Рождение империи. 1 страница

Цели России в начавшихся переговорах с Саксони­ей и Данией были сформулированы вполне определенно: вернуть отнятые шведами, согласно Столбовскому миру 1617 года, ижорские и карельские земли и получить, как писалось тогда, «твердое основание на Балтийском мо­ре».

Черновики проектов союзных соглашений, как прави­ло, более откровенны, чем подписанные чистовики, став­шие государственными актами вечного хранения.

Вот как выглядит преамбула союзного русско-саксон­ского договора, подписанного 11 ноября 1699 года: «По­неже мы при самом персональном разговоре с наясней- шим и великоможнейшим Августом Вторым, божиею ми- лостию королем Польским, намеряли иметь войну обще против короны Свейской за многия их неправды, обеим государствам нашим учиненныя, и, того ради, постанови и договоря от общаго совету, той назначенной войне си­лою и действом сих последующих статей при помощи Божией быти соизволяем».

А вот черновик этой преамбулы: «Понеже его цар­ское величество при персональном разговоре с его коро­левским величеством Полским, объявил коим образом он желает те земли паки возвратить, которые корона свей- ская при начале сего столетняго времени (XVII века.— Е. А.) при случае тогда на Москве учинившегося внут­реннего несогласия, из-под царской области и повели- тельства отвлекла, и после того времени чрез вредитель- ные договоры за собою содержати трудилась, и к тому на­мерению е. ц. в. королевского величества Полского со. юзу и вспоможения желал»¹⁵.

Как мы видим из сопоставления документов, оконча* I тельный текст договора словами «многия их неправды» затушевывает данную в черновике оценку всех русско- I шведских соглашений XVII века как несправедливых и вынужденных, «вредительных» для России, ибо такое I признание могло дезавуировать и другие действовавшие 1 в это время международные соглашения России с иньь I ми странами.

В ходе переговоров 1698—1700 годов не удалось соз- I дать сплошной фронт противников Швеции. Пруссия, ] зависимая от общеевропейской ситуации, не чувствуя за собой достаточной силы в союз не вступила и ожидала развития событий как сторонний наблюдатель. Речь Пос- политая же, верная своим политическим принципам, не поддержала своего короля, не достигнув к тому же не­обходимого для войны внутреннего единства, нарушен­ного тяжелым «бескоролевьем».

Переговоры сторон велись, имея в виду дальнюю цель — раздел Шведской империи Еще задолго до того, как был повергнут шведский лев, делилась его шкура.

Инициатором таких проектов стал И. Р. фон Пат-, кул ь — влиятельный лифляндский дворянин, ярый про- | тивник шведского владычества в Восточной Прибалтике, грозившего дворянскому землевладению Лифлянди ре­дукцией (конфискацией) земель, уже осуществленной в собственно Швеции. Приговоренный шведами к смер­тной казни, Паткуль бежал и, став неофициальным со­ветником Августа II. подал королю в конце 1б&8 года не- i сколько проектов, учитывающих возможное развитие военных действий против Швеции и условия раздела ее владений. Нельзя не заметить в этих проектах столь ха­рактерного для расчетов Паткуля цинизма, интриганства и явного антирусского оттенка:

«В переговорах с царем надобно постоянно твердить, что предначертанный союз есть следствие сделанного им самим предложения о войне с Швециею, что после свида­ния с ним его королевское величество, основательно об­думав дело, приготовил необходимые для успеха средства и теперь согласен содействовать справедливому требо­ванию его от Швеции удовлетворения, с тем чтобы вести войну не иначе как при пособии с его стороны.

Это послужит к тому, что в трактат внесено буД^еТ обязательство царя помогать его королевскому велич?'

ству деньгами и войском, в особенности пехотою, очень способною работать в траншеях и гибнуть под выстрела­ми неприятеля, чем сберегутся войска его королевского величества, которые можно будет употреблять только для прикрытия апрошей. Кроме того, трактатом необходимо в известных случаях крепко связать руки этому могуще­ственному союзнику, чтобы он не съел пред нашими гла­зами обжаренного нами куска, то есть чтобы не овладел Лифляндиею. Надобно определить в трактате положи­тельно, что должно ему принадлежать; для сего предста­вить ему всю нелепость доводов, которыми предки его до­казывали свое право на Лифляндию и объяснить исто- риею и географиею, на какие земли могли они простирать справедливые притязания, то есть не далее Ингерманлан- duu и Карелии.

