|
Читайте также: |
Дмитрий Лекух
Черные крылья Бога
Текст предоставлен издательством «АСТ» http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=649245
«Дмитрий Лекух. Черные крылья Бога»: Астрель, Харвест, Литпром; Москва; 2010
ISBN 978‑5‑271‑26763‑5, 978‑985‑16‑8222‑1
Аннотация
Нам кажется, мы знаем, что ждет мир в будущем. Но могут возникнуть и новые опасности, какие сейчас и представить трудно… И все же, несмотря ни на что, – люди должны оставаться людьми.
Дмитрий Лекух
Черные крылья Бога
Пролог
Утренняя сигарета – всегда самая сладкая.
Всегда.
Особенно когда с куревом не только в округе, но и в твоем собственном кармане, скажем так, – довольно хреново.
К счастью, у меня пока еще чуть‑чуть оставалось…
…Причем курить ее, эту самую сигарету, следует обязательно до еды – в этом есть свой совершенно особый кайф.
Крепкий дым (слабый – для дамочек и слабонервных) немилосердно дерет глотку, напоминая о том, что ты – нравится это кому или не нравится, все еще жив.
Пока жив.
И пока что – никуда не торопишься…
…На улице шел дождь, и я, выдыхая дым сквозь открытую фрамугу, внимательно вслушивался в звуки спящего города.
Ранняя осень.
Два часа дня.
Время, когда не спят только копы, наркоши на ломке, да еще – такие идиоты, как я.
Те, которые все помнят и никому ничего не прощают…
Может, именно это и не дает нам спать.
Не знаю…
…На кровати завозилась Красотуля.
Кстати, и вправду ничего себе девочка.
Вполне…
– Эй, дай дернуть. – Неумеренное количество макияжа частично обтерлось о простыни, и сквозь клоунский грим проступил истинный возраст девушки.
Лет эдак пятнадцать.
Ну, может, шестнадцать.
Черт, никак не могу привыкнуть к миру, в котором живу.
Наверное, именно в этом и есть моя самая главная по этой жизни проблема.
Дурацкой, конечно, жизни.
Что уж там говорить…
– Держи.
Красотуля смазала слюной край сигареты. Затянулась.
– Тьфу! Без травки… И откуда ты только взялся, такой… – Было видно, как мучительно подыскивается нужное слово.
– Правильный?
– Во‑во, правильный. Появился на тусе, трахнул девочку, а у самого даже травки нет. И спидухи мои зачем‑то в окошко высыпал. Не помнишь, что ли? Я за них, между прочим, черному в жопу дала. А у него елдак – знаешь какой? До сих пор больно. Ты вообще кто? И откуда такой взялся?!
– Конь в пальто! – вспыхиваю неожиданно даже для самого себя. – И хрен в штанах, если ты еще не забыла.
Терпеть не могу, когда мне под кожу лезут.
Особенно – если такие соплюхи.
Кровь там.
Мясо.
И нервы, кстати.
Которые, как известно из медицины, почему‑то ни разу не восстанавливаются.
Красотуля чуть покривилась, но потом все‑таки, даже как‑то мечтательно, пыхнула контрабандным абхазским табачком.
Удивительно – чем слабее власть, тем больше она возводит запретов.
То – нельзя.
Это – тоже нельзя.
А все равно все всё делают.
По крайней мере, у нас, в России.
– Да… Там у тебя и правда все в порядке. В штанах, в смысле. А откуда Рыжего знаешь?
Не понял…
Тебе‑то, родная, какое дело?
– От верблюда.
– А это что еще за зверь такой?
Я ухмыльнулся.
А ведь ты права, девочка.
Это и вправду зверь.
– Не, серьезно! Рыжий – крутой! Он найт держит! У тебя с ним какие то дела, да?
Совсем соплячка, прости Господи.
– Нет у меня с ним никаких дел.
А про себя добавил: «Уже нет».
Рыжий не внял предупреждению, и, если я не ошибаюсь в Веточке (а как, спрашивается, я могу ошибаться в человеке, которого знаю почти двадцать лет), то этот вождь краснокожих сейчас мирно отдыхает где‑нибудь в подворотне.
Вместе с парочкой своих ублюдков‑бодигардов.
И никогда никого больше не побеспокоит. В том числе те найты, которые «держит».
Точнее, «держал».
Такая вот… диалектика.
Кстати, а почему, интересно, ублюдки окружают себя еще большими ублюдками?
Для полноты ощущений?
Или потому, что на их фоне сами получше смотрятся?
Что‑то, думаю, меня на философию повело…
Не к добру.
Ну, а Веточка – он только думать умеет неважно. И это не его вина, что у него с головой плохо.
Все остальное‑то у парня просто отлично получается.
Я бы даже сказал – позавидуешь.
Хотя как раз Веточке завидовать – дело последнее.
– Ладно, держи, – я кинул Красотуле початую пачку сигарет. – Забивку сама найдешь. Я пошел.
– Ну, во‑о‑от, – надувается, – трахнул и бежать. Давай, я лучше пожрать тебе приготовлю…
Губки у девушки со сна припухлые, голые, идеальной формы грудки – маленькие.
Глазищи же, наоборот, – большие.
И зеленые‑зеленые.
Залюбуешься.
Только я все равно у тебя не останусь.
Так вышло, извини.
Прежде чем из тебя удастся сделать слабое подобие человека, не один месяц угрохаешь.
А у меня элементарно нет на это ни времени, ни желания.
Да и зачем, спрашивается.
Тебе ведь так удобнее, да, девочка?
…К тому же знаю я, что вы жрете.
Меня аж передернуло.
– Некогда мне. – Потом подумал и сжалился. Следом за пачкой полетел картонный четырехугольник.
Визитка.
Она, небось, таких и не видела.
– Читать умеешь?
– Плохо. Но разберусь.
– Там номер мобайла, перезвони через недельку. Меня пока в городе не будет.
Красотуля аж взвизгнула:
– У тебя мобайл? Ты что, коп?! – Она даже пропустила мимо ушей мою оговорку.
Насчет «в городе не будет».
За это, в общем‑то, полагается…
Да многое что полагается.
Стареешь, брат, стареешь…
– Успокойся… какой я тебе коп. Коммерческий мобайл.
– Комме‑е‑ерческий? Это ж какие бабки!
– Нормальные. Не будешь спидухи нюхать – и у тебя такие будут.
