Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Неподобающая Мара Дайер

Мишель Ходкин

ПРЕЖДЕ.

ЛОРЕЛТОН, РОД-АЙЛЕНД

Витиеватый шрифт на спиритической доске искажался в свете свечей, отчего буквы и цифры плясали у меня перед глазами. Они были перепутанными, неотчетливыми, как вермишель в виде литер алфавита. Когда Клэр пихнула мне в руку дощечку с прорезанным в ней сердечком, я вздрогнула. Обычно я так не нервничала и надеялась, что Рэчел этого не заметит. Нынче вечером ее любимым подарком была планшетка для спиритических сеансов, и это Клэр подарила ее. Я подарила Рэчел браслет. Она его не надела.

Стоя на коленях на ковре, я передала дощечку Рэчел. Клэр покачала головой, источая презрение. Рэчел положила указатель.

— Это же просто игра, Мара.

Она улыбнулась, зубы ее в полумраке казались еще белее. Мы с Рэчел были лучшими подругами с детсадовских времен. Она была смуглой и дикой, а я — бледной и осторожной. Но я осторожничала меньше, когда мы были вместе. Благодаря Рэчел я становилась храброй. Обычно.

— Мне не о чем спросить мертвецов, — сказала я Рэчел.

«И в шестнадцать лет мы слишком взрослые для такой игры».

Но этого я не сказала.

— Спроси, понравишься ли ты когда-нибудь Джуду так же, как он нравится тебе.

Клэр говорила невинным голосом, но не одурачила меня. Щеки мои вспыхнули, но я подавила желание влепить ей пощечину и только засмеялась.

— А могу я спросить доску насчет машины? Это же нечто вроде неживого Санта-Клауса?

— Вообще-то, поскольку это мой день рождения, я играю первой.

Рэчел положила пальцы на дощечку с сердечком. Клэр и я последовали ее примеру.

— Ой, Рэчел, спроси ее, как ты умрешь.

Рэчел, взвизгнув, согласилась, а я бросила на Клэр мрачный взгляд. С тех пор как она переехала сюда полгода назад, Клэр вцепилась в мою лучшую подругу, как умирающая с голоду пиявка. Теперь у нее были две цели в жизни: заставить меня почувствовать себя третьей лишней и мучить меня из-за того, что я влюбилась в ее брата Джуда. Я была сыта по горло и тем и другим.

— Помни, не надо толкать, — велела мне Клэр.

— Уяснила, спасибо. Еще указания будут?

Но Рэчел вмешалась, прежде чем мы ввязались в перебранку.

— Как я умру?

Наша троица стала наблюдать за доской. У меня покалывало в икрах, из-за того что я так долго простояла на коленях на ковре Рэчел, и в местах сгиба выступили капельки пота. Ничего не случилось.

А потом что-то произошло.

Мы переглянулись, когда кусочек дерева сдвинулся под нашими руками. Он описал по доске полукруг, проплыв мимо А, через Д, прокрался мимо К… И остановился на М.

— Мученически?

Голос Клэр был полон возбуждения. Она была такой поверхностной. И что в ней увидела Рэчел?

Деревяшка заскользила в другом направлении. Прочь от У и Ч.

И остановилась на А.

Рэчел выглядела озадаченной.

— Мангал? — высказала она догадку.

— Медведь? — спросила Клэр. — Может, ты подожжешь мангалом лес, и тебя замучает Медведь Смоки?[4]

Рэчел засмеялась, на миг загасив панику, разгоревшуюся в моей груди. Когда мы уселись играть, я с трудом подавила желание возвести глаза к потолку из-за мелодраматизма Клэр. Теперь мне не так сильно этого хотелось.

Деревяшка зигзагом проползла по доске, и смех Рэчел смолк.

Р.

Мы замолчали. Мы не сводили глаз с доски, когда деревяшка рывком вернулась к началу алфавита.

К букве А.

И остановилась.

Мы ждали, когда она укажет на следующую букву, но она не двигалась. Спустя три минуты Рэчел и Клэр убрали с нее руки. Я чувствовала, что они наблюдают за мной.

— Она хочет, чтобы ты о чем-нибудь спросила, — негромко проговорила Рэчел.

— Если под «она» ты имеешь в виду Клэр, то я уверена, так и есть.

Я встала, дрожа и чувствуя тошноту. Все, с меня хватит.

— Я ее не подталкивала, — сказала Клэр и широко раскрытыми глазами взглянула на Рэчел, потом на меня.

— Мизинчиковая клятва?[5] — саркастически спросила я.

— Почему бы и нет, — злобно ответила Клэр.

Она встала и подошла ко мне. Слишком близко. В ее зеленых глазах таилась опасность.

— Я ее не подталкивала, — повторила она. — Она хочет, чтобы ты играла.

Рэчел схватила меня за руку и поднялась с пола. Она в упор посмотрела на Клэр.

— Я тебе верю, — сказала она, — но давай займемся чем-нибудь другим.

— Например? — невыразительным голосом спросила Клэр, и я тоже уставилась на нее, не дрогнув.

Вот, начинается.

— Можно посмотреть «Ведьму из Блэр».[6]

Само собой, это же был любимый фильм Клэр.

— Как насчет фильма? — не настойчиво, но твердо спросила Рэчел.

Я оторвала взгляд от Клэр и кивнула, выдавив улыбку. Она сделала то же самое. Рэчел расслабилась, я — нет. Но ради нее я попыталась подавить гнев и тревогу, когда мы уселись, чтобы смотреть фильм.

Рэчел вставила диск в DVD-плеер и загасила свечи.

Шесть месяцев спустя они обе были мертвы.

 

 

ПОСЛЕ.

БОЛЬНИЦА РОД-АЙЛЕНДА,

ПРОВИДЕНС, РОД-АЙЛЕНД

 

Я открыла глаза.

Какой-то аппарат упорно и ритмично гудел слева от меня.

Я посмотрела вправо. Еще одна машина шипела рядом с прикроватным столиком. У меня болела голова, я плохо понимала, что к чему Я попыталась разобраться в положении стрелок на часах, висевших рядом с дверью в ванную. Из-за порога комнаты доносились голоса. Я села на кровати, и тонкие подушки смялись подо мной, когда я повернулась, пытаясь расслышать получше. Что-то щекотало меня под носом. Трубка. Я попыталась вытащить ее, но, взглянув на свои руки, увидела, что к ним прикреплены другие трубки. С иглами. Воткнутыми в мою кожу.

Шевельнув руками, я почувствовала сильное напряжение, и желудок скользнул куда-то к пяткам.

— Вытащите их, — прошептала я в пространство.

Я видела острую сталь, введенную в мои вены. Я задышала быстро и коротко, готовая завопить.

— Вытащите их! — сказала я, на этот раз громче.

— Что? — негромко спросил кто-то — я не видела кто.

— Вытащите их! — завопила я.

В комнате стало очень людно. Я разглядела лицо отца, отчаянное, бледнее обычного.

— Успокойся, Мара.

А потом я увидела своего младшего брата Джозефа, испуганного, с широко распахнутыми глазами. Лица остальных терялись за пляшущими перед глазами темными пятнами… После этого я видела лишь лес игл и трубок, чувствовала лишь давящее ощущение на сухой коже.

Я не могла думать. Я не могла говорить. Я все еще могла двигаться. Вцепившись одной рукой в другую, я вырвала первую трубку. Боль была неистовой. И теперь мне было на чем сосредоточиться.

— Просто дыши. Все в порядке. Все в порядке.

Но все не было в порядке. Они не слушали меня, а ведь им нужно было вытащить трубки. Я пыталась об этом сказать, но тьма сгущалась, поглощая комнату.

— Мара?

Я заморгала, но ничего не увидела. Гудение и шипение смолкли.

 

— Не борись с этим, милая.

Веки мои затрепетали при звуке голоса мамы. Она наклонилась надо мной, поправляя одну из подушек, ее гладкие черные волосы упали на лицо с миндальной кожей. Я попыталась шевельнуться, отодвинуться, но едва могла приподнять голову. Мельком я увидела за мамой медсестер с суровыми лицами. У одной из них на щеке был красный след от удара.

— Что со мной? — хрипло прошептала я.

Губы мои были как будто бумажными.

Мама смахнула потные пряди волос с моего лица.

— Тебе дали кое-что, чтобы помочь расслабиться.

