Исследовательский случай

Деревня — эмпирическая база нашего исследования — находится в Новгородской области, в полутора часах езды от ближайшего города. Дере­венское сообщество, которое является объектом нашего исследования, на­считывает около 300 человек. В летний период население пополняется за счет дачников, многие из которых родом из этого же села. Бывший совхоз развалился, и сегодня сельское хозяйство существует только на уровне лич­ных подсобных хозяйств. Рабочих мест в деревне недостаточно и жители, как правило, устраиваются на работу в соседние населенные пункты. В лет­нее время одним из основных источников заработка становится лес: доход приносят собранные грибы и ягоды. В деревне есть администрация, почта, полная средняя школа, детский сад, медицинский пункт, два магазина, биб­лиотека, действующая православная церковь. Жилые дома в основном од­ноэтажные — бревенчатые, щитовые и брусовые, есть один двухэтажный шестнадцатиквартирный «городской» дом.

Наша исследовательская группа состоит из четырех человек, все четве­ро — женщины. Периоды нашего пребывания в деревне колеблются от од­ного дня до полутора месяцев. Живем мы в отдельном доме, в разном соста­ве: иногда вчетвером, иногда остается лишь одна из нас, но, как правило, хотя бы вдвоем.

Городской взгляд на деревенское «поле»

Приезжая в «поле», мы каждый раз возобновляем отношения с мест­ными жителями. Мы не становимся для сельчан «своими» (если понимать «свои» в классической социологической дихотомии «свои» — «чужие»). Можно привести в пример семью, которая 15 лет назад приехала в деревню из Казахстана, но для остальных жителей по-прежнему остается «чужой», «другой», «приезжей». Мы — исследователи — с каждым новым приездом становимся более известными, понятными и привычными для жителей де­ревни, но, тем не менее, остаемся «чужими». Это создает определенные трудности во взаимодействии с нашими информантами. Однако, как оказа­лось, сохранение статуса «чужих» — и с точки зрения жителей, и с точки зрения нас самих — важно для работы в таком поле.

Знакомство с сообществом мы начали с представителей официальной власти. Участие проводника — человека, известного местным жителям, — значительно облегчило нам вход в поле. Впоследствии круг наших деревен­ских знакомых расширялся. Сразу установились добрые отношения с хозяй­кой дома, который мы снимаем. По мере того как расширялась сеть наших контактов, мы получали все больше возможностей найти точки соприкос­новения с другими сельчанами. Наши ссылки на то, что мы «живем у Лидии Степановны»^[68], «ходили в баню к Петровым», «знакомы с директором шко­лы», помогали нам объяснить наше пребывание в деревне, продемонстриро­вать свою включенность в жизнь сообщества.

Многие жители деревни были долгое время «скрыты» от нас по той прит чине, что мы в первую очередь знакомились с «публичными» людьми — работниками почты, магазинов, библиотеки, школы. От них мы узнавали имена тех, с кем нам было важно встретиться. Мы обращались к знакомым с просьбой помочь найти этих людей. Обычно, называя нам фамилии телят­ниц или пастухов, они с недоумением замечали, что нам не о чем говорить с этими людьми, что ничего интересного или важного они нам не расскажут. Очевидно, многие жители деревни восприняли нас — пришедших извне — как тех, кому интересна фасадная сторона жизни, и пытались выбрать «де­легатов» своего сообщества, его «лучших», на их взгляд, представителей. Им было странно и в какой-то степени неприятно видеть в нас людей, инте­ресующихся жизнью мигрантов, алкоголиков, безработных. Не исключено, что за этим желанием продемонстрировать лучшее и скрыть от нас «изна­нку» деревенской жизни, стоит особая ответственность жителей небольшо­го сообщества за каждого его члена. В данном случае «изба, из которой не принято выносить сор», это все деревенское сообщество.