Она недоверчиво хмыкнула:
– Ты мне еще послужить предложи…
– Не предложу. Негде.
Все‑таки удивительно, почему они так не хотят работать?
За место официантки или, еще лучше, стриптизерки в самом что ни на есть дешевом найте глаза друг дружке повыцарапывать готовы.
А чтобы куда в приличное место трудиться пойти – да ни за что.
Ну, с этой еще все понятно, она и читать‑то толком не умеет, но ведь многие – чуть ли не с университетским образованием…
…Мой «Харлей» стоял в коридоре.
На улице нельзя.
Угнать не угонят, конечно, но изуродуют – факт.
И бензин сольют.
Кряхтя, потащил зверюгу на улицу.
Как я, интересно, его вчера‑то сюда допер? Да еще с пьяных, простите, глаз!
Седьмой этаж все‑таки…
…Город по‑прежнему спал.
Я завелся, послушал ровное тарахтение движка и медленно, не спеша, порулил в сторону круглосуточной заправки.
По городу я вообще предпочитаю ездить на мотоциклах.
Во‑первых, все подворотни твои.
Ну, а во‑вторых, неизвестно где зафлэтовать придется.
Попробуй‑ка, джипак затащи на седьмой этаж. А на улице бросать – раскрысят все, что только можно.
И не остановишь.
Им же не просто так.
Им на «геру» зарабатывать надо.
Беспредельщики…
Макс, хозяин заправки, завидев мой «Харлей», вышел из своей стальной халупы сам.
Лично.
Залил бак, заискивающе глянул в глаза:
– Привет, Гор. Подбросишь как‑нибудь товара? А то старуха моя с этой тины совсем дохнет…
Денег он с меня, естественно, не брал.
Никогда.
Да и я с него тоже.
Хотя бензин и фермерские продукты стоят ой как, извините, по‑разному…
Бензина пока что в городе – хоть залейся…
– Через недельку. Кого‑нибудь подошлю. А пока подготовь канистр сорок. Столитровых. Ну, сам все понимаешь…
– Опять собрался, – Макс задумчиво пожевал губу. – Кончат тебя когда‑нибудь. Кто тогда продукты возить будет?..
– Я тебя тоже люблю. Бензин приготовь. Веточка заедет.
Пнул пару раз колеса – так, для проформы – и покатил неторопливо в сторону центра…
Я знал, куда хочу съездить.
Так.
На всякий случай.
…Центр – не поймешь: то ли засыпал, то ли уже потихонечку просыпался. Холодный влажный ветер лениво гонял скомканные бумаги, перемешивая их с первыми палыми грязно‑желтыми листьями.
Грязные, кое‑где подкопченные стены старинных домов привычно щерились пустыми глазницами окон. В очередной подворотне – Господи, до чего ж они любят подворотни‑то, – крикливая стайка пушеров в ярких засаленных футболках и мешковатых штанах то ли делила вчерашнюю добычу, то ли намечала сегодняшнюю.
Мат стоял – боже упаси, вот‑вот могло дойти и до легкой поножовщины.
А что?
Делов‑то…
Правда, заслышав звук мотора моего «Харлея», ребятишки вжались в стены – мало ли кто тут катается.
Но не ушли.
Их земля.
Нравится вам это или не нравится.
Живописный оборванец тоскливо рылся в мусорном баке, выискивая объедки той синтетической дряни, которой пыталась меня накормить моя случайная подруга.
Ранняя пташка.
Обычно они попозже на промысел выходят…
Удачи тебе, брат…
…А вот и он.
Прямоугольный, вонючий пруд, загаженный так, что дальше уже просто некуда.
Помойка.
Традиционное место сбора всех городских подонков.
Неважно.
Я слишком хорошо помнил его совсем‑совсем другим…
Вот эти, к примеру, насквозь проржавевшие куски металла когда‑то были ножками скамеек, на которых, бывало, любил сиживать мой отец, рассказывая мне всякие занимательные истории.
А неподалеку, стараясь быть незаметными, угрюмо топтались его здоровенные охранники Миша и Сергей, прошедшие с ним такое, что даже мне нынешнему нелегко представить.
Преданные, как мохнатые служебные псы, и оттого – постоянно напряженные.
А по поверхности тогда еще чистого прямоугольника плавали большие белые птицы.
Отец, помнится, очень не любил людей, которые крошили им хлеб, говорил, что они превращают этих гордецов в попрошаек.
Но птицы все равно были очень красивы.
Не знаю, что с ними потом произошло.
Может, улетели.
А может, их просто сожрали, когда в городе возникли первые проблемы с продуктами.
Кстати, не исключено, что сожрали их именно те, кто до этого старательно крошил птицам тогда еще очень дешевый белый хлеб.
Все может быть.
Вот такая вот, блин, диалектика.
Я прикрутил «Харлей» цепью к древней чугунной тумбе и пошел к воде. Воняло так, что ноздри наружу выворачивало.
Ничего.
Я привык…
Постоял, покурил. Вспоминать ничего почему‑то не захотелось. Потом обернулся на тихий металлический лязг. Чумазый подбандитыш лет одиннадцати от роду деловито вскрывал контейнер, прикрученный к багажнику моего байка.
Когда он сообразил, что я его заметил, то сразу же ощерился, продемонстрировав ряд желтых гнилых зубов, и, сплюнув сквозь дырку в этом богатстве, полез за пазуху за дешевеньким самопальным пистолетом.
Не успел, разумеется.
Ага.
Вид такой игрушки, как «Стеблин», действует на некоторых индивидуумов крайне отрезвляюще.
Любителя чужих мотоциклов как ветром сдуло.
И хорошо.
Честно говоря, мне почему‑то совсем не хотелось его убивать…
…Дома меня ждал неприятный сюрприз.
У входа в подъезд на ржавеющей металлической трубе, покрытой в глубокой древности толстым слоем голубой масляной краски, жевал дешевую пластиковую зубочистку коп.
И не просто тебе коп, а Коп с большой буквы.
По‑другому и не обзовешь.
Никак.
Поручик столичной полиции Борис Костенко.
Мой, кстати, сослуживец по вдрызг проигранной всеми сторонами конфликта кровавой и, как позднее выяснилось, бессмысленной Крымской кампании.
В прошлом.
У меня все – в прошлом…
– За город собрался, Гор?
Вот… мать.
Неужели Макс?
Убью скотину…
– Не понял…
– А что тут понимать. Сержант!
Вот те на!
