Глава двадцать седьмая. – А ты знаешь, я думала, что направляюсь на небо, – сказала я

– А ты знаешь, я думала, что направляюсь на небо, – сказала я, выглядывая в окно.

Оттуда на меня смотрел пылающий горизонт Лас‑Вегаса. Я стояла посреди роскошного номера, явно из самых дорогих, окруженная плюшевой мебелью, атласными шторами и таким количеством мрамора, что впору любому мавзолею.

– Некоторые могли бы сказать, что ты уже там, – ответил мой спутник.

Я бы сразу определила его как бойца, даже без короткой стрижки и прямой осанки: по глазам. Я выросла среди мужчин с таким взглядом. Только битва его вырабатывает, только смертная битва и гибель тех, кого ты любил, как братьев.

И еще я узнала его по нашей последней встрече, когда он движением пальцев починил мне сломанную шею на окровавленном полу убежища, оказавшегося западней.

Этот мужчина, этот воин, улыбнулся при моем появлении и сказал:

– А вот и ты. – Будто подготовил мое появление здесь. Спрыгнув с высокого черного табурета у бара, он подошел и протянул мне руку для пожатия. – Привет, Жасмин. Меня зовут Рауль.

Испания окрасила бронзой его кожу, добавила ему акцента. Но по манерам он был типичный американский военный.

– Я мертва?

Он склонил голову набок, будто оценивая новобранца.

– Это еще предстоит выяснить.

Я подошла к окну, сбитая с толку и несколько угнетенная, не сомневаясь, что переведена в какое‑то промежуточное хранилище Вечности. Подо мной сиял огнями Город Греха, сверкал, как тиара царицы пустыни. Жаль только, камни в тиаре фальшивые.

– Есть, наверное, люди, которые хотели бы провести вечность за игрой, поглядывая на стриптизерок на сцене, – сказала я, отвернулась от окна и плюхнулась на диван, от прикосновения которого все косточки в моем не‑теле застонали от наслаждения. – Черт побери, я бы и сама от пары недель такого режима не отказалась.

Рауль сел на такой же диван, стоящий под углом в сорок пять градусов к моему. Вдруг до меня дошло, что именно так я расставила мебель в «Бриллиантовых номерах» и в доме Бергмана. Ага, и в том давнем‑давнем месте, где уничтожил мою жизнь Айдин.

– Я здесь бывала? – спросила я.

Он кивнул.

– А Дэвид? Он тоже здесь был?

– В некотором смысле.

– А!

– Тебе не полагается помнить.

– Хм…

– Ты себя нормально чувствуешь?

– А должна?

Он улыбнулся:

– Наверное, нет.

– Ладно, так зачем я здесь?

Он удивился, будто я должна была знать.

– Ты же герой.

До меня начало доходить.

– Послушай, это же не я там спасла мир. Это сделала Кассандра.

– Хоть эта поговорка очень затрепана, но все равно верна. Один в поле не воин.

– Чего конкретно ты хочешь?

Он посмотрел на меня так, будто хотел попросить не строить из себя дуру. Очень неприятно видеть такой взгляд, когда ты и в самом деле тормозишь. Но собеседник, к моему удивлению, ответил:

– Ты сейчас в Ставке, солдат. Отсюда либо в строй, либо в отставку. Выбирать, конечно, тебе, но нам бы хотелось, чтобы ты продолжала службу.

Я кивнула в сторону окна:

– Странное место для Ставки.

– Стараемся держаться ближе к фронту.

– Тогда вам надо было быть в Майами.

– Там битва выиграна.

– А война – нет?

– Вы же не победили Раптора.

– А когда мы победим, я могу считать свою службу законченной?

– Если захочешь. Но он хитрая бестия. Поймать его будет ох как непросто. – Рауль поджал губы, покачал головой. – Впрочем, я отклонился от темы. Ты должна сделать выбор.

