Подлинное и откровенное общение

Это естественное следствие принципа присутствия. Откро­венность и искренность не подразумевают того, что все, что при­шло в голову терапевту, будет непременно сказано клиенту. Сло­ва, которые сказаны импульсивно и не соответствуют терапев­тической задаче, могут послужить препятствием к подлинному диалогу. Необходимость быть откровенным не означает лицен­зии на импульсивность – терапевтическое общение релевант­но задачам терапии. Откровенность терапевта селективна – он действительно искренне верит в то, что говорит пациенту, но говорит ему лишь то, что, по его мнению, соответствует тера­певтической задаче, а также актуальной терапевтической ситу­ации. Откровенная и подлинная коммуникация – это не обяза­тельно только слова, такой коммуникацией может быть и мол­чание (не основанное на защите себя от чьего-либо искреннего самовыражения). Таким образом, подлинное общение происхо­дит из аутентичного терапевтического присутствия и подчине­но задачам терапии.

Так, Лаура Перлз (приведено по Jacobs, 1989) пишет, что те­рапевт может разделить с пациентом столько своего личного опыта и проблем, сколько тот может принять, чтобы перейти на следующую ступень в осознавании себя, а также в реализации своей позиции и потенциала. Другая позиция отражена Кемплером (приведено по Jacobs, 1989), который обращается к пациен­ту с прямой реакцией, базирующейся на том, как он чувствует себя с пациентом в данный момент. Он говорит о необходимос­ти быть спонтанным и непосредственным, но тоже в контексте терапевтической задачи, и это требует от терапевта внутренне­го осмысления. Самораскрытие может касаться прошлого лич­ного опыта терапевта или актуального личного опыта в обще­нии с пациентом (аспекты терапевтических отношений). Терапевт говорит о том, что считает ценным для терапии и то, без чего его способность к участию в диалоге уменьшится. Естественно, что терапевты не могут заранее знать, позволит ли их самовыражение пациенту сделать следующий шаг, но он искрен­но на это надеется. И, главное, терапевт может знать, в чем он нуждается сам, чтобы оставаться доступным для контакта. Это и есть ответственность участника диалога, ответственность рассматривать другого как «Ты».

Стратегически терапевт ориентируется на потребности рос­та пациента, одновременно удерживая в фокусе внимания по­требности выживания и текущие потребности пациента.

Интересный пример присутствия терапевта приводит Тобин (1982). Он описывает клиента, который ушел от него после пер­вой и единственной сессии, в конце которой терапевт сказал ему, что не чувствует с ним контакта. Клиент ушел и через три года снова пришел – уже на групповую терапию. Он рассказал те­рапевту, что чувствовал сильную боль от этого комментария и одновременно правоту терапевта. Позиция терапевта не была конфлуэнтной. Тобин спрашивает: «Не было ли это ошибкой терапевта?». Возможно, можно было дождаться, когда клиент будет готов к такому комментарию. С другой стороны, клиент вернулся «в состоянии отчаянной готовности к работе»... Была бы его жизнь лучше, если бы он оставался с эмпатически на­строенным пациентом все три года? На этот вопрос гештальт-терапевт Петер Филиппсон отвечает так: «Мы не знаем и не дол­жны действовать исходя из того, как если бы мы знали» (1996).

Дата добавления: 2015-07-11