Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Часть III. – Фу, какое убожество – сморщила свой маленький носик Маргошка

Читайте также:
  1. Cтраховая часть трудовой пенсии по старости военнослужащим
  2. I Общая часть производственной практики 1 страница
  3. I Общая часть производственной практики 2 страница
  4. I Общая часть производственной практики 3 страница
  5. I Общая часть производственной практики 4 страница
  6. I. ОБЩАЯ ЧАСТЬ
  7. I. Часть. Приёмка состава без подачи на него высокого напряжения 825В.

 

 

– Фу, какое убожество… – сморщила свой маленький носик Маргошка, войдя вслед за Пашкой в комнату, похожую на школьный пенал – длинную, темную и неуютную. Даже обои в ней были какого‑то серого мышиного цвета с несуразным блескучим орнаментом, всполохи которого от света включенной под потолком голой лампочки еще больше подчеркивали окружающую невзрачность и неприютность.

– Ничего. Перебьемся на первое время. Не навеки же мы сюда поселяемся, – ободряюще встряхнул ее за плечи Пашка, бросил в угол свой рюкзак и тут же торопливо взглянул на часы. – Маргош, ты давай устраивайся тут, сумки разбирай и уют наводи, а я побежал, ладно? Времени в обрез, сама понимаешь…

– Да, иди, иди. Понимаю, конечно. И пообедай где‑нибудь в городе – не ходи голодным! А я тут приберусь и в магазин схожу, прикуплю чего‑нибудь на ужин. Ага?

– Ага… Ну все, я побежал…

Он улыбнулся ей как обычно, широко и белозубо, еще раз слегка тряхнул за плечи и исчез за дверью. Маргоша вздохнула ему вслед, грустно опустила было плечи, но в следующую секунду уже вся подобралась и выпрямилась во весь свой высокий рост и, уперев кулачки в красивые, стройно‑танцевальные бедра, огляделась по‑хозяйски кругом.

– Ну что ж, будем встречать трудности весело, – пробормотала она себе под нос, медленно обходя комнату по периметру. – Будем уют наводить в этом шалаше… А что? И совсем тут неплохо даже… Хотя раем и не назовешь, конечно, зато с милым рядом…

Где‑то надо было раздобыть ведро с тряпкой. Вышла в длинный обшарпанный коридор и побрела на запах жареной картошки, доносящийся откуда‑то из его глубины. Там, стало быть, должна находиться коммунальная кухня, а значит, есть и живая душа, которая эту картошку жарит… В конце коридора и впрямь оказалась большая кухня, и у допотопной плиты действительно толклась та самая живая душа в образе маленькой неказистой толстушки во фланелевом старом халате, который был к тому же ей явно маловат. Толстушка быстро обернулась к ней от плиты, смерила настороженно‑неприветливым взглядом и спросила:

– Вы новые жильцы из пятой комнаты, что ли? Сколько вас? Двое? Дети у вас есть?

– Нет, детей нет… – растерянно развела руками Маргоша. – А что?..

– Да ничего, – равнодушно пожала плечами толстушка, – просто недавно Лизавета комнату жильцам с детьми сдавала, так тут шуму‑гаму было… А вы надолго? Тут вообще‑то больше двух месяцев никто и не задерживается. Боятся все – дом‑то аварийный…

– Нет, и мы ненадолго. А вы давно здесь живете? Тоже снимаете, да?

– Я?.. – почему‑то страшно удивилась ее вопросу толстушка. – Нет, я не снимаю. Я здесь живу. Как из детдома вышла, так и живу. У меня и ордер, и прописка есть…

– А как вас зовут?

– Меня? – опять удивилась ее собеседница, будто Маргоша задавала ей невесть какие вопросы. – Меня Соней зовут…

– А меня – Маргаритой. Можно Ритой. А вообще, все меня Маргошкой называют, я уж привыкла…

– Маргошка… Красиво как…

Соня повернула к ней от плиты лицо и улыбнулась, и Маргоша разглядела ее наконец полностью. Соня оказалась совсем молоденькой девчонкой, и улыбка очень ей шла, делала ее лицо довольно милым и симпатичным. И вообще, подумалось Маргоше, если хорошо подстричь эти отросшие некрасивыми рваными прядями волосы, снять этот дурацкий, полудетский и совсем ветхий халатик и одеть во что‑нибудь более приличное ее новую знакомую, то весьма интересная получится девчонка, приятная такая сексапильная пышечка…

– Соня, а ведро с тряпкой в твоем хозяйстве имеются? Там в комнате такая пылюка стоит, что заходить противно! Хочу прибраться. Посодействуешь?

– Ага. Сейчас все дам. Погоди, только картошку дожарю. Хм… Надо же, какое имя интересное – Маргошка…

Она снова обернулась к ней от плиты и улыбнулась уже более дружелюбно, и подмигнула лукаво, и махнула рукой, быстро пробормотав:

– Ты иди пока к себе, я принесу…

Вскоре Соня притащила ей и ведро, и тряпку, и старый вытертый веник, и даже помощь свою предложила – начала весело мыть пыльные оконные стекла, до скрипа протирая их скомканными газетными листами, болтая при этом без умолку:

– Ой, а мы в детдоме, знаешь, всегда так окна мыли – старыми газетами! У нас детдом сельский был, рядом с церковью стоял, на горе. Весной на Пасху все промоем, все блестит… Знаешь, и хорошо было! Мы дружно жили, и воспитатели были ничего, нормальные, в общем… Сейчас иногда смотрю по телевизору: такие ужасы порой про детдома да интернаты показывают – волосы на голове дыбом встают! А у нас ничего было, прилично так. Даже и не били никого…

– Сонь, а каким ты образом в городе оказалась? Если, говоришь, в селе детдом был?

– Так нас всех после выпуска по разным городам распихивают! Где в деревне работать‑то? И меня вот так же. Пришел срок, и выпустили из детдома, и направление на работу дали, на местный камвольный комбинат. И жилье мне как детдомовке тоже полагалось, только я тут сглупила, конечно. Надо было на это жилье хотя бы одним глазком посмотреть сначала, а я, как ордер, бумажку эту, увидела, так и схватила ее сразу, и расписалась сдуру везде, и сюда на всех парах поперла… А тут такая дыра оказалась – жуть! Я из постоянных жильцов тут только одна и проживаю на сегодняшний день, остальные все сдают… А вы тут как оказались? Вы уже женатые, да? Тоже жить негде? Приехали откуда‑нибудь?

– Нет, Сонь, не женаты мы. И не приезжие никакие, местные. От родителей вот сбежали. Решили, так нам лучше будет.

– Как это? – округлила на нее глаза Соня. – Как это – лучше? С ума, что ли, сошли? А почему?

– Ну, Сонь, это долго объяснять… – замялась отчего‑то Маргоша. Она не сразу поняла, почему ей вдруг стало так неловко разъяснять причины их поступка именно этой девушке. И даже не то чтобы неловко, а, скорее, стыдно. Как порой бывает стыдно здоровому человеку находиться в больничной палате среди смертельно больных. Вроде он ничего и не сделал плохого, а все равно – чувство вины и стыда…

– Да ничего, что объяснять долго! У нас же время есть? Есть! Вот я и понять хочу, как это – без родителей лучше? Они били вас, да?

– Нет, не били…

– Алкоголики?

– Нет…

– А кто?

– Ну, обыкновенные люди… Просто мы пришли к выводу, что они нас подавляют, понимаешь?

– Нет, совсем не понимаю… Вот когда бьют – это ясно. Или пьют – это тоже плохо. Это я понимаю. А вот когда подавляют… Это как? Расскажи!

– Да как это тебе рассказать‑то… – растерянно пожала плечами Маргоша, ругая себя за глупую откровенность. Надо было подтвердить версию про алкоголиков, и вопросов бы у этой любопытной девчонки больше никаких не возникло! А теперь выкручивайся, как хочешь… Вот же черт побери… А что? С чертом – это мысль, между прочим! Придется теперь этого страшилу хвостатого и использовать для объяснений! На наглядном примере, оно всегда понятнее…

– Понимаешь, Соня, вот парень мой говорит, что почти во всех людях сидит маленький такой чертик, который жаждой обладания называется. У кого‑то он крохотулечка совсем малюсенькая, как букашка незаметная, у кого‑то средних размеров, а у кого‑то огромный такой, здоровенный уже детина вымахал, который и в человеке‑то самом уже с трудом помещается – до такой степени в размерах увеличился. А растет черт потому, что витаминов жрет много. А витамины для него – это другие люди, которые каким‑то образом под его власть попали. И не хотели вовсе, а угодили. По разным всяким причинам: кто в мужьях числится, кто в женах, кто в подчиненных по службе, кто в друзьях, кто в детях… И если этот черт, попробовав чуть‑чуть власти над кем‑то, начал вдруг расти, то от него сразу бежать надо, понимаешь? Чтоб витамином этим не стать. Иначе по‑человечески, как сам того хочешь, уже и жить не сможешь, а будешь собой чужого черта кормить…

– И что? – перебила ее нетерпеливо Соня. – Что, в ваших родителях эти самые черти выросли, да?