Из подъезда, лениво поводя плечиком, нарисовалась Красотуля.
Собственной, блин, темноволосой и зеленоглазой персоной.
В черной спецназовской форме, с широкой лычкой старшего сержанта службы внутренней безопасности…
А на вид по‑прежнему – лет пятнадцать.
Ну, шестнадцать от силы.
Дела…
Я вытянул вперед руки.
Под наручники.
Попал – значит, попал.
Что тут еще обсуждать‑то?
Расслабился.
Таких, расслабленных, копы как раз и имеют.
Аксиома.
Которую я на этот раз почему‑то забыл…
Ничего, откупимся.
Не от Костенко, конечно, – этот‑то не берет.
Принципиально.
Но на любого Костенко его же собственное начальство имеется.
Которое почему‑то всегда очень хочет жрать.
Всегда.
И желательно – чтобы аж в три горла.
Но Боб почему‑то медлил.
– За что Рыжего пришил, лишенец?
– А вот здесь извини, господин начальник. Не мое это санитарное мероприятие.
Боб хмыкнул:
– А если даже и твое, то один хрен фиг что докажем. Знакомо…
– И хорошо, что знакомо. Меньше времени потратим. На понт взять хотел, начальник?
– Да нет. Я же тебя как облупленного знаю, капитан. И тебя, и Побегалова твоего. Вот только не пойму…
– Как я докатился до жизни такой?
– Именно, – Боб удовлетворенно хмыкнул. – Ладно, езжай…
А вот это – уже что‑то новенькое.
Я даже удивился.
– Запрет на выезды снят. Мосгордумой. Все равно вас, психов, надо стрелять, как бешеных псов. А за городом это и без нас сделают. И за патроны отчитываться не надо.
Ну…
Это он дал.
Когда это спецназ за патроны отчитывался? А?! Не напомните, господин поручик?!
Я достал пачку турецких сигарет.
Дико дорогих и, разумеется, – контрабандных.
Протянул Бобу.
Хорошая новость, что тут говорить.
Просто замечательная…
– Слушай, капитан, – Боб вынул из пачки две сигареты, одну сунул за ухо. – Может, все‑таки вернемся к нашему разговору?
– Насчет Крыльев?
Коп кивнул.
Я только скривился, будто вспомнил давно забытое ощущение вкуса лимона во рту.
– Ты же знаешь, что нет. Мы с тобой, помнится, было дело, когда‑то вместе дрались в Крыму с УНСО, а эти орелики, хоть намекни, чем лучше? Тем, что они – наши? Тем, что ты среди них, что ли? Так лично мне твоя морда, прости, никогда по этой жизни не нравилась…
– Не гони, капитан. Среди Крыльев нет наци. Ты и сам это прекрасно знаешь. Там все – наши, евреи, хохлы. Даже черные.
Я демонстративно отщелкнул в сторону подъезда окурок такого размера, что за него один оборванец мог вполне спокойно пустить кровь другому.
Точно такому же, как и он сам.
А что?
Могу себе позволить.
Я – капитан.
Это, простите, всему городу известно.
А тем, кому неизвестно, тот же Веточка может лекцию прочитать, если им этого, разумеется, захочется.
Или Гурам.
Да, собственно говоря, много желающих найдется, целый отряд.
Носорог, говорят, глух и подслеповат, но это – проблема не носорога.
А тех, кто забыл, что, разогнавшись, он очень хреново останавливается.
Инерция.
И это тоже отнюдь не его проблема.
Такие дела…
– Нет, поручик. Я несколько раз не повторяю. Если больше нечего сказать – вали отсюда. Не порти воздух.
И тут взвилась Красотуля.
А я уж про нее и думать забыл, про эту маленькую шлюшку с унтер‑офицерскими нашивками.
– Чистенький, да?! С фашистами не хочешь связываться, да? С бандитами лучше, да?! А кто порядок в городе наведет, кто… Герой, еб твою мать!!! Ордена, небось, в сортире развесил, мразь?!
Истерика в ее исполнении была откровенно смешна.
А вот новенький усовершенствованный «Стеблин» в правой руке – с этаким аргументом хрен поспоришь.
Особенно ежели он находится в руке брызжущей слюной малолетней дуры и истерички.
Хлоп!
Н‑да…
Все‑таки Боб – хороший полицейский.
«Стеблин» отлетел к одной стене, а чересчур рьяная сержантша – к другой.
Заработав еще по ходу дела пару хороших оплеух и, естественно, разревевшись.
– Ты извини, Егор, у нее сестру…
Боб махнул рукой.
Все понятно.
Все с нами понятно…
Девочка, естественно, из хорошей интеллигентной семьи.
Сестренку у нее, понимаешь, обидели.
Вот девочка и пошла мстить.
Интересно, куда она попала вначале: сперва в Крылья, потом в полицию, или сперва в полицию, а уж потом в Крылья?
Фаши любят копов.
И любят служить в полиции.
Да и полицейское начальство тоже не возражает.
В ментовку в последнее время идут такие отбросы, что Крылья по сравнению с ними – образец добропорядочности.
Рыжий, кстати, говорят, тоже хотел пойти в Отделение потрудиться.
А что?
Таких много…
Говорят, правда, в последнее время падали по Отделениям поменьше стало.
Крыло внутренней безопасности суд присяжных и прочие демократические процедуры не очень уважает.
Как и остальные процедуры, за исключением, пожалуй, оглашения приговора.
Это у них – завсегда пожалуйста.
Причем, болтают, тот, кто приговаривает, – сам и исполняет.
Но это так, слухи.
Что там на самом деле происходит, никто на самом деле не знает. Только догадываются.
Я проследил, как Боб довел Красотулю до броневика.
Хмыкнул.
Выкурил еще одну сигарету на относительно свежем московском воздухе.
Потом пошел домой.
Завтракать…
Все‑таки фермерские продукты – это продукты.
Тина, ее как не синтезируй, все равно по вкусу – сушеное дерьмо.
Только что питательное.
Хотя, когда были времена похуже, жрал я, ребята, этот искусственный белок – аж за ушами трещало.
Спасибо прежнему мэру – за то, что он этот завод переделал.
Как чувствовал.
Иначе в этом городе сейчас, наверное, даже и крыс бы не осталось.
А так – ничего.
Живем…
…Разорвав вакуумную упаковку, я не особо торопясь мелко нашинковал помидоры.
Настрогал небольшими кусочками жирный крестьянский окорок, бросил на сковородку.