Я сделала вдох. Трубка под носом исчезла. И трубки из рук тоже исчезли. Вместо них появились белые марлевые повязки. Сквозь них просочились красные кровавые пятна. Вес, давивший мне на грудь, исчез, и с губ моих сорвался глубокий дрожащий вздох. Комната стала четче — теперь, когда игл больше не было.

Я посмотрела на отца, который с беспомощным видом сидел у дальней стены.

— Что случилось? — одурело спросила я.

— Несчастный случай, милая, — ответила мама.

Отец встретился со мной глазами, но ничего не сказал. Этим шоу заправляла мама.

Мысли мои плыли. Несчастный случай. Когда?

— Другой водитель… — начала было я, но недоговорила.

— Не автомобильная авария, Мара.

Голос матери звучал спокойно. Ровно. Я поняла: это был ее голос психолога.

— Что последнее ты помнишь?

Ее вопрос испугал меня сильнее пробуждения в больничной палате, сильнее прицепленных ко мне трубок, сильнее всего остального. Впервые я внимательно посмотрела на мать. В глазах ее была тень, а ногти, обычно с идеальным маникюром, были неровными.

— Какой сегодня день? — тихо спросила я.

— А ты как думаешь?

Мама любила отвечать вопросом на вопрос.

Я потерла лицо. Кожа была такой сухой, что словно зашуршала при прикосновении.

— Среда?

Мама осторожно посмотрела на меня.

— Воскресенье.

Воскресенье. Я отвела от нее взгляд и осмотрела палату. Раньше я не заметила цветов, но они были повсюду. У самой кровати стояла ваза с желтыми розами. Любимыми цветами Рэчел. На стуле рядом находилась коробка с моими вещами из дома и старая тряпичная кукла (ее оставила мне бабушка, когда я была совсем ребенком и бездельничала дома), закинувшая мягкую ручку на поручень кровати.

— Что ты помнишь, Мара?

— В среду у меня был экзамен по истории. Я поехала домой из школы и…

Я порылась в воспоминаниях, в мыслях. Я вхожу в наш дом. Хватаю на кухне зерновой шоколадный батончик. Иду в свою комнату на первом этаже, роняю сумку и вытаскиваю Софокла — три фиванские пьесы.[7] Пишу. Потом рисую в альбоме. Потом… Ничего.

В мой живот медленно заполз уродливый страх.

— Вот и все, — сказала я, глядя матери в лицо.

Мускул над ее веком дернулся.

— Ты была в «Тамерлане»… — начала она.

О господи.

— …Здание рухнуло. Кто-то сообщил об этом в три часа утра. В четверг. Когда появились полицейские, они услышали твой голос.

Отец откашлялся.

— Ты вопила.

Мать бросила на него быстрый взгляд, прежде чем снова повернуться ко мне.

— Здание обрушилось так, что ты оказалась в воздушном кармане, в подвале. Но когда до тебя добрались, ты была без сознания. Может, из-за жажды, а может, на тебя что-то упало. У тебя несколько синяков, — сказала она, откидывая мои волосы.

Я посмотрела мимо мамы и увидела ее отражение в зеркале над раковиной. Интересно, как выглядят «несколько синяков», когда тебе на голову падает дом?

Я приподнялась. Молчаливые медсестры напряглись. Они вели себя скорее как охранники, чем как сестры.

Мои суставы запротестовали, когда я выгнула шею, чтобы заглянуть в зеркало поверх бортика кровати. Мама тоже посмотрела. Она была права: на правой скуле у меня красовалось синеватое пятно. Я откинула назад темные волосы, чтобы увидеть, насколько оно большое, но под волосами ничего не было. Если не считать синяка, я выглядела… Нормально. Нормально для меня, просто нормально — и точка.

Я перевела взгляд на мать. Мы были такие разные. У меня не было ни ее утонченных черт уроженки Северной Индии, ни идеального овала лица, ни блестящих черных волос. Вместо этого я унаследовала аристократический нос и челюсть отца. И, если не считать одного синяка, по мне вообще нельзя было сказать, что на меня рухнул дом.

Я прищурилась на свое отражение, потом откинулась на подушки и уставилась в потолок.

— Доктора сказали, что с тобой все будет в порядке. — Мама слабо улыбнулась. — Сегодня вечером ты даже сможешь вернуться домой, если будешь себя достаточно хорошо чувствовать.

Я перевела взгляд на медсестер.

— Зачем они тут? — спросила я маму, глядя на них в упор.

От этих женщин у меня по спине бежали мурашки.

— Она заботились о тебе со среды, — ответила мама.

Она кивнула на медсестру с отметиной на щеке.

— Это Кармелла, — сказала мама, потом показала на вторую: — А это Линда.

Кармелла, медсестра с рубцом на лице, улыбнулась, но в улыбке ее не чувствовалось тепла.

— У тебя неплохой правый хук.

Я сморщила лоб и посмотрела на маму.

— Ты запаниковала, очнувшись тут в первый раз, а они должны были присутствовать, когда ты очнешься, — просто на тот случай, если ты будешь… слегка дезориентирована.

— Такое постоянно случается, — сказала Кармелла. — И, если сейчас ты чувствуешь себя в своей тарелке, мы можем уйти.

Я кивнула, в горле у меня пересохло.

— Спасибо. И извините.

— Ничего страшного, милая, — ответила медсестра.

Слова ее казались фальшивыми. Линда за все это время не проронила ни звука.

— Дай нам знать, если тебе что-нибудь понадобится.

Они разом повернулись и вышли из комнаты, оставив меня с моей семьей.

Я была рада, что сестры ушли. А потом поняла, что, наверное, ненормально на них среагировала. Мне нужно было сосредоточиться на чем-нибудь другом. Окинув взглядом комнату, я в конце концов посмотрела на столик у кровати и розы на нем. Они были свежими, незавядшими. Когда Рэчел их принесла?

— Она меня навещала?

Лицо матери помрачнело.

— Кто?

— Рэчел.

Отец издал странный звук, и даже мама, моя опытная, идеальная мама, выглядела смущенной.

— Нет, — ответила она. — Цветы от ее родителей.

Она сказала это так, что я невольно вздрогнула.

— Значит, она не навещала меня, — негромко проговорила я.

— Нет.

Мне стало холодно, так холодно, что я начала потеть.

— Она звонила?

— Нет, Мара.

Когда я услышала мамин ответ, мне захотелось завопить. Но вместо этого я протянула руку.

— Дай мне твой телефон. Я хочу позвонить ей.

Мама попыталась улыбнуться — и потерпела полную неудачу.

— Давай поговорим об этом позже, хорошо? Тебе нужно отдохнуть.

— Я хочу позвонить ей немедленно.

Мой голос почти надломился. Я сама готова была надломиться.

Отец это понял.

— Она была с тобой, Мара. Клэр и Джуд — тоже, — сказал он.

«Нет».

У меня стало тесно в груди, я едва смогла сделать вдох, чтобы заговорить.

— Они в больнице? — спросила я, потому что должна была задать этот вопрос, хотя уже поняла, каким будет ответ, при одном лишь взгляде на лица родителей.

— Они не выжили, — медленно проговорила мама.

Этого не происходило. Этого не могло происходить. Что-то скользкое и ужасное начало подниматься к горлу.

— Как? Как они погибли? — ухитрилась выговорить я.

— Здание рухнуло, — спокойно проговорила мама.

— Как?

— Это было старое здание, Мара. Ты же знаешь.

Я не могла говорить. Конечно, я знала. Когда отец, закончив юридический факультет, переехал в Род-Айленд, он представлял семью мальчика, которого завалило в этом здании. Мальчик погиб. Даниэлю запрещалось туда ходить. Хотя не то чтобы мой идеальный старший брат когда-нибудь туда сунулся. Не то чтобы я когда-нибудь туда сунулась. Но по какой-то причине я все же это сделала. С Рэчел, Клэр и Джудом.

С Рэчел. С Рэчел.

Мысленным взором я вдруг увидела, как подруга храбро входит в детский сад, держа меня за руку. Как она выключает лампы в своей спальне и рассказывает мне свои секреты, после того как выслушала мои.

У меня даже не было времени, чтобы уяснить смысл слов «Клэр и Джуд — тоже», потому что имя «Рэчел» заполнило все мои мысли. Я почувствовала, как по моей горячей щеке скатилась слеза.