– Ну, выросли не выросли… Нет, не так! Мы потому и убежали, что не захотели, чтоб они в них стали расти…

– Господи, ерунда какая… – разочарованно усмехнувшись, взглянула на Маргошу Соня. И вдруг повторила уже громче, и потом еще громче, а в конце уже и закричала почти: – Ерунда! Ерунда! Ерунда!! Чушь собачья! Вот зажрутся некоторые и начинают себе придумывать всякую хрень! Они же не посторонние люди, они же все‑таки родители! Не понимаешь, что ли? Ро‑ди‑те‑ли! И никаких таких чертей у них не водится! Это у посторонних, у чужих, еще может быть… Да и то – кто ж это постороннему человеку вдруг возьмет и позволит просто так собой завладеть? С чего это ради?

– А я и не говорю, что просто так! Черт, он же очень хитрый, Сонь. Он же тебя сначала всяческими благодеяниями завлекает, как Мефистофель какой. Слышала про такого? Ну, вот… А потом за это забирает тебя целиком и жрет…

– Это какими такими благодеяниями? Это что, родительская любовь да забота теперь так называются?!.. Если да, то я бы согласилась за такое благодеяние к любому черту на рога попасть! И витамином этим, как ты говоришь, тоже стала бы с удовольствием!

– Ну, не знаю, Сонь. Вот Пашка, парень мой, даже институт престижный бросил ради того, чтобы не быть кому‑то обязанным. За него заплатили много денег, а он все равно оттуда ушел…

– Ну и дурак твой Пашка. Эх, вот мне бы в институт какой поступить! Учителя говорили, я способная. Да только мечта эта моя несбыточная – учили‑то нас в детдоме знаешь как? С пятого на десятое… ничему толком. И жизни тоже не учили. Кормили‑одевали, спать укладывали вовремя – это конечно. Все по режиму, все правильно… А потом мы выросли – и выкинули нас сюда, в самостоятельную жизнь, и живите дальше, как хотите. Вот тебе работа у ткацкого станка, вот тебе комната в убогой коммуналке. И все. А я, представляешь, ни еду готовить, ни деньги тратить толком не умела. Я ж думала, что макароны на деревьях растут, а чай так вообще готовым продают – уже заваренным и горячим… Помню, как в магазине к продавщице пристала: чая просила, а она сует мне в руки какую‑то коробочку… Я отказываюсь, говорю – нет, что вы, мне же чаю надо! А она на меня глаза лупит, потом еще и обругала по‑матерному… Это я сейчас картошку жарить умею, а поначалу не знала даже, что надо масла в сковородку налить. Никто не объяснял, знаешь. Ели и ели в детдоме готовую еду на завтрак‑обед‑ужин… Да и не я одна такая, все наши сразу в этой жизни теряются. Так что мне совсем не помешало бы к такому чертику попасть, который руководить бы мной стал! Я бы с удовольствием…

– Нет, Сонь, нет! Это только кажется так, что хорошо! А на самом деле вовсе нет…

– Да откуда ты можешь знать‑то? Ты и дня не жила так, как я! Ты знаешь, сколько мне на моем комбинате платят? Да мне порой жрать совсем нечего! Понимаешь, вообще нечего! И носить нечего! Даже халат вот этот – детдомовское еще приданое… А впереди у меня что хорошего? Ты бы согласилась, например, всю жизнь прожить вот в такой убогой коммуналке?

– Нет… Нет, конечно…

– А мне придется здесь жить! И моя комната, между прочим, еще хуже этой! А что делать – придется. По крайней мере, пока этот дом сам не развалится. А потом что – не знаю. И никакой положительной перспективы на будущее у меня не имеется. Так что я стала бы, без возражений, этим витамином! И ты бы стала, если бы пожила тут пару годочков. Ишь, в родителях своих черта она углядела…

– Но, Сонь…

– И не говори мне больше ничего! Поняла? Дура ты! Дура набитая и зажравшаяся! Хоть и Маргошка!

– Да я…

– И разговаривать с тобой больше не хочу ни о чем! И дружить с тобой не стану! Поняла? И помогать тебе не буду! Сами мойте свои грязные окна…

Соня тяжело спрыгнула с подоконника и резво промаршировала мимо вконец растерявшейся Маргошки к выходу. Было слышно, как невдалеке хлопнула дверь ее комнаты, а потом наступила тишина, такая же гнетущая и серая, как убого‑блескучие обои в этом снятом так недорого жилье. Постояв еще минуту и послушав обступившее ее со всех сторон неуютное безмолвие, Маргошка пожала плечами, встряхнулась и продолжила отчаянную борьбу с коммунальной серой пылюкой, которая, казалось, въелась намертво в это убогое жилище. И все равно – Соня не выходила у нее из головы… Вернее, не сама Соня, а этот разговор их странный. А может, и не странный, – может, просто нелепый. Побеседовали, называется. Кто про Фому, а кто про Ерему… «Надо будет Пашке потом про эту Соню рассказать, – подумала она, разгибаясь и держа в руках тряпку, которой старательно домывала пол в комнате, – как бы он на все эти Сонины доводы возразил, интересно? Она ведь во многом права, кстати… Хотя он‑то как раз всегда найдет, что ответить! Надо его познакомить с ней обязательно. Хорошая девчонка. Может, Пашка даже и присоветует ей чего. Он умный. А не присоветует, так хоть песню споет…»

 

 

Ох, и тяжелой штукой оказалась эта материнская растерянность – хуже и не придумаешь. Ася согласилась бы скорее на депрессию – на это безразличное, абсолютно равнодушное отношение к жизни, когда ничего тебе уже не нужно и не интересно – только бы не эта постоянная, изводящая душу тревога за сына: где он, как он, что с ним… И еще: принять все случившееся таким, как оно есть, тоже болезненно не могла, терзалась оттого, что бездействует. Асе все время казалось, что можно еще что‑то исправить, что‑то предпринять срочное, спасти ситуацию, вернув все на круги своя, чтобы было, как раньше, удобно и правильно: у сына – институт, у дочери – приличный и модно‑дорогой вид, у нее – Жанночка с Левушкой и их шикарная дача по выходным… Эх, Пашка, Пашка! И что наделал, глупый ты сын…

Все валилось у Аси из рук, все разбивалось и рассыпалось прямо на глазах, как рассыпалась ее трудная, конечно, без мужа, но относительно налаженная, казалось бы, жизнь. Слава богу, начальница ее новоявленная куда‑то исчезла в последнее время и не стояла над душой. Разное говорили о причинах этого отсутствия. Одни утверждали, что учиться поехала на какие‑то рекламные курсы. Любознательная, черт побери… Другие шепотком доверительно сообщали, что она на недельку в Питер махнула, чтоб с Валеркой там отношения выяснить да детей у него забрать, которые после свершившегося скоропалительного развода пожелали жить с отцом, а не с матерью. В общем, что ни говори, но начальница их новоиспеченная отсутствовала на рабочем месте уже вторую неделю. И не звонила даже. Народ в офисе по этому поводу страшно нервничал и изводился, потому как работать без плохонького, но все же руководителя никто и никогда не умеет. А когда человек нервничает и напрягается слишком много, на него обязательно в конце концов страшный «жор» нападает. Асе даже пришлось снова, пока отсутствует начальница, открыть свое «бистро». По настоятельным просьбам трудящихся, так сказать. И теперь, изголодавшись по привычным в течение рабочего дня перекусам, эти трудящиеся быстро и с остервенением опустошали полки холодильника – она не успевала в магазин бегать. Да и остальные Асины обязанности на работе и дома тоже никто не отменял… Надо было только собраться с силами, заставить себя, но по‑прежнему все валилось из рук. Потому что Пашка так и не вернулся и не позвонил ни разу.