Залил полудюжиной яиц.
Достал два тщательно просушенных сухаря.
Три года назад за такую трапезу могли, кстати, и расстрелять.
Запросто.
Незаконное хранение незаконно приобретенных продовольственных товаров.
А также их неумеренное поглощение без разрешения вышестоящего начальства, которое тоже жрать, извините, хочет.
Ну и чем тебе не статья?!
Нет, что ни говори, а жизнь в этом городе все‑таки, кажется, постепенно меняется к лучшему.
Хотя мы и не любим в этом сознаваться.
Такие дела…
Глава 1. «Подвал»
Вечером позвонил Веточка.
– Эт‑та, – зевает в трубку. – Когда выходим‑то, капитан?
Н‑да‑а… Хоть я его и люблю, но он все‑таки непроходимый, конченый идиот.
Такое уже даже и лечить бесполезно.
– А мы что, разве куда‑то выходим? – удивляюсь. – Может, хотя бы скажешь, куда и зачем?
Дошло.
Стушевался.
Было слышно, как ржавые шестеренки, заменяющие ему мозги, заскрипели, натужно перемалывая информацию.
– Да я это… не о том… напомнить хотел. Мы же в «Подвал» собирались…
Н‑да…
Ну, сволочь изворотливая.
Все‑таки я его иногда недооцениваю.
Теперь придется переться в этот самый сраный «Подвал» – любимый Веточкин найт.
Я его терпеть ненавижу.
Я вообще найты не люблю.
Сплошь гомики и «продвинутая» молодежь со вскипевшими от дешевого синтетического кокса мозгами.
Но тут уж ничего не попишешь.
Иветта, он, к сожалению, – и сам такой.
Продвинутый, мать его, гомик.
А он мне – как младший брат.
Или сын, которого у меня никогда не было.
И похоже – уже не предвидится…
…Дело в том, что Веточке отстрелили яйца.
В прямом смысле этого слова.
Ласковый семнадцатилетний парнишка, всю свою недолгую жизнь проживший в когда‑то благословенной Ялте, даже и не подозревал, что быть русским – это, оказывается, реально тяжкое преступление.
И очень тяжкое.
Наказание за легкомыслие наступило, когда в город вошли «объединенные отряды УНА‑УНСО».
А мы – тупо опоздали.
Распаленные изнасилованием четырнадцатилетней Веточкиной сестры, пьяные в полный дым оранжевые борцы за незалежность заодно решили трахнуть и попытавшегося сдуру защитить девчонку ее старшего брата.
А потом стрельнули из помповика в пах.
Чтоб не размножались проклятые москали, значит.
Не портили, клятые угро‑финны, расово чистую кровь великого украинского народа.
Обычная УНСОвская практика.
Как ни странно, семнадцатилетний Веточка, тогда еще – просто Ванюша Побегалов – выжил.
И стал одним из лучших боевиков знаменитой Седьмой террор‑ячейки Русской партии Крыма.
Это было страшное место.
«Семерку» даже в самой РПК называли исключительно смертниками, туда шли только те, кому уже вообще нечего было терять…
…Короче, когда в самом начале открытой войны с Россией молодой бомбист с партийной кличкой Иветта прибился к Русскому экспедиционному корпусу, это существо уже не было человеком.
Это был компьютер, отягощенный неистребимой страстью убивать, любовью к мускулистым геям с большими толстыми приборами и явными садо‑мазохистскими наклонностями.
…В батальоне Веточка, конечно, немного оттаял.
А когда мы с Заикой Шурочкой четыре километра волокли его на плащ‑палатке под минометным огнем до медсанчасти, парень проникся уже окончательно.
Батальон стал для него семьей, сослуживцы – братьями, а я, простите за нескромность, – отцом родным.
Такие дела.
Когда война как‑то сама собой закончилась (воевать за выжженный и полностью разоренный Крым стало просто незачем), Веточка увязался за мной в Москву.
Сначала поработал у моего отца в службе безопасности, а потом, когда папаша сделал ноги, а его корпорация развалилась, прибился к моей, отмороженной на всю, врать не буду, голову бригаде.
Мы тогда как раз на Кавказ собирались, на очередную заварушку.
Под хороший контракт.
Но это, простите, – уже совсем другая история…
…«Подвал» рекламировался в столице, как «место встреч и общения свободной молодежи».
А на самом деле был обычным, хотя и более или менее чистеньким и дорогим гадюшником.
Впрочем, других ночных заведений в моем любимом городе уже давным‑давно просто не было…
…Над вдавленным в древний бетон входом в бункер штатного бомбоубежища бывшего столичного автогиганта висел здоровенный рекламный щит: «Употребляйте К‑7. Чистый. Белый. Не вызывающий привыкания».
Внизу более мелким шрифтом: «Напоминаем, что распространение тяжелых наркотиков без лицензии преследуется по закону».
А еще ниже, уже от руки, черной краской из дешевого пульверизатора, юношеским неровным почерком: «С лицензией, без лицензии – мы все равно вас достанем! Рано или поздно, но неизбежно!».
И черный стилизованный рисунок расправленного птичьего крыла.
Почему‑то лично мне верилось только в самый последний слоган.
Не нравилось, но верилось.
«Черные Крылья» и сами шутить не умели, и чужие шутки тоже довольно хреново понимали.
У фаши вообще всегда было тяжело с чувством юмора.
Насколько я помню из прочитанных в детстве книжек – во все известные исторические времена.
А уж сейчас‑то – реально тем более.
Ой, как реально…
…«Харлей» я, разумеется, бросил на охраняемой стоянке.
Это было одно из немногих мест в городе, где моему железному коню тупо было нечего опасаться.
Стоянку, как и сам клуб, контролировал Жизель, лидер городских «голубых».
А Жизель уже очень давно и безнадежно болел хоть и древней, но все‑таки почему‑то неизлечимой формой СПИДа, и терять ему было ну совершенно нечего.
Поэтому он не боялся никого.
А вот его боялись очень и очень многие.
Годом раньше, годом позже – какая, в принципе, разница для человека, который все равно знает, что приговорен.
Самое смешное, это продолжалось уже лет, как минимум, пятнадцать, и к тому, что он умирает, давно все привыкли.
Тем не менее, с ним старались не связываться даже самые крутые криминалы.
Так, чисто на всякий случай.
А то – мало ли что…
…Я кивнул знакомому охраннику и направился ко входу в бункер.