Посему в случае непреклонного намерения царя овладеть Нарвою, тот, кто назначен будет вести с ним пе­реговоры, должен в трактат включить статью в таком смысле, чтобы впоследствии, когда возникнет спор, кому она должна принадлежать, Англия и Голландия для по­льзы торговли, Дания и Бранденбург также по уважи­тельным причинам могли общим судом объявить ее при­надлежностью Лифляндии. Если же царь удержит Нарву за собою и таким образом приобретет в Лифляндии креп­кий пункт, то, переступив естественный рубеж, реку (На- рову.— Е. А), соединяющую Пейпус (Чудское озеро.— Е. А.)с Балтийским морем, он легко овладеет Ревелем, потом всею Эстляндиею, наконец, со временем, и Лиф­ляндиею»¹⁶.

Как видим, в будущей войне России отводилась неза­видная роль поставщика пушечного мяса, а Петру — своеобразного могучего медведя с железным кольцом в носу, пляшущего под дудку поводыря. Как потом показа­ла жизнь, Паткуль и многие другие не очень четко пред­ставляли себе, с кем они имеют дело. Забегая вперед, от­метим, что то, чего так боялся Паткуль, полностью осу­ществилось — Россия заняла и Эстляндию, и Лифлян­дию.

Договор России и Саксонии, подписанный в Преобра­женском 11 ноября 1699 года, был вторым соглашением, легшим в основу Северного союза; первым было Дрез­денское соглашение Саксонии с Данией от 14 сентября того же года. Дорога к войне была открыта. Символично, что много лет спустя, празднуя в Москве заключение Ни- штадтского мира 1721 года, Петр собственноручно под­жег Преображенский дворец, в котором прошло его дет­ство, но из которого в 1699 году вырвался невидимый огонь войны.

Договор предусматривал особо, что Россия вступит в войну сразу же по заключении мира с Османской импе­рией,— Петр не желал рисковать, ведя боевые действия на два фронта: «...обещаем мы, великий государь, наше царское величество, по своему высокому слову или обе­щанию, к своему посланному в Константинополь послу скорой указ послать, дабы коим образом то учинитися ни может, хотя б в тех местах нашему царскому величеств\ то и с убытком учинить было, о том трудитися, дабы наше­му царскому величеству с Портою Оттоманскою еще до окончания году, или по последней мере до будущего ап­реля месяца, либо постоянной мир или довольно продол­женное перемирие получить возможно, в котором случае мы, великий государь, наше царское величество, обнаде­живаем к будущему воинскому походу с Шведом також мир разорвать и особливо свое действо воинское в про­винциях Ижерской и Корельской всею силою весть так, чтоб всякая страна свое дело на своем месте спра­ведливо чинила и никто из обоих нас прежде никаких мирных предложений слушать и принимать не хощет, разве что и другая страна на то позволит».

Со своей стороны Август обещал занять Лифляндию и Эстляндию исключительно как бы в помощь Петру: «А дабы особливо нашему царскому величеству от лиф- ляндского и эстляндского свейскаго войска не быть обес- покоену, и того ради обещает его королевское величество тамо такое сильное отвращение чинить, что наше царское величество с той страны не токмо едино безопасны будем, но и тако, что во время нужды его королевского величества с нашим царским величеством и соединится возможет»¹⁷.

На самом же деле Август вынашивал далеко идущие (и секретные от России) планы в отношении Лифляндии. Формально Лифляндия должна была отойти к Речи По­сполитой на правах лена с сохранением своего внутрен­него дворянского управления и с правом держать воору­женные силы. Соглашение между Августом и Патку- лем — представителем немецкого лифляндского рыцар­ства, заключенное в августе 1699 года, было предъявлено кардиналу-примасу Речи Посполитой, с тем чтобы под­вигнуть Речь Посполитую на выступление против шведок вместе с саксонцами — подданными своего короля. Одна­ко священный глава Речи Посполитой не ведал о самом главном — секретные пункты договора 1699 года предус­матривали, что лифляндцы признают над собой верхов­ную власть Августа и его потомков независимо от того, будут они польскими королями или нет. Иначе говоря, Август получал Лифляндию в наследное владение, делав­шее его независимым от Польши¹⁸.