— Что, если… Что, если ее тоже просто завалило? — спросила я.

— Милая, нет. Их искали. И нашли…

Мама замолчала.

— Что? — потребовала я пронзительным голосом. — Что нашли?

Мама рассматривала меня. Изучала меня. И ничего не говорила.

— Скажи мне, — почти истерически потребовала я. — Я хочу знать.

— Нашли… останки, — неопределенно проговорила мама. — Они мертвы, Мара. Они не выжили.

Останки. Части тел, имела она в виду.

В животе моем колыхнулась тошнота. Хотелось чем-нибудь заткнуть желудок. Я пристально уставилась на желтые розы от матери Рэчел, потом крепко зажмурилась и поискала в голове воспоминания, любые воспоминания о той ночи.

Почему мы туда пошли. Что мы там делали. Что их убило.

— Я хочу знать все, что случилось.

— Мара…

Я узнала умиротворяющий тон и сжала в кулаках простыни. Мама пыталась меня защитить, но вместо этого мучила.

— Ты должна мне рассказать, — умоляюще сказала я.

Горло мое было словно забито золой.

Мама посмотрела на меня стеклянными глазами. Лицо ее было лицом убитого горем человека.

— Хотелось бы мне, чтобы я могла рассказать тебе, Мара. Но ты единственная, кто знает.

 

 

КЛАДБИЩЕ ЛОРЕЛТОНА,

РОД-АЙЛЕНД

 

Солнце отражалось от полированного красного дерева гроба Рэчел, слепя глаза.

Я пристально смотрела на этот ящик — пусть свет иссушает мои роговицы — и надеялась, что придут слезы. Я должна была плакать. Но не могла.

Но все остальные могли и плакали. Люди, с которыми она даже никогда не говорила, люди, которые ей не нравились. Здесь было множество народу из школы, и все заявляли, что имеют право на частицу Рэчел. Были все, кроме Клэр и Джуда. Их поминальная служба прошла днем.

День был серо-белым — жгучий зимний день Новой Англии. Один из моих последних дней здесь.

Дул ветер, и кудри хлестали меня по щекам. Горстка скорбящих отделила меня от родителей — черных силуэтов на фоне бесцветного непокоренного неба. Я съежилась и плотнее закуталась в пальто, закрываясь от немигающего взгляда матери. Она наблюдала за моей реакцией с тех пор, как меня выписали из больницы; она первая прибежала той ночью, когда мои вопли разбудили соседей, и именно она застала меня плакавшей в стенном шкафу на следующий день. И лишь два дня спустя после того, как мама нашла меня, ошеломленно мигавшую, сжимавшую в окровавленной руке осколок разбитого зеркала, она настояла на том, что я нуждаюсь в профессиональной врачебной помощи.

Что я получила, так это диагноз. «Посттравматический стресс», — так сказал психолог. Очевидно, ночные кошмары и дневные галлюцинации были для меня теперь нормальным явлением, и кое-что в моем поведении в кабинете психолога заставило его порекомендовать поместить меня в лечебницу для хроников.

Я не могла допустить, чтобы меня туда упрятали. Вместо этого я предложила переехать.

Я помнила, как мама широко распахнула глаза, когда я упомянула о переезде спустя несколько дней после того катастрофического посещения психиатра. Она смотрела на меня так осторожно, так подозрительно, будто я была бомбой под ее кроватью.

— Я действительно думаю, что переезд поможет, — сказала я, на самом деле вовсе в это не веря.

Но мне уже две ночи не снились кошмары, и случай с зеркалом (о чем я не помнила), очевидно, был единственным в своем роде. Психолог просто слишком резко среагировал, как и моя мать.

— Почему ты так считаешь?

Голос мамы звучал ровно и небрежно, но ее ногти все еще были обкусаны до мяса.

Я попыталась припомнить беседу, которую вела с психологом, — по большей части говорил он один.

— Она всегда была в этом доме… Я не могу ни на что смотреть, не думая о ней. И, если я вернусь в школу, там я тоже буду видеть ее. Но я хочу вернуться в школу. Мне нужно снова ходить на занятия. Мне нужно думать о чем-нибудь другом.

— Я поговорю об этом с твоим отцом, — сказала мама. Глаза ее внимательно изучали мое лицо.

По каждой морщинке на ее лбу, по наклону подбородка я видела, что она не понимает, каким образом ее дочь могла до такого дойти: улизнуть из дома и очутиться в последнем из мест, где должна была очутиться. Она часто спрашивала меня об этом, но, конечно же, я не знала, что ответить.

Я вздрогнула, услышав раздавшийся словно из ниоткуда голос старшего брата.

— Думаю, вот-вот закончится, — сказал Даниэль.

Сердце мое перестало биться так часто, когда я снизу вверх посмотрела на него. У него было смуглое лицо — в этом мы различались — и темные волосы, как и у меня. Тут священник действительно попросил всех склонить головы и помолиться.

Я неловко шевельнулась — ломкая трава похрустывала под моими сапогами — и посмотрела на мать. Мы не были религиозны, и, честно говоря, я сомневалась, как поступить. Если и существует какой-то протокол поведения на похоронах лучшей подруги, я не получила заметок на память. Но мама склонила голову, ее короткие черные волосы упали на лицо с идеальной кожей, когда она оценивала меня, изучала меня, чтобы увидеть, как я решу поступить.

Я отвернулась.

После растянувшихся на целую вечность секунд головы поднялись, словно все стремились оставить все это позади, и толпа рассеялась. Даниэль стоял рядом со мной, пока одноклассники по очереди говорили мне, как им жаль, и обещали поддерживать со мной связь после нашего переезда. Я не была в школе со дня трагедии, но некоторые из них приходили навестить меня в больнице. Наверное, просто из любопытства. Никто не спросил, как все произошло, и я была этому рада, потому что ничего не смогла бы им рассказать. Я все еще не помнила.

Пронзительные крики нарушили приглушенную атмосферу похорон: сотни черных птиц пролетели над нашими головами во всполошенном биении крыльев. Вороны расселись на лишенных листвы деревьях у парковки. Даже природа теперь оделась в черное.

Я повернулась к брату:

— Ты припарковался под теми воронами?

Он кивнул и пошел к машине.

— Невероятно, — сказала я, двинувшись за ним. — Теперь нам придется уворачиваться от помета целой стаи.

— Тьмы.

Я остановилась.

— Что?

Даниэль повернулся.

— Тут тьма-тьмущая ворон. А не стая. И… Да, нам придется уворачиваться от птичьих фекалий, если ты не предпочитаешь поехать с мамой и папой.

Я улыбнулась, почувствовав облегчение, — сама не знаю почему.

— Я — пас.

— Так я и думал.

Даниэль помедлил, поджидая меня, и я была благодарна ему за возможность спастись. Мы отделились от остальной группы, и я оглянулась, чтобы убедиться, что мама не наблюдает. Но она была занята разговором с семьей Рэчел — мы были знакомы годами.

Было слишком легко забыть, что родители тоже оставляли все позади: отец — юридическую практику, мама — пациентов. А Джозеф, хотя ему было всего двенадцать, не потребовал объяснить, почему мы переезжали, и без жалоб смирился с тем, что ему приходилось распрощаться с друзьями. Когда я об этом подумала, я поняла, что выиграла в семейной лотерее. И сделала заметку себе на память относиться к маме более терпимо. В конце концов, мы уезжали не по ее вине — по моей.

 

 

ШЕСТЬ НЕДЕЛЬ СПУСТЯ.

МАЙАМИ, ФЛОРИДА

 

— Ты меня просто убиваешь, Мара.

— Дай мне минутку.

Я прищурилась на паука, который сидел между мной и бананом, предназначавшимся мне на завтрак. Мы с пауком старались достичь обоюдного согласия.

— Тогда позволь мне это сделать. Не то опоздаем.

Даниэль начинал лезть на стену при мысли об опоздании. Мистер Идеал всегда был пунктуальным.

— Нет. Ты его убьешь.

— И?

— И тогда он будет мертв.

— И?

— Просто представь себе, — заговорила я, не сводя взгляда с членистоногого оппонента. — Семья пауков лишается своей матери. Ее детки ждут в паутине, высматривая родительницу много-много дней, пока наконец не понимают, что ее убили.

— Ее?

— Да.

Я показала подбородком на паука.

