Slove(a)n Slaven 10 страница

языков в XVI-XVII веках, и не могло существовать в V-VI веках. Так что второе слово никак не могло означать ЛОТ. Выяснив полную ошибочность полученного результата, посмотрим, как он вообще мог быть достигнут. «Ярм чтении упомянутых рисуночных знаков (иерог­лифов) был использован принцип акрофонии. 1-й знак — слог BE; ВЕПРЬ — дикая свинья, кабан. 2-й знак — слог СО; СОХАТЫЙ — лось. 6-й знак - слог ЛО; ЛОШАДЬ», - сообщает Г.С. Гриневич²⁸. Здесь многое удивляет. Прежде всего, выясняется, что славянское письмо носило пиктографический характер, чего прежде никто не за­мечал. Далее, сама пиктограмма толкуется крайне странно: вместо того, чтобы выявлять соотношение между конкретными персонажами ри­сунка, Гриневич пытается читать каждый из сюжетов акрофонически. В первой главе мы уже отмечали недостатки этого метода, осуждаемо­го многими грамматологами. Здесь мы отметим другое: ни иконичес-кие, ни символические (идеографические) типы пиктограмм не имеют характера точной записи речи, поэтому их слоговое чтение противоре­чит самой их атрибуции. Если некоторые знаки можно прочитать как слоговые, значит перед нами силлабография, но никак не пиктогра­фия, как бы ни выглядели слоговые знаки. Тем самым Г.С. Гриневич показывает незнание грамматологии. Что касается конкретной интер­претации знаков, то предпочтение названий не вполне ясно: КАБАН или ВЕПРЬ, ЛОСЬ или СОХАТЫЙ — это все русские названия, поэтому почему первый слог следует принимать за BE, а не КА или за СО, а не ЛО — непонятно. Что же касается последнего слога, то он должен быть КО, а не ЛО, ибо славянского слова ЛОШАДЬ нет, есть слово КОНЬ. Так что как ни плох метод акрофонии, но здесь и он использован неверно, ибо слова для акрофонии подбирались субъек­тивно или вообще недопустимо. Видимо, Г.С. Гриневич плохо себе представляет историческую лексикологию русского языка. Так обра­зуются контуры двух слов: полностью первого, ВЕСО, и начало вто­рого, ЛО. Но, как мы показали, могли быть совершенно другие чте­ния первого слова: КАСО, КАЛО, ВЕЛО. Что же касается второго слова, оно должно было начинаться на КО. Заметим, что мы пока целиком следовали методике самого Г.С. Гриневича и удивляемся лишь тому, что он не объяснил свои предпочтения. Если же перейти к рассмотрению самих изображений, можно заметить, что эпиграфистом читается меньшая часть рисунков животных. Непрочитанная "часть в соответствии с силлабарием Г.С. Гриневича, тоже должна быть прочи­тана. Это наше чтение (но строго по Гриневичу!) приводится в ниж­ней строке. Оно гласит: ВЕЛО ВЕМО И ВЕИ ГОТОТА. Надпись стала обширнее и обнаружила полное несоответствие со славянской

интерпретацией. Но так следовало ее прочитать, если принимать за слоговую! А Г.С. Гриневич сделал из нее выборку, прочитал только те знаки, которые он хотел, принял знаки И (изображения «людей» по А.Ф. Дубынину) за словоразделители, средний знак — за цифру (это — чистейшая фантазия!), то есть совершил ряд произвольных, никак не обоснованных действий. Уже одно это можно считать достаточным основанием, чтобы не принимать всерьез выводы Г.С. Гриневича. Это — пример варварского отношения к исходному тексту.

