ГЛАВА 29

Отцу хотелось знать все о моей поездке с Питером. Он подробно

расспрашивал о людях, с которыми мне довелось встретиться, и о том,

разговаривал ли я с ними. Когда мать попыталась выразить слабый протест

против такого обилия вопросов, отец заставил ее замолчать словами:

- Я хочу знать, может ли он быть самостоятельным.

Мой восторженный рассказ о выносливости лошадей, о том, как они тащили

нагруженные дроги, ни разу не ослабив постромки, доставил ему большое

удовольствие.

- Да! Хорошая упряжка, что и говорить, - заметил он. - У Питера недаром

лошади породы марло - крепкие, никогда не подведут.

После недолгого молчания он спросил:

- Он давал тебе править?

В ожидании моего ответа отец отвел глаза в сторону, а его руки застыли

на столе.

- Да, - сказал я.

Он просиял и кивнул головой, улыбаясь своим мыслям.

- Пара рук - вот что главное, - пробормотал он, думая о своем, - пара

умелых рук...

Он знал, как нужны крепкие умелые руки, чтобы править лошадью.

Я живо помнил ощущение лошадиного прикуса на туго натянутых вожжах,

ощущение силы, которой лошади, таща свой тяжелый груз, казалось, делились со

мной, - эта сила так и вливалась в меня через поводья.

"Когда лошадь напрягается, все твои силы уходят в вожжи", - как-то

сказал отец, но я этого не находил.

"Нечего горевать, что ты не можешь ездить верхом, - сказал он, - уметь

хорошо править упряжкой - большое дело".

Впервые за несколько лет отец упомянул о том, что верховая езда для

меня недоступна. После возвращения из больницы я говорил о верховой езде

так, как будто через какие-нибудь несколько недель я уже буду носиться на

норовистом скакуне. Отец не любил разговоров на эту тему. Он всегда упорно

отмалчивался, когда я просил посадить меня на лошадь, но наконец

почувствовал необходимость объясниться начистоту. Он сказал, что я никогда

не смогу ездить верхом, - во всяком случае, до тех пор, пока не стану

взрослым и не научусь ходить без костылей.

Он положил мне на плечо руку и говорил очень серьезно, как видно

придавая большое значение тому, чтобы я его понял как следует:

- Когда едешь верхом, бока лошади сжимаешь ногами. Если переходишь на

рысь, то тяжесть тела переносишь на стремена. Парню со здоровыми ногами это

нетрудно... У него, разумеется, должно быть чувство равновесия. Он сливается

с лошадью как бы в одно целое. Но ты не можешь сжать ногами бока лошади,

Алан. С твоими ногами ты можешь добраться куда нужно, но для верховой езды

они не годятся. Так что брось думать об этом. Мне хотелось, чтобы ты умел

ездить верхом, и маме - тоже. Но, видно, не судьба... Так часто бывает:

человеку хочется сделать и то и другое, но он не может. Я хотел бы стать

таким, как ты, но не могу, а ты хочешь ездить верхом, как я, но не можешь.

Вот нам обоим и не повезло.

Я молча слушал его, но мне не верилось, что это правда. Меня удивило,

что он сам верит в свои слова. Всегда он бывал прав, а сейчас он впервые

ошибся.

Я твердо решил научиться ездить верхом и даже в ту минуту с

удовольствием представлял себе, как счастлив будет отец, когда в один

прекрасный день я прогарцую мимо нашего дома на скакуне с круто изогнутой

шеей и лошадь будет грызть удила, чувствуя, как твердо я держу поводья.

У одного из ребят в школе был арабский пони, по кличке "Звездочка". Это

был белый пони с длинным волнистым хвостом и быстрым ритмичным ходом. У него

были сильные, сухощавые ноги, и ступал он по земле, как будто стараясь не

обременять ее своим весом.

Я видел в Звездочке верх совершенства. И другие ребята в школе имели

своих пони, но тем было далеко до Звездочки. Когда ребята скакали вперегонки

- а это бывало часто, - я с удовольствием смотрел, как Звездочка выходила

вперед, и восхищался ее резвостью.