— Ее зовут Крек.

— Конечно. Вынеси Крек наружу, прежде чем она повстречается с авторскими колонками «Уолл-стрит джорнал»[8] Джозефа.

Я помедлила.

— А почему наш брат приобретает «Уолл-стрит джорнал»?

— Он считает его забавным.

Я ухмыльнулась. Джозеф был прав.

Я повернулась и снова уставилась на Крек, которая подалась вбок на дюйм-другой в ответ на угрозы Даниэля. Я потянулась к пауку бумажным полотенцем, но невольно отпрянула. Уже минут десять я периодически повторяла эти движения: тянулась и отдергивала руку. Мне хотелось выгнать Крек на волю, убрать из нашей кухни и проводить туда, где в изобилии имелась кровь мириад летающих насекомых. Иными словами, на наш задний двор. Но, похоже, я была не в состоянии выполнить эту задачу. Однако я была слишком голодна и хотела съесть свой банан. Я снова потянулась к пауку — моя рука застыла на полпути.

Даниэль мелодраматически вздохнул, сунул чашку в микроволновку, нажал несколько кнопок, и поддон начал вращаться.

— Ты не должен стоять перед микроволновкой, — сказала я Даниэлю, который не обратил внимания на мои слова. — Не то получишь опухоль мозга.

— Это факт? — спросил он.

— А ты хочешь выяснить?

Даниэль внимательно посмотрел на мою руку, все еще протянутую к Крек, — руку, которую словно парализовало.

— При таком неврозе ты найдешь любовь только в телефильме.

— Может быть, зато я буду без опухоли мозга. Разве ты не хочешь быть без опухоли мозга, Даниэль?

Он сунул руку в шкаф и вытащил зерновой батончик.

— Вот, — сказал он, швырнув шоколадку мне, но в последнее время я до полудня была просто ни на что не годной.

Батончик со стуком упал на стол рядом со мной. Крек торопливо засеменила прочь, и я потеряла ее из виду. Даниэль схватил ключи и не спеша направился к передней двери. Я последовала за ним на слепящий солнечный свет, так и не позавтракав.

— Ну же, — с деланой жизнерадостностью сказал он, огибая ящериц, шнырявших по выложенной плитками дорожке нашего нового дома. — Не говори, что тебя не восторгает мысль о предстоящем первом дне в школе… Очередной.

— Интересно, в Лорелтоне сейчас идет снег?

— Наверное.

Я обожгла руку, взявшись за ручку дверцы «Хонды» Даниэля. Как раз когда я подумала, что жарче просто не может быть, я очутилась в машине и поняла, что ошибалась. Я подавилась раскаленным воздухом и, брызгая слюной, жестом попросила Даниэля опустить окно. Он включил на полную мощность кондиционер.

Мы переехали во Флориду всего месяц назад, но я бы не узнала свою старую жизнь, даже если бы ее поставили передо мной для опознания. Я ненавидела Флориду.

— Знаешь, мама собиралась сегодня сама отвезти тебя в школу.

Я застонала. Я не хотела играть нынче утром в пациента. Вообще-то я не хотела играть в него в любое утро. Я подумывала, не купить ли маме вязальные спицы или набор акварели. Ей требовалось хобби, которое не заключалось бы в том, чтобы висеть у меня над душой.

— Спасибо, что вместо этого меня везешь ты. — Я встретилась глазами с Даниэлем. — Правда, спасибо.

— Да без вопросов, — ответил он, сверкнув дурацкой улыбкой.

Потом он свернул на межштатную автомагистраль,[9] вклинился в плотный поток. Брат провел значительную часть пути, стукаясь лбом о рулевое колесо. Мы опоздали, так что школьная парковка была уже переполнена и среди роскошных блестящих машин не видно было ни единого ученика.

Я потянулась назад, за аккуратным и чистым рюкзаком Даниэля, который с достоинством занимал место на заднем сиденье, как пассажир. Схватив его, я ринулась вон из машины. Мы приблизились к изукрашенным искусными завитками железным воротам Академии наук и искусств Кройден, нашей новой школы. Ворота украшало гигантское навершие — щит в центре с широкой полосой, которая тянулась справа налево от вершины до основания. Венчал композицию рыцарский шлем, а слева и справа красовались два льва. Школа казалась не на своем месте среди захудалых окрестностей.

— Итак, чего я тебе еще не сказал, так это что днем тебя заберет мама, — проговорил Даниэль.

— Предатель, — пробормотала я.

— Знаю. Но мне нужно встретиться с одним из школьных консультантов насчет подачи заявлений в колледжи, а консультант сегодня свободна только после занятий.

— А какой смысл в этой встрече? Ты же знаешь, что поступишь куда угодно.

— Еще не факт.

Я прищурила на Даниэля один глаз.

— Что ты делаешь? — спросил он.

— Я смотрю на тебя подозрительно.

Я продолжала щуриться.

— Вообще-то у тебя такой вид, будто тебя хватил удар. Как бы то ни было, мама будет ждать вон там. — Брат показал на глухой переулок с другой стороны кампуса. — Постарайся вести себя хорошо.

Я подавила зевок.

— Еще слишком рано, чтобы быть таким идиотом, Даниэль.

— И следи за своим языком. Он тебе не к лицу.

— Да кому какое дело?

Я запрокинула голову, на ходу читая фамилии знаменитых воспитанников Кройдена, вырезанные на кирпичной арке над нашими головами. Большинство имен было примерно в таком ключе: «Хитклифф Роттердам III», «Паркер Престон XXVI», «Аннализа Беннет фон…»

— Я слышал, как Джозеф обозвал кого-то на днях. Он научился этому от тебя.

Я засмеялась.

— Не смешно, — сказал Даниэль.

— Да брось. Это же просто слова.

Он открыл было рот для ответа, но тут в его кармане зазвучал Шопен. Музыка Шопена, слава богу, а не сам Шопен.

Даниэль вытащил телефон и одними губами сказал мне: «Мама», потом показал на стеклянную стену, за которой находился административный офис Академии Кройден.

— Иди, — сказал он, и я пошла.

Теперь, когда брат меня не отвлекал, я смогла досконально рассмотреть кампус с его безукоризненным, слишком живописным великолепием. Из земли торчали толстые стебли изумрудной травы — их подрезали с точностью до миллиметра, чтобы они ничем не отличались друг от друга. Просторный двор разделял пространство на окаймленные цветами квадраты. В одной части кампуса находилась витиевато украшенная библиотека с колоннами, в другой — кафетерий и гимнастический зал без окон. Классные комнаты и административный офис властвовали в последних двух четвертях территории. Воздушные арки и выложенные кирпичом дорожки соединяли здания друг с другом и вели к журчащему фонтану в центре.

Я почти ожидала, что из зданий вырвутся лесные создания и затянут какую-нибудь песню. Все в этом месте вопило: «Мы здесь идеальны, и ты тоже будешь идеальна!» Неудивительно, что мама выбрала именно эту школу.

Я почувствовала себя вульгарно одетой в своих джинсах и футболке. В Кройдене существовал дресс-код, но, поскольку нас сюда поздно перевели, нашу форму пока не доставили. То, что я теперь оказалась в частной школе вместо бесплатной, в одном из младших классов, да к тому же в середине триместра, было само по себе достаточным мучением, даже без клетчатых юбок и гольфов. Но мама была снобом и не доверяла бесплатным школам такого большого города. А после всего, что случилось в декабре, я была не в состоянии серьезно оспаривать ее решения.

Я взяла у школьного секретаря наше расписание и карты и вернулась на улицу, где Даниэль висел на телефоне.

— Как мама? — спросила я.

Брат слегка пожал плечами.

— Просто проверяет, как дела.

Он просмотрел мое расписание.

— Мы уже пропустили один урок, поэтому твоим первым занятием станет…

Даниэль перебрал бумаги и объявил:

— Математика.

Замечательно. Просто замечательно.

Брат рассматривал ту часть кампуса, что находилась под открытым небом; двери классов выходили наружу, как двери комнат в мотелях. Спустя несколько секунд он указал на дальнее здание.

— Это должно быть вон за тем углом. Послушай, может, я не увижусь с тобой до ланча. Хочешь поесть со мной или еще чем-нибудь заняться? Мне нужно поговорить с директором и руководителем музыкальной школы, но потом я могу тебя найти…

— Нет, все в порядке. Со мной все будет хорошо.