Подведем теперь краткий итог: Г.С. Гриневич на данном примере продемонстрировал практически все возможные виды ошибок, кото­рые только можно себе представить: перепутал этническую принад­лежность источника, взяв угрофинский предмет вместо славянского; стал читать рисунок как текст; в этом тексте какие-то штрихи и зигзаги читал как слоги, другие — как цифры, третьи — как слово-разделители, четвертые вообще опускал; оставленные им зигзаги стал сопоставлять с одними синонимами, игнорируя другие, и с тюркским заимствованием (ЛОШАДЬ) вместо исконно славянского слова (КОНЬ), прочитал германское слово (ЛОТ) вместо славянского (ЗО­ЛОТНИК), перепутал соотношение веса лота и золотника, принял пряслице за гирьку и в результате получил текст- метрологического характера, совершенно не свойственный рассматриваемой эпохе. Мы обратили особое внимание на этот короткий текст по двум причинам: во-первых, перед нами весьма редкий образец наслоения эпигра­фических ляпсусов и ошибок; такие примеры характеризуют автора дешифровки как человека, очень далекого от археологии, истории, лингвистики, грамматологии, эпиграфики, метрологии. Во-вторых, данная дешифровка открывает монографию Г.С. Гриневича, являет­ся эталоном, и ее результаты становятся фундаментом для последую­щих дешифровок этого исследователя. Конечно, у него есть ряд более удачных примеров, однако первое впечатление складывается все-таки по рассмотренному образцу. И это первое впечатление ока­зывается ужасным.

Я не буду приводить оценку чтения Г.С. Гриневичем других гру­зиков, хотя я проделал ее в своей монографии; поверьте мне на слово, там содержится не меньшая абракадабра. Так, на втором грузике «на­писано» (если читать узор как слоговые знаки в соответствии с силла­барием Г.С. Гриневича) ТЕ ТЕ ДИ ЛЕЙ ДИ ВО НИ, а на третьем — ТЕ КУ ПИ ЧА КУ КУ.

Так обстоит дело с надписями дьяковской культуры.

Чтение надписей на баклажках. Надписи на баклажках из Ново­черкасского музея привлекли внимание Г.С. Гриневича. Ничего не

говоря об Артамонове или Фигуровском, он сразу приводит в 1991 году свой вариант слогового славянского чтения надписей, а заодно и свой вариант их начертаний²⁹.

На первый взгляд, достигнут заметный прогресс по сравнению с ЛМЕСНЫМ и РИМЕСНЫМ ОЛМЮКОМ, ибо текст Гриневича уже похож на русскую фразу, которую он трактует так: ПОМЫС­ЛЫ В ВЕРЕ, ВЕСЕЛЬЕ В ВЕШЕЛЕ (местное название баклажки) ЭТОЙ БУДЕТ³⁰, и даже ВЕШЪЛО (с непостижимым твердым Ш, после которого у Гриневича пишется Ъ) выглядит приятнее ОЛ-МЮКА. Однако эта акустическая плавность достигнута просто за счет открытых слогов как значения слоговых знаков. Легко видеть, что эпиграфист копирует текст у Артамонова, а не у Турчанинова и к тому же принимает третий знак за лигатуру, чего не было ни у того, ни у другого. Хотя он и оставляет словоразделители, но не считает­ся с ними, иначе у него получилось бы не МЫСЕЛИЕ ВЪ ВЕРЕ, ВЕСЕЛИЕ ВЪ ВЕШЪЛЕ СЕ БУДЕ, а (допуская, что в остальном его чтение выполнено идеально) МЫ СЕЛИЕВЪВЕ РЕВЕ СЕЛИ-ЕВЪВЕ ШЪЛЕСЕБУДЕ, что с позиций славянского языка бессмыс­ленно и, кроме того, показывает двукратное написание загадочного слова СЕЛИЕВЪВЕ, что у Гриневича распределилось по разным словосочетаниям. Так что словоразделители оказываются первыми «критиками» чтения Гриневича. Затем возникают вопросы насчет значения слоговых знаков. Так, в статье Г.С. Гриневича перед де­шифровками баклажек были помещены несколько дешифровок рус­ских слоговых текстов, но ни в одной из них не употреблялся знак МЫ. Не получался он и из попыток «озвучивания» кириллицы и глаголицы. Так откуда же он взялся? На наш взгляд, из "чтения Фигуровским слова ЛМЕСИ в качестве второго знака. Иными сло­вами, Гриневич вначале прочитал М-САЛИЕ и ВЕСАЛИЕ — в соот­ветствии с принятым им значением знаков; однако он понял, что ВЕСЕЛИЕ звучит гораздо понятнее, и дополнил верное чтение СА