Следует отметить, что в описываемое время шведское правительство только что вступившего в 1697 году на престол 15-летнего Карла XII было обеспокоено слухами о сколачивании антишведской коалиции и стремилось всеми силами предотвратить войну с Россией. Вообще, в отношении России Швеция во второй половине XVII века вела политику, сочетавшую непреклонную жесткость в вопросе об изменении границ и необыкновенную мяг­кость и терпимость во всем остальном. Известно, что по­сле Столбовского мира 1617 года не раз русская сторона поднимала вопрос об изменении границ, но каждый раз ответ шведов был отрицателен. Вот как, по описанию Н. Бантыша-Каменского, протекали переговоры на погра­ничной реке Меузе в 1676 году: «...но за спорами ни­чего не решено. Тщетно российские предлагали, дабы во удовольствие за многочисленные от шведов нестерпимые досады и безчестья, и за умалением чести государевой в ошибках титулов его возвращены были корельские и ижерские города, шведские послы решительно сказали, что ниже одной деревни не поступят, хотя бы и до войны дело дошло и в том-де воля божия. Вскоре они потом тайно с съезду уехали...»¹⁹.

На самом же деле шведы, имея многочисленные внеш­неполитические проблемы в Германии и на датских гра­ницах, стремились по возможности не доводить конфликт с Россией до войны. Именно поэтому, когда в начале 1697 года русское правительство обратилось к шведам с просьбой продать для Азовского флота шестьсот орудий, шведский король, заботясь, чтобы конфликт России с Турцией не затухал как можно дольше, «по соседствен- ной своей к России дружбе» подарил Петру триста же­лезных орудий. Вступив на престол, Карл XII сразу же выслал посольство в Москву с обещанием «все договоры с Россиею свято хранить». Петр, со своей стороны, осо­бенно после Равы-Русской, стремился также показать свое — в данном случае фальшивое — миролюбие. Пет­ровские дипломаты, ведя переговоры со шведами, прило­жили максимум усилий, чтобы освободить своего государя от клятвы в верности прежним договорам со I Швецией²⁰. Это делалось для того, чтобы с началом вой- ' ны не было оснований обвинить Петра в клятвопрестугь | лении. Это было тем более необходимо, что в момент рус­ско-шведских переговоров Петр уже заключил в Преображенском с представителем Августа соглашение о войне против Швеции.

Но шведы были все же встревожены. Чтобы успокоить I и отвлечь их, Петр направил в Стокгольм посольство князя Я. Хилкова, который был 19 августа 1700 года при­нят королем в лагере под Ландскроной Он вручил Карлу грамоту Петра с дежурными заверениями в дружбе. | Судьбе было угодно, чтобы в тот же день — 19 августа и, возможно, в тот же час в Москве было официально объявлено о разрыве со Швецией и начале войны.

Собственно, война Северного союза со Швецией уже | началась: 2 февраля 1700 года саксонские войска Авгу­ста II без объявления войны вторглись в Лифляндию и попытались сразу же захватить Ригу. Через месяц дат­ский король Фредерик IV вторгся в Голштейн-Готторп- ское герцогство, воспользовавшись тем, что шведы вопре­ки договорам ввели туда войска.

И в том и в другом случае военные действия союзни­ков оказались неудачными. Август не сумел овладеть Ри­гой, и ему пришлось начать правильную осаду ее крепо- ¹ стных сооружений. Датчане также надолго засели под сте­нами голштинской крепости Ренебург И вот тогда лев под тремя коронами проснулся: шведская эскадра летом 1700 года бомбардировала Копенгаген, а затем Карл 14 июля высадился на датском берегу и окружил датскую столицу.

Датчане запросили мира. Недалеко от Любека, в замке Травендаль, начались и быстро закончились мирные пере­говоры: Дания вышла из войны, отделавшись лишь легким испугом и даже не потеряв основы своего могущества флота. Столь мягкими условиями мира с противником, ранее не знавшим к датчанам пощады, Фредерик был обязан морским державам, заинтересованным в мире на севере,— Англии и Голландии, которые вскоре наняли 4 миллиона талеров 18-тысячную датскую армию, и она отправилась на поля сражений войны «за испанское на­ел едство»[8].

Выведя Данию из войны, Карл решил так же быстро расправиться и с другими участниками Северного союза.