— В самом деле? Потому что нет никого, с кем я предпочел бы есть мясо неизвестного происхождения.

Он улыбнулся, но я видела, что он беспокоится. Даниэль присматривал за мной, как и положено старшему брату, с тех пор как меня выпустили из больницы, хотя делал это куда незаметнее, чем мать, и, следовательно, не так раздражал.

Но мне пришлось приложить большие усилия, чтобы убедить его, что сегодня у меня не будет нервного срыва. Я как можно лучше изобразила скуку подростка и, когда мы приблизились к зданию, еще не сняла этой защитной маски.

— В самом деле. Я в порядке, — повторила я, для пущего эффекта возведя глаза к небу. — А теперь иди, прежде чем провалишься в школе и умрешь бедным и одиноким.

Я слегка подтолкнула его, подчеркнув тем самым свои слова, и мы разошлись.

Но, когда я пошла прочь, моя гримаса начала давать трещины. Вот нелепость. Сегодня же не первый день в детском саду, хотя первый день в школе без Рэчел… Первый за целую жизнь. Но то был первый день из очень многих. Мне нужно было взять себя в руки. Я сглотнула — у меня саднило в горле — и попыталась разобраться в расписании:

Безнадежно.

Я побрела по дорожке к зданию и стала рассматривать номера аудиторий в поисках нужной, но прежде нашла торговые автоматы: четыре штуки стояли в ряд у задней части здания, перед столиками под навесами. При виде них я вспомнила, что пропустила завтрак, и огляделась по сторонам. Я уже опоздала. Еще несколько минут не в счет.

Положив бумаги на землю, я вытащила свой кошелек с мелочью. Но, вставив в машину четвертак, я выронила тот, что держала в другой руке. Я наклонилась за ним, так как деньги у меня были лишь на покупку чего-то одного. В конце концов, нашла монету, вставила ее в прорезь автомата и набрала комбинацию букв и цифр, которая даровала бы мне спасение.

Четвертак застрял. Невероятно.

Я снова набрала цифры. Ничего. Мои «эм-энд-эмс» оставались в автомате.

Я схватила автомат с двух сторон и попыталась его потрясти. Бесполезно. Тогда я пнула его. По-прежнему ничего. Я сердито уставилась на дурацкое устройство.

— Отдай!

Я подкрепила свое заявление еще несколькими бесполезными пинками.

— Ты не умеешь контролировать свой гнев.

Я круто обернулась, услышав сзади теплый голос с легким британским акцентом.

Тот, кто это сказал, сидел на столике под навесом. Общего потрепанного вида этого человека оказалось почти достаточно, чтобы отвлечь мое внимание от его лица. Мальчик — если его можно было так назвать, поскольку, судя по виду, он ходил в колледж, а не в среднюю школу, — носил «чаксы»[10] со сквозными дырами, без шнурков, и был одет в тонкие угольно-черные штаны и белую рубашку на пуговицах. Он был строен, даже худощав. Свободно завязанный галстук, расстегнутые манжеты; рядом с ним небрежно валялся блейзер. Мальчик сидел, беспечно откинувшись назад и опираясь на ладони.

Его сильные челюсти и подбородок покрывала легкая щетина, как будто он не брился несколько дней, а глаза в тени навеса казались серыми. Пряди темно-каштановых волос торчали во все стороны — будто только что встал с постели. В сравнении со всеми, кого я успела повидать во Флориде, он мог считаться бледным, то есть не был оранжевым.

Он был красив. И улыбался мне.

 

 

Он улыбался мне так, как будто мы были знакомы. Я повернула голову, гадая, не стоит ли кто-то у меня за спиной. He-а. Никого там не было. Когда я снова посмотрела туда, где сидел мальчик, он исчез.

Я заморгала, сбитая с толку, и наклонилась, чтобы подобрать свои вещи. Услышала приближающиеся шаги, и эти шаги замерли как раз передо мной.

Я увидела идеально загорелую блондинку в полуботинках на каблуках, белых гольфах с черным кантом и темно-синей клетчатой юбке. То, что через неделю я буду одета точно так же, ранило мою душу.

Она держала под руку вылощенного, пугающе громадного светловолосого юношу, и оба они в своих блейзерах, украшенных эмблемой Кройдена, глядели на меня, задрав идеальные носы с идеальными веснушками.

— Поосторожнее, — сказала девчонка.

Ядовитым голосом.

Поосторожнее с чем? Я ничего не сделала. Но я решила об этом не говорить, учитывая, что в школе мне пока был знаком всего один человек (носивший ту же фамилию, что и я).

— Извините, — сказала я, хотя понятия не имела, за что именно извиняюсь. — Я Мара Дайер. Я здесь новенькая.

Что и так было ясно.

Неискренняя улыбка расползлась по ханжескому хорошенькому личику Девушки Торговых Автоматов.

— Рада тебя приветствовать, — сказала она и вместе с парнем зашагала прочь.

Забавно. Я вовсе не чувствовала, что меня рады приветствовать.

Я выбросила из головы обе странные встречи и с картой в руке тщетно обогнула здание. Поднялась по лестнице и обогнула его снова, прежде чем нашла свой класс.

Дверь была закрыта. Меня не восхищала идея войти туда с опозданием. Или, если уж на то пошло, идея вообще там появиться. Но я уже пропустила одно занятие, и я была здесь, и пошло все к чертям!

Я открыла дверь и шагнула в комнату.

В стенах класса появились трещины, когда двадцать с лишним человек повернули головы в мою сторону. Разломы тянулись вверх, все выше и выше, пока потолок не начал падать. У меня пересохло в горле. Никто не произнес ни слова, даже когда комната наполнилась пылью, даже когда я подумала, что сейчас задохнусь.

Потому что этого больше ни с кем не происходило. Только со мной.

Люстра рухнула на пол прямо перед учителем, послав в мою сторону фонтан искр. Это все не по-настоящему! Но я все равно попыталась увернуться — и упала.

Я услышала, как лицо мое ударилось о выстланный блестящим линолеумом пол. Боль ударила меня между глаз. Теплая кровь заструилась из ноздрей и поползла в рот и по подбородку. Глаза мои были открыты, но я по-прежнему ничего не видела сквозь серую пыль. Зато слышала.

Весь класс сделал дружный вдох, а учитель, бессвязно лопоча, пытался выяснить, насколько сильно я ударилась.

Странно, но я ничего больше не делала, только лежала на холодном полу, не обращая внимания на приглушенные голоса вокруг. Я предпочитала кокон боли унижению, с которым наверняка столкнулась бы, как только попыталась встать.

— Э-э, вы в порядке? Вы меня слышите?

В голосе учителя слышалось все больше паники.

Я попыталась произнести свое имя, но, думаю, вместо этого выговорила что-то вроде «я умираю».

— Кто-нибудь, приведите медсестру Лукас, прежде чем девочка до смерти истечет кровью в моем классе.

Услышав это, я села, а потом одурело поднялась на ноги, которые были как будто чужими. Ничто не могло заставить меня двигаться быстрее, чем угроза медсестер и их иголок.

— Со мной все в полном порядке, — объявила я, оглядывая комнату.

Просто обычный класс. Ни пыли. Ни трещин.

— Правда, — сказала я. — Не нужно медсестры. У меня просто иногда идет кровь из носа.

Хи-хи-хи. Превратим все в шутку.

— Я даже ничего не чувствую. Кровотечение остановилось.

И оно действительно остановилось, хотя я, наверное, смахивала на экспонат паноптикума.

Учитель осторожно посмотрел на меня, прежде чем ответить:

— Хм-м. Значит, вам и вправду не больно? Вы не хотите пойти в туалет и умыться? С официальными представлениями можно подождать до тех пор, пока вы не вернетесь.

— Да, спасибо, — ответила я. — Сейчас вернусь.

Я усилием воли прогнала головокружение и украдкой взглянула на новых одноклассников и учителя. Все лица до единого выражали смесь ужаса и удивления. В том числе, как я заметила, и лицо Девушки Торговых Автоматов. Мило.