неверным СЕ, это дало возможность изменить чтение М-САЛИЕ на М-СЕЛИЕ, где путем перебора гласных оказалось, что подходит только Ы, отсюда и значение этого знака. Таким образом, хотя во второй главе, как мы видели, Г.С. Гриневич не ссылался на И.А. Фи-гуровского в качестве своего предшественника, кое-какие значения знаков были заимствованы именно у него. То же самое можно ска­зать и о знаке N с тремя диагоналями, который у Фигуровского имеет значение К и Ъ, а у Гриневича К А (ссылка Гриневича на то, что зодиакальный РАК называется КАРЬКИНЪ неубедительна: в славянской мифологии РАК будет КОЛЯДА. Да и при чем здесь зодиакальный знак?). Далее, третий знак у Фигуровского был Е; Гриневич разбивает его на ЛИ и Е, поскольку этот f-образный знак немного похож на кирилловскую букву Е. Заимствовано у Фигуров­ского гласное значение 6-го знака (первая буква слова РИМЕСИ); у Гриневича есть свой вариант РЕ, в виде однорогой стрелочки остри­ем вниз с отрогом вправо (на его рис. 4-6 в слове ЧАРЕ), так что данное начертание никак не вписывается во все модификации РЕ и больше у Гриневича в таком виде нигде не встречается. Следователь­но, тут Гриневич не был первопроходцем, и к официально заявлен­ным им его предшественникам, Константинову и Энговатову, следу­ет добавить еще и Фигуровского. Наконец, есть ряд вопросов и в отношении чисто грамматическом. Если вводится существительное (хотя и крайне сомнительное) ВЕШЪЛО, то предложный падеж дол­жен быть В ВЕШЪЛЕ СЕМЪ, а не СЕ, ибо СЕ — это возвратная частица СЯ, которая в таком случае должна придавать иной смысл глаголу: не БУДЕ(Т), а БУДЕ(Т)СЯ. Иными словами, чтение не-

удовлетворительно, даже без обращения к значениям конкретных знаков.

На второй, Кривянской баклажке Г.С. Гриневич читает³¹: ШЪТО-БУ ТОБИ ЕДА НИЕ БЫЛА КА ВОДА, ВНЕСУ ЗА ДИВИЕ БОКА ТИ ТОКА ВЪЗЯВЪШЕ, ПИСЕ. Это должно означать: ЧТОБЫ ТЕБЕ ЕДА НЕ БЫЛА КАК ВОДА, БАКЛАЖКУ ЗА ДВА БОКА ТЫ ТОЛЬКО ВЗЯВШИ, ПЕЙ ЭТО. Смысл, поначалу вроде бы понятный, постепенно начинает ускользать: разве еда обычно бывает жидкой? Если она не жидкость, то она не может быть КАК ВОДА. Но, допустим, она жидкая — допустим, мы едим молоко; следова­тельно, если мы не хотим, чтобы МОЛОКО было КАК ВОДА, надо отхлебнуть из баклажки. Но чем это поможет, если там налито ВИНО? Стало быть, там должно быть МОЛОКО, но густое. Но почему при этом надо БРАТЬ ВЕСУ, то есть БАКЛАЖКУ, ЗА ДВА БОКА, а не за один и вообще ЗА БОКА, а не ЗА РУЧКИ? Почему употреблен женский род ДЬВЕ, а не мужской ДВА? И почему ПИ, а не ПЕЙ, КА, а не КАК? Список этих недоуменных вопросов можно продол­жать до бесконечности, хотя ответ лежит на поверхности: текст этот хазарский, Гриневич его читает справа налево и против часовой стрелки (на обеих баклажках). Словоразделители у него отсутствуют, а если бы он их позаимствовал у Турчанинова, то получилось бы вот что: ШЪТОБУТОБИЕ ДАНЕ БЫЛАКАВОДАВЕ СУЗАДИ ВЕБОКА-ТИ ТОКАВЪ ЗЯВЪШЕПИСЕ. Как и в предыдущем случае, над­пись получается не только бессмысленной, но и состоящей из крайне длинных слов, что само по себе указывает на неверность предполо­жения о слоговом чтении. Из числа эпиграфических «перлов» можно отметить, что встречающиеся рядом два знака, четвертый и пятый, через пару знаков повторяются, но читаются Гриневичем по-разно­му: в одном случае ТОБИ, в другом НЕ БЫ; шестой знак, у Турча­нинова очень сложный, у Гриневича передан простеньким f-образным знаком Е; седьмой и восьмой, которые по Гриневичу должны были бы читаться как BE и ШЪ, читаются как ДА, поскольку слиты у него воедино, так что вместо положенного слова ЕВЕШЪ Гриневич неожиданно читает ЕДА; удивительный знак, прочитанный на про­шлой надписи как РЕ, теперь читается как ВЬ. Словом, опять мы видим эпиграфический произвол. Сказанного достаточно, чтобы ви­деть, что перед нами — огромные усилия эпиграфиста сделать^текст читаемым; к сожалению, без этих усилий текст совершенно не вы­глядит славянским. Впрочем, для тех, кто привык к начертанию славянских знаков, очевидно, что последнее слово хазарского текста уже с первого взгляда содержит чуждые символы и даже только