События поздней осени 1700 года разворачивались по тем временам стремительно. Август, узнав о Травендале, опасался, что шведский король двинется прямо в Дрез­ден, в столицу Саксонии, и поступит с ним гораздо хуже, чем с Фредериком. Поэтому накануне высадки шведов в Лифляндии саксонцы сняли осаду с Риги, которая до это­го шла крайне неудачно, ибо захватить с ходу крепость не удалось, а к длительной осаде и штурмам армия Авгу­ста оказалась неподготовленной. В итоге при появлении шведов саксонцы отступили.

В ноябре Карл высадился в Перноу (Пярну) и форси­рованным маршем двинулся к Нарве, 18 ноября он был уже на подходе к осадному лагерю русских. 19 ноября, воспользовавшись пассивностью сидящих в палисаде русских войск и плохой погодой, он успешно атаковал вчетверо превосходящую армию противника. На сле­дующий день русская армия капитулировала и, сложив знамена и оружие, отошла на правый берег Наровы. Вра­гу досталась вся артиллерия, были взяты в плен почти все русские генералы.

В том поражении, которое потерпели союзники, была известная закономерность. С самого начала они заняли пассивную, выжидательную позицию в развязанной ими войне, сидя под стенами осажденных ими крепостей. Инициатива оказалась в руках Карла XII, чьи военно- стратегические способности были явно недооценены противником. К тому же у союзников не было планов со­вместных действий на случай попыток шведов деблокиро­вать осажденные крепости. Наконец, пассивность, столь несвойственная Петру, объяснялась той подчиненной ролью, которая была предназначена ему в союзе с Авгу­стом: в неудобное для себя время он отправился не в Ин- грию, непосредственно примыкавшую к русским владени­ям, а к Нарве, чтобы выполнить второстепенную задачу по отвлечению шведских сил от Риги. Это не позволяло ему действовать самостоятельно и активно в собственных интересах.

Впрочем, русская армия под Нарвой не была готова к тем действиям, которые от нее следовало ожидать. Это стало очевидно ночью 19 ноября 1700 года и было след­ствием не только ошибочной стратегии и тактики, но и пороков всей государственнй системы, частью которой была армия.

«Искать неприятеля опровергнуть»

ПЕТР не увидел поражения своей армии — его уже не бы­ло в лагере под стенами Нарвы* буквально накануне сра­жения он уехал в Новгород, захватив с собой своего фа­ворита Алексашку Меншикова и главнокомандующего армией фельдмаршала Ф. А. Головина.

Конечно, то обстоятельство, что царь бросил армию накануне решающего сражения, не украшает великого полководца. Но этот поступок не был свидетельством трусости или слабодушия В нем проявился присущий Петру жесткий рационализм, трезвое признание надвига­ющегося неминуемого поражения, желание выжить, чтобы с удвоенной энергией продолжить борьбу.

Впоследствии, много лет спустя после Нарвского сра­жения, Петр, заполняя свой знаменитый «Журнал или Поденную записку», пришел к мысли не только о неиз­бежности тогда, в 1700 году, поражения, закономерности этого позора, но и даже о той несомненной пользе, кото­рую принесла злосчастная Нарва всему начатому деау:

«И тако шведы над нашим войском викторию получи­ли, что есть бесспорно; но надлежит разуметь, над каким войском оную учинили? Ибо только один старый полк Лефортовский был (который перед тем называли Шепе­лева); два полка гвардии только были на двух атаках у Азова, а полевых боев, а наипаче с регулярными войска­ми, никогда не видали. Прочие ж полки, кроме некоторых полковников, как офицеры, так и рядовые самым были рекруты, как выше помянуто, к тому ж за поздним време­нем великой голод был, понеже за великими грязьми про­вианта привозить было невозможно, и единым словом сказать все то дело, яко младенческое играние было, ^а искусство ниже вида; то какое удивление такому старому» обученному и практикованному войску над такими не­искусными сыскать викторию?

Правда, сия победа в то время зело была печально чувственная и яко отчаянная всякие впредь Надежды ^и за великий гнев божий почитаемая. Но ныне, когда о то^

_п0ДуМать, воистину не гнев, но милость божию исповеда- ти долженствуем, ибо ежели бы нам тогда над шведами виктория досталась, будучи в таком неискусстве во всех делах, как воинских, так и политических, то в какую бы беду после нас оное щастие вринуть могло, которое оных _же шведов, уже давно во всем обученных и славных в Европе (которых называли французы бичами немецкими) под Полтавою так жестоко низринул, что всю их максиму низ к верху обратило, но когда сие нещастие (или лучше сказать — великое щастие) получили, тогда неволя леность отогнала, и ко трудолюбию и искусству день и ночь принудила с которым опасением искусством как час от часа сия война ведена, то явно будет из следующей при сем истории»¹.