Я покинула класс. Я как будто слегка покачивалась на ходу, как расшатавшийся зуб, который можно удалить, не прилагая больших усилий. Перестав слышать перешептывания и неровный голос учителя, я чуть не сорвалась на бег и сперва даже проскочила мимо женского туалета. Заметив дверь, я вернулась и, едва очутилась внутри, сосредоточилась на разглядывании рисунка уродливых плиток цвета яичного желтка, на подсчете количества кабинок — словом, делала все, лишь бы не смотреть на свое отражение в зеркале. Я попыталась успокоиться, надеясь отсрочить приступ паники, который мог начаться у меня при виде крови.

Я медленно дышала. Мне не хотелось умываться. Мне не хотелось возвращаться в класс. Но чем дольше я здесь пробуду, тем вероятнее учитель пошлет за мной медсестру. Мне очень этого не хотелось, поэтому я встала перед влажным столиком, покрытым комками смятой туалетной бумаги, и подняла взгляд.

Девочка в зеркале улыбнулась. Но это была не я.

 

 

Это была Клэр. Вместо моих каштановых волос по плечам рассыпались ее красные. Потом отражение нагнулось — зловещее отражение в стекле. Комната накренилась, заставив меня наклониться вбок. Я прикусила язык и уперлась руками в столик. Когда я снова взглянула в зеркало, на меня смотрело собственное лицо.

Сердце мое колотилось о ребра.

Ничего страшного.

Как и в классе не случилось ничего страшного.

Со мной все в порядке. Может, я просто нервничаю из-за своего первого дня в новой школе. Из-за своего провального первого дня в школе. Но, по крайней мере, я достаточно выбита из колеи, чтобы у меня больше не крутило в желудке при виде засыхающей на лице крови.

Я схватила пригоршню бумажных полотенец из контейнера и намочила их. Поднесла к лицу, чтобы вытереться, но из-за едкого запаха мокрой бумаги в животе моем все-таки что-то перевернулось. Я велела себе сдержать рвотный позыв…

И потерпела неудачу.

У меня хватило рассудительности откинуть длинные волосы с лица, когда я опустошила скудное содержимое желудка в раковину. В тот момент я была рада, что мироздание сговорилось помешать моим попыткам позавтракать.

Закончив давиться всухую, я вытерла рот, прополоскала его водой и сплюнула в раковину.

Мое лицо покрывала тонкая пленка пота, цвет лица безошибочно выдавал, что меня рвало. Очаровательное первое впечатление, наверняка. По крайней мере на футболку ничего не попало.

Я прислонилась к раковине. Если я пропущу конец урока, учитель просто поднимет на ноги каких-нибудь активистов-математиков, чтобы те нашли меня и убедились, что я не умерла. Поэтому я храбро двинулась на улицу, на безжалостную жару и вернулась в класс. Дверь до сих пор была открыта (я забыла закрыть ее за собою, бесцеремонно удалившись), и было слышно, как учитель монотонно диктует уравнение.

Сделав глубокий вдох, я осторожно вошла.

В мгновение ока учитель оказался рядом со мной. Толстые очки придавали его глазам сходство с глазами насекомого. Жуть.

— О, вы выглядите гораздо лучше! Пожалуйста, садитесь вот здесь. Я мистер Уолш, кстати. Я не расслышал вашего имени.

— Я Мара. Мара Дайер, — хрипловато сказала я.

— Что ж, мисс Дайер, вы явно умеете появляться в обществе.

Класс негромко захихикал.

Я облажалась.

— Да. Э-э, я, наверное, просто неуклюжая.

Я села в первом ряду, туда, куда показал мистер Уолш, за пустой стол, стоявший параллельно учительскому, самый ближний к двери. Все остальные места в этом ряду были не заняты.

Восемь болезненных минут и двадцать семь бесконечных секунд я сидела не шевелясь, изнемогая от жары в седьмом круге моего личного ада. Я слушала учительский голос, но ничего не слышала. Все заглушал стыд, и каждая пора моей кожи казалась болезненно обнаженной, открытой рыщущим, мародерствующим взглядам одноклассников.

Я старалась не сосредотачиваться на оскорбительных шепотках, которые слышала, но не могла разобрать. Я похлопала себя по затылку — его пощипывало, будто жар незнамо чьих взглядов ухитрялся прожигать мои волосы насквозь, обнажая череп. Я отчаянно посмотрела на дверь, желая спастись от этого кошмара, но знала, как только я окажусь снаружи, шепот разойдется еще шире.

Прозвенел звонок, положив конец моим мучениям на первом занятии в Кройдене. И в самом деле ошеломительный успех!

Я отстала от толпы, устремившейся к дверям, зная, что мне должны вручить учебник и кратко ввести в курс, до какого места дошли занятия. Мистер Уолш ужасно вежливо рассказал, что я вместе с остальными через три недели буду держать экзамен за триместр. Потом вернулся за свой стол и стал шуршать бумагами, оставив меня лицом к лицу с остатком утра.

Утро это оказалось благословением, поскольку событий в нем было немного.

Когда пришло время ланча, я собрала свою набитую книгами большую сумку и вскинула ее на плечо. Я решила поискать тихое, уединенное местечко, где можно сесть и почитать принесенную из дома книгу. Мои трюки со рвотой отбили у меня аппетит.

Я сбежала по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, подошла к краю участка и остановилась у ограды, за которой был большой кусок невозделанной земли.

Над школой возвышались деревья, полностью затеняя здание. Странные пронзительные крики птиц разносились в безветренном воздухе. Я явно находилась в каком-то кошмарном школьном Парке Юрского периода.

Я лихорадочно открыла книгу на заложенном месте, но поняла, что снова и снова читаю один и тот же абзац. Тогда я сдалась. В горле у меня опять застрял комок. Я прислонилась к сетчатой ограде (металл впивался в тело сквозь тонкую ткань рубашки) и, признав поражение, закрыла глаза.

Кто-то позади меня засмеялся.

Я резко вскинула голову, кровь застыла у меня в жилах.

Это был смех Джуда. Голос Джуда. Я медленно встала и повернулась лицом к ограде, к зарослям, просунула пальцы в металлические ячейки и принялась высматривать, откуда донесся звук.

Ничего, кроме деревьев. Конечно. Потому что Джуд был мертв. Как и Клэр. И Рэчел. Что означало, у меня было три галлюцинации меньше чем за три часа. И это было плохо.

Я снова повернулась к кампусу. Он был пуст. Я посмотрела на часы, и на меня накатила паника: до следующего урока оставалась всего одна минута. Я с трудом сглотнула, подхватила сумку и ринулась к ближайшему зданию, но, завернув за угол, круто остановилась.

Джуд стоял примерно в сорока шагах от меня. Я знала, что его не может быть здесь, что его здесь нет, однако вот он. Недружелюбное, неулыбчивое лицо под козырьком бейсболки с надписью «Патриоты»,[11] которую он никогда не снимал. Похоже, ему хотелось поговорить.

Я отвернулась и ускорила шаг. Я пошла прочь от него, сперва медленно, потом пустилась бегом. Один раз я оглянулась через плечо, только для того, чтобы увидеть: он все еще там.

Он был там.

И он был близко.

 

 

По какому-то случайному капризу фортуны я распахнула дверь ближайшего класса с номером 213, и оказалось, что это класс испанского языка. И, судя по тому, что все места были заняты, я уже опоздала.

— Миз Диир? — прогудела учительница.

Смущенная и расстроенная, я закрыла за собой дверь.

— Вообще-то Дайер.

Я так и не узнала, за что учительница меня наказала: то ли за то, что я поправила ее, то ли за то, что опоздала, — но меня заставили стоять перед классом, пока она задавала вопрос за вопросом на испанском. На все вопросы я могла ответить только:

— Не знаю.

Учительница даже не представилась. Она сидела за столом, и мышцы ее жилистых предплечий подергивались, пока она царапала какие-то важные для нее записи в журнале. Термин «Испанская инквизиция» приобрел для меня еще одно значение.

И это продолжалось добрых двадцать минут. Когда все закончилось, учительница заставила меня сесть за стол рядом с ней, перед всем классом, лицом к остальным ученикам. Жестоко. Я не сводила глаз с часов и считала секунды. Когда прозвенел звонок с урока, я рванулась к двери.

— Судя по твоему виду, тебя не помешало бы обнять, — сказал кто-то за моей спиной.

Я повернулась к улыбавшемуся невысокому мальчику в распахнутом белом блейзере на пуговицах. Под блейзером была желтая футболка с надписью «Я — стереотип».

— Это очень благородно с твоей стороны, — сказала я, изобразив улыбку. — Но, думаю, я справлюсь.