В установлении доверительных отношений с деревенскими жителями важную роль сыграло наше участие в их деятельности: общий опыт сбли­жает. Нас запоминали как тех, кто «тоже помогал», «сажал клумбу», «пере­мыл всю посуду», «был на именинах» и пр. Одна из первых наших знакомых, Анна, после службы в деревенской церкви^[69], устраивает обед (трапезу) для священника и прихожан. Мы несколько раз помогали ей приготовить еду, накрыть на стол, помыть посуду. В один из таких дней места за столом всем не хватило и в первую очередь пригласили приехавших из других деревень. Нас тоже стали звать пообедать вместе с гостями, однако местные женщи­ны — те, с кем мы готовили трапезу, — объяснили: «они с нами», и предло­жили нам сесть за стол позже — «со своими».

Возникающие у нас бытовые проблемы также служили поводом для зна­комства и общения с местными жителями. Кому-то из них мы оставляли электрическую плитку на хранение, чтобы ее не украли из пустого дома, пока нас нет, у кого-то брали напрокат одеяло и пр. Когда у одной из наших коллег сломались очки, нам сразу назвали имя человека, который сможет нам помочь. Так мы познакомились с местным умельцем.

С первых дней пребывания в деревне мы поняли, что некомпетентны во многих аспектах деревенской жизни. Наше жилище — типичный для дан­ного региона деревенский дом, в котором не предусмотрены привычные для нас — городских жителей — удобства. Нужно брать воду в колодце, топить печь, выходить в холодный туалет, а в баню, которая топится раз в неделю, по субботам, проситься к знакомым. Как топить печь, как чинить неисправ­ности в дымоходе, где взять ведро или тройник, куда ходить за водой, во сколько отправляется вечерний рейсовый автобус? Для ответов на эти воп­росы нам приходилось обращаться к местным жителям. Наше обыденное знание, достаточное для городской жизни, оказалось во многом бесполезно для жизни в условиях деревни.

Нельзя сказать, что деревенские жители отказывали нам в компетент­ности. Наоборот, с их точки зрения, мы, городские — образованнее, куль­турнее, современнее. Однажды мы смотрели телеигру «Кто хочет стать мил­лионером?» с семьей наших знакомых. До этого они рассказывали нам, что это их любимая игра, и им не раз удавалось правильно ответить на сложные вопросы. Наше присутствие полностью изменило сценарий просмотра. Хо­зяева или не решались при нас давать свои варианты ответов или делали это с сомнением в голосе. Они делегировали нам роль «знатоков». «Вон, девчон­ки грамотные, сейчас ответят», — говорили они.

Сельчане не пытались конкурировать с нами в «городских» вопросах. Случалось, что они стремились использовать нашу связь с городом. Нас просили привезти книги для библиотеки, рассказать детям о профессии со­циолога, позвонить родственникам в Санкт-Петербурге. Местные жители часто интересовались, чем мы занимаемся в городе, где работаем, ходим ли, например, в театр.

Восприятие нас как городских, плохо разбирающихся в деревенской повседневности, «культурных», «умных», «избалованных» и пр. создавало дистанцию между нами и местными жителями. Каждой из нас случалось наблюдать или становиться участницей «неудобных» ситуаций, в которых различие «городских» и «деревенских» правил взаимодействия станови­лось причиной взаимного непонимания и смущения. В один из первых при­ездов, пытаясь завести знакомства с «простыми» жителями деревни, мы ежедневно приходили под вечер на место, где обычно встречают с пастьбы овец и коз. Мы говорили на разные темы, которые были интересны нашим собеседникам: от погоды до равнодушия представителей местной админи­страции. В один из таких вечеров кто-то спросил нас, кто мы такие и чьих коз ждем. Нас опередила баба Тая: «Да они так, приходят с нами похуев- ничать^[70]». Многие засмущались и стали извиняться: «Да вы не подумайте, мы не ругаемся, мы шутим». Так или иначе, в нашем присутствии сельские жители следили за своей речью и старались «облагородить» ее. За «нелите­ратурный» язык часто извинялись. Однажды мы стали свидетелями беседы двоих мужчин. После «красноречивой» фразы одного из них смущенный со­беседник, понявший, что мы могли все это слышать, попытался оправдать­ся: «Наверное, вы больше и приезжать-то сюда не захотите после таких раз­говоров». Допуская, что так «некультурно» можно разговаривать со свои­ми, жители деревни стремятся общаться с нами, как им представляется, на нашем языке.