Веточка, засранец, это место слишком любил, чтобы я мог избегать данный отстойник.
Ну, а если уж приходилось посещать, то надо было и соответствовать.
Я вообще очень не люблю чего‑то бояться.
А значит, иногда нужно делать так, чтобы все было ровно наоборот, и боялись именно меня.
Жизнь.
Будь она, сука такая, неладна.
К тому же, согласно древней шутке, все прекрасно знают, чем эта сволочь все одно рано или поздно заканчивается…
Но ничего тут уж не поделаешь.
Сплюнул, сделал морду кирпичом да двинул.
Делов‑то.
Жизель, он хоть и отморозок, но далеко не дурак.
Прекрасно знает, что в этой жизни можно, а о чем даже лучше и не задумываться.
Он, конечно, очень крутой.
Но я, наверное, все‑таки немного покруче.
Не сам по себе, разумеется…
Правда, на входе в сие небогоугодное заведение меня все‑таки ждал один, но очень неприятный сюрприз.
У стальной двери, изображая из себя фейс‑контроль, болтался здоровенный незнакомый детина.
С веселеньким, радикального розового цвета ирокезом и здоровенным крупнокалиберным обрезом, сочиненным, судя по всему, из какого то древнего штуцера.
– Ты, бэндик! – глаза юноши были полны жизнерадостного оптимизма и вполне себе идиотического превосходства. – Ты мне не нравишься, канай отседова!
Я, врать не буду, икнул.
Нет, ну не охренеть, а?!
Вот уж, блин, извините, – нечаянная радость нарисовалась…
…Я бы его, конечно, смял.
Как промокашку в далеком и не очень счастливом детстве.
Но прямо на левой груди у меня выразительно помигивало красненькое пятнышко лазерного прицела.
С такими аргументами умные люди не спорят, и я, пожав плечами, потихоньку направился к выходу.
– А ну, стой! – парень явно решил поглумиться. – Бумажник!
– Что бумажник?! – Я аж обомлел от подобного рода наглости.
– Ты! – радостно щерился пидорок. – Ты чо, не понял?! Ты живешь последние три секунды! Бумажник!!!
Я только плечами пожал.
А что делать?
– Держи…
Бросил бумажник и быстренько шмыгнул за угол.
Пока этот придурок не решился меня обыскать.
Вот тогда, скорее всего, было бы совсем худо.
А так пока перетопчемся…
…Прислонился к стене, отдышался, потряс башкой, нажал нужные кнопки на мобайле.
Надо, думаю, разобраться в происходящем.
Причем по возможности тихо, не привлекая ненужного внимания, – нам скоро на маршрут.
Но и спускать такое никак нельзя.
Засмеют.
А в моей нынешней работе слишком многое зависело от репутации.
Но все равно – сначала лучше просто поговорить, я почему‑то так думаю…
– Приветик, Жизель, – шиплю в редкую по нынешним непростым временам трубку. – Тебе случайно не надоел твой найт на Автозаводе?
Там, на том конце эфирной волны, совершенно точно – сначала охреневают.
Но потом задумываются.
Этот номер вообще мало кому известен.
Мало кому.
Но не мне.
– Не по‑о‑онял… С кем честь имею? – голос у Жизели был, как всегда, до безумия манерен.
– Ну, – хмыкаю, – чести ты уже лет сорок как не имеешь. С тех пор как подставил свою тогда еще молодую задницу. Но это сейчас неважно. А важно то, что с тобою, пидор, говорит капитан. Помнишь еще такого?! Вот и хорошо. Что помнишь, хорошо. А все остальное – плохо. И в первую очередь – для тебя. Потому как я именно сейчас собираюсь кинуть объяву, что ты, жопа, в реале тянешь на ветеранов. Немедленно. И по всем доступным мне адресам. Как ты думаешь, сколько еще проживет после такой объявы этот твой любимый гадюшник?!
– Здравствуй, мой дорогой. Я не ослышался? Ты, случайно, не гонишь? – тянет гласные.
– Не ослышался, дорогой, – отключаюсь.
…Через пару секунд мобайл снова завибрировал.
На сей раз голос главного пидораса столицы был уже вроде как по‑настоящему озабоченным.
И даже стал похож на мужской.
Что говорило, как минимум, о крайней степени беспокойства.
Уже результат…
– Я не понял, капитан, – волнуется. – Мы никогда не мешали друг другу жить. И ты никогда не говорил со мной таким вызывающим тоном…
– А в меня никогда не целились из здоровенной обрезанной дуры прямо у входа в найт, – хмыкаю. – Ни в один. И тем более, никогда не отбирали бумажник с моими личными бабками…
На том конце провода замолкают.
И, я так понимаю, – сглатывают.
Причем не то, что обычно…
– Эт‑тт… Мудак!!! – За что люблю королей дна, так это за то, что они по‑настоящему быстро соображают. – Ты же понимаешь, что это недоразумение, капитан! Чистая непонятка!!!
– За ошибки платят, Жизель! – сплевываю.
Минута молчания.
Потом наконец он решается.
– Я твой должник! – ревет прямо мне в ухо. – Отмени объяву!!!
Я морщусь.
А вот это, думаю, уже теплее.
Может, когда и пригодится…
– И что дальше? – хмыкаю.
– Я же сказал, что я твой должник! – орет. – Слово! А этого мудака, на входе, – дарю!
– Лучше верни бумажник, – щерюсь. – А это дерьмо можешь себе оставить.
Он только вздыхает.
Знает: придет время – спрошу.
– Понял, – смиряется. И снова расслабленность в голосе. – Спасибо, Гор, – мурлычет старый жирный котяра. – Лично мне всегда было жалко, что ты натурал…
Ага.
Вспомнил, что марку надо держать, по любэ.
Я хмыкаю.
Жизель манерно хихикает в ответ.
Кажется, договорились…
– Слышь, капитан, милый. Обожди пару минуток, – вздыхает. – Я сейчас быстренько решу один важный вопросик и немедленно перезвоню…
И отключается.
Ничего, в принципе, нового.
Как и планировалось с самого начала этого, врать не буду, достаточно непростого разговора.
…Я закурил.
Над моим городом снова плыла ночь.
Самое живое время суток.
Время грима и иллюзий существования.
В темноте даже самая старая шлюха может притвориться вполне себе молоденькой девушкой.
Пусть и ненадолго.
Но хоть так.
В это время столица переливается ярким, болезненным морем огней, сквозь которые летят смех, плач и музыка.