Конечно, мысль о пользе поражения на начальном этапе войны, вдали от жизненно важных центров страны, пришла потом, а в первые дни после «нарвской конфу- зии» он думал о другом: как бы сохранить то, что осталось, и не поддаться панике и отчаянию, ибо дей­ствительно победа шведов была тогда «печально чув­ственная» для Петра. В письме в Псков командующему кавалерией Б. П. Шереметеву 5 декабря 1700 года он со скрытой угрозой писал: «Her! Понеже не лет (не следует.— £. А.) есть при несчастии всего лишатися, того ради вам повелеваем при взятом и начатом деле быть, то есть над конницею Новгородскою и Черкаскою, с которыми, как мы и прежде наказывали (но в ту пору мало было лю­дей), ближних мест беречь (для последующего времени) и итить в даль, для лутчаго вреда неприятелю. Да и отго­вариваться нечем, понеже людей довольно, также реки и болота замерзли, неприятелю не возможно захватить. О чем паки пишу: не чини отговорки ничем, а буде болез- нию, и та получена меж беглецами, которых товарищ, ^майор Л., на смерть осужден. Протчее же в волю всемо- /700^ ^пР^едаю' Из Новгорода, декабря в 5 день

Использовать сохранившиеся части дворянской кон­ницы, которой командовал Шереметев, для набегов на ^Шведские владения в Прибалтике — это была лишь часть уланов Петра, которая касалась непосредственно воен­ных действий.

Серьезнее были внутренние дела: после Нарвы Петр ^четливо осознал, что русская армия оказалась не гото­ва к борьбе со своим противником — шведской армией Карла XII.

Для многих читателей допетровская армия ассоцииру­ется прежде всего с необученной массой дворянской кон­ницы и полками строптивых стрельцов. Такое представле­ние ошибочно. Данные Разрядного приказа, ведавшего в XVII веке большей частью вооруженных сил, свидетель­ствуют, что стрельцов в середине XVII века было 16 по­лков (16 900 человек), а дворянская конница составляла 9700 человек. В то же время существовало 38 солдатских полков (59 200 человек) и 25 рейтарских полков (29 800). Иначе говоря, в середине XVII века из 115 тысяч че­ловек (не считая иррегулярных частей казаков, татар, калмыков и т. д.) более трех четвертей, 76%, составляли полки пехоты и конницы «нового строя».

В 1680 году соотношение «новоманирных» полков с дворянской конницей и стрельцами было следующее: со­лдат — 61 300, рейтаров — 30 500, всего — 91 800; дворян­ской конницы — 15 800, стрельцов — 20 000, всего — 35 800, то есть соотношение сохранилось³.

Начало образования полков «нового строя» относится к 1630 году, когда анализ предшествующего опыта пока­зал необходимость формирования войсковых соединений, обученных европейским способам ведения войны. Первы­ми полками «новоманирного строя» (т. е. обученными но­вым образцам, новому манеру) стали полки Александра Лесли и Франца Пецнера. Вскоре были образованы и обучены с помощью приглашенных из-за границы инструкторов еще три полка. Они сразу же получили бое­вое крещение в так называемой Смоленской войне с По­льшей (1632—1634 гг.). Играли большую роль «новома- нирные» полки и позже.

Естественно, возникает вопрос: зачем же оказалась необходима после Нарвы реформа армии? Дело в том, что поражение под Нарвой стояло в одном ряду с поражени­ями, которые преследовали русскую армию во второй по­ловине XVII века. И Петр отчетливо это понял. Впослед­ствии в предисловии к «Уставу воинскому» 1716 года, обозревая военную историю с начала образования «ново- анирных» полков и создания «Учения и хитрости ратно­го строю» — первого воинского устава времен Алексея Михайловича, он отмечал, что на смену успехам в войнах первой половины XVII века с Польшей и Швецией при­шли неудачи в русско-турецкой войне (так называемые