Боб Карлтон, хозяин Звездочки, худой, рыжий парнишка, охотно беседовал

со мной о своем пони: моя восторженность поощряла его к хвастовству.

- Я на Звездочке кого хочешь обгоню, - говорил он, и я с готовностью

соглашался.

Каждый день во время большой перемены он ездил поить Звездочку к

водоему у дороги, за четверть мили от школы. Эта обязанность была ему в

тягость, так как из-за нее он не мог участвовать в играх на школьном дворе,

но его с детства приучили заботиться о своей лошади.

Однажды я предложил Бобу вместо него съездить к водоему на Звездочке, и

он охотно согласился.

- Идет, - сказал он с радостью.

Боб всегда ездил туда без седла, но на этот раз он оседлал Звездочку и

посадил меня на спину пони с напутствием дать ему полную волю, и он сам

домчит меня до водоема и обратно, даже если я не дотронусь до поводьев.

Я и сам это понимал и решил держаться обеими руками за луку седла, не

заботясь о поводьях.

Когда я уселся в седло и Боб укоротил стремена, я нагнулся, приподнял

руками "плохую" ногу и засунул ступню в стремя до подъема так, чтобы ее вес

не обременял меня. То же самое я проделал с "хорошей" ногой, но она не была

так сильно парализована, и оказалось, что я могу даже слегка опираться на

нее.

Затем я взял поводья и, не выпуская их, сжал руками луку седла. Я не

мог дергать за поводья, но, когда Звездочка поворачивала голову, они

натягивались, и мне казалось, что я сам управляю ею.

Пони проворно выбежал из ворот на дорогу и повернул в сторону водоема.

Я думал, что буду чувствовать себя в седле уверенно и устойчиво, но ошибся.

От напряжения у меня начали болеть пальцы. Опасаясь упасть, я не смел

выпустить луку седла, откинуться и сесть посвободнее. Меня охватили стыд и

злость, - злость на свое бессильное тело.

Добравшись до водоема, Звездочка погрузила морду глубоко в воду. Я

посмотрел на ее шею, круто опускающуюся от луки седла, и, положив одну руку

на круп пони, откинулся назад, чтобы не смотреть в водоем.

Пони пил, шумно втягивая воду, но через минуту поднял голову над

поверхностью воды и, прижав уши, стал всматриваться в лужайку по ту сторону

водоема.

Каждое его движение запечатлевалось в моем мозгу с необыкновенной

ясностью. Вот я совершенно самостоятельно еду на пони; вот так пони пьет

воду, вот какой у него на спине всадник, а вокруг никого нет; вот что значит

ездить верхом.

Я поглядел вниз, на землю, на разбросанные там и сям камни, о которые

может удариться костыль, на грязь вокруг водоема, в которой костыль может

поскользнуться. Сейчас все это уже не страшно для меня. Когда я верхом на

пони, эти препятствия уже не существуют и нечего о них думать.

Высокая трава, в которой запутываются костыли, крутые подъемы,

вызывающие одышку, твердая неровная земля - сейчас я думал о них отвлеченно

и спокойно, радуясь, что все это теперь не может привести меня хотя бы в

минутное отчаяние.

Пони снова начал пить. Я наклонился вперед и дотронулся рукой до нижней

части его горла, чтобы почувствовать, как там, пульсируя, проходит вода,

которую он глотает. У него были крепкие мышцы и большое сердце. Я вдруг

ощутил страстную и отчаянную любовь к нему. -

Напившись, он повернулся, и я чуть не слетел на землю, но страх мой

исчез. Я сжал руками луку седла и спокойно доехал до школы. Пони шагал подо

мной без малейшего усилия, без всякого напряжения, и мне казалось, что его

ноги - мои.

Боб снял меня с седла.

- Ну, как бежала Звездочка? - спросил он.

- Хорошо, - ответил я. - Завтра снова поеду, ее поить.

Дата добавления: 2015-07-14