Не видны просевшие тротуары, полуметровые ямы и проплешины на дорогах, облупившиеся стены домов.
Не видны выбитые стекла.
Там, где они выбиты, свет все равно не горит – там уже давно никто не живет…
Днем город мертв.
А те, кто еще живы, спят.
Даже чиновники из Думы недавно официально перешли на ночной график работы.
Впрочем, какая там работа…
Рука дающего в этом городе все равно никогда не оскудеет. А криминалы уже давно предпочитают давать, а не стрелять.
Так – тупо безопаснее.
Стреляют только тех, кто не берет.
Впрочем, вру: сейчас уже и в них не стреляют.
Потому что все, кто не берет, либо в Крыльях, либо, в самом крайнем случае, – под их официальной защитой.
А Крылья – это серьезно…
…Мобайл истошно заквакал и завибрировал.
Надо бы, думаю, сменить сигнал.
Хотя звонят мне в последнее время все реже и реже. Просто некому звонить.
Можно и потерпеть.
Зато такой мерзкий звонок по любому не пропустишь.
А это кто, интересно?!
Совершенно точно – не Жизель, я на него «приоритет» только что подключил.
Другой сигнал.
Еще более мерзкий, чем предыдущий, кстати.
Это я так – развлекаюсь.
Ага.
Опять что‑то срочное на мою и без того уже достаточно больную голову?!
Вот ведь, бля, думаю.
И когда же эта хрень наконец закончится?!
Точно – пора на маршрут.
Там, по крайней мере, все предельно понятно.
…Но все оказалось куда более прозаично.
Звонил Гарик, директор «Подвала».
Извинялся.
Передавал наилучшие пожелания от Жизели.
Просил зайти.
Обещал скотч из своих личных старых запасов.
Знает, скотина голубая, чем заманивать.
Знает.
Ну, да ладно, мне все равно – туда.
…Перед входом в бункер с полузадушенным воем ползал, разматывая собственные потроха, давешний розововолосый придурок. Ему перебили позвоночник – судя по всему, металлической клюшкой для гольфа, и выпустили кишки.
Кишки, кстати, наверняка – опасной бритвой.
Это излюбленное оружие «голубых».
Можно сказать, фирменный знак.
В хриплом вое пока еще живого юноши слышалась шакалья обида на весь этот проклятый мир: только‑только начал жить по‑настоящему, только‑только поднялся, получил свою малую толику власти, только почувствовал себя хозяином этой прекрасной жизни…
И вот – на тебе.
Та‑а‑акой облом…
Через минут пять эта падаль сдохнет, и ее отсюда, разумеется, унесут. Чтоб не портил пейзажа перед респектабельным ночным заведением.
А это – всего‑навсего демонстрация.
И в первую очередь, для меня.
Жизель мальчик умный.
Или, точнее, девочка.
Мне, собственно говоря, плевать…
…Я забрал бумажник и литровую бутылку весьма неплохого вискаря у готового с меня пылинки сдувать Гарика и молча проследовал в VIP‑зону.
Веточка уже, естественно, был там.
Нюхал кокс (не какой‑нибудь там синтетический К‑7, извините, – настоящий белый снежок с колумбийских вершин) и даже не подозревал, каким испытаниям подвергся его любимый начальник.
За что, разумеется, немедленно и поплатился: рука у меня тяжелая, и даже невинный подзатыльник может иногда показаться весьма и весьма болезненным.
– Не быкуй, командир, – глаза у моего адъютанта были уже совершенно безумными, – не видишь, чуть дорожку из‑за тебя не сбил…
И вот тут‑то меня переклинило уже по‑настоящему.
Веточка был единственным в отряде, на чьи шалости с порошком я смотрел сквозь пальцы – памятуя о том, что…
Ну, сами понимаете.
Но это уже был явный перебор.
Тем более что рядом с моим сержантом гаденько подхихикивали два мускулистых блондинчика, услуги которых он явно оплатил из моих же денег.
Или собирался оплачивать.
А какая, в принципе, разница?!
Бабла у меня было много.
Не в этом дело…
– Иветта, может, мы пойдем… У тебя, гляжу, новый дружок, – один из блондинчиков сперва ухмыльнулся.
А потом этой же ухмылочкой и подавился.
Вместе с проглоченным на хрен поганым, как заюзанная помойная тряпка, языком.
В тот самый момент, когда я выбивал ему передние зубы тяжелой металлической пепельницей.
– Вс‑с‑стать! С‑с‑сержант! Немедленно приведите себя в надлежащий вид!
…Ох, и лица же были у этих имбецилов, когда их грозная Иветта тут же вскочила и попыталась вытянуться во фрунт.
Получалось это у него довольно плохо.
По VIPу прошелестело: «Пиздец. Капитан пожаловали».
– В‑в‑виновав‑ват‑т…
– На, выпей, – я протянул ему стакан, чуть ли не до краев наполненный виски.
По своему опыту знаю: кокаин нейтрализуется только алкоголем. Ну, может, еще – хорошей гидрой, но где ж ее возьмешь‑то, по нынешним смутным временам, хорошую.
Дешевой украинкой «петрушкой» – хоть обдолбись, а хорошая гидропоника даже мне не всегда по карману.
Дефицит.
А больше ничем.
Ну, если только героином.
Но это – еще хуже.
Вот и приходится клин клином вышибать, хоть я пьяного Веточку терпеть не могу, он под «синькой» становится слезлив и слегка истеричен.
Что при его боевых навыках просто опасно для окружающих.
А что делать?
У него уже в каждой ноздре минимум по полграмма закинуто, а он мне нужен живым и, по возможности, здоровым…
– Гарик, выруби музыку. И убери… хм… посторонних из VIP‑зала.
Гарик сначала кивнул, потом замялся.
– Ну. В чем дело?
– Слушай, Гор. Я, конечно, все понимаю, но музыка…
– Что, – спрашиваю, – музыка?!
Гарик кивает в большой зал.
Музыка играет именно там.
Если вырубить – легко могут возникнуть весьма серьезные неприятности.
Там бьется в танце потная и обдолбанная толпа – трезвые и не закинутые персонажи по таким заведениям просто не ходят.
– А‑а, – киваю. – Ладно. Понял. Тогда потише сделай. Уши в трубочку заворачиваются. Или хотя бы дверь на хер закрой поплотней, чего тут непонятного‑то?!
Счастливый директор скрылся.
VIP сразу же наполовину опустел.