Были случаи, когда сельчане пытались воспользоваться нашей некомпе­тентностью. Когда мы были в деревне зимой, к нам в дом пришел мужчина и предложил купить у него мясо. Мы отказались. Позднее, из разговоров с жителями, мы узнали, что на днях забили корову, мясо которой оказалось недоброкачественным. Человек, приносивший мясо, участвовал в разде­лывании туши. Предложить мясо кому-то из деревенских он не осмелился. Между тем вероятность того, что мясо можем купить мы — плохо осведом­ленные о деревенских событиях и не разбирающиеся в парной говядине — действительно существовала.

Здесь возникает еще один аспект отношения к нам сельчан, маркиру­ющий нас, «городских», как особую категорию людей, включенных в со­общество. С первых дней нашего пребывания в деревне местные жители старались нас «подкармливать». Летом нам приносили в основном овощи с огорода, зимой — домашние заготовки. В этом видится, в первую очередь, соблюдение правил гостеприимства: гостей принято угощать и, желатель­но, чем-нибудь необычным. Овощи, выращенные на собственном огороде, варенье, сваренное из лесных и садовых ягод, настойка, приготовленная по «фамильному» рецепту — вот что может понравиться гостям из города. Не все из того, чем с нами делились, можно купить в местном магазине (напри­мер, картофеля там не бывает никогда, его можно приобрести только непос­редственно у «хозяев»). Кроме того, выращенное или приготовленное «сво­ими руками», в отличие от того, что продается в магазинах, — это всегда свежее, «натуральное», полезное, вкусное. Сельчане делятся с нами «луч­шим», репрезентируя тем самым преимущества деревенской жизни перед городской.

Таким образом, входя в поле, общаясь с людьми, сближаясь с ними, в большинстве случаев мы продолжаем оставаться для них «городскими», «чужими», «другими». Краткость периодов нашего пребывания в деревне не позволяет нам овладеть большинством знаний и практик, необходимых для того, чтобы превратиться в «своих». Но дело здесь не только в знании и опы­те. Есть представления, стереотипы, которые мешают нам и нашим инфор­мантам воспринимать друг друга как «своих».

Обновление информации в «поле»

Поле, в котором мы работаем, постоянно меняется. Образ жизни и струк­тура занятости деревенского сообщества зависят от времени года. Состав деревенского сообщества довольно стабилен, тем не менее, какие-то изме­нения время от времени происходят: приезжают и уезжают дачники, мест­ные жители отправляются на заработки или переезжают в другие места.

Случается, что эти изменения происходят, когда нас нет в деревне. Двух-, трех-, четырехмесячные периоды нашего отсутствия в деревне созда­ют белые пятна в информационной базе исследования. Однако эти пробелы, в большей или меньшей степени, удается восполнить. О многом из того, что произошло, пока мы были в городе, мы узнаем от наших знакомых. Факти­ческая и оценочная информация о людях, событиях, циркулирующая в сооб­ществе, аккумулируется и затем передается нам как updated в каждый наш новый приезд. Эта информация либо содержит свежие версии уже знако­мых нам историй, либо открывает то, что произошло в деревне в период на­шего отсутствия. Деревенские жители рассказывают нам о том, что, по их мнению, могло бы быть нам интересно и — что не менее важно — о том, что произвело впечатление на них самих. Мы можем получать такого рода об­новленную информацию благодаря тому, что уезжаем. Все в деревне знают, что мы не намерены оставаться там навсегда, возможно, поэтому нам могут рассказывать даже больше, чем своим односельчанам. В небольшом локаль­ном сообществе откровения с соседями или друзьями могут обернуться не­приятными последствиями.