И Жанночка не звонила. Вот уже две недели не слышала Ася ее голоса, и это тоже было очень непривычно, выбивало из колеи. Без ежевечерних отчетов перед подругой было Асе одиноко и маетно, как в сиротском и неприютном детстве. И некому было на Пашку пожаловаться, и некому было ей совет дать или другие какие ценные указания… А субботним вечером так вдруг жалко себя стало, хоть плачь, – и слезы не заставили себя ждать. Наплакалась с удовольствием, от души: и горько, и долго, и громко, и сразу легче стало, будто отпустило внутри. И рука сама потянулась к телефону набрать заветный номер. До того часто набираемый, что даже цифры, его составляющие, были на наборной панели стерты больше других…

– Здравствуй, Жанночка… Это я… – осторожно проговорила Ася и замолчала, вся внутренне сжавшись. Трубку телефона она стиснула так сильно, будто та могла вот‑вот выскользнуть и шарахнуть Асю по голове ожидаемым Жанночкиным презрением‑недовольством. – Вот, решила тебе позвонить…

– Аська, ты, что ли? – полился ей бальзамом в ухо неожиданно веселый Жанночкин голос. – Привет! Ты где пропала? Хочешь приехать? У нас тут такое…

– А что случилось, Жанночка?

– Да вот, гости тут у нас… Такие забавные – прелесть…

Жанна вдруг, не предупредив, отложила телефонную трубку и звонко расхохоталась уже где‑то в глубине комнаты, и захлопала в ладоши, и закричала кому‑то очень веселым сюсюкающим голоском: «…ой, ой догоню сейчас…» Ася изо всех сил прислушивалась к происходившему: к визгливым детским голоскам, к счастливому Жанниному смеху и ничего не могла понять: откуда у них там дети‑то взялись?

– Ой, Аська, я и забыла, что ты на проводе… – снова послышался в трубке запыхавшийся голос подруги. – Тут к нам Левушкин молодой сотрудник в гости пришел с женой и с детьми… Боже, ты бы видела, какая прелесть! Какое чудо! Давай приезжай, сама убедишься!

– Хорошо, хорошо, Жанночка! Я сейчас!

Ася резво вскочила с дивана и начала лихорадочно собираться, натягивая на себя первое, что попадалось под руку, будто опаздывала куда‑то. И билась при этом в ее голове только одна, противная и жалкая, но все‑таки такая приятная мысль – слава, слава богу, Жанночка больше не сердится…

Добралась она до их дома на удивление быстро, словно маршрутка специально для нее и подоспела. И пробок никаких на ее пути не оказалось, и светофоров красных. И получаса не прошло, как Ася, запыхавшись от быстрого подъема по лестнице, уже звонила в дверь квартиры друзей, переступая от нетерпения с ноги на ногу. Дверь ей открыл улыбающийся Левушка, но Ася, лишь взглянув на него, поняла, что улыбка эта предназначалась явно не ей. Она сразу это увидела – по глазам Левушкиным: равнодушными и раздосадованными были его глаза, а улыбку он просто забыл с лица стереть, пока к двери шел. Бросив Асе на ходу быстрое «а, это ты, заходи», Левушка тут же развернулся и ушел в угловую комнату, то бишь в свой «кабинет», в открытую дверь которого Ася краем глаза увидела молодого красивого парня с рюмкой коньяка в руке и с такой же почти, как у Левушки, улыбкой на лице – улыбкой довольного жизнью и собой человека. Больно и неприятно кольнуло Асю в сердце, обожгла мысль: на этом месте в кабинете у Левушки, именно с такой улыбкой и с этой рюмкой дорогого коньяка должен был по всем законам жизни сидеть вовсе не этот самодовольный парень, а ее сын, ее Пашка. Это он должен был вот так расслабленно откинуться в мягком кожаном кресле, это на нем должен быть такой вот элегантный строгий костюм и стильно‑модный галстук. Это его, его место… Пашкино…

А из гостиной ей в руки уже летело, хохоча, очаровательное малолетнее создание, состоящее из одних умилительных прелестей: светлых кудряшек, веселых голубых глазок, ручек‑ножек в нежных пухлых перевязочках, одетое в кокетливое платьице с многочисленными пышными оборочками и крошечные туфельки с розовыми бантами; Ася едва успела руки раскрыть, чтобы подхватить девчонку на лету, опасаясь, чтобы та не шлепнулась с размаху на твердые плиты прихожей, и она тут же забилась‑задрыгалась у нее в объятиях, требуя отпустить на волю.

– Дашка! Прекрати баловаться! Смотри, совсем тетю перепугала! – выскочила из гостиной в прихожую молодая симпатичная женщина, девчонка почти, и протянула к ребенку руки. – Иди сюда, успокойся…

– Леночка, да пусть она балуется на здоровье! Я ей разрешаю! – услышала Ася радостный Жанночкин голос. – Ася, это ты там пришла? Иди сюда, я вас познакомлю…

Она оживленно представила Асе свою молодую гостью Леночку и двух ее детей – трехлетнюю Дашеньку и пятилетнего Максимку, самозабвенно упражняющегося с кнопками телевизионного пульта. Он переключал их с такой бешеной скоростью, что несчастный телевизор, в изнеможении наверещавшись поочередно всевозможными разговорно‑песенными голосами, казалось, должен был вот‑вот взорваться от праведного негодования. Ася, присев рядом, ласково попыталась забрать из рук мальчишки пульт, да не тут‑то было – он резво оттолкнул ее руку и, отсев подальше, самозабвенно продолжил свое иезуитское занятие. Лена, обратив на это внимание, тоже собралась было отнять у сына неподобающую игрушку, но была остановлена веселым, не допускающим возражений Жанниным приказом:

– Лена, оставь его! Пусть делает, что хочет! Мужчину именно так и надо воспитывать – пусть он и по жизни делает только то, что хочет! Давай, Максимка, жги! И пусть им тут всем мало не покажется!

– Так громко же очень, Жанна Аркадьевна… Уже голова болит… – застенчиво улыбнувшись, возразила ей Лена.

– Это что еще за Аркадьевна? – наигранно возмутилась Жанна. – Чтоб я этого от тебя больше не слышала, поняла? Или, может, я на старуху похожа?

– Нет, что вы… – стесняясь, пожала плечами Лена. – Просто неудобно как‑то…

– Ничего‑ничего, скоро ты у меня про свою деревенскую застенчивость напрочь забудешь! – стараясь перекричать какофонию звуков, махнула в ее сторону Жанна. – Вот завтра поедем с тобой по магазинам, приодену тебя, как модель, сразу себя по‑другому почувствуешь!

– Так завтра, вы говорили, на дачу…

– Ах, да… Ну, ничего, найдем время для этого! Я думаю, на тебя одежду подбирать – одно удовольствие! Ты такая худенькая и сложена просто идеально…

Ася смотрела на Жанну и не верила глазам своим. Она будто знакомилась с ней заново – Жанна была другой, совершенно другой. Асю даже не столько удивило то, как быстро заменили кандидатуру ее дочери в предстоящих Жанниных шопингах на эту скромную молодую мамашу, сколько изумила разительная в подруге перемена. Жанна говорила другим голосом, обладала иными жестами, новым выражением лица и мимикой – все, все было непривычно другим. Даже глаза ее сверкали как‑то по‑особенному, совсем незнакомо… Словно прежняя Жанна умерла, а эта родилась заново и ее, Асю, почти не помнит теперь и о проблемах ее тоже не ведает. И смотрела Жанна в ее сторону тоже по‑другому. Ну, вроде пришла и пришла, и сиди теперь вот так, в уголке дивана, и наблюдай наше новое семейное счастье…

– Девочки, вы чего тут, с ума сходите? Почему так телевизор орет? – заглянул в гостиную улыбающийся и довольный Левушка. – У нас с Артемом, между прочим, важный разговор, а вы нас отвлекаете…

– А почему это важные разговоры проходят без нашего участия, а? – игриво спросила у мужа Жанна и так же игриво подмигнула засмущавшейся Лене, по‑прежнему тихонько и безуспешно пытающейся отнять у Максимки пульт. – Ну‑ка, мальчики, выкладывайте, чего вы там придумали…

– Ну, что придумали… – вздохнул удовлетворенно Левушка и посмотрел долгим взглядом на присевшего рядом с Леной Артема. – В общем, квартиру я вам, ребята, за счет фирмы куплю. Мне свои люди ой как нужны! Артем, я думаю, с годами ее отработает… Вы же сейчас где‑то снимаете жилье, да?

– Ага… В жуткой коммуналке живем, с мышами и тараканами дружбу водим, – весело закивал головой Артем и так любяще и преданно посмотрел в довольные Левушкины глаза, что Асе даже неловко за парня стало, будто сама она никогда раньше в эти глаза точно так же не заглядывала. Но одно дело – сама, себя‑то со стороны не видишь. А тут все как на ладони…

– Ничего себе! Такие очаровательные деточки – и с мышами! И с тараканами! – возмутилась совершенно искренне Жанночка, сажая к себе на колени Дашеньку и обнимая ее ласково. – Какая сплошная жизненная несправедливость… Да, милая? Ты ведь не хочешь жить вместе с мышками, правда?