поэтому весь текст нельзя считать славянским. Итак, ни И.А. Фигу-ровскому, ни Г.С. Гриневичу не удалось доказать, что надписи из Новочеркасского музея можно прочитать по-славянски. Не решая вопроса о том, прав ли в своих дешифровках Г.Ф. Турчанинов, мож­но отметить лишь одно: этот исследователь нигде не позволял себе тех вольностей, которыми грешили оба «слависта».

Надпись из Лецкан. В качестве «восточнославянской» Г.С. Гри­невича привлекла надпись на пряслице из Лецкан IV века н.э. О ней он пишет следующее: «Пряслен из Лецкан, недалеко от Ясс (Румы­ния), найден в 1968 году румынским археологом К. Блошю... Опреде­ление и дешифровку надписи проводил крупнейший рунолог Вольф­ганг Краузе, который посвятил ей специальную статью. К. Блошю и В. Краузе полагали, что надпись исполнена древними германскими рунами... Первичное ее чтение, предложенное ученым, следующее (в русском переводе): ЭТО ТКАНЬ ИДО ЗДЕСЬ - РАНГНО. В. Кра­узе видит имя собственное от женского вестготского имени Ранго-хильда; другое имя, Идо, он считает тоже вестготским, стоящим в родительном падеже. Чтение надписи, предложенное В. Краузе, более чем неопределенное. Но иначе и не могло быть, поскольку надпись выполнена не германскими рунами, а знаками письменности типа «черт и резов»³². Из приведенного отрывка неясно, что неопреде­ленного усмотрел Гриневич в чтении Краузе. Из контекста видно, что одна женщина поясняет другой, для кого прядется пряжа; возможно,

что хозяйка пояснила это одной из своих служанок. Как известно, в период поздней античности современные римлянам варвары постепен­но перенимали образ жизни римлян, так что могли использовать если не рабов, то слуг и служанок. Так что, на наш взгляд, в данной

дешифровке нет ни малейшей неопределенности, а не то что огромной. Но посмотрим, что предлагает Гриневич.

