодала мать, щедро возместила тетушка Ева. Элен грустно усмехнулась:

– Увидишь сам.

На обочине промелькнул указатель с названием нужной деревни, и через несколько минут автобус остановился на маленькой площади под пыльным платаном. На другой стороне виднелась церковь в лесах. Под навесом остановки ждала старуха – копия одетой в черное бабушки, оставшейся позади. Я оглянулся на Элен, но та покачала головой, а старушка уже обнимала сошедшего перед нами солдатика.

Элен, как видно, и не ожидала, что нас встретят, и, не оглядываясь, зашагала по боковой улочке мимо тихих домиков с цветочными ящиками на подоконниках и зашторенными от солнца окнами. Какой-то старик, сидевший у крыльца в деревянном кресле, улыбнулся нам и тронул рукой шляпу. В конце улочки привязанная к столбу серая лошадь жадно тянула воду из ведра. Две женщины в домашнем платье и шлепанцах болтали у кафе, кажется, закрытого. Из-за полей доносился колокольный звон, а пение птиц слышалось в листве лип над самыми головами. В воздухе разносилось сонливое жужжание.

Улочка резко оборвалась, затерявшись в траве луга, а Элен постучала в дверь последнего домика. Очень маленький домик под красной черепичной крышей сиял свежей желтой штукатуркой. Крыша выдавалась вперед, образуя террасу, а на темной входной двери краснела ржавчиной большая дверная ручка. Домик стоял чуть на отшибе от соседей, и при нем не было яркой кухоньки или посыпанных свежим песком дорожек, какие я видел у многих других домов на улице. В густой тени карниза я не сразу разглядел лицо женщины, вышедшей на стук. Когда же увидел его отчетливо, она уже поцеловала Элен в щеку – объятия были не слишком жаркими – и повернулась ко мне.

Сам не знаю, чего я ожидал: может быть, после рассказа об измене Росси мне представлялась грустная стареющая красавица, жалкая и беспомощная. У женщины, стоявшей передо мной, была та же прямая осанка, что и у дочери, и веселое смелое выражение лица, темноглазого и румяного. Прямые темные волосы были собраны в узел на затылке, а поверх полосатого платья был повязан украшенный цветами передник. В отличие от тети Евы, мать Элен не пользовалась косметикой и не носила украшений, а такие же платья я видел на женщинах у кафе. Она явно хлопотала по хозяйству и закатала рукава до локтя. Твердое рукопожатие, открытый взгляд в глаза. Она ничего не сказала, но, встретив ее взгляд, я на миг увидел застенчивую девушку, какой она была два десятилетия назад, скрывавшуюся в глубине окруженных морщинками глаз.

Она пригласила нас в дом и усадила за стол, поставила перед нами три выщербленные чашки и тарелку с булочками. В доме пахло горячим кофе, свежим луком и картошкой – как видно, хозяйка нарезала овощи для салата.

Незаметно оглянувшись по сторонам, я понял, что в доме всего одна комната – она служила и кухней, и спальней, и гостиной. Сразу бросалась в глаза чистота: на узкой кровати в углу – белое покрывало и горка подушек в кружевных наволочках. На столике у кровати лежали книга и очки, стояла керосиновая лампа. Рядом небольшой стул, в ногах кровати – деревянный сундук, расписанный цветами. Кухонный уголок, где мы сидели, состоял из простой плиты и окруженного стульями стола. В доме не было электричества, не было и ванной (о пристройке на заднем дворе я узнал только в конце визита). На стене висел календарь с фотографией фабричных рабочих, а другую стену скрывал вышитый красной и белой нитью коврик. Цветы в кувшине, белоснежные занавески на окнах, и дрова у плиты аккуратно уложены в маленькую подставку – все дышало теплом и уютом.

Мать Элен чуть застенчиво улыбнулась мне, и тогда я увидел в ней сходство с тетей Евой и понял, кажется, чем она привлекла Росси. В ее улыбке было столько тепла, так медленно она возникала и постепенно расцветала до полной открытости, превращаясь в сияние. И так же медленно ее улыбка погасла, когда она снова села резать овощи. Взглянув на меня, мать по-венгерски что-то сказала Элен.

– Она просит меня налить тебе кофе.

Элен подошла к плите, налила кофе, насыпала сахару из жестянки и поставила передо мной чашку. Ее мать отложила нож, чтобы придвинуть ко мне тарелку с булочками. Я вежливо взял одну и поблагодарил по-венгерски, наполовину исчерпав свой словарный запас. На ее лице снова замерцала медленная сияющая улыбка, и, переведя взгляд от меня к Элен, мать снова сказала что-то непонятное для меня. Элен залилась краской и поспешно занялась кофе.

– Что такое?

– Ничего. Мать рассуждает по-деревенски, только и всего. Элен поставила чашку перед матерью и, налив себе, села к столу.

– Теперь, Пол, потерпи, пока я расспрошу, как она жила и какие новости в деревне.

Прислушиваясь к быстрому альту Элен и негромким ответам ее матери, я потихоньку рассматривал комнату. Эта женщина жила не только поразительно скромно – так же жили все ее соседи, – но и совершенно одиноко. Я нашел взглядом две-три книги, но ни следа домашних животных. Не было даже цветов в горшках. Комната походила на келью монахини.