– Я думаю, трехкомнатная в новом доме в самый раз для вас будет, а? – деловито сдвинул брови Левушка. – Тут в пяти минутах ходьбы от нас как раз дом сдают, и квартиры там свободные есть в наличии, я узнавал… Дом‑то дорогой, поэтому желающих туда въехать пока немного. А что? Уж брать, так первичное жилье, правда, Артем? На фига нам еще одни чьи‑то тараканы?

– Ага… – счастливо мотнул головой обалдевший от такого разговора Артем и слегка, Ася видела, толкнул коленкой жену – чего молчишь, мол, дура…

– Ой, я даже не знаю… – словно повинуясь его команде, вздрогнула и подняла на Левушку испуганные глаза Лена. – Наверное, нам не нужно, что вы… Наверное, это дорого очень… Нам же не рассчитаться никогда…

Лицо Артема вмиг из счастливо‑обалдевшего превратилось в испуганно‑недовольное, и весь он будто напрягся корпусом и перевел встревоженный и осторожно‑виноватый взгляд с молодой жены на своего шефа, и успокоился тут же, увидев его снисходительную, добрейшую улыбку.

– Леночка, а кто тебе сказал, что за это надо рассчитываться? – хохотнул Левушка довольно. – Я же говорю – за счет фирмы! А потом разберемся, что да как. Мне для своих людей ничего не жалко! Я думаю, твой муж парень не глупый, а? Отслужит, отработает… Да и Жанночка, смотрю, с тобой подружилась…

– Ой, да наша Леночка – прелесть! – вставила свое слово и Жанночка. – Этого просто не видно пока как следует. Вот погодите, я ее приодену, к стилисту да косметологу отведу – и не узнаете! Засияет, как бриллиант! Я даже знаю, как мы тебе волосы подстрижем… Ты ведь моему вкусу доверишься, да, дорогая?

– Ой, я не знаю… Да мне и детей не с кем оставить…

– Господи, нашла проблему! – весело махнула рукой Жанна, вставая с дивана и осторожно спуская с колен Дашеньку. – Пойдемте лучше чай пить! А то у нас гости, а мы тут сидим, семейные проблемы свои решаем… Леночка, помоги мне!

«Вот так вот… – горько усмехнулась про себя Ася. – Уже я и гостьей стала. Понизили, значит, в должности… А может, и вообще вычеркнули из своей жизни, а? Скорее всего, что так оно и есть…»

Выпив свою честную, положенную ей по гостевому статусу чашку чая, Ася засобиралась домой. Ее никто и не удерживал. Жанна попрощалась с ней вежливо и даже чмокнула весело в щечку, и уговорила сидящую на ее руках Дашеньку «помахать тете ручкой», умилившись чуть ли не до слез от трогательного процесса этого «махания». И быстро закрыла за ней дверь…

Ася решила пройтись до дома пешком. На душе у нее было странно – она и сама не могла понять толком своих чувств. Так, например, бывает после просмотра хорошей, трогательной мелодрамы, когда вроде и осознаешь, что так, как в кино, в обычной, реальной жизни вообще‑то не случается, но в то же время в душе остается чувство, что все это когда‑то уже происходило – именно так и именно с тобой… Или просто хочется, чтобы так оно было… И еще – все время, как будто заданным заранее барабанным ритмом, звучал в голове Пашкин голос, одной и тоже фразой: «Нельзя. Быть. Витамином! Нельзя. Быть. Витамином!» Она сама не заметила, что и шаг свой подстроила под этот ритм и двигалась под него, как солдат – раз, два, три! Нельзя! Быть! Витамином! Нельзя! Быть! Витамином!

Что ж, может, и нельзя. А что тогда можно?.. Спокойно смотреть, как твой собственный сын остается ни с чем, а его теплое место занимает кто‑то другой? Как бледная скромная мышка Леночка из коммуналки с тараканами превращается в элегантную леди, глубоко наплевав при этом на всякие там в нее Жанночкины переселения? Эх, дети, дети… Что вы натворили, и сами не понимаете…

И в то же время Ася чувствовала, как перевернулось что‑то в ее душе. Как будто местечко там образовалось свободное. Вот только знать бы, для чего… Может, для этих красивых сентябрьских теплых сумерек? Или для этих о чем‑то интимно шуршащих под ногами листьев? Может, для легкого вкусного запаха их прощальной осенней прелости? Какие давно забытые запахи и звуки… Будто налетевшие из той еще жизни, когда они вместе с Павликом возвращались этой же дорогой от друзей к себе домой… Подумалось вдруг: интересно, а как бы муж ее отнесся к этому сыновнему протесту? Скорее всего, нормально бы отнесся… Впрочем, и до протеста бы дело не дошло, наверное. Павлик сына всегда старался понимать, внимательно прислушивался к его мнению. А Ася только возмущалась слегка да пофыркивала. И всегда рукой махала – делайте, мол, что хотите… Вот так же махнула она рукой и тогда, когда Павлик отвел сына в музыкальную школу, хотя она категорически настаивала на дзюдо и шахматном кружке. Хотела, чтоб парень рос умным и сильным. А они вцепились руками и ногами в эту музыкальную школу, и что? Что из этого вышло‑то? Песенки какие‑то, стишата с музычкой…

– Ася! – вдруг услышала она за спиной свое имя и удивленно обернулась. На бульварной скамейке, осыпанной сухими желтыми листьями, сидела Татьяна и улыбалась ей грустно и приветливо – Здравствуйте, Ася… Ничего, что я вас окликнула? Вы так сильно задумались…

– Ой, здравствуйте! – подходя к ней поближе и тоже приветливо улыбаясь, проговорила Ася. – Вот, из гостей пешком иду – прогуляться решила. Дома совсем не сидится, знаете ли…

– И мне! И мне не сидится! Тоже вышла свежим воздухом немного подышать. Да вы садитесь! Вы ведь не торопитесь, как я поняла?

– Нет… – помотала головой Ася и уселась рядом на скамейку, смахнув с нее листья. И тут же спросила торопливо: – Татьяна, а Рита вам звонила? Где они, что с ними?

– Звонила… Все хорошо, говорит. Комнату они где‑то на окраине снимают…

– А адрес? Адрес она вам не сказала?

– Нет. Не сказала. Я спрашивала, но она отмолчалась.

– Да? Жаль. А мне Пашка так и не позвонил… – вздохнула грустно Ася.

– Ну, что делать? – успокаивающе произнесла Татьяна и тоже вздохнула. – Решили наши дети самостоятельными стать, сами хотят всего добиваться. Господи, глупые какие… Ну что ж, пусть будет так. Может, так оно и правильно. Не знаю я. У меня последние полгода вообще каша в голове сплошная: то обвинять себя во всем начинаю, то, наоборот, злиться…

– И все‑таки это как‑то нехорошо, согласитесь, – с досадой проговорила Ася. – Ну какие могут быть съемные комнаты? Зачем? Глупый какой‑то юношеский протест…

– Так и я о том же! – живо повернулась к ней Татьяна. – И я ей говорю: живите у нас тогда, раз такое дело! Я уже и не против! А она мне опять…

– Что? Что опять?

– Да долго рассказывать, знаете ли… Это давний у нас спор такой, разногласие мнений. Будто я подавляю их с отцом, будто существовать не могу без этого давления на них…

– Без витаминов, что ли? – усмехнулась грустно Ася.

– Без каких витаминов?

– Да это мой Пашка определение такое придумал. Человек, который искренне отдает себя во власть кому‑то, кто начинает этой властью над ним пользоваться безгранично и безраздельно, является якобы лакомым витамином для черта. Не для самого человека, обожающего власть, а именно для черта, в нем сидящего. Будто бы без витаминов этому монстру хвостатому никак не прожить.

– Да? Интересно… Выходит, и во мне черт сидит? Господи, чушь какая… Хотя вот мой муж, взрослый и, казалось бы, уважаемый человек, твердит иногда приблизительно то же самое… И Ритка тоже… Знаете, и я грешным делом в последнее время задумываться начала: может, они и правы? И дочь, и муж? Он ведь тоже сбежал от меня, знаете…

Татьяна быстро отвернула от Аси лицо и смахнула торопливым жестом тут же выкатившуюся на щеку непрошеную слезу, и замолчала, пытаясь справиться с так некстати нахлынувшими волнением и обидой. Удалось ей это довольно быстро – она вообще была очень волевой женщиной и, если того хотела, могла отлично с собой совладать. И даже и рассмеяться слегка:

– Нет, и правда молодец ваш Павлик! Надо же – витамины для черта… Выходит, что я самыми близкими людьми столько лет своего черта кормила? Надо же…

– Ну да. Выходит, что так. Вы‑то хоть – своего, а я вообще – чужого…

– Как это?