Он читает сзади наперед и кверху ногами, считая частью текста и словоразделители; в подписи РАН^ГНО руны R и А он делит на части, получая на два знака больше³³. Текст гласит: СУСЕДИ МУИ! РЕ­ШЕК ЦЕ ВОЗЬНЕ СУЛИИ. Разумеется, это уже не ПЕЛЕГОЛ, а некая СУЛИЯ (это название он считает «русским именем»), и не ПОКОВЬЕ, а некий загадочный РЕШЕК, который Гриневич по ана­логии со словом ВЕРЕШЕК считает синонимом слова ПРЯСЛИЦЕ. Слово ВОЗЬНЕ он переводит как ВОЗВРАТИТЕ или ОТНЕСИТЕ. Слова СУСЕДИ, МУИ им понимаются как русские; ЦЕ как ОДНА­КО. Уже здесь видна масса натяжек. Ясен общий смысл: СОСЕДИ МОИ! ПРЯСЛЕН ОДНАКО ОТНЕСТИ СОЛЕ. Но в целом ситуа­ция странная: однократное действие оказывается вырезано на доволь­но ценном предмете. Получается, что повторно никто, кроме Соли, это пряслице использовать не может. Причем владелица пряслица мо­жет передать его только через соседей, которых она лично тоже ви­деть не может (иначе она бы свою просьбу передала устно). По-другому обстоит дело в понимании Краузе: ткань Идо может потребовать довольно долгой работы, может быть, много месяцев или даже лет, так что ситуация не одномоментная, и хотя Рангно непосредственно не видит пряху, между ними установлен прямой письменный контакт. Так что Г.С. Гриневич смысл надписи не улучшил. Но, конечно, против слоговой атрибуции говорит прежде всего начертание рун. Так, пер­вой и третьей с конца является руна ОТ АЛ, которой нет соответствия в славянском силлабарии даже при ее начертании вверх ногами. Сла­вянский слоговой знак НЕ пишется без перечеркивания мачты, кото­рое характерно для руны НАУТИЗ. Нет у славян и знака, тожде­ственного с руной РАЙДО. Ряд проблем возникает и при чтении. Так, зигзаг в качестве слога МУ прежде в дешифровках Гриневича не встречался и выведен только из этого контекста; по своим графичес­ким формам он никак не соответствует остальным графемам с соглас­ным М; нам он ни разу не встретился. Но поскольку знак МО у Гриневича уже имелся, то вместо требуемого по смыслу МО при­шлось придумать МУ, а вместе с ним и местоимение МУЙ, характер­ное для польского языка, но не свойственное русскому. Итак, невер­ная атрибуция вкупе с неверным чтением привели к плачЫному результату.

Теперь понятно, что под «восточнославянскими» Г.С. Гриневич читал ряд совершенно неславянских текстов. Понятно, что это не могло привести ни к каким позитивным результатам.

Теперь ясно, что то же самое можно заранее утверждать и в отно­шении «западнославянских» надписей, где Г.С. Гриневич опять читал германские руны.

Надпись на фигурке Прове. Этот божок был в центре интересов не только самого Потоцкого, но также Я. Лецеевского и его критика И.В. Ягича. Гриневич об этих эпиграфистах в своих дешифровках не упоминает, отметив лишь, что надписи Ретры были опубликованы в 1771 и 1795 годах. О том, что три надписи на фигурке Прове означа­ют RHETRA, ПРОВЕ и БЕЛ БОГ, он тоже ничего не сообщил. Во всяком случае, три данных надписи были стандартными и проблем у эпиграфистов не вызывали, так что их новая дешифровка не была вызвана какой-то необходимостью улучшенного чтения. Тем не менее Г.С. Гриневич заново прочитал этот текст вот так³⁴: имя бога, ПРО-

ВЕ, прочитано как МОЯ МЕШЕНЬ, разряд божества, БЕЛБОГ, по­нимается как НА ЗИГИ НАМЕН, наконец, название храма, РЕТРА, выступает как реплика Я ЗАЗУ КОЯЛУ. На читателя обрушивается масса непонятных якобы славянских слов: ЗИГА, МЕШЕНЬ, НА-

МЕН, КОЯЛА, ЗАЗЕТЬ. Уже это показывает несостоятельность де­шифровки: с какой стати храм РЕТРА, принадлежность к которому отмечена едва ли не на каждой фигурке из него, стал бы наименовать-ся ЯЗАЗУКОЯЛУ? Это звучит как-то по-японски, но никак не по-славянски.