Было важно не вести себя как безумная.

— О, я и не предлагаю. Просто демонстрирую наблюдательность.

Мальчик откинул с глаз дредлоки[12] и протянул руку.

— Я Джейми Рот.

— Мара Дайер, — ответила я, хотя он уже это знал.

— Подожди-ка, ты здесь новенькая?

Озорная улыбка замерцала в его темных глазах. Я ответила тем же.

— Забавно. Ты забавный.

Он отвесил мне преувеличенный поклон.

— Не беспокойся насчет Моралес, кстати. Она самая плохая учительница в мире.

— Значит, она со всеми ведет себя так отвратительно? — спросила я, когда мы отошли от класса на безопасное расстояние.

Я осмотрела кампус в поисках воображаемых мертвецов и перевесила сумку на другое плечо. Мертвецов нигде не было видно. Пока дела шли хорошо.

— Может, и не так отвратительно, но почти. Тебе вообще-то повезло, что она не бросила в тебя мелом. Между прочим, как твой нос?

Я снова посмотрела на мальчика. Он был нынче утром на уроке математики?

— Лучше, спасибо. Ты первый, кто об этом спросил. Или просто сказал мне что-то приятное.

— Значит, другие говорили неприятные вещи?

Мне показалось, что во время разговора во рту у него мелькает что-то серебряное. Пирсинг в языке? Интересно. Джейми не походил на остальных.

Я кивнула, жадно рассматривая своих новых одноклассников. Я знала, что существуют варианты школьной формы — разные рубашки, блейзеры, юбки и брюки и вязаные жилеты для настоящих безрассудных смельчаков. Но, высматривая безошибочные признаки существования школьных группировок (странную обувь, выкрашенные в черный волосы и макияж под стать), я ничего подобного не увидела. Дело было не только в форме, все просто как будто ухитрялись в точности походить друг на друга. Идеально ухоженные, с идеальным поведением, ни одного выбившегося из прически волоска.

Джейми, с его дредлоками, пирсингом и выставленной напоказ футболкой, был единственным индивидуалистом. И, конечно, существовал еще тот растрепанный субъект, которого я видела утром.

Мне ткнули локтем в бок.

— Ну, новая телочка? Кто и что успел тебе сказать? Не оставляй парнишу в неведении.

Я криво улыбнулась.

— Одна девушка велела мне «быть поосторожнее».

Я описала Джейми Девушку Торгового Автомата и увидела, как тот приподнял брови.

— И парень, с которым она была, вел себя так же недружелюбно, — закончила я.

Джейми покачал головой.

— Ты нарвалась на Шоу? — Он улыбнулся словно самому себе. — Господи, он и вправду что-то с чем-то.

— Э-э… У этого Шоу случайно нет избытка мускулатуры? И он не носит рубашку с поднятым воротником? Он держал под руку девушку, о которой я говорила.

Джейми засмеялся.

— Это описание может подойти к любому из лохов Кройдена, только не к Ною Шоу. Если позволишь мне сделать догадку, наверное, это был Дэвис.

Я приподняла брови.

— Эйден Дэвис, ревностный любитель лакросса[13] с участием всех звезд и «Проекта Подиум».[14] До того как Анна начала встречаться с Шоу, она гуляла с Дэвисом. Пока Дэвис не вылез из метафорического подполья, показав свое истинное лицо, — и теперь они с Анной навеки лучшие друзья.

Джейми захлопал ресницами. Он начинал мне нравиться.

— Итак, что ты сделала Анне? — спросил он.

Я посмотрела на него в притворном ужасе.

— Что я ей сделала?

— Ну, ты же чем-то привлекла ее внимание. Обычно такие, как ты, вне поля ее зрения. Но, если вокруг тебя начинает рыскать Шоу, она тут же выпускает коготки.

Джейми посмотрел на меня долгим взглядом, прежде чем продолжить:

— А он будет рыскать, поскольку уже исчерпал женские ресурсы Кройдена. В буквальном смысле слова.

— Что ж, она может не беспокоиться. — Я просмотрела свое расписание и карту, потом огляделась, пытаясь найти пристройку, где шли уроки биологии. — Меня не интересует кража чужих бойфрендов, — заявила я.

«И вообще не интересуют свидания», — но этого я не сказала, учитывая, что мой последний бойфренд теперь был мертв.

— О, Шоу ей не бойфренд. Он бросил Анну в прошлом году, поболтавшись с ней пару недель. Рекорд для него. Тогда она спятила еще больше — как и все остальные. «Даже ад милосерднее брошенной женщины»,[15] и все такое прочее. Анна раньше была образцом воздержания, но после Шоу смогла бы рисовать комиксы о приключениях своей вагины. Ее вагина могла бы носить плащ-накидку.[16]

Я фыркнула, рассматривая здания впереди. Ни одно из них не смахивало на пристройку.

— А парня, с которым ей так уютно, все это не беспокоит? — рассеянно спросила я.

Джейми вздернул бровь, глядя на меня.

— Злого Гомика? Наверное, нет.

А-а.

— Как он получил такое прозвище?

Джейми посмотрел на меня, как на дуру.

— Я имею в виду именно прозвище «Злой», — сказала я, пытаясь не быть дурой.

— Давай просто скажем — однажды я пытался подружиться с Дэвисом. В платоническом смысле слова, — пояснил Джейми. — Я не в его вкусе. Как бы то ни было, у меня все еще щелкает челюсть, когда я зеваю.

Он продемонстрировал мне, как она щелкает.

— Он тебя ударил?

Мы пересекли двор, оставив позади журчащий фонтан, и остановились перед зданием, находившимся дальше всего от администрации. Я рассмотрела таблички на дверях классных комнат. В них не было никакой системы. Я никогда не найду нужного класса.

— Еще как ударил. У Дэвиса ужасный правый хук.

Очевидно, это у нас с ним общее.

— Но я ему отплатил.

— Да?

У Джейми не было бы шанса выстоять в драке с Эйденом Дэвисом, будь Эйден вооружен всего лишь рулоном туалетной бумаги.

Джейми многозначительно улыбнулся.

— Я пригрозил ему лихорадкой Эбола.[17]

Я заморгала.

— На самом деле у меня нет лихорадки Эбола. Ее возбудитель имеет четвертый уровень биологической безопасности.

Я снова заморгала.

— Иными словами, подростку невозможно заполучить этот возбудитель, даже если его отец — доктор.

У Джейми был разочарованный вид.

— Само-о собой, — сказала я, не двигаясь.

— Но Дэвис мне поверил и чуть не обосрался. Для меня это был клевый момент. До тех пор, пока крысиный ублюдок не настучал школьному консультанту. Который ему поверил. И позвонил моему папе, чтобы удостовериться, что дома у меня на самом деле нет возбудителя лихорадки Эбола. Идиоты. Одна маленькая шутка насчет геморрагической лихорадки — и на тебе ставят клеймо «неустойчивого».

Джейми покачал головой, губы его скривились в улыбке.

— Вот, например, ты сейчас просто психуешь.

— Нет.

Я психовала, самую малость. Но кто я такая, чтобы быть разборчивой в друзьях?

Джейми подмигнул и кивнул.

— Конечно. Так какой у тебя сейчас урок?

— Биология у Приеты. Это в пристройке, где бы, к чертям, эта пристройка ни была.

Джейми показал на громадный цветущий куст примерно в тысяче шагов от нас. Мы шли в другом направлении.

— За той бугенвиллеей.

— Спасибо, — сказала я, вглядываясь в кустарник. — Я бы никогда не нашла. А у тебя сейчас какой урок?

Он поправил блейзер и застегнулся.

— Обычно продвинутая физика,[18] но я ее прогуливаю.

Продвинутая физика. Впечатляет.

— Так ты… ты в моем классе?

— Да, в младшем, — сказал Джейми.

Наверное, он заметил мой скептицизм, потому что быстро добавил:

— Я пропустил один класс. Наверное, унаследовал «короткие» гены[19] своих родителей путем осмоса.

— Осмоса? Или ты имеешь в виду генетику? — спросила я. — И вовсе ты не короткий.

Ложь, но безобидная.

— Меня усыновили, — сказал Джейми. — И брось, я коротышка. Невелика важность.

Джейми пожал плечами, потом постучал по часам на запястье.