Веточка сидел ни жив, ни мертв.
А как же.
Обосрался ведь, прости меня Господи.
По полной программе…
– Ладно, – мне, как всегда, стало его жалко, – не гони. Лучше закажи мне что‑нибудь пожрать, и чтоб без синтетики. И проверь прослушку…
Глава 2. Часть
…Выезжали затемно.
Часов в семь утра.
Город постепенно затихал, ну, а для нас – самое лучшее время.
Лучше не придумаешь.
Один джип, четыре десятка «Харлеев».
Не газуя и не включая фар.
Мало ли что…
Хоть Боб и говорит, выезд разрешен, – лучше не рисковать. На броневики пересядем потом.
У Федорыча.
Есть такой персонаж в диком по нынешним непростым временам Подмосковье.
Скоро увидимся…
…На окраине попыталась привязаться местная молодежь.
Стая вылетела довольно неожиданно из развалин какого‑то административного здания.
Штук двадцать мотоциклов и две потрепанные легковушки.
Откуда только бензин берут, козлы.
Чарли дал очередь из стационарного пулемета.
Пока что – поверх голов. Ребятишки оказались понятливые, отстали. И то хорошо.
На шум могут показаться какие‑нибудь отмороженные копы из спецназа.
Или еще хуже – Крылья.
А среди них много ветеранов, ребят, прошедших огонь и воду.
Моих братьев.
Драться с ними не хотелось, а не драться – просто не получалось. Они никогда не стреляли в ответ, только первыми.
Так, как нас всех вместе когда‑то учили.
И инструктора в учебках, и просто жизнь.
Такие дела.
Но все завершилось благополучно.
Неприятности начались позже, когда мы отъехали километров на сорок от окраины…
…Это было невероятно, но нас попытались остановить парни в форме обычной дорожной полиции.
И это в тех местах, куда даже спецназ уже лет пять как, считай, не показывался.
Я поднял руку.
Начинать первыми не хотелось.
«Харлеи» стремительно разошлись широкой дугой, мои парни попрыгали на землю, используя любые естественные укрытия.
Заклацали предохранители.
На джипаке неспешно открылись гнезда курсовых пулеметов, на крыше выросла плексигласовая башенка стационара.
Я не торопясь спешился и двинулся навстречу самоубийцам.
– Ну? В чем дело?
– Дорожная полиция, командир блокпоста старший поручик Мар. Капитан?! Гор?! Ты?!!
– Не понял… – Эти ребята действительно были полицейскими. Костю Мара я знал давно. Правда, тогда он был разведчиком спецназа. – Костя, у тебя что, в городе криминалы перевелись?! Кой хер ты здесь торчишь, как орел на очке?! Жизнь, на хер, надоела?!
Костя рассмеялся и протянул руку.
– Отбой тревоги! – кричит своим. – Война на сегодня отменяется! Здорово, Гор. Вот видишь – дежурю…
– И какого хера ты здесь дежуришь, дурилка, блин, на фиг, картонная?! – отплевываюсь. – Зашибить ведь могли, сдуру‑то. Вы же – не спецназ, в конце‑то концов…
Костя только плечами пожал.
– Поставили, – вздыхает, – вот и дежурю. Новый градоначальник решил выставить блокпосты по всем основным трассам. С Федералами согласовано. А вот ты‑то куда, спрашивается, собрался, а, ветеран?
– На кудыкину гору! Дума разрешила выезд, если слышал. Вот и… прогуливаюсь…
– Знаю я твои прогулки. – Мар протянул мне пачку сигарет.
Кстати, неплохих – не эрзац.
Но мои все равно лучше.
– Далеко на этот раз? – прикуривает, разгоняя надоедливый дым ладонью.
Ого, думаю…
– Да нет, не очень.
На рукаве Костиного комбеза в ярком свете фар мелькнула любопытная нашивка.
Мелькнула и – исчезла.
Но я успел разглядеть летящий росчерк крыла.
…Вот как.
– Значит, ты теперь тоже фаши, поручик?
– Разглядел? – Костя не торопясь выпустил дым. – Да какие они фаши – так, радикальные консерваторы. Моя бы воля, я бы…
– Что – ты бы?
– А ничего!!! – Поручик не на шутку разозлился. – Стрелять надо! Ты что, не видишь, что творится?! И ладно б только у нас. Мы уж тут, в России, сам понимаешь, привыкли. Мне недавно брат из Германии написал – у них еще хуже. Как письмо дошло, сам не понимаю. Работать никто не хочет. Тащат друг у друга все, что не приколочено. Каждый второй на героине. У каждого пятого – ВИЧ‑14. Лечиться не хотят. Долго им, видишь ли, и скучно. Ты хочешь, чтобы и у нас так же было, да?!
– А разве у нас по‑другому? – хмыкаю. – По‑моему, так все то же самое. Только плюс ко всей этой заразе у нас еще завелись фашистики. Эдакие доморощенные. С факелами и крыльями на рукавах. И среди этих фашистиков я в последнее время что‑то замечаю все больше своих некогда хороших знакомых…
– А ты что предлагаешь?! – взвивается, ощерясь. – Дать им всем тут подохнуть?! Ужраться этой своей проклятой свободой до самой смерти, мать ее еб?! Да среди них, среди этих убогих, – вся наша молодежь, ты хоть это‑то понимаешь?!! Это у тебя детей нет, у меня вон подрастает… Чучело. Месяц назад шприц отобрал, взял ремень… Знаешь, сколько ей лет? Тринадцать!!! А она мне в ответ: «Я свободная личность! Я совершеннолетняя!». Вот так‑то, брат капитан… А ты – «фашистики». Да уж пусть лучше эти фашистики…
Здесь я с ним, увы, просто не мог не согласиться.
Закон о понижении возрастного ценза явно оплачивали наркодилеры. И против были – только Крылья.
Остальные – «за».
– Что с дочкой‑то, Кость?
– Ничего, – морщится, успокаиваясь. – Вмазал ей как следует по жопе, сгреб в охапку и – в молодежное Крыло. Лечат сейчас. Ну, и я… короче, записался… А что делать, капитан?! Они единственные, кто может обеспечить порядок. Я других, по крайней мере, не знаю. Пусть они фашисты, пусть хоть хрен лысый. Понял?
Я вздохнул.
Мне было жаль его дочь, но я сказал ему, куда он может засунуть свой «порядок».
В Крыму тоже был «порядок», сказал я.