Еще сложнее с переводом. В отношении слова КОЯЛА эпигра­фист честно заявляет: «КОЙАЛА — в словарях не встречается и только лишь по смыслу может быть истолковано (не переведено!) как ЧУДО»^К. Хорош перевод! Слово ЗАЗУ, указанное в подрисуноч-ной подписи, в тексте статьи превращается в ЖАЖ(Д)У; иными сло­вами, происходит необъяснимая чудесная трансформация звуков. Но слово ЖАЖДУ — это иное слово; тем самым слово ЗАЗУ от несуще­ствующего глагола ЗАЗЕТЬ тоже остается непереведенным. Так что главное слово всех надписей, РЕТРА, под пером Г.С. Гриневича ока­зывается некоторой фразой от имени неодушевленного объекта (сло­во РЕТРА было нанесено не только на изображения богов, но и на ритуальные предметы — подносы, тазики, топорики; неужели древние славяне заставляли их всех делать заявление от первого лица Я ЖАЖ­ДУ ЧУДА!) Ни о чем подобном в славянской мифологии нет и наме­ка! А «перевод» эпиграфиста — это безудержный полет фантазии. Ничуть не лучше обстоит дело и с остальными словами. Так, слово ПРОВЕ прочитано как МОЯ МЕШЕНЬ, а МЕШЕНЬ - якобы ЦЕЛЬ, ЗНАК, МЕТА. О связи между словом МИШЕНЬ и словом ЦЕЛЬ знает каждый русский, но тут предлагается чтение МЕШЕНЬ, одно-коренное с МЕШАТЬ, СМЕСЬ, ПОМЕХА, так что ПРОВЕ, по Гри-невичу, означает МОЯ ПОМЕХА, а не МОЯ МЕТА (однокоренным для МЕТЫ будет слово МЕЧЕНЬ). Слово БЕЛБОГ трактуется как НА ЗИГИ НАМЕН. При этом новое слово ЗИГИ выводится из на­звания зодиакального созвездия весов. Но славянское название дан­ного созвездия — ВЕЛЕС³⁶, что никак не созвучно со словом ЗИГИ. То есть такого слова у славян просто не было. (Правда, есть выраже­ние НЕ ВИДНО НИ ЗГИ. Но тут слово ЗГА - искаженное СТЬГА, СТЕГА, СТЕЖКА). Другое придуманное слово — НАМЕН, от латин­ского NAMEN — ИМЯ, так что какие-нибудь книжники могли когда-то написать это латинское слово кириллицей; однако глагол НАМЕ-НИТЬ на Руси не бытовал, даже если кто-то его и употребил однажды в значении ПОИМЕНОВАТЬ. Тем самым и эти два слова — фантазии эпиграфиста. Ускользает и общий смысл фразы. Если при руническом чтении есть три несвязанных слова ПРОВЕ, БЕЛБОГ, РЕТРА, то в чтении Гриневича предполагается наличие связного текста: МОЯ МЕТА НА ВЕСАХ УКАЗАНА. Я ЖАЖДУ ЧУДА. Возникает вопрос: поче-

му из-за указания меты человек (или бог) надеется на чудо? Какая тут смысловая связь? И могут ли боги ЖАЖДАТЬ ЧУДА, если со­творение чуда — их прямая обязанность? Так что последняя фраза в устах бога просто неуместна. Но и первая фраза (объединяющая над­писи ПРОВЕ и БЕЛБОГ в единое целое) не несет смысла: если при­нять предмет в руке Прове или надпись на его груди за ВЕСЫ, то на них нет абсолютно никакой МЕТЫ! Более того, этот предмет — вовсе не весы! Во-первых, так весы в руки не берут (за чаши: они не смогут перемещаться), во-вторых, основание предмета вообще не напоминает чаши, наконец, Гриневич его считает камнем. Как известно из славян­ской мифологии, Прове как бог правосудия держал в одной руке камень как символ преступления (в правой), а в другой копье как знак неотвратимого наказания (в левой). Так что здесь Прове опирается на вершину копья (древко у скульптуры обломано). Весы же являются атрибутом греческой богини Фемиды. Тем самым Г.С. Гриневич заод­но спутал и мифологии. Но если нет ни весов, ни меты, то о чем речь? Наконец, атрибуция данного рунического текста как славянского сло­гового в данном случае основана не на одном, а на целой серии недо­разумений. В славянском силлабарии нет знаков, напоминающих руны РАЙ ДО, ХАГАЛАЗ в виде звездочки, УРУЗ в виде стрелочки с двойной мачтой, ЭЙВАЗ в виде перечеркнутой стрелочки с основани­ем вниз и отрогом влево и других, так что все эти значения ЙА, ШЕ, НЬ, НА, ЗА, ЗИ, предложенные Г.С. Гриневичем для несуществую­щих знаков, остаются чистым полетом его фантазии.