В то же время новости, «связанные с социологами», обсуждаются. Если в наши первые приезды нам приходилось подолгу объяснять каждому ин­форманту, кто мы, какое исследование проводим, и о чем хотим поговорить, то теперь многие узнают обо всем этом от знакомых, соседей, родственни­ков. В некотором смысле мы общаемся с местными жителями даже в наше отсутствие. В разговорах о нас, обсуждая между собой наше поведение, они сами создают эффект нашего присутствия в деревне. Примером подде­ржания этого невидимого присутствия может служить следующий случай. В доме у нашей знакомой Анны часто собирается компания женщин-сосе­док. Один из авторов этой статьи неоднократно участвовал в таких поси­делках. Приехав в деревню в очередной раз, исследовательница по обыкно­вению отправилась в гости к Ане и застала там знакомую компанию. Жен­щины стали расспрашивать социолога о делах, ссылаясь на ее телефонный разговор с Аней, который произошел примерно за месяц до нашего приез­да. Оказалось, что этот телефонный звонок стал событием не только для Ани, но и для тех, кому она рассказывала о нем (судя по расспросам, прак­тически дословно).

Подобный обмен информацией происходит каждый раз, когда мы при­езжаем. Жителям всегда есть, что рассказать о себе и о чем спросить нас. Обновляемая с каждым разом информация позволяет исследовать механиз­мы ее циркуляции в сообществе, смыслы происходящих событий, местные нравы, схемы восприятия нас членами сообщества, роль и место «чужих» (на примере нас самих) в их повседневности и пр.

Стратегия исследования — «удивление»

В процессе нашего «челночного» исследования мы обнаруживаем в ста­ром «новом» поле неожиданные исследовательские темы, выслушиваем но­вые или по-новому рассказанные истории, наблюдаем незамеченные прежде сцены повседневной жизни сельчан. Просто выходя на улицу, мы получа­ем поток информации о деревенской повседневности. «Свежий» городской взгляд помогает нам выделять важные аспекты, определяющие жизнь в де­ревне. Что-то удивляет нас, кажется нам необычным. Случается, что ка­кой-то незначительный момент, привлекший наше внимание, превращает­ся в тему для исследования.

Поэтапное проникновение в поле, процесс изучения «карты» семей­ных связей и отношений местных жителей прослеживается в наших поле­вых дневниках. В записях первых поездок прочитывается наше смятение от сложного переплетения родственных и соседских связей; «безадресной», непривычной для нас, горожан, пространственной ориентации жителей села. Например, одна из местных жительниц, у которой мы спросили, на ка­кой из шести деревенских улиц живет интересующий нас человек, ответит ла нам указующим жестом и сопроводила его характерным комментарием: «На тоей». В деревне существует нумерация домов и названия улиц. Однако практика показывает, что местные жители часто обходятся без них, персо­нифицируя схему расселения и ориентируясь, скорее, на имена, чем на тра­диционные для горожан адреса.

Дневники первых поездок напоминают «наивное письмо» человека, по­павшего в новую обстановку и выражающего свои мысли привычным ему языком. Вот какая запись появилась в первую поездку у одного из авторов этой статьи:

5.08.2003

Вечером того же дня, около 9 часов, мы пошли на озеро искупаться. Два пацана лет по 11 устанавливали «резинки» ^[71] для ловли рыбы. Это скрупулезное занятие продолжалось минут 40. Движения у мальчиков быстры и отточены, движения людей, знающих свое дело. Выглядят как такие маленькие мужички, ловко орудующие топором, веслами и покрикивающие друг на друга, если что не так, иногда матерятся. Это их дело, которое никто другой так хорошо, как они, не сделает.