— Тебе лучше идти в класс к Приете, пока ты не опоздала. — Он помахал рукой. — До скорого.

Вот так просто у меня появился друг. Я мысленно похлопала себя по спине: Даниэль будет гордиться. Мама будет гордиться еще больше. Я собиралась преподнести ей эту новость, как кот преподносит хозяйке дохлую мышь. Может, этого даже хватит, чтобы отсрочить сеанс психотерапии.

Если, конечно, я никому не расскажу о своих сегодняшних галлюцинациях.

— Пока.

 

 

Я ухитрилась пережить остаток дня, не угодив в больницу и не скомпрометировав себя. А когда уроки кончились, мама ждала меня именно там, где и сказал Даниэль. Ей превосходно удавались эти маленькие материнские моменты, и сегодня она меня не разочаровала.

— Мара, милая! Как прошел твой первый день?

Энтузиазм в ее вопросе бил через край. Мама подняла солнцезащитные очки на лоб и наклонилась, чтобы меня поцеловать. Потом напряглась.

— Что случилось?

— Что?

— У тебя кровь на шее.

Проклятье. Я думала, что все смыла.

— У меня пошла кровь из носа.

Правда, но неполная, поэтому… Господи, помоги мне.

Мама притихла и сощурила глаза, полные участия. Как обычно. И это так раздражало.

— Что?

— У тебя никогда в жизни не шла носом кровь.

Мне хотелось спросить: «Откуда ты знаешь?», но, к сожалению, она и вправду это знала. Когда-то, давным-давно, я рассказывала ей все. Эти дни давно миновали.

Я уперлась.

— Сегодня шла.

— Ни с того ни с сего? Просто так?

Она посмотрела на меня пронзительным взглядом психолога, тем взглядом, который говорил: «Дурь из тебя так и прет, так что прекрати лгать».

Я не собиралась признаваться, что стоило мне войти в класс, как я увидела комнату разваливающейся на части. И что сегодня мне являлись мои погибшие друзья — спасибо посттравматическому стрессу. С тех пор как мы переехали, у меня не было никаких проявлений. Я сходила на похороны друзей. Я уложила вещи в своей комнате. Я проводила время с братьями. Я делала все, что полагалось делать, чтобы избежать чести стать маминым проектом. А случившееся сегодня… Расскажи я об этом маме, мне это не окупилось бы даже немного.

Я посмотрела ей прямо в глаза.

— Просто так.

Она все еще мне не верила.

— Я говорю правду, — солгала я. — Теперь ты можешь оставить меня в покое?

Но, едва произнеся эти слова, я поняла, что еще пожалею о них.

И оказалась права. До дома мы ехали в молчании, и чем дольше не разговаривали, тем яснее становилось, что мама была вне себя от беспокойства. Я попыталась игнорировать ее и сосредоточиться на дороге, поскольку через несколько дней мне предстояло вести машину самой — Даниэля ожидал давно просроченный визит к дантисту. Лишь слегка утешало, что у мистера Идеала была предрасположенность к дуплам в зубах.

Дома, мимо которых мы проезжали, все были низкие и приземистые, с расставленными на газонах пластмассовыми дельфинами и отвратительными статуями в греческом стиле. Как будто городской совет собрался и проголосовал за то, чтобы вещи в Майами были полностью лишены очарования. Мы проезжали один характерный торговый центр за другим, и все они изо всех сил кричали: «Михаэлс!»,[20] «Кмарт!»,[21] «Хоум Депот!»[22] Хоть убей, я не могла понять, зачем нужно больше одного такого центра в радиусе пятидесяти миль.

Мы добрались до нашего дома после мучительной часовой поездки, заставившей меня второй раз за день испытать тошноту.

Остановившись в конце подъездной дорожки, мама вышла из машины в раздражении. Я осталась сидеть неподвижно. Братьев еще не было дома, папы — тем более, и мне не хотелось одной входить в логово льва.

Я уставилась на приборный щиток, мелодраматично варясь в своей горечи, пока в дверцу машины не постучали, отчего я чуть не выпрыгнула из кожи.

Подняв глаза, я увидела Даниэля. Дневной свет перешел в вечерний, небо за спиной брата было царственно-синим. Что-то во мне перевернулось. Сколько же я просидела тут?

Даниэль вгляделся в меня через открытое окно.

— Трудный день?

Я попыталась прогнать тревогу.

— Как ты догадался?

Джозеф захлопнул дверцу «Хонды» Даниэля и подошел с широкой улыбкой, держа обеими руками битком набитый рюкзак. Я вылезла из машины и хлопнула младшего брата по плечу.

— Как твой первый день?

— Потрясающе! Я вступил в футбольную команду, и мой учитель попросил подготовиться к школьной игре, которая будет на следующей неделе, и в моем классе есть здоровские девчонки, но есть и одна странная — она начала со мной разговаривать, но я все равно вел себя с ней вежливо.

Я ухмыльнулась. Конечно, Джозеф запишется на все факультативные занятия. Он был общительным и талантливым. Оба мои брата были такими.

Я сравнивала их, пока они шли бок о бок к дому, делая одинаково длинные шаги. Джозеф был больше похож на мать, он унаследовал ее прямые волосы, в отличие от меня и Даниэля. Оба они унаследовали материнский цвет лица, в то время как у меня была белейшая кожа отца. И в наших лицах не было ни следа сходства. Это отчасти печалило меня.

Даниэль открыл наружную дверь. Когда мы переехали сюда месяц назад, я с удивлением обнаружила, что дом мне по-настоящему нравится. Сад с постриженными самшитами, цветы, окаймляющие блестящую переднюю дверь, огромный участок (помню, отец говорил, что в нем почти акр).

Но это не было домом.

Мы вошли все втроем, держась плотной группой. Я отметила, что мама ходит по кухне, но, заслышав, как мы вошли, она появилась в прихожей.

— Мальчики! — почти закричала она. — Как прошел день?

Она обняла обоих сыновей, подчеркнуто игнорируя меня; я старалась держаться позади.

Джозеф изложил каждую деталь дня с энтузиазмом подростка, а Даниэль, последовав за ними на кухню, терпеливо ждал, пока мама бросит вопрос и ему.

Я углядела возможность сбежать, свернула в длинный коридор, который вел к моей комнате, и миновала три ряда французских дверей на одной стороне коридора и несколько семейных фотографий на другой. Фотографии изображали меня и моих братьев в младенчестве и в раннем детстве. Еще в коридоре висело несколько непрофессиональных, но обязательных фото из начальной школы и изображения семьи и бабушек с дедушками. Сегодня один из снимков привлек мое внимание. Со старой черно-белой фотографии в позолоченной рамке на меня смотрела моя бабушка, снятая в день своей свадьбы. Она сидела, спокойно выпрямившись, сложив на коленях руки, подкрашенные хной. Ее блестящие, черные как смоль волосы были разделены посредине четким пробором. Отсвет на фотографии заставлял бинди гореть между идеальных дуг бровей, и она была задрапирована в экстравагантную ткань — сложный узор танцевал по краям ее сари.

Странное ощущение пришло и ушло, прежде чем я смогла в нем разобраться. Потом Джозеф пробежал по коридору, разминувшись со мной всего на два дюйма, чуть не сбив меня с ног.

— Прости! — прокричал он и ринулся за угол.

Я оторвала взгляд от фотографии и спаслась в своей новой комнате, закрыв за собой дверь.

Плюхнувшись на пушистое белое одеяло, я сняла с себя кроссовки об изножье кровати. Они с глухим стуком упали на ковер. Я уставилась на темные, без украшений стены спальни. Мама хотела, чтобы эта комната была розовой, как и моя прежняя, — какая-то психологическая чушь насчет того, чтобы дать мне опору в знакомом окружении. Какая глупость. Цвет стен не вернет Рэчел. Поэтому я сыграла на жалости, и мама позволила мне выбрать вместо розового эмоциональный полуночно-синий. Благодаря нему казалось, что в комнате прохладно, и белая мебель выглядела утонченной.

Маленькие керамические розы свисали с повешенной мамой люстры. Но с учетом темных стен это не делало помещения чересчур женственным: выбор цвета помог. И я впервые имела собственную ванную комнату, что было определенно плюсом.


Дата добавления: 2015-07-11; просмотров: 58 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Сходные затруднения| Расчет и конструирование узлов фермы

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.168 сек.)