Против эпиграфиста свидетельствуют даже помещенные им изо­бражения. Так, на приведенном им рисунке созвездия ВЕСОВ видны четыре штриха, а не три, и к тому же стреловидные, то есть разомкну­тые, а не замкнутые в треугольник, как на треугольном предмета бога Прове. Так что никакой аналогии даже графического плана тут нет, как нет сходства с бусами на груди у Прове. Бусы как надпись Г.С. Гри­невич ни в своей статье, ни в монографии не только не читает, но и не принимает за текст, считая звездной картой: «На груди металличес­кой фигурки из храма Ретры... дано изображение созвездия Герку­леса и Змееносца, которые на карте звездного неба располагаются как бы на весах (созвездие Весы)»³⁷. Легко видеть отсутствие сход­ства с созвездиями.

Вообще говоря, узлы на груди у Прове в изображении Г.С. Грине­вича довольно подозрительны и напоминают какую-то надпись; и дей­ствительно, позже выяснилось, что здесь представлена лигатура из славянских слоговых знаков. Так что Г.С. Гриневич пытался прочи­тать в качестве славянских знаков германские руны, но не заметил

случайно попавшуюся ему на глаза подлинно славянскую надпись. Хорош «переводчик»!

Что же касается надписей на других языках и системах письма, то их даже нет смысла анализировать. Они звучат диковато, напри­мер: ТАЛУЯ РАТАМАДЕ НЕСИ ВЕМА ИЧАЧАРЕ (линейное А); ЦИЕГОСЫ ЧЕЙ БИЕЖЕНИЩИЕШЬ- ЦИЕГОСЫ ННОПО ЧЕЙ - ВЪМЯСУ НОУВЫЙЯ ЩИЕВЫЙУОЩИЕ МСЯ...(диск из Феста). Линейное Б дало что-то вроде стихов:

АВЕТИ ЕНИ - Я СИНИ ЖЕГА,

Е ГАРЯ ЙЕКЫ - И ИЕ Е ИЕСИ,

И ИЕ СИБАИ - И Т^УО И ТЕЗЪИ,

Я СИНИ ЖЕТ^УО - ХЫТЬ Р^УОЙ ЖЕТЕЗЪИ!

Они вполне достойны Алисы из Страны чудес и даже где-то могут превзойти «мувиков в бовах». Только в качестве славянского чтения тут что-то не «форкается». И то сказать, после бессонной ночи ЧЕЙ и ЦИЕГОСЫ мы еще ВЪМЯСУ ОЩИЕМСЯ? Так что СВЬЧЖЕНЬ Фигуровского Гриневичем перекрыт многократно. Что тут еще можно сказать? ХЫТЬ Р^УОЙ ЖЕТЕЗЪИ!

Я не буду вдаваться в аналогичные перлы при чтении этрусских и протоиндийских надписей, а также в анализ второго тома сочинений Гриневича, где читаются германские и тюркские руны, уже не выдава­емые за славянские. Это занятие — пустая трата времени; заведомо ясно, что другие народы писали и на своем языке, и своей системой знаков. Правда, Гриневич везде оставался сам собой и путался в этих знаках так же, как и в восточнославянских.

Теперь можно понять мое скептическое отношение к полученно­му им силлабарию, или, как назвал его Родионов, ПРОТОТИПУ. Внесенные в него знаки частично действительно являются славян­скими, но наряду с ними присутствуют буквы германских и тюрк­ских рун, куски неправильно разложенных лигатур или целые ли­гатуры, а также прочитанные акрофоническим способом куски фигурок животных с грузиков дьяковской культуры. Великолепный винегрет! В нем вся суть великолепного переводчика.

Оценка вклада Г.С. Гриневича в дешифровку слогового письма. Теперь, после тщательного рассмотрения каждого чтения Г.С. Гриневича, можно дать более или менее взвешенное суждение о его вкладе в исследование славянской слоговой письменности. Были рассмотрены попытки его чтения любых неславянских чтений: протоиндийской,.эт­русской, эгейской (критской) письменностей. Все они были неудов­летворительными. Такими же оказались и попытки чтения «западно­славянской», а на деле германской рунической, слегка ославяненной письменности. Наконец, выяснилось, что и часть так называемой «во-