– Да так уж получилось. Сама не знаю, как…

Так они и просидели на бульварной скамеечке до самых поздних сумерек, щедро осыпаемые сухим золотом осени, и поговорили по‑бабьи просто и задушевно, не напрягаясь от многозначительных, выматывающих душу пауз и осторожных взглядов. И расстались совершенно тепло и дружески, обещая делиться поступающей от детей информацией. Ася невольно улыбалась потом, шагая домой знакомыми дворами, и думала: как же она, оказывается, соскучилась по такому вот легкому общению…

Войдя в темную пустую квартиру, она медленно прошлась по всем комнатам и автоматически включила, где только можно, свет, будто боясь оставить в темноте и потерять таким образом новое свое настроение. А в спальне взгляд ее почему‑то сразу наткнулся на красивый флакон духов, подаренный ей на прошлый день рождения Жанночкой. Вернее, там было полфлакона. А что – Жанночка ей так полфлакона и подарила. Протянула с милой улыбкой и сказала: «На, Аська. Это обалденные духи, японские. Тебе никогда такие не купить, они безумно, просто безумно дорогие! А мне они успели надоесть, пока я половину использовала…» Ася ее благодарила тогда просто очень, ну прямо‑таки истерически‑восторженно…

Не помня себя и не соображая, что творит, Ася вдруг одним прыжком подскочила к туалетному столику, схватила изящный, безумно дорогой флакон и что было силы шарахнула им об стену, едва успев увернуться от полетевших в нее рикошетом мелких и острых осколков. И сама испугалась своего порыва. Стояла, замерев, широко открыв глаза и стиснув зубы, пока не задохнулась от вязкого и пряного, довольно‑таки тяжелого, заполнившего всю комнату запаха. Потом подошла к окну, распахнула его настежь, включила стоящий в углу вентилятор и пошла за пылесосом – надо было убрать разлетевшиеся по всем углам осколки…

 

 

И всю ночь потом она спала как убитая. Даже снов никаких не видела. И все воскресное утро проспала, до обеда почти, пока не разбудил ее настойчивый телефонный звонок. Торопливо‑требовательный Жанночкин голос, раздавшийся в трубке, сразу сбил с толку и даже вызвал чувство стыда от вчерашнего ее странного поступка – в комнате все еще оставался горько‑пряный, не выветриваемый никаким сквозняком запах дорогих духов.

– Аська, ты мне срочно, срочно нужна! Давай собирайся и дуй к нам на дачу! С детьми посидишь, пока мы с Леной по магазинам прошвырнемся! Как раз на двенадцатичасовую электричку успеваешь! Давай‑давай, бегом! Жду!

Короткие Жанночкины слова‑приказы словно отпечатывались четкими штампами у Аси в голове, и она кивала им в ответ головой быстро‑быстро, ничего не успевая сообразить и вставить хотя бы одну маленькую реплику. Потом поймала себя на том, что в трубке давно уже идут короткие гудки отбоя, а она все, как китайский болванчик, кивает и кивает головой…

Посмотрев на часы, она в ужасе всплеснула руками и завертелась волчком по комнате, быстро напяливая на себя одежду. И только глубоко в голове нервно дрожала, не давала покоя маленькая, как хрупкий белесый росточек, слабая мысль: чего это она так засуетилась‑перепугалась… Она даже на мгновение увидела себя со стороны: носится по квартире не женщина, а получивший четкий приказ солдат‑новобранец, а ее, Аси Макаровой, будто опять не существует вовсе. Она даже тряхнула головой, чтобы мысль эту отогнать побыстрее. Некогда было сейчас в чувствах своих разбираться – на электричку бы не опоздать…

Стоя в переполненной воскресной электричке плечом к плечу с рванувшими на природу горожанами, она с удовольствием подумала о том, как славно сейчас прогуляется от станции до Жанночкиной дачи, побродит по осеннему желто‑красному лесу, пошуршит листьями под ногами, подышит чистым, успокаивающе‑целебным воздухом. Ася вообще любила осень. Она всегда представлялась ей некой увядающей женщиной‑красавицей, очень умной и доброй, и щедрой, и мудрой необыкновенно. А зима – злой седой старухой. А весна с летом – глупыми амбициозными девчонками, требующими всеобщего восторженного поклонения своей незрелой еще красоте.

Да уж. Вот так вот. Прямо хоть стихи пиши, как Пашка…

А проклюнувшаяся давеча в голове мысль все не давала ей покоя. Росла сама по себе, из крохотного росточка‑зародыша быстро превращаясь в тонкий нахальный стебелек, и портила романтическое настроение, и насмешливо нашептывала, будто издеваясь: «Давай, Ася, давай… Ты еще бегом от станции помчись… Там же тебя твоя Жанночка ждет не дождется и гневаться будет за твое опоздание…»

Сойдя с электрички, Ася, будто наперекор этим нашептываниям, отправилась на дачу самой дальней дорогой, извилисто огибающей живописные пригорки, потом мимо реки, потом по широкой тропе березняка, сплошь засыпанной желтыми трогательно‑маленькими листьями. Белые тонкие стволы берез вызывали острую к ним жалость, хотелось подойти и ласково провести рукой по махристым, отделившимся от стволов тончайшим нежным пленочкам, пригладить‑причесать их ласково. Сойдя с тропы, Ася прошла на давно уже полюбившуюся ей поляну, встала в самый центр, покружилась и остановилась, и улыбнулась навстречу грустному кружению берез, которые и сегодня приняли участие в этом их общем белом танце. Правда, не таким уж он и белым был сейчас, скорее желтым. Это весной танец бывает белым. Ася на этой поляне всегда вот так кружилась‑танцевала вместе со знакомыми березами, вот так дружила с ними все эти годы, что ездила к друзьям Соколовым, Жанночке и Левушке, на их дачу. Они даже потешались над ней по этому поводу и усмехались снисходительно этим ее странным романтическим причудам – с березками она танцует, видишь ли… Прямо как дитя малое, слабое и неразумное – не проследи за ней, и улетит куда‑нибудь в порыве своем. А муж, Павлик, ее всегда понимал. Он и сам любил прогуляться с Асей по лесу, не нравилось ему долго сидеть за высоким бетонным забором дачи. А однажды предложил Левушке раскрасить‑разрисовать нудно‑серый дачный забор и даже варианты своих творческих фантазий на эту тему начал ему излагать, да только Левушка остановил его пыл, пояснив, что он человек серьезный и себя сильно уважающий и вообще – непростое положение бизнесмена его ко многому в этой жизни теперь обязывает, и подобной глупости он себе позволить никак не может. Ася помнит, как Павлик усмехнулся тогда понимающе и промолчал…

– Господи, Аська, тебя только за смертью посылать! – набросилась на нее недовольная Жанночка, как только она показалась в воротах. – Опять никак с деревьями разговаривала, романтичная ты наша? Ты не поняла сразу, что ли? Надо было два раза повторить, да?! Я же тебе сказала – давай бегом! Чего тут такого непонятного‑то?

– А я не хочу бегом, Жанна. Мне пройтись хотелось, – слишком спокойно, слишком на одной ноте, но с тихой яростью ответила Ася и сама удивилась, что в ее голосе не прозвучали сейчас торопливые и неприкаянные, привычные уже в общении с Жанночкой извиняющиеся интонации.

Удивилась этому и Жанночка. Она долго и внимательно смотрела на Асю в упор, будто видела впервые. И даже моргала при этом растерянно. И ничего больше ей не сказала. Повернувшись резко к Лене, вышедшей вместе с ней встречать Асю, решительно и чуть раздраженно произнесла:

– Так, Лена. Поездка по магазинам на сегодня отменяется. Завтра съездим, детей можно и с собой взять. Надо им няню хорошую подыскать. Беби‑ситтера. Сейчас большое количество фирм такие услуги предоставляет, я знаю. Я завтра же займусь этим вопросом…

Быстро развернувшись, Жанна ушла в дом, больше ни слова Асе не сказав. Лена пожала плечами и, виновато взглянув на Асю, будто поежилась от неловкости за Жанночкино поведение. Ася улыбнулась ей ободряюще и медленно пошла в сторону шезлонга, раскинутого в дальнем конце газона, устроилась в нем поудобнее и, закрыв глаза, подставила лицо ласковому послеобеденному сентябрьскому солнцу. На душе отчего‑то было мирно и хорошо, и прежняя противная мысль‑росток вдруг перестала тревожить ее язвительными укорами, будто затаилась на время. От запаха жарящихся с другой стороны дома шашлыков вдруг свело голодным спазмом желудок – Ася вспомнила, что утром не успела даже позавтракать. Оттуда же доносились до нее и звонкие голоса детей, и настойчивые, испуганные реплики их родителей – тише, мол, дядю Леву разбудите… «Вот сейчас посижу еще немного и пойду к ним. Есть хочу. Пусть накормят, – лениво подумала Ася. – А что? Я не напрашивалась, между прочим, сами позвали…»

Незаметно для себя она задремала: красные солнечные шары под веками закружились в расслабленно‑сонном хороводе и унесли ее прочь от этих запахов и звуков… и испуганно вздрогнула от тихого, прозвучавшего над самым ее ухом голоса Лены:

– Ася, пойдемте обедать, пожалуйста… Там шашлыки уже готовы…

– А?.. – приходя в себя, Ася села в шезлонге и затрясла головой. Лена сидела перед ней на корточках и приветливо улыбалась, но Ася обратила внимание, что глаза милой молодой женщины отнюдь не улыбаются – остаются грустными и встревоженными.