А Веточке отстрелили яйца.
А его сестру здоровенные мужики затрахали до смерти…
А…
Да что там говорить…
Я ушел.
Точнее, уехал.
В Часть.
К Федорычу…
…Федорыч – это отдельная история.
Когда‑то он был старшим прапорщиком. Заведовал столовой Четвертой бригады спецназа.
Потом, после войны, бригаду распустили.
А Федорыч остался.
А что делать?
Жена померла.
Сын погиб во время Крымской.
Дочка села на иглу, и следы ее потерялись где‑то на просторах бывшей Федерации.
Ему просто некуда было идти, да и не хотел он уходить с насиженного места, рушить какое‑никакое, а все ж таки налаженное хозяйство.
Попозже к нему примкнули несколько дембелей.
Потом – с десяток офицеров с семьями.
Потом…
Потом это место стали называть просто Часть.
Здоровущие мужики, с головой и руками, растущими оттуда, откуда надо, они быстро восстановили жилой городок, отстроились, запустили котельную.
Дисциплина там была жесточайшая.
Федорыч спуску никому не давал.
Строг был – аж до безобразия.
Когда некий майор завыступал, мол, что такое, здесь старшие офицеры, а командует какой‑то одноногий прапор, – он просто‑напросто пристрелил его из именного «Стеблина».
До того, как ему по глупости оторвало ногу, Федорыча не случайно знали как одного из самых жестких и решительных разведчиков знаменитой Четвертой бригады…
Такие дела.
Постепенно Часть превратилась в настоящее поместье.
Окрестная полукриминальная молодежь сначала немного повыеживалась, но после парочки показательных акций очень быстро подуспокоилась.
…А потом в Часть потянулись окрестные фермеры.
Угрюмые мужики тупо просились под защиту, готовы были платить чем угодно, даже своими драгоценными, по нынешним непростым временам, продуктами.
Федорыч, для порядку поломавшись, как правило, соглашался.
В хозяйстве все сгодится.
Еще через некоторое время ему удалось наладить полулегальную торговлю с городом.
В том числе – через меня.
Даже в первую очередь через меня, чего уж тут выкаблучиваться.
Вроде как все свои…
Легальных эмиссаров Мосгордумы, попытавшихся действовать методом продразверстки, Федорычевы мужики аккуратно развесили на виду, неподалеку от Окружной.
Что характерно, за шею.
И без всяких соплей.
И ведь не поленились, сволочи, проехать сто с лишним верст по откровенно криминальному Подмосковью.
Впрочем, как бы круто не чувствовали себя криминалы, до Федорыча им было ой как далеко.
Во‑первых, мужики все у него были нюхавшие кровь и порох (и пацанов своих тому же учили).
Ну, а во‑вторых, не всё, ой не всё вывезли со складов армейские чиновники, когда расформировывали бригаду.
Кое‑кто из этих чиновников, кстати, потом даже прибился к Части.
Федорыч добро помнил.
Крылья, кстати, Федорыч, так же как и я, недолюбливал.
Но держал нейтралитет.
Не воевал.
Километров за пять до Части нас осветили прожектором. Здесь уже мои ребята веером не разъезжались и на прицел никого не брали.
У Федорыча не забалуешь.
Охрану на дальних блокпостах несли такие головорезы… мамочка моя дорогая.
Да и сами блокпосты укреплялись на совесть – не всякая «земля – земля» возьмет.
Впрочем, долго нас не мурыжили.
Отряд в Части знали и уважали – и как ветеранов, и как вполне надежных партнеров. Выделили сопровождение и отправили с миром к своему одноногому командиру.
Предварительно, естественно, позвонив, чтобы готовил баньку, – капитан изволил приехать.
И не один, так сказать, а в весьма приятном сопровождении.
…К баньке Федорыч относился серьезно.
Никакой водки, никаких девок.
Только самодельное пивко, очень даже, кстати, приличное.
Еще бы ему не быть приличным, когда мини‑пивоварню, в прежние времена украшавшую один из лучших столичных ресторанов, я ему лично по частям приволок.
За что был вознагражден центнером домашней колбасы, бессчетным количеством копченых окороков и двумя бочками соленых грибов.
На вырученные за этот сумасшедше ликвидный в голодной Москве товар деньги мы закупили три бронированных «двенадцатых» «Хаммера» с курсовыми пулеметами и одним круговым стационаром каждый.
В бывшем Генштабе.
Бартерная колбаса при этом частично ушла на взятки.
Вот так‑то, господа.
А что делать?
Зато Федорыч в каждый наш приезд топил баньку и угощал отряд холодным, с ледника, густым светлым пивом. В Москве за бочку такого пива, думаю, можно было бы купить вполне приличный особнячок, причем не очень далеко от центра.
Да вот не хранилось оно больше трех дней.
Технология не та.
А соответствующие консерванты Федорычевы «головастики» к нему пока что так и не подобрали.
Жаль, конечно.
Но – ничего не поделаешь…
…Банька была такая, как и положено.
С мятным и пивным паром, с березовыми, можжевеловыми и еловыми (для самых мазохистов) вениками. С воплями («Федорыч, пусти, сгорю‑у‑у… Твою мать!»), с купанием между заходами в прохладной воде чистого близлежащего озерца.
Словом, всем баням баня.
Почти как в прежние, теперь уже полузабытые и, можно сказать, легендарные времена.
После, по обычаю (обычаи Федорыч ценил), уселись за стол. Картошечка, сальцо, соленые огурчики, бочковые помидоры, домашний хлеб, грибочки.
Самогонка, само собой.
Слегка мутноватый первачок с теплым хлебным духом.
Пили крякая, говоря короткие, но емкие тосты: за удачу, за урожай, за тех, кто остался в Крыму или на Кавказе.
Последние – не чокаясь.
Словом, праздник души.
Который был прерван появлением дежурного по Части (дисциплинка у одноногого, как я уже говорил, была армейская).
– Федорыч, там… Посмотри…
Федорыч, что‑то побурчав под нос, накинул простыню и вышел. Не было его довольно долго, а когда вернулся, хмуро бросил:
– Гости там у нас. Не обессудь, Егор Дмитриевич. Потерпеть немного придется. – Потом глянул на слегка захмелевший отряд: – Простыни накиньте, ироды. Баба там с ними. Молодая. Совсем девчонка. Красивая…
Дата добавления: 2015-07-26; просмотров: 56 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| обычная фанера | | | Глава 3. Вожак |