Я кивнула. Значит, время двигаться дальше, в ту или в другую сторону. Я могу уйти в отставку. Слово «отдых» повисло в воздухе, как зеленое бархатное вечернее платье. Но я видела, что сделала отставка с Альбертом, и нет причин полагать, что я ею буду более довольна. И еще: уйди я в отставку, Эви придется возиться с въедливым и сварливым стариком в одиночку. Я никогда не увижу ее новорожденную дочь. Никогда не услышу, что случилось с Дэвидом, а это, я думаю, не менее интересно, чем мои приключения. Бергман и Кассандра друг друга поубивают. Коул станет старым желчным ворчуном. А Вайль… Вайль будет бродить по земле один, тоскуя по своим сыновьям. Тоскуя по мне.

Я посмотрела в глаза Рауля:

– В строй.

– Отлично.

Он кивнул мне – и таинственный ветер поднялся в комнате, сшибая лампы, разбивая вазы, заставляя меня крепко закрыть глаза.

Когда я открыла их снова, лицо Коула было рядом с моим, теплое дыхание еще грело мне рот, пальцы прижимали шею. Он почувствовал, что кровь снова потекла по моим жилам, – и расплылся в улыбке торжества.

– Она с нами, – сказал он, оглянувшись через плечо.

Кассандра и Бергман обнялись и показали мне большой палец. Вайль склонился надо мной, улыбка растянула его лицо до новых пределов, и вид у него от этого был счастливый и страдающий одновременно.

– Жасмин, как я счастлив, что ты здесь!

Я минуту подумала и кивнула:

– Я тоже.

Но что‑то меня беспокоило. Что‑то помимо боли не позволяло…

Я оглядела весь подвал, насколько могла, если учесть, что двигалась у меня только голова. Ага, вот. Возле стены. Босцовски. Все о нем забыли, кроме меня.

Он посмотрел мне в глаза. Чтобы прочитать мысли, мечущиеся в его поврежденном разуме, никакая телепатия не требовалась. Он отличный юрист и блестящий оратор, и если не проколется, выйдет из воды сухим. А что? Политики выпутываться умеют. И народ его любит, как ни крути. Черт его побери, он может даже сделать вампиризм национальной модой!

Что самое противное – я могла себе представить ситуацию, когда эти фантазии станут реальностью. Я посмотрела на Вайля, потом перевела взгляд на сенатора, чтобы Вайль понял.

Доделай дело.

Он встал, подошел к Босцовски, взял его за шиворот и подтащил ко мне, остановившись совсем рядом. Сенатор висел у него в руке как тучный семиклассник, который без помощи и одного раза отжаться не может.

– Коул, пистолет Жасмин у тебя? – спросил Вайль.

Коул сунул руку за пояс и вытащил «Скорбь».

– Сними с предохранителя и нажми волшебную кнопку, – сказал Вайль.

Коул привел оружие в готовность, и мы с Вайлем обменялись долгим взглядом. Все меньше и меньше нужны нам были слова в ключевые моменты. Вайль предпочел бы сам ликвидировать Босцовски, зная, что мне это было бы неприятно. Но еще он знал, что мне нужно это сделать самой. Сухой остаток: сенатор предал свой народ. И будет справедливо, если его жизнь оборвет человек из этого народа. Коул вложил мне в руку оружие, переключенное в режим арбалета. Вайль приподнял Босцовски еще на дюйм, чтобы мне легче было целиться.

– Жас, не надо! – лихорадочно заговорил сенатор. – Ты же не хочешь этого делать!

– На самом‑то деле хочу, – возразила я, подняла пистолет и выстрелила. Тело Босцовски растаяло, подобно клубу дыма от залитого водой пламени. Вайль отряхнул руки и взял у меня «Скорбь». Я закрыла глаза.

– Лучше? – спросил он.

– Ага, – вздохнула я.

Вот теперь можно отдохнуть.

[1]165 см. Примеч. ред.

[2]54,4 кг. Примеч. ред.

[3]небоскреб в Кливленде, Огайо. – Примеч. пер.

[4]Поговорка «чистоплотность сродни праведности» впервые встречается в проповеди Дж. Уэсли, основателя методистской церкви.

[5]по Фаренгейту, около 14º по Цельсию. – Примеч. ред.

Дата добавления: 2015-07-17