Вероятно, исследовательница, в чьем окружении принято считать тре­тьеклассников еще маленькими детьми (дарить им игрушки, встречать из школы и пр.), также восприняла и деревенских ребят. Наши дальнейшие наблюдения и беседы с сельчанами убедили нас, что социальное взросле­ние деревенских детей происходит раньше, чем городских. Конечно, было бы преувеличением утверждать, что все они активно включены в домашнее хозяйство, помогают родителям и т. д. Тем не менее, многим из них дово­дилось самим зарабатывать деньги на школьные учебники, тетради, одеж­ду и обувь. Лесные угодья, ставшие в последние годы одним из важных ис­точников заработка на селе, зачастую осваиваются именно детьми. Однако «взрослость» деревенских мальчиков и девочек выражается не только и не столько в их трудовой или финансовой самостоятельности, сколько в вы­боре ими тем для обсуждения с нами, манере говорить. Практика показы­вает, что разговоры с деревенскими ребятами дают незаменимый матери­ал о мире взрослых, о котором они рассуждают со знанием дела, порой с не свойственной детям серьезностью и степенностью. Городским жителям та­кое поведение детей может показаться необычным.

Также удивительно было увидеть в деревне, среди одноэтажных домов с дворами и надворными постройками, двухэтажный многоквартирный «го­родской» дом. Постепенно возникали вопросы: как вести хозяйство, живя в таком доме, где хранить дрова, как решаются здесь коллективные проблемы (вывоз мусора, чистка туалетов и пр.)? Вокруг дома нет места для огородов, загонов для скота, бань. С тех пор, как развалился сельскохозяйственный кооператив, у дома нет официального хозяина. Если большинству деревен­ских семей удается выживать за счет продуктов, производимых на собствен­ных приусадебных участках, то где берут продукты жители «городского» дома? Где они работают? Чем занято их свободное время? Так или иначе, при наблюдении такого диссонанса в организации «городского» и «деревен­ского» жилья, возникает тема о пересечениях и разрывах «городских» и «де­ревенских» практик вообще и в данном сообществе в частности^[72].

Одной из поразивших нас встреч стало знакомство с местным «умель­цем», как мы сами его назвали. Это пенсионер, который выполняет в де­ревне функции «дома быта». Его «ремонтная мастерская» не требует боль­ших вложений, поскольку материал для ремонта, например, обуви мастер находит прямо на улице. Зачастую это выброшенные «нерадивыми» хозяе­вами старые или ненужные вещи. Посещение «мастерской» вызвало у нас, в частности, размышления о специфике отношения к старым вещам, а так­же о различиях практик обращения с мусором в городе и деревне.^[73]

Часто социологическое исследование направлено на то, чтобы выявить необычное в обычном. В нашем исследовании мы, напротив, воссоздаем картину мира, привычную для сельских жителей, но новую для нас. Вскры­вая различные аспекты деревенской повседневности, мы находим важные для исследования проблемные зоны. Нам удается (или не удается) замечать их в силу того, что сама повседневность заставляет нас удивляться. Подчас местные жители не понимают, зачем мы просим их что-то показать. Для них нет ничего интересного в том, как они кормят скот или рубят дрова. Напро­тив, для нас все это представляет исследовательскую ценность. Деревен­ская специфика становится заметной на сломе рутины, когда мы смотрим на деревню глазами городских жителей. Для работы в таком поле нужен «свежий» взгляд. Привыкая к деревенской повседневности, мы перестаем удивляться тому, что и как делается в деревне. По мере нарастания нашего деревенского опыта, мы накапливаем знание, которое помогает принимать явление автоматически, без объяснений. Регулярные отъезды из деревни и сохранение статуса «чужих» позволяют нам сохранять способность к реф­лексии по поводу происходящего.

Дата добавления: 2015-07-18