– Ася, вот еще что… Я спросить хотела… Вернее, посоветоваться…

Лена вдруг замялась и замолчала, и видно было, что ей трудно говорить – перехватило горло от напряжения и волнения. Сглотнув торопливо, она сжала задрожавшие губы и опустила лицо, блестящие, густые, сроду не тронутые никакими красками волосы легли тяжелой волной на ее плечи. Асе невольно залюбовалась и подумала со страхом, что сотворит с этой природной красотой Жанночка, когда поведет девчонку по своим престижно‑гламурным салонам…

– Что, Леночка? О чем ты хотела меня спросить? – стараясь придать голосу как можно больше ласкового дружелюбия, спросила Ася.

– Сейчас, сейчас… – быстро проговорила Лена, изо всех сил стараясь справиться с подступившим волнением. Но не успела. Выглянувшая вдруг из‑за угла дома Жанночка прокричала в их сторону громко и весело:

– Леночка? Ну где ты там застряла? Иди же сюда быстрее! Ну?!

Испуганно вскочив на ноги, Лена дернулась всем телом на этот зов и быстро ушла виноватой какой‑то походкой, будто уличили ее в чем‑то крайне неприличном. Ася, грустно проводив ее взглядом, выбралась из шезлонга и пошла следом по газону в сторону «шашлычной площадки», любовно обустроенной с другой, тыльной стороны дома – подальше от посторонних глаз. С крыльца, потягиваясь, спустился Левушка, глянул в сторону Аси равнодушным глазом. Подойдя к оживленно суетящемуся над жаровней Артему, откусил от протянутого ему на пробу шашлыка, закивал одобрительно головой. Похлопав парня по спине, уселся поблизости в плетеное кресло и снова с удовольствием потянулся, и сделал козу пробегающей мимо и отчаянно визжащей Дашеньке. «Семейная идиллия, ясен перец, – вдруг со злобой подумала Ася, садясь на широкую скамью у врытого в землю стола. – Как говорится, чужие здесь не ходят…»

Шашлык у Артема действительно получился отличным. Он радостно улыбался Жанночкиным и Левушкиным дифирамбам, блестел возбужденно‑счастливыми глазами.

– Молодец, молодец, Артемка… Будешь нас теперь всегда шашлыками баловать, – игриво махнула в его сторону Жанночка. И тут же, обращаясь к Левушке, спросила озабоченно: – А в их новой квартире камин будет? Говорят, в камине тоже хорошие шашлыки получаются…

– Не будет – сделаем! – махнул небрежно в ответ Левушка. – Ты лучше пока интерьер продумай, чтоб всякой пошлости в дом не натащить…

– А я уже все придумала! – гордо заявила ему Жанночка. – Я думаю, надо все‑таки плясать от минимализма. Сейчас это модно очень. Все в таких стильно‑серых тонах, чуть серебристых… Завтра вот хочу по магазинам проехаться, обои подобрать. И портьеры. А мебель должна быть светлого тона. Как ты считаешь?

– Да ну, все светлое! Мне не нравится. Скучно как‑то. Тут наоборот надо, чтобы сочетания были самые необычные, яркие такие, контрастные!

– Нет, Левушка, ты не прав…

Они яростно заспорили между собой, эмоционально размахивая руками и не обращая больше ни на кого внимания. Артем, продолжая приветливо и радостно улыбаться, кивал им согласно головой, изображая таким образом участие в этом странном обсуждении. Лена грустно наблюдала за мужем, потом перевела свой отчаянно‑потерянный взгляд на Асю…

А Асе вдруг стало нехорошо. Вспомнилось вдруг, как она сердилась и кричала на Светку, не желая принимать протеста девочки по поводу бредового (как восприняла это тогда Ася!) Жанночкиного в нее «вторжения», как дергала ее за волосы и рычала злобно после отказа идти в гости. Да и прежняя мысль, похожая на маленький хилый росток, вымахала вдруг в устойчивый и звонкий уже стебель, который принялся щекотать ее изнутри: в груди, в голове, в сердце, настойчиво требуя каких‑то необыкновенных, не свойственных ей действий. Может, где‑то и хулиганских даже.

– А может, ребятам проще самим выбрать себе мебель? А? Им же там жить! – вдруг громко и с вызовом проговорила Ася, обращаясь к спорящим Левушке с Жанночкой и даже перебив их, что совсем уж прозвучало как гром среди ясного неба. Даже кровь бросилась Жанночке в лицо. А Левушка так удивленно на Асю уставился, что жевать забыл, и поперхнулся в следующий момент сильно, и закашлялся отчаянно. Артем, суетливо подскочив, принялся колотить шефа очень осторожно и деликатно по спине, согнувшись при этом и заглядывая тревожно в глаза. А потом посмотрел на Асю так яростно и гневно, что она тут же почти пожалела о сказанном…

– Что? Что ты сказала? – продолжая пялиться во все глаза на Асю, удивленно переспросила Жанночка.

– Да говорю, может, им самим…

– Как это – самим? А у меня что, считаешь, вкус плохой? Я что, ничего, по‑твоему, в этом деле не понимаю?! Да я лучше всякого дизайнера в этом разбираюсь! И я лучше знаю…

– Да не в этом же дело, Жанночка… – продолжала тихо и упрямо возражать Ася, сама удивляясь своей смелости. Как будто росло и росло в ней, и несло ее куда‑то, и отчаянно распирало изнутри болезненное желание спорить. Показалось даже, что и сама она растет вместе с окрепшим в ней стебельком, набирается земной силы и проникает корнями все глубже в землю, и процесс этот происходит как бы сам по себе, без ее, Асиного, участия.

– А в чем, в чем тогда дело? – все более раздражалась Жанна. Лицо ее оставалось красным и злым, казалось, она задыхается от крайнего негодования.

– А в том, что нельзя, наверное, кормиться витаминами чужой жизни… – негромко произнесла Ася и внутренне усмехнулась: уж теперь‑то ее точно сочтут за ненормальную. Вон как все сразу замолчали и смотрят на нее озадаченно. Наверное, хватит с нее на сегодня. Да и вообще, какое ей, в сущности, до всего этого дело? Да и вправе ли она решать, кому что можно, а чего нельзя? Будто сама той витаминкой еще вчера не была…

Тяжелая пауза затянулась, однако, надолго. От Асиных слов неловко стало всем, даже дети примолкли над своими тарелками и разглядывали во все глаза непонятных взрослых, которые так хорошо веселились и дружили, а теперь вдруг им стало плохо, и сердито, и грустно. Дашенька даже пискнула тихонько и испуганно спрятала личико, уткнувшись в мамин теплый бочок, подальше от тети Жанны, от которой вдруг пошли во все стороны холодные злые иголки. И зачем эта непонятная тетя к ним приехала? Сидела бы себе дома…

– Ася, а ты на электричку не опоздаешь? – изо всех сил стараясь придать голосу снисходительно‑насмешливую интонацию, спросила Жанна. – По‑моему, тебе уже пора…

– Да, пожалуй, – быстро встала из‑за стола Ася, – и в самом деле могу опоздать. Всего вам доброго, спасибо за шашлык…

– Я провожу вас! – тут же вскочила вслед за ней Лена, не обращая внимания на яростно‑недовольный взгляд молодого мужа.

– Нет‑нет, Леночка, спасибо! Никаких провожаний! Я и сама добегу.

– Ну, хоть до ворот…

– Ну, только если до ворот…

А когда Ася, уже выйдя за калитку и взглянув на часы, начала срочно прощаться, Лена вдруг схватила ее за руку и, умоляюще заглядывая в глаза, торопливо проговорила:

– Ася! Подождите! А можно, я вам на днях позвоню? Мне очень, очень нужно… Я… Я просто ничего уже не понимаю, все запуталось так… Я просто посоветоваться хочу…

– А ты думаешь, я смогу тебе чем‑то помочь?