Чигиринские походы 1677 года), в крымских походах 1687 и 1689 годов, неудачей закончился первый Азовский поход против турецкой крепости Азов в 1695 году: «Поне­же всем есть известно, коим образом отец наш, блажен- ныя и вечнодостойныя памяти, в 1647 году (ошибка Пет­ра, правильно — в 1633—1634 годах, т. е. во времена царствования его деда, Михаила Федоровича.— Е. А) начал регулярное войско употреблять и Устав воинский издан был. Итако войско в таком добром порядке учреж­дено было, что славные дела в Польше показаны, и едва не все Польское королевство завоевано было. Так крупно и с шведами война ведена была. Но потом оное не токмо умножено при растущем в науке свете, но едва и не весь­ма оставлено, и тако что последовало потом? не точию с регулярными народы, но и с варвары, что ни против ко­го стоять могли, яко о том свежая память есть (что чини­лось при Чигирине и Крымских походах, умалчивая ста­рее) и не только тогда, но и гораздо недавно, как с тур­ками при Азове, так и с начала сея войны при Нарве»^[9].

Петр понял причину хронических поражений армии, увидел, что необходимо изменить саму основу, на которой зиждилась военная организация.

В своей основе полки «новоманирного строя» явля­лись разновидностью поместного войска, новым побегом на старом дереве. Как известно, поместное войско, полу­чившее особое развитие с XVI века, служило, как тогда говорили, «с земли», то есть с тех земельных владений (поместий), которые представлялись служилому человеку во временное (на срок службы) держание. По первому призыву государя служилый человек, помещик, был обя­зан — под страхом конфискации поместья — явиться на смотр или войну полностью вооруженным и экипирован­ным. Помещики, владевшие населенными имениями, должны были привести с собой отряд вспомогательных сил из холопов, то есть явиться, как писали тогда, «кон- но, людно и оружно». Так вот, поместная система содер­жания воинского контингента полностью распространя­лась и на солдат «новоманирных» полков, которые наби­рались из служилых людей разных категорий, в том чис­ле дворян. Офицеры и солдаты «новоманирных» полков служили «с земли», пользовались поместными правами, то есть были помещиками.

Во второй половине XVII века поместная форма зем­левладения под воздействием многих факторов, и прежде

всего развития крепостного права, эволюционировал^ в сторону сближения поместья — временного держа, ния — с вотчиной — родовой, наследственной собственно, стью Развитие этой тенденции завершилось экономиче. ским и законодательным слиянием вотчины и поместья в неотчуждаемую помещичью собственность — основу по. мещичьего землевладения. В военном смысле эта эволю­ция означала утрату поместной системой, как основным видом обеспечения воинского труда, своей гибкости, эффективности. Служение «с земли», ввиду закрепления поместий за владельцем, превратилось в фикцию. Все это вело к соответствующему упадку вооруженных сил, кото- рый становился очевиден многим.

Любопытно сопоставить два взгляда на состояние ар- мии в XVII веке, Один — официальный, данный в 1656 году посольством И. Чемоданова на запрос венеци­анского дожа, к которому с визитом прибыли представи­тели Алексея Михайловича, второй — мнение крестьяни на Ивана Посошкова — известного мыслителя, про­жектера петровской эпохи

Чемоданов и его коллеги стремились поразить своих собеседников военной мощью России: «И посланники го­ворили: „У великого государя нашего, у его царского ве­личества, против его государских недругов рать сбирается многая и несчетная, и строенье многое, различными ученьи и строеньем: перво, устроены многия тысячи ко­пейных рот гусарского строю, а иныя многия тысячи устроены конные с огненным боем, рейтарского строю; а иныя многия ж тысячи устроены драгунским строем, с большими мушкеты; а иныя многие тысячи устроены салдатским строем; и над теми надо всеми устроены начальные люди: генералы, и полковники, и подполковни­ки, и майоры, и всякие начальные люди"».

Здесь мы видим как раз описание тех самых «новома­нирных» полков, заведенных в России в 1630-х годах. Далее посланники повествуют о действительно огромных контингентах вспомогательных войск — конницы из под­властных царю народов (татар, ногайцев, башкир, кал­мыков), а также казаков. Заодно посланники преув ли- чивают в несколько раз реальную численность стрелецко­го войска: «А низовая сила, казанская, и астраханская, и сибирская, и иных многих государств е.ц.в., сбирается многая несчетная рать, и бьются конныя лучным боем, ^а большаго и меньшаго Нагаю татарове и башкирцы калмыки бьются лучным же боем; а стрельцов московских устроено на Москве сорок тысяч, опричь городовых; а бой у них салдатского строения. А донские и терские, и яицкие козаки бьются огненным боем, а запорожские черкасы бьются лучным и огненным боем»⁵.