Снова взглянув на мать Элен, я заметил, как она молода – гораздо моложе моей матери. В проборе виднелось много седых прядей, и годы оставили морщины на ее лице, но крепкая фигура сохранила привлекательность, не зависящую от моды и возраста. Она могла сто раз выйти замуж, подумалось мне, а вот живет здесь в монашеском уединении. Встретив ее улыбку, я улыбнулся в ответ: в ее глазах светилось столько тепла, что мне захотелось протянуть руку и нежно взять и погладить ее пальцы, тихонько чистившие картофелину.

– Матери хотелось бы побольше узнать о тебе, – обратилась ко мне Элен, и при ее посредстве я старался как можно полнее отвечать на тихие вопросы, заданные на венгерском. Под ее испытующим взглядом мне казалось, что мы могли бы обходиться без переводчика. Из какой я части Америки? Зачем приехал сюда? Кто мои родители? Не беспокоятся ли они, что я так далеко уехал? Как я познакомился с Элен? – Среди этих вопросов были и другие, которые Элен не пожелала переводить, и, задавая один, мать тихонько погладила Элен по щеке. Та возмущенно вскинулась, и я не стал просить объяснений. Вместо этого мы продолжали обсуждать мои занятия, планы на будущее и любимые кушанья.

Удовлетворив свое любопытство, мать Элен встала, разложила овощи с кусками мяса на большое блюдо и, полив чем-то красным из стоявшего над плитой кувшина, поставила блюдо в духовку. Потом вытерла руки о передник и снова села, поглядывая на нас и не торопясь говорить, словно все время мира принадлежало ей. Наконец Элен шевельнулась, и, по тому, как она откашлялась, я угадал, что она намерена объявить о цели нашего приезда. Мать спокойно слушала ее, не меняясь в лице, пока Элен, указав на меня, не произнесла слова «Росси». Мне понадобилась вся моя выдержка, чтобы не отвести взгляд от ее застывшего лица. При этом слове мать Элен моргнула, словно от удара, и взгляд ее метнулся ко мне. Потом она задумчиво кивнула и о чем-то спросила Элен.

– Она хочет знать, давно ли ты знаком с Росси.

– Три года, – ответил я.

– Теперь, – продолжала Элен, – я расскажу о его исчезновении.

Мягко и настойчиво, словно обращаясь к ребенку или, вернее, словно уговаривая самое себя продолжать против воли, Элен заговорила с матерью, временами кивая на меня или руками рисуя картины в воздухе. Потом я уловил в ее речи «Дракула», и тут мать побледнела и ухватилась за край стола. Мы оба вскочили, и Элен поспешно налила ей воды из стоявшего на плите чайника. Мать проговорила что-то, резко и отрывисто. Элен обернулась ко мне.

– Она говорит, что всегда знала, что это случится.

Я беспомощно стоял рядом, но мать Элен, сделав несколько глотков, казалось, опомнилась. Она взглянула на меня и, к моему смущению, мягко взяла меня за руку, словно угадав желание, которое я подавил несколько минут назад, и притянула к своему стулу. Она мягко гладила мою ладонь, будто утешала ребенка. Я не мог представить, чтобы моя соотечественница позволила себе такой жест при первой встрече с мужчиной, и, однако, ничто не могло быть для меня естественнее ее движения. Теперь я понимал Элен, утверждавшую, что ее мать понравится мне больше, чем тетя.

– Мать хочет знать, действительно ли ты веришь, что профессора Росси забрал Дракула.

Я глубоко вздохнул:

– Действительно верю.

– И она хочет знать, любишь ли ты профессора Росси. В голосе Элен сквозило презрение, но лицо ее было серьезно. Мне хотелось свободной рукой погладить ее руку, но я не осмелился.

– Я бы жизнь за него отдал, – ответил я.

Элен повторила мои слова матери, и та вдруг до боли сжала мою ладонь – позже я догадался, что рука у нее стала железной от бесконечной работы. Я ощутил твердые бугорки мозолей на ее ладони, узловатые суставы шершавых пальцев и, опустив взгляд на ее маленькую руку, увидел, что она много старше женщины, сидевшей рядом со мной.

Мгновенье спустя мать Элен выпустила мою руку и прошла к стоявшему за кроватью сундуку. Она медленно откинула крышку, передвинула что-то внутри и вынула пакет – с письмами, мгновенно понял я. У Элен округлились глаза, и она что-то резко спросила, но ее мать, не ответив, вернулась к столу и вложила пакет мне в руку.

Пожелтевшие письма в пакетах без штемпелей были перевязаны линялой красной ленточкой. Передавая мне пакет, мать Элен обеими руками погладила ленточку, словно заклиная меня бережно хранить письма. Одного взгляда на конверты хватило мне, чтобы узнать почерк Росси и прочесть имя, уже хранившееся у меня в памяти. Адрес был: «Тринити-колледж, Оксфордский университет, Англия»».

 


Дата добавления: 2015-07-26; просмотров: 65 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: ГЛАВА 32 | ГЛАВА 33 | ГЛАВА 34 | ГЛАВА 35 | ГЛАВА 36 | ГЛАВА 37 | ГЛАВА 38 | ГЛАВА 39 | ГЛАВА 40 | ГЛАВА 41 |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
ГЛАВА 42| ГЛАВА 44

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.012 сек.)