сточнославянской» письменности представляет собой либо те же гер­манские руны (пряслице из Лецкан), либо хазарские руны (надписи на баклажках), либо пиктографические знаки дьяковской культуры. Тем самым из 23 «славянских» надписей 10 оказались неславянскими, а из 18 «восточнославянских» неславянскими были пять. Оставшиеся 13 надписей оказались: написанными не в той графике — три (два пряс­лица, написанных кириллицей и зигзагообразный бордюр, принятый за надпись), с неверным разложением слоговых лигатур — пять (кня­жеский знак, надпись на Черняховской и беловежской керамике, на шахматной фигурке). Из пяти оставшихся надписей две прочитаны наполовину и две — на 3/4. Последнее и есть реальный вклад этого эпиграфиста в дешифровку. Как видим, по числу частично читаемых текстов он не слишком отличается от вклада других эпиграфистов, хотя, конечно, применен соответствующий слоговым знакам слоговой способ чтения. Таким образом, резюмируя вклад в «чтение (озвучи­вание) докириллического слогового славянского письма» Г.С. Грине­вича одной фразой, можно сказать, что он ЧАСТИЧНО ПРОЧИТАЛ ПЯТЬ СЛАВЯНСКИХ И СОВСЕМ НЕ СМОГ ПРОЧИТАТЬ ОКО­ЛО 63 НЕСЛАВЯНСКИХ НАДПИСЕЙ. Кроме того, мы отмечали, что, исследуя комплексы надписей, он читал только центральные, не обращая внимание на дополнительные (таких оказалось по меньшей мере шесть из числа рассмотренных). Тем самым сказать, что это письмо открыто только Гриневичем или хотя бы что оно было им впервые прочитано, нет оснований. ГРИНЕВИЧ НЕ ПРОЧИТАЛ ПОЛ­НОСТЬЮ НИ ОДНУ СЛАВЯНСКУЮ НАДПИСЬ. А его силлаба-рий, не содержа многих славянских слоговых знаков, разбавлен зна­ками рунической и хазарской письменности, а также пиктограммами дьяковской культуры. Вместе с тем было бы неверным и умалить значение его вклада. Он смог собрать ряд славянских надписей воеди­но, привлечь внимание общественности к существованию этой само­бытной письменности, возбудить сердца энтузиастов мнимой легкос­тью чтения (ибо он продемонстрировал только конечные результаты, не вводя в свою творческую лабораторию и отбрасывая многочислен­ные варианты разложения и интерпретации знаков), показать графи­ческую близость ряда систем письма (играя при этом на струнках панславизма) и продемонстрировать весьма правдоподобные результа­ты дешифровки (для многих лиц, не вникающих в детали, они кажут­ся вполне убедительными). Иными словами, определенный обществен­ный резонанс его деятельность возбудила. Но успех этой деятельности лежал не столько в научной области (здесь, как мы показали, его успехи достаточно скромны), сколько в плане популяризации грамма­тологии и практической дешифровки. С позиций науки, однако, он

весьма небрежен, неаккуратен, бессистемен и в ряде вопросов эле­ментарно невежествен.

Так что мыльный пузырь его славы как дешифровщика, я наде­юсь, лопнул. Человек, не различающий славянских, германских, тюркских знаков и элементарных рисунков и не отличающий их от кириллицы (чтение кирилловской надписи КНЯЖЕН слоговым способом), не знакомый с жаргоном археологов (по поводу «грузи­ков), не знающий старинных мер веса, не знающий иностранных язы­ков и не знакомый с историей дешифровок славянского письма, не умеющий разлагать лигатуры на отдельные знаки, игнорирующий сло-воразделители, читающий ряд надписей задом наперед, применяющий неверные методики выявления звукового значения знаков, наконец, постоянно производящий массу небрежностей в каждом тексте, В ПРИНЦИПЕ НЕ МОГ дешифровать славянское слоговое письмо. Он тратил ГОДЫ на то, на что профессионалу требуются недели; его интервью, статья и монография оперирует примерно одними и теми же примерами, а расширение идет за счет распространения славянского чтения на все новые неславянские письменности. «Стремление объя­вить, не считаясь ни с временем, ни с расстоянием, ни с элементар­ным здравым смыслом, все нерасшифрованные письменности славян­скими лишь дискредитируют проблему славянской письменности и мешают ее правильному решению», — полагает М.Л. Серяков³⁷.

Дата добавления: 2015-07-24