И наконец, в заключение рассказывалось с некоторой долей пафоса и преувеличения о поместной дворянской коннице и ее привилегированной части — государевом полку, который формировался из верхов служилого со­словия, так называемого «государева двора»: «А госуда­ревых городов дворяне и дети боярские и всяких чинов люди,— те бьются розными обычаи, лучным и огненным боем и кто к которому навычен. А его царского величе­ства его государева полку спальники и стольники, и стряпчие, и дворяне московские, и жильцы,— те бьются своим обычаем: только у них бою, что под ними аргамаки резвы, да сабли у них востры: на которое место ни прие­дут, никакие полки против них не стоят; то у великаго го­сударя нашего и строенье». С таким же пафосом о состо­янии армии, несмотря на ее поражения, говорили русские послы и позже.

В начале XVIII века Иван Посошков в одном из своих писем царю Петру иначе смотрит на дело и так обобщает распространенные тогда представления на «прежнюю», допетровскую «службу»:

«А естли, государь, прежния службы спомянуть и те службы, бог весть, как они и управлялися: людей яа службу нагонят множество, а естли посмотришь на них внимательным оком, то, ей, кроме зазору, ничего не уз­ришь. У пехоты ружье было плохо и владеть им не умели: только боронились ручным боем — копиями и бердыша­ми, и то тупыми, и на боях меняли своих голов на непри­ятельскую голову по 3 и 4 и гораздо больше, а хорошо б то, чтобы свою голову хотя головы на три менять. А естли на конницу посмотреть, то не то, что иностран­ным, но и самим нам на них смотреть зазорно: в начале у них клячи худыя, сабли тупыя, сами нужны и безодежны, и ружьем владеть никаким не умелые. Истинно, государь, я видел, что иной дворянин и зарядить пищали не умеет, а не то, что ему стрелить по цели хорошенько. И такие, государь, многочисленные полки к чему применять?

Истинно, государь, еще и страшно мне рещи, а инако нельзя применить, что не к скоту; и егда, бывало, убьют татаринов двух или трех, то все смотрят на них, дивуют- ца и ставят себе то в удачу, а своих хотя человек сотню положили, то ни во что не вменяют.

Истинно, государь, слыхал я от достоверных и не от голых дворян, что попечение о том не имеют, чтоб непри- ятеля убить, о том лишь печется как бы домой быть, а о том еще молятся и богу, чтоб и рану нажить легкую, чтоб не гораздо от нее поболеть, а от великого государя пожа- ловану б за нее быть, а на службе того и смотреть, чтоб где во время бою за кустом притулиться, а иные такие прокураты живут, что и целыми ротами притулятся в лес или в долу, да того и смотрят, как пойдут ратные люди с бою, и они такожде будто с бою в табор приедут. А то я у многих дворян слыхал: «Дай де бог великому государю служить, и сабли из ножен не вынимать». И по таким же словам и по всем их поступкам не воины они! Лучше им дома сидеть, а то нечего и славы чинить, что на службу ходить»⁶.

В письме Посошкова точно подмечено много черт, отличавших допетровскую армию,— плохая выучка, сла­бое вооружение, отсутствие дисциплины, порождаемые, как это хорошо видно из цитаты, тем, что воину — держа­телю поместья не было резону рисковать собой во имя сво­его государя и государства. Но внимательный читатель наверняка заметил в приведенном отрывке иронию, кото­рую крестьянин-мыслитель не скрывает. Да в этом и нет необходимости: эта ирония сродни той, которую выража­ет Петр в записях уже упомянутого «Журнала, или По­денной записки» по поводу Нарвы 1700 года: «и единым словом сказать все то дело, яко младенческое играние было, а искусство ниже вида». Совпадение отношения этих двух таких разных людей к одной и той же проблеме не случайно. В этом дух времени реформ, когда было чрезвычайно важно снижение прошлого, открытый смех над его недостатками, несуразностями. Этот смех сквозь слезы освобождал от тягостного наследия.

Дата добавления: 2015-07-20