– Да! Сможете, конечно! Вы же такая смелая женщина…

– Я? Смелая? Да ты что… – расхохоталась от души Ася. И, вздохнув, пояснила грустно: – Нет, Леночка, к сожалению, я далеко не смелая. Я, скорее, несчастная и глупая женщина. Только и смогла вот, что после драки кулаками немного помахать…

– И все‑таки, Ася, можно? Мне необходимо хоть с кем‑то поговорить!

– Ну что ж, звони. Звони, конечно.

– Спасибо…

– Тогда пока.

– Пока…

На станцию Ася почти бежала и еле успела на последнюю электричку. Народу в этот час оказалось не так уж и много – ей даже удалось занять место у окошка. Только любоваться из него осенними красотами больше не получалось – сумасшедший росток, уже совсем крепко и надежно в ней обосновавшийся, не давал ей никакого покоя. Казалось, будто превратился он в целое большое дерево – все в ней разворошил‑расшевелил своими корнями да ветками, и полезли вдруг наверх из самых темных уголков души забытые, непривычные чувства и ощущения. И довольно‑таки неприятные. Стыд, например. И еще – гневная досада на саму себя. Как же так получилось, как вообще могло произойти с ней такое? Ася с ужасом подумала вдруг, что за последние три года ни разу не приняла ни одного самостоятельного решения ни в отношении себя, ни в отношении детей. Все решения за нее принимала Жанночка. А с нее, с Аси, требовался только полный ежевечерний телефонный отчет о прожитом дне. Со всеми подробностями. О соответствии действий Аси со стратегическим планом, принятым накануне Жанночкой. А за любой самовольный шаг вправо‑влево – расстрел…

Ася изо всех сил пыталась переключиться с этих нехороших, неуютных мыслей на что‑нибудь другое, более нейтральное, только не получалось никак. Они лезли и лезли, обгоняя друг друга, будто внезапно открылась потайная дверца, выпустившая их на свободу. А выходя на волю, они, эти мысли и чувства, еще и кулаком по ней будто стукнуть норовили. И пребольно. Вот ударил стыд. Вот досада. Вот обида. Вот гнев… Ее будто ломало всю от беспощадных ударов! Или распирало. Или трясло. В общем, ощущения очень даже не из приятных… Да еще и электричка вдруг остановилась, встала в чистом поле и замерла, судя по всему, надолго. Случилось, видимо, что‑то. Авария какая‑нибудь. А время‑то уже к полуночи идет… И как теперь ей до дому добираться, поздно ночью‑то? Раньше хоть можно было Пашке позвонить, он бы встретил ее на вокзале обязательно. А теперь звони, не звони – один результат. Абонент выключил телефон, находится теперь, понимаете ли, вне зоны доступа. Не желает этот абонент с ней разговаривать совсем – криков да обвинений не хочет слышать. Сопротивляется так. А ведь и правильно поступает этот абонент, наверное…

Стыд и досада вновь ударили кулаками‑молоточками по голове, отозвались звенящей болью в сердце. Будь он неладен, поселившийся в ней сегодня с утра хилый, но такой упорный росток! Вымахал уже с целое дерево и, главное, за такой короткий срок! Может, не надо было разбивать так необдуманно Жанночкины японские духи? А что – с них же все это безобразие и началось…

Электричка притащилась на вокзал глубоко за полночь. Асе повезло – успела‑таки добежать и впрыгнуть в случайный ночной автобус. Правда, это был не совсем ее маршрут, но все‑таки уже ближе к дому… Выйдя на остановке, она припустила бегом по пустынной ночной улице, все время оглядываясь назад – не идет ли кто за ней. И вдруг со страхом обнаружила: и в самом деле идет. Тут же подкосились, задрожав в коленках, ноги, и душа, екнув, нырнула куда‑то в желудок, сжав его болезненным спазмом. Ася снова оглянулась и помчалась что было сил, вся трясясь от ужаса – слишком уж был подозрительным шедший сзади человек. Чересчур долговязым, очень худым, сильно втянувшим голову в воротник короткого плаща. Как будто, если бы он не был долговязым и худым, она б боялась его меньше…

Сердце у нее колотилось так, что сил для бега, сбивающегося на торопливую ходьбу, почти уже не оставалось. Так и не добежав до своего двора, она нырнула в первую попавшуюся арку‑подворотню и в темной ее глубине прижалась мокрой от пота спиной к холодной шершавой стене, прислушиваясь к приближающимся шагам. Но «преследователь» быстро прошагал мимо, мелькнув в арочном просвете скукоженной своей долговязой фигурой – слава богу… Облегченно вздохнув, Ася оторвалась от стены, распрямила онемевшие в коленках ноги. А в следующий миг даже не успела толком испугаться – чья‑то сильная рука обхватила ее сзади за шею, и острое холодное лезвие ножа ткнулось ей куда‑то под подбородок.

Ася помертвела от леденящего страха – не было сил ни пошевелиться, ни закричать. Никогда, никогда с ней не могло произойти такое – так она всегда раньше думала. Потому что такое случается только с другими. Про такое рассказывают в криминальных новостях, про такое снимают свои фильмы‑ужасы гениальные американские режиссеры, получая затем заслуженные «Пальмовые ветви» и «Оскары», про такое рассказывают с возбужденным придыханием знакомым и соседям… А вот с ней, с Асей Макаровой, такого случиться просто никак не могло. Внутри ее все возмущалось, протестовало и пыталось объяснить кому‑то неведомому, что нет, нет и еще раз нет – с ней такого произойти не может… Тут какая‑то ошибка судьбы – нет, нет и еще раз нет… Ей даже удалось тихонько, совсем тихонько пискнуть вслух:

– Неет…

– Тихо. Еще раз пикнешь – убью, – жестко проговорил над ухом отталкивающе‑неприятный мужской голос. В следующий момент она почувствовала, что идет. Вернее, не идет, а передвигает бесчувственными ногами, пятится куда‑то в глубь арки, увлекаемая твердой рукой с зажатым в ней острым лезвием ножа. Насильник волок Асю все дальше и дальше, в чужой заброшенный двор, и по‑прежнему внутри у нее все отчаянно сопротивляется и кричит свое «нет», а тело, напротив, все больше и больше безвольно обмякает и виснет на этой руке, так больно сдавившей ее шею. А мерзкие пальцы уже торопливо шарят по пряжке ремня на джинсах, и весь он суетливо трясется‑колотится, и отвратительное сипло‑укороченное дыхание бьет горячо в затылок…

И вдруг что‑то произошло. Рука, сжимающая ее горло, вдруг резко дернулась, и пальцы разжались, от неожиданности Ася упала – не удержали ноги. И тут же услышала за своей спиной странную возню – там, похоже, дрались. Она с трудом поднялась на ноги, с усилием развернулась лицом к происходящему: и правда драка… Двое мужчин катались по земле, отчаянно барахтались, яростно пытаясь осилить друг друга; один из них держал в очень смуглой, Асе даже с перепугу показалось – черной – руке нож, а другой мертвой хваткой вцепился в эту руку и удерживал ее изо всех сил. Приглядевшись, Ася узнала в мужчине, пришедшем ей на помощь, своего недавнего долговязого «преследователя» и, к сожалению, вынуждена была признать, что спаситель ее в этой драке находится совсем не на высоте и что еще немного, совсем чуть‑чуть стоит поднапрячься черной руке, сжимающей нож, и мужчина горько пожалеет о своем благородном поступке, и сожаление это будет самым последним чувством в его жизни… Оглядевшись лихорадочно по сторонам в поисках хоть какого‑нибудь тяжелого предмета и ничего такого, конечно же, поблизости не обнаружив, Ася не нашла ничего лучше, как быстро стянуть с себя ветровку и накинуть на голову оказавшегося в этот момент сверху то ли маньяка, то ли рядового насильника, да еще и впиться сквозь тонкую ткань куртки ногтями ему в лицо с такой силой, что тот лишь замотал головой от подобной наглой неожиданности и инстинктивно замахал руками, то есть ослабил хватку и выпустил нож из своей черной руки. А может, не черной, а просто очень смуглой – черт его знает, в темноте и не разберешь… А долговязый спаситель моментально ситуацией воспользовался и тут же завладел холодным оружием противника. И вот уже враг вскочил на ноги и убегает через темную арку на другую улицу – мерзкое кривоногое создание, несущее в себе горе, смерть, отвращение и ужас…

– Ты как, женщина? С тобой все в порядке? Не успели тебя обесчестить? – опускаясь в изнеможении на землю и держась руками за голову, хрипловато и немного насмешливо спросил долговязый и тут же застонал протяжно. – Ой, зараза, больно‑то как… Проехался‑таки по мне перышком порядочно, сволочь черномазая…

– Да, со мной вроде все в порядке… Спасибо вам… – пролепетала благодарно Ася, изо всех сил пытаясь унять нервную дрожь. Но безуспешно: зубы продолжали выбивать дробь, звонко и довольно противно клацая – было даже неловко перед незнакомцем…

– Да что мне от твоего спасибо! – сердито проговорил‑простонал вдруг он. – Скажи лучше, зачем в арку‑то эту поперлась? Здесь и двор‑то вроде нежилой…

– Да я вас испугалась! Вы же за мной шли и шли по пятам все время!

– Нужна ты, за тобой идти! Я домой к себе шел, видел, что ты оглядываешься, как заяц лихорадочный. Потом смотрю: пропала, только пискнуло вроде что‑то в арке. Вернулся, заглянул, – а тебя уже тащит за гаражи сволочь эта! Вот и пришлось героем заделаться. Я, главное, и драться‑то совсем не умею…

– Ну ничего себе не умеете! Вы дрались, как лев…

– Ладно, не хами. Помоги‑ка лучше встать…

Долговязый протянул ей руку, оперся другой о землю и с трудом выпрямил свои длинные циркульные ноги. И тут же, охнув, пошатнулся и чуть не упал прямо на Асю, и она вдруг с ужасом разглядела в темноте, что все его лицо залито кровью, и ее рука, которую она ему подавала, помогая подняться, тоже в крови…

– Ой! Вам же срочно в больницу надо! Он что, вас ранил, да? Давайте я вас в больницу отведу! Сейчас выйдем на улицу, машину поймаем…

– Не тарахти, женщина. Не ранил он меня, слегка только морду ковырнул. Да ногу. Ну, может, еще пару ребер подломал. Ерунда. Ты мне только помоги до дома дойти, а то кровь со лба хлещет – не вижу ничего…

– Да, да, конечно! Я вас доведу! Обопритесь на меня, пожалуйста! А где вы живете?

– Да тут, в соседнем дворе… Я сейчас у друга живу, временно. Пошли, потом Коля тебя проводит. Ты ведь тоже, я понял, недалеко живешь? Как будто даже и фигура мне твоя низкорослая знакома…

– Да, только чуть подальше, через перекресток… А может, все‑таки в больницу? А?..

– Нет, пошли домой… Как тебя хоть зовут‑то? А то я все женщина да женщина…

– Ася. Меня зовут Ася.

– Анастасия, что ли? Тогда Настя, а не Ася. Ася – это как‑то совсем уж по‑тургеневски. Или ты у нас барышня тургеневская и есть?

– Нет… Нет, конечно. А вас как зовут?

– А я Константин. Только Костей меня тоже никто не зовет. Все Котом кличут. И не по причине весенне‑мартовской озабоченности, не мечтай даже! Просто я рыжий и еще усы ношу…

– Кот? Надо же, странное какое имя…

– Не вижу в нем особой странности…

– Хорошо, хорошо… Пожалуйста, Кот так Кот. И я вас тоже так звать буду, если хотите.

– Не вас, а тебя. Будь проще, Анастасия.

– И люди ко мне потянутся?

– Ага. Один вот в темной арке уже потянулся… Ты, вообще, почему одна‑то так поздно ходишь? Встретить, что ль, некому?

– Некому…

– Понятно… – вздохнул Кот и замолчал, тихо ковыляя рядом с Асей и опираясь на ее плечо. Оторванная брючина жалко волочилась следом за ним по асфальту, из раны на ноге, чуть ниже колена, прямо в ботинок стекала кровь, и Ася шла, старательно выгибаясь всем своим худеньким телом, чтобы при ходьбе случайно не задеть эту кровоточащую рану, сделав мужчине еще больнее…

– Ну вот, мы и пришли. Сейчас на третий этаж поднимемся – и дома…

– А бинты с йодом у тебя есть? Надо же перевязать…

– Ничего, я сам. Я умею. А Коля тебя домой проводит.

– Но как – ты же не справишься!

– Ну да! Не справлюсь! Не смеши, Анастасия. Коты вообще всегда сами свои раны зализывают. Особенно такие героические.

Они с трудом поднялись на третий этаж. В свете хилой подъездной лампочки Ася успела рассмотреть, наконец, лицо своего спасителя. И правда – рыжий… И усы длинные, как у кота, и глаза, похоже, хитро‑зеленые такие… Только хитрости в них сейчас, конечно, не было никакой – боли в них больше проглядывало, хотя и пытается Кот это всячески скрыть. Вон как губу вдруг закусил страдальчески, а еще и от помощи отказывается…

– Нет, Кот, я тебе все‑таки помогу! – решительно произнесла Ася. – А вдруг и в самом деле что‑то серьезное? У него там нож такой здоровенный был…

– Да ничего серьезного, Анастасия. Порезы просто. Ну, может, глубокие очень… Ты когда палец на кухне порежешь, «Скорую» вызываешь?

– Нет… Нет, конечно. Но…

– Вот и я не буду. Перевяжусь да дома отлежусь. Терпеть не могу больниц всяких. Ну вот, мы, кажется, и пришли. Звони давай в дверь быстрее!

Открыл им лохматый, заспанный молодой мужик. Асе он показался смешным каким‑то, необычным слегка, но она не поняла, почему возникло такое впечатление. Ну, румяный, ну, толстощекий… Ну, глаза на них вылупил совсем уж по‑детски испуганно, открыв рот, как удивленный ребенок… И все равно – было, было что‑то еще очень странноватое в его облике, да только думать ей об этом недосуг, да и ни к чему…

– Коля, проводи даму домой! – весело приказал Кот странному этому мужчине, который все таращился и таращился на них из прихожей. – И штаны надень поприличнее, ради бога, а то мне за твои семейники неудобно. Вот парадокс, а? – обратился он со смехом к Асе. – Когда у мужика семьи никакой в наличии не наблюдается, он обязательно в семейные трусы норовит обрядиться…

Коля испуганно шарахнулся в глубь квартиры, потом вернулся и, подхватив Кота за плечи, повел его осторожно в комнату, приговаривая на ходу:

– Кот, ты чё это? Подрался, что ли? С ума сошел? Ты же не умеешь… Ты чё, Кот, не надо тебе драться… Нехорошо это…

– Почему же нехорошо, Коль?

– Ты учитель, тебе нельзя… Учителя, они никогда не дерутся… Ты чего…

– Коль, ты давай не рассуждай много, ты даму проводи. А то на нее еще кто‑нибудь нападет. И не бойся, она не кусается…

– Ой, да ну, ладно тебе…

– Анастасия, Коля у нас очень скромный, ты там не пугай его по дороге, ладно?

– Постараюсь… – медленно проговорила Ася, с удивлением разглядывая и впрямь страшно смутившегося Колю. Все‑таки что‑то было не так с этим рослым парнем. А что – она не могла понять. Детский взгляд – наивно‑простодушный и радостный, да еще это лицо, залитое краской стеснения…

– Всего тебе доброго, Анастасия. Иди уже.

– А можно, я завтра приду?

– Зачем?..

– Ну, узнать хотя бы, как ты тут…

– Ладно. Приходи. Только благодарность свою особо не рвись выражать, ладно? Если уж никак не сможешь без этого, то Коле вон торт воздушно‑белый купи к чаю – он страсть как такой торт любит. Да, Коля?

– Да ну… – снова залился краской смущения Коля и опустил лицо в пол, и ладошкой махнул, как трехлетний ребенок, которого похвалили и даже погладили по головке за хорошее поведение. – Пойдемте, я вас провожу…

Всю дорогу до Асиного дома Коля молчал и почтительно шел на шаг сзади. Ася и не пыталась с ним заговорить – у нее просто закончился на сегодня запас моральных сил и эмоций. Она кое‑как открыла своим ключом дверь, под возмущенные Светкины причитания, что та чуть с ума тут не сошла, блудную мать ожидаючи, прошла в свою спальню и, не раздеваясь, рухнула в постель. Даже раздеться не было сил. Слава богу, Светка помогла. И раздела, и умыла, и в одеяло закутала…

 

 

Утром, проснувшись, как обычно, от гремевшего во всю ивановскую Светкиного музыкального центра, Ася вскочила на ноги и тут же рухнула около кровати, как куль с мукой. Тело не слушалось. Тело болело каждой мышцей, каждой косточкой, каждым сосудом и нервом, словно кто‑то старательно растягивал его, выкручивал спиралью всю ночь. Вчерашнее потрясение таким вот образом давало о себе знать. Ася долго, с осторожностью поднималась на ноги, действуя поэтапно и медленно, как недоделанный робот: сначала надо сесть на коленки, потом подтащить чуть вперед ногу, потом упереться в пол одной рукой, потом второй, потом подтащить другую ногу, потом медленно, очень медленно, маленькими рывками надо распрямиться…


Дата добавления: 2015-07-11; просмотров: 47 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Часть II| Часть IV

